Майра Сулейменова
Выбор
Бедные старики!». Просить не надо. Вопрос решил. Дружба. Память. Это вещь такая.
Его годы скатились к закату. Он болел под привычное ворчание, один в своей комнате. Реанимация. Она стояла за стеклом, вцепившись в оконную раму. Слезы градом неслись. Не отрывая глаз, смотрела на него и не верила. «Куда ты собрался, куда? Так не должно быть и пожить не успели, так не бывает. Господи, что делаешь?» На похоронах не стесняясь плакала в голос так, что сестра сказала, – Что ж плачешь? Ни женой-ни хозяйкой не была, так рвалась к нему в этот дом, за все годы после родителей ремонта не сделала.
Она удивлялась, люди шли и шли. Она думала, в этом мире живет она, муж да сын и все впереди. Вроде живет на черновик, до чистовика целая жизнь. Люди вспоминали о нем. Бывшие коллеги о его интеллигентности. Она, всех слушая знакомилась с мужем, не верила ушам, какой оказывается он был юморист, какой был гений. Люди рассказывали, а она узнавала, он был ранимый, благородный, оказывается и капризный, избалованный, обласканный любовью родителей-брата. Удивляло, люди не скрывали скорбь по нему. Однокурсницы рассказывали, какой он был организатор, староста, руководитель стройотряда. А что… жизнь прошла? Вдруг подумалось, с кем воевать? Кто теперь будет платить коммунальные услуги? Сына устроила на работу, добилась, пить бросил. Тот случай, когда два минуса, дали плюс. И тот случай, когда на разных этапах перед ним не раз стоял выбор, один шаг и ты за пределами прежнего выбора. И это тот случай, когда отказ от выбора, тоже – выбор.
2013 г.
Ирония
Наблюдая за желчностью и нелюдимостью Марьи Михайловны, Лера заинтересовалась, почему?
В город Марья Михайловна переехала из села. Муж пил-бил. Пил по–черному, бил нещадно. Вечерами убирая, готовя, подтирая, подмывая, трясясь от страха, покрикивая на запуганных дочерей выглядывала в окно ожидая мужа. Видя его твердый шаг сердце отпускало. Если его шатало, бросала тряпку, криком зазывала ко всему готовых девочек, и они бежали, ночевали, где не ждали, где им были не рады. Однажды, увидев старшую дочь, безжалостно избивавшую среднюю, у нее от страха кисло обволокло рот, под ложечкой свело до тошноты, и она захолонулась злобой вусмерть прибить ее. Младшая забралась под стол обхватив голову и не издавала звука. И взвылось-вгрызлось, заскрежеталось-скукожилось, казалось, она уменьшилась ростом, наскоро собрав чемодан, повыдрав с грядки зеленого лука с огурцами, набив ими сетку, матернув, вернулась за вспомнившимися документами и уставши-взмокшая, впихнув в отъезжавший сельский автобус девчонок, села на продавленное сидение, ранее до мутоты раздражавший запах бензина, въевшийся в стенки автобуса, показался дыханием свободы, новой жизни. Осознала, бежит в последний раз, не придется заглядывать в глаза пустивших переночевать соседок-знакомых. Ночью притулившись на вокзальной скамье, слышала разговор стариков, обсуждавших переезд внука в город на мособеспечении, с высокой зарплатой, надбавкой. Марья Михайловна в кассе поменяла билеты на город, где плещется море, где бродят верблюды и жуют колючки.
Город встретил негостеприимными ветрами, горячим не греющим душу солнцем. И неприкаянность стала вторым именем – без прописки нет работы, детского сада. Как-то, измученная-сломленная подошла к ведомственному детскому саду. Встретившаяся медсестра подала воды. От угрюмости, плохого запаха, затравленного детского вида, ее ужаснуло, – «господи, и ведь не война, а они словно беженцы». Посадив их в беседке, пошла к заведующей, которая сразу приняла решение. – Пригласите ее ко мне, детей покормите.
Так Марья Михайловна получила работу нянечки подготовительной группы и комнату в общежитии. Общие кухня-туалет с душевой не пугали. Главное жилье, работа остальное неважно.
Шли годы. Старшая вышла замуж. Средняя после ПТУ переехала к ней. Марья Михайловна осталась с младшей, заканчивающей школу. В комнате за прошедшие пятнадцать лет ничего не изменилось. Панцирные кровати, стол за которым кушали-делали уроки-гладили, беленые известкой стены, алюминиевые кастрюли со сковородой, тарелки выстроились на полках встроенного шкафа, с другой стороны, висела одежда, внизу вразброс выглядывала пирамида обуви. Стоило зятю уехать на вахту, младшая мчалась к сестре, сбегая от общего туалета, грязно-нечищеной ванны, неприютной кухни, раздражающего коридора.
На этом этапе Лера впервые увидела Марью Михайловну. Складки морщин обрамляли лицо женщины. Маленький разрез глаз зло окинул Леру, складки опущенных губ скривились. – Кого надо?
– Пригласите пожалуйста, Тину Васильевну.
– А что ее приглашать, вон она стоит, зайдите, если хотите, – сказав прошла в группу, где обедали дети.
– Марь Михална, можно добавки?
– И мне тоже.
– Нету добавки, дома добавка, только компот.
– А можно компот?
– Ну, че раззявился-то, на, держи, говорю.
– Не верю тому, что слышу. Тина Васильевна, как такое позволительно? – Лера удивленно перевела взгляд от детей к нянечке.
– А ты че спишь, жри давай.
Тина Васильевна шевельнула уголками губ, вскинутыми бровями, раскинув руки в стороны.
Узнав подробности о Марье Михайловне, о разбежавшихся дочерях, Лера загорелась показать ей, что в жизни происходят чудеса. В Кампании и горисполкоме ее энтузиазм окатили равнодушным безучастием, что, – «Старушке большего не дождаться… Пусть и на это скажет спасибо… что ей однажды просто феерично повезло…».
Безнадежно закрывались очередные двери.
– Интересно, в каких случаях улучшают жилищные условия? – спросила Лера в одном из кабинетов.
– При непригодности к жизни.
– Что значит, непригодно к жизни?
– Обрушившаяся стена-кровля, дом в аварийном состоянии.
Достаточно двух причин. Лера в общежитии собрав ребят объяснила задачу.
– Да, что вы говорите…
– Нас посадят… – вы наивная, думая, что она получит квартиру…
– А, что делать с комендантом, она же всегда в общежитии?
– Да дело не в коменданте, столько свидетелей…
Да, свидетели соседи, действительно опасность, но, надо рискнуть. НО! Злющая Марья Михайловна так всех достала, что соседи были рады избавиться от нее. Коменданта нашелся повод отослать. Мужчины, кто не на вахте, рассчитав пробили стену. Была комиссия из исполкома, Кампании. Возмущения, недоверие… и двухкомнатная квартира.
На новоселье Лера хотела сказку. Кто-то сказал, в районном сельпо в двухстах км от города продают торшер. В те годы на полках районных сельпо встречались недоступные итальянские «лодочки», югославский замш на платформе, немецкие кожаные казачки, костюмы из шерсти, которых и на полках обкомовских баз не встретить.
Автобус протряс по пыльно немыслимым ухабам, на которых подскакивая, скользя валишься на соседа, лишь приехав на место подумалось, «а вдруг никакого торшера?» К счастью, он запылено ждал Леру. Под большим абажуром вязанного бордо с бахромой, со столиком для книги и мелочей.
Дверь открыла Марья Михайловна. Подпирая косяк, играя губами, переминала в руках фартук. Глаза дочери сияли. В спальной стояли знакомые панцирные кровати, в зале – стол, за которым привычно кушали и делали уроки.
– Марья Михайловна, с новосельем! Сделаем ремонт, купим мебель. А эту красоту поставим в спальню или в зал к столу, где ты делаешь уроки? -спросила Лера у ликующей девочки, которую тут же шикнув приостановила Марья Михайловна, – Пусь вережится сама… – И с сузившими в щелку глазами развернулась к Лере. – Мебель… Ремонт… Ах ти тошненько. Может сделаешь? Ты смотрю довольная, благодарности ждешь? Тебя просили? А знаешь какая здесь коммуналка? Может платить будешь? Да у тебя еще каша на губах не обсохла за все это шелестеть. Да ты не сердобольная, а малахольная. А может ты с сегодняшнего дня, за мою задницу головой будешь отвечаешь? Катись-ка ты со своим подарком.
Ну что, как говорится, «ни богу свечка ни черту кочерга», Лера «стояла на ковре» у шефа.
– Мир не изменишь. И мне, и в исполкоме ясно с самого начала, ты все затеяла. Если думаешь, твои заслуги позволяют тебе терять контроль и самоуправствовать, поверь, второго раза не будет. Стоило усилий многим закрыть глаза. За что ей эти блага? Хочешь кому-то помочь, будь добра за свой счет и будь избирательна. Она, не-бла-го-дарная.
– Дело не в благодарности, а в чудовищной несправедливости. Человек ничего хорошего не видел от жизни, людей, семьи, так и умрет. Она прожила как в анекдоте: «городская в деревне спрашивает – бабуль, куда у вас ночью сходить можно? – в ведро». Так она от ведра и шага не сделала. Где радости-удовольствия? Жажда победы? Что она видела?
– Вкус жизни лишь она сама может прочувствовать. Ко всему человек должен идти своими ногами, через свои победы, запомни «сама». Как ты хотела привить ей этот вкус?
– Об этом и говорим, откуда у нее вкус, она ничего не видела, ее не любили.
– Ты хотела ее научить любить? От ее злобы дочери ушли! Тебе это ни о чем не говорит? Она ни-ко-го не умеет любить.
– Беда в общем равнодушии. Ни исполком, ни Кампания не проявили участия. Ни один не задумался, что за злобой простая беспомощность, выливаемая на дочерей.
– И запомни, участие и гнев проявляй к ближнему, не распаляй себя на незнакомых, ты открыта только для родных. Это был для тебя лучший урок. Теперь, при встрече с подобными будь готова, чтобы снова не пришлось вытереть свой нос об чужие сапоги.
– Мне страшно слушать, что вы говорите.
– Истину. Ты обиделась, но и обижаться надо на близких. Кто ты мне? Кто я тебе? Посторонний. Руководитель. У нас производственные отношения. Мы руководствуемся языком рабочей обстановки. Я наказываю и поощряю. Я не могу обижаться на проступки. И говоря об обидах, она на жизнь обижена, ей на себя б обидеться, что печально, пришла к финалу. Ей невдомек, что это она не состоялась.
Лера опустошенно шла по городу, забрела в парк, купила мороженое. Села на скамейку. Не хотелось ничего, выбросила мороженое и бесцельно побрела по улице.
ноябрь 2013 г.
Настроение
Хозяйка настроения – я сама. Хочешь хандрить, дело не хитрое – уютный плед, кофе, мягкий свет торшера, хороший детектив на ютубе. Хочется погневаться, так сказать, разбушеваться, тоже дело не хитрое – насупи брови, грозно пройдись, цыкни в пространство, но так чтоб услышали, те кто должен услышать и считай тон задала. Только самой спустя время и не дышится, и не пыжится. И пора рассмеяться.
Поэтому, когда извне не все ахти как, готовый вырваться вздох, проглочу, не дав шанса ему народиться-укрепиться. Улыбнусь внутри, и считай тон задала.
Чему научила юность? Минусы превращать в плюсы. Всегда.
Сиюминутно, мгновенно, как только ситуация произошла. Гиперэгоизм, самозащита превалируют. Всегда. При любых обстоятельствах. Остро чувствую зависть и незаметно колко брошенную фразу и отмечу запланированный сарказм.
После смерти мамы, в первые взрослые неудачи однажды в дверях услышала, «настроение, брови, взгляд оставь снаружи. в дом не запускай.» Мне не приходилось повторять дважды, этот урок освоила рано. Первые разочарования. Первые мысли, что мир не совершенен. Первые неуверенность в силах и возможностях. Было отчего насупиться, нахмуриться, губы поджать, плечи опустить.
И я стала учиться управлять собой.
2019 г.
Услышь себя
Услышал сигналы, подаваемые организмом, пришел к врачу, но не услышал его, слыша только себя. Ведь главное в анализах нет того самого, чего страшится каждый, и надумав, что все пойдет, как и раньше, и жизнь продолжается, слава богу, не отдает отчета, что у любого верблюда есть предел грузоподъемности, и дома, с мыслью «вот посмотрим, кто господин, кто царь» продолжает самоуправствовать со здоровьем, посмеиваясь, что, практически все умирают в одном возрастном диапазоне, и продолжает жить на бутербродах и десертах с кофе по-турецки. Организм, вновь щадя, выстреливает и раз и два… а потом, апокалипсис… откуда назад дороги нет… и хорошо если только можно есть единицы продуктов – на воде и на пару. И тут ты словил смирение. И теперь вопрос – будет ли радость от собственных достижений?
И в этой истории разыгрался з-н Мерфи. О чем он? Да все о том же, что «предоставленные сами себе события имеют тенденцию развиваться от плохого к худшему». И приходят миллионы сожалений о не сделанном-не додуманном, где в прошлое не вернуться, исправить-выправить, перебороть где-то, что-то в себе. И приходит понимание, для кардинального изменения требуется полное обнуление. В любом возрасте, в любом качестве «сейчас». Это неизменно, как и перемены. И… И про уровень запроса и его расшифровку. Так как жизнь продолжается, и желание раскрашивать мир в собственные цвета будет, пока шагает жизнь, а это всегда значит – выходить за принятые линии. Здесь-то и важно аккуратно удержать эту самую безопасность, называемую – внутренними демонами при себе. Но, прежде чем справиться, необходимо самой понять, что потеряешь. Когда будешь к этому готова, решение найдется. Иначе себя не заставить отказаться от глютенов в чистом виде. Этот процесс добровольно неуправляемый.
ноябрь 2023 г.
Фрагменты
Наблюдая за снегопадом из дома, чувствую себя в мягком коконе уюта. Отметив, что хвоя сосен под снегом более графична, подумалось, еще недавно ноябрьский ветер хрипя трепал и потрошил все вокруг, что и не мечталось о скорой благодати. Интересно и в тот день, когда все казалось серым и сегодня, когда белый цвет снега лег словно акварель, хочется творожного кекса с черемухой… Это предательски и незаметно подкрадшийся возраст, как скоро, он настиг. А когда-то, казалось, впереди – вечность.
Привычка держать форточку приоткрытой сопровождает меня всю жизнь. Люблю, когда зима в пространство врывается свежестью. Когда, это было «тогда» морозный воздух из уюта рвал на каток. Не описать сколько радости я испытывала, стоило по радио услышать, что из-за метеоусловий в школе отменялись уроки. За окнами пурга и метели. Но нас, детвору ничто не могло остановить и переждав пик непогоды мы неслись к санкам, лыжам и конькам. В заледенелой шубе я прибегала на обед, мама веником сбивала куски наледи с шубы-валенок. Батареи вились паром от мокрющих штанов, варежек, пятки валенок пристраивались сверху придерживаемые голенищами, протиснутыми между ее рядов. После игр только и слышен хруст бочковых огурцов, уплетаемых за рассольником со сметаной. Как семечки улетали горячие пирожки, под чай с лимоном и смородиной или торном. Я всячески избегала послеобеденного сна. Ведь за окном – долгожданная зима, которую пытаешься вобрать до следующего года. И казалось, так будет всегда. И ты всегда будешь жаден до морозов, до снежной пороши, вьющейся змейкой на дороге, по завыванию пурги, слушая ее по ночам в постели с книгой в руке.
Затем пришло время первого свидания. И на него бежишь в капроновых чулочках. Мороз предательски кусает щеки и нещадно щиплет коленки, кажется, они зазвенят хрусталем. И вот наконец. ОН.
И… И… Таинство под светом фонарей. И хочется кружиться, вальсировать над искрящими бриллиантами сугробов. И с раскинутыми руками рухнуть в их перину, подставив лицо несущимся мохнатым хлопьям снега.
И… И взявшись за руки прогуливаешься по проспекту туда и обратно. Боишься показать, что мороз не шутит. И кажется, звеняще-дрожащие слова с треском рассыплются на снегу.
А может в подъезде погреемся? Конечно, да! Да!!!
Подъезды – спасенье. Жители, заходящие-выходящие, возвращающиеся с работы, выносящие мусор. Вместе с ними господин мороз заглядывающий, догоняющий тебя греющую руки о батарею. И, как в детстве, лежа в уютной постели, мечтая под завывание вьюги о Нем, уже негодуешь на нее – на зиму.
А в период, когда спешишь на деловую встречу в дресс код, тогда ни до какой погоды нет дела. Ты собрана. Без изъяна. Но и этот период позади.
Последние семь лет исчез щенячий восторг. Под заунывную вьюгу, в унисон подвываю, страшась нещадных морозов. Любое проявление погоды прячет мебя за стены мнимой защищенности. Страшит беспощадное июльское солнце. И я с террасы наблюдаю за ястребятами, учащимися летать. И сороки, это те еще старые лисы, на посту, чтобы подбить и подсечь верещащих ястребят. Уклоняясь от вездесущих длиннохвостых черно-белых пятен стрекочущих «чакр-чиррл-грэх», эти маленькие неумехи несовершенными взмахами бьются об стекла окон размером со стену принимая их за пространство и в ответ звонко-звонко щебечут – учась, боясь, преодолевая и не осознавая, как через месяц сами станут затаившейся грозой в густой кроне, молниеносно нападая и обладая маневренностью проносясь между веток.
Но и этот этап позади. Сейчас я с радостью жду и погоду, и непогоду.
Вдыхаю дождевую свежесть. Хожу под зонт и без зонта. И жажду встать под ливень и насквозь промокнуть, но ощутить ту безмерность, когда босиком и по лужам, а под проливным дождем, те метры, что от дверей до дверей совершенно не против намокнуть, чтобы ощутить силу косохлеста и надышаться свежестью. Наслаждаюсь и скрипящим хрустом под ногами. В полную силу вдыхаю, его величество мороз. И любуюсь укутанностью деревьев искрящихся мириадами бриллиантов под лучами зимнего солнца. И такая досада на себя, сколько упущенных моментов прошло под крышей вместо того, чтобы вместе с погодой-непогодой прожить ее неповторимые моменты. Какое счастье, что вновь живу в полную силу и в жару, и в мороз. Слушая возрастных, что они чувствуют себя как в двадцать-тридцать, то я себя ощущаю только на свой возраст. Мне не хочется вращать землю и рушить озоновый слой, не хочется никакого куража и адреналина. Собственно, во все взрывные моменты свой темперамент я умела держать в шаге от себя. Мне хорошо и спокойно в мои столько сколько есть.
Каждый фрагмент – жизнь в жизни… Ценю эти редкие минуты.
декабрь 2023 г.
Память
Вспоминая Его на разных этапах жизни, память всегда выбрасывала одну картинку, и я вновь и вновь окуналась в мартовскую атмосферу влажного морского воздуха, наполненного жизнью города, и косых теней многоэтажек и деревьев на проезжей части.
Солнечный день. Мы на площади перед горисполкомом. Поселились здесь же, в гостинице. Обосновавшись в номере, пошли знакомиться. Беспечные. Очарованные. Архитектура домов внушала – жизнь в этом городе иная. Высотные дома на ножках – под ними ходили, стояли, болтали, а мальчишки гоняли на великах. Ничто, казалось, в этом чудо городе не может омрачить настроение. Думалось, это город избранных. В нем много солнца, воздуха, ветра. Люди-люди. Их много. Парами. В одиночку. Жизнерадостные. Яркие. Как и в любом городе. А молодежь! Хиппующая. Панк культура. Джинсы-клеши от бедра. Широкие кожаные, замшевые ремни. Волосы до плеч. Солнечные очки на пол лица. Платформы. Мужской широкий массивный каблук, символизируя рокерскую эстетику, рушил легенду, что мужчина не должен выделяться при монотонной простоте маскулинности.
Насмотревшись, надышавшись, купили «Наполеон» и, уложив сына, сели на балконе, любоваться огнями, городским гомоном, строить планы. Влажный ранневесенний, пьянящий воздух ночи подчеркивал остроту восприятия. Одиночный щебет. Вскоре регистр птичьего пения открыл новый день.
Время поглотило жизнь, оставив в памяти закладки из высохшей полыни пряно-пьянящих с терпкой горечью. Он ушел, откуда дороги назад нет. Его провожали в последний путь. А я вновь вспоминала тот день, тот вечер, «Наполеон», огни ночи. И то мое ликование.
Подумалось, если б заново я уехала с ним в тот город, выстроила бы жизнь, которую проживаю сейчас? Или все, что имею, с ним было не по силам? Странно. По логике, вдвоем легче. Многое понятным и разрешимым становится, когда жизнь прошла. И прошла не с ним, которого любила. Отчего юность не совмещает самовлюбленность и уверенность, мудрость и эгоизм. Юности, по сути, неведом страх неудач. Рубишь наотмашь, без возврата, даже если больно. Отрезала и пошла жить без него.
Сейчас думаю, почему ему не было места в тех достижениях? Гордость? Обиды к нему ни разу не испытала. Просто хотелось, чтобы пространства и солнца – всего вдосталь. Только, с ним, не получалось. Его устраивало, что было. А что было, оно и было – безвоздушно. Но. С ним была юность, счастливая и безмятежная.
Почему одно не ужилось с другим? Почему эти вопросы возникают, когда всего вдоволь. Как хотелось этого тогда, когда было с ним в любви… но в одиночестве? Почему не сосуществуют одни понятия с другими? Почему по прошествии лет, кажется, могло бы все ужиться с его интеллигентностью и тактом. Все преодолели бы с его дерзостью и мужской хваткой. Всего бы добилось с его образованностью и начитанностью. И именно он в девятом классе меня познакомил с Рытхеу и Гиляровским. Были бессмысленные споры по массе бунинских несоответствий. И он воспитал отношение к Бродскому.
Быстро стремительно пролетела жизнь.
Сейчас наш внук, ликуя летит с горок. И ему никогда не предвидится, как когда-то и нас укутанных в шаль на санках возили в детские сады. И, что школьником дедушка был лучшим бомбардиром. А бабушке во дворе равных по резвости и реакции в играх вовсе не было. И как мы юные с перекинутыми коньками весело неслись по проспекту на каток к кинотеатру «Мир». А по воскресным утрам встречались на лыжне Чагана.
Неповторимый вкус молодости.
2018 г.
Неотвратимость. часть I. Эрик
Еркешка несмотря, что заканчивала школу, оставалась бесхитростной и наивной. Эрик, к тому времени защитил кандидатскую. Он, мечта алматинок – перспективный физик-ядерщик с трешкой в центре города. Сидячая работа придала легкую сутуловатость, не мешавшую хорошо выглядеть. Всегда выглаженный и накрахмаленный. Близорукий, в модных затененных очках. Ходил, как настоящий ученый, степенно, слегка шаркая.
В год окончания школы Ерке пришел сватать дальний родственник невестки. Известный московский нейрохирург, профессор. С престижным жильем и домработницей. В разговоре с мамой гарантировал ее дочери лучший ВУЗ. Мама деликатно отказала, но в глубине ее души взорвался мегатонн возмущенной энергии. Ее старшая дочь Дарига с партшколы дружила с Айной, мамой Эрика. С тех времен проведение семейных мероприятий и совместный отдых стал традицией. Едва Ерке закончила школу, Дарига с Айной, решили породниться, поженив Эрика с Еркешкой. Эрик, как и первый претендент был старше ее на тучу-кучу лет. Маму мучил вопрос, отчего состоявшиеся мужчины из математического мира расчетов и взвешиваний сватают ее маленькую Кешу?!
Кеша предложение приняла. Однако вскоре в ее сознании начал зреть тихий бунт. Ее смущало, Эрик дорогу переходит по теории вероятности, обсуждает с ней вопросы дискриминации негров в Мозамбике, до которых ей нет дела, и с точки зрения театрального критика подходит к просмотренному балету. Это пугало-страшило. В нем отсутствовали легкость и задор. Поступление в институт другого города стало ее спасением, что, однако, не отменяло свадьбы. Роковую роль в этой истории сыграл неожиданный приезд Эрика с заявлением в ЗАГС.
Заканчивался первый курс. Май. Солнечные зайчики прыгали по лицу. Лучи пропекали. Тепло, расслабляюще сонно проникая, проявляло внешнюю безучастность к лекциям, и они приобретали не содержательный скучно-докучный характер. Ерке, получив разрешение выйти, задумчиво шла по рекреации. Она издалека обратила внимание на крупную клетку темно-зеленых брюк, стоящего у окна парня. «Ну и крокодил» промелькнула мысль и так и не подняв головы, прошла мимо.
– Еркеша, здравствуй, – голосом Эрика, обратился «крокодил». Ужасаясь и догадываясь, она, как в замедленном кадре, поворачивалась и не отводя взгляда от брюк, не поздоровавшись спросила, – Что-то случилось?
В ответ и он, внезапно растерявшись, суетливо разбирался с заевшим замком дипломата, тихо сказал, – Да… заявление в ЗАГС. Нужна твоя подпись. – Бланк сиротливо появился на крышке дипломата. Смутившись, она машинально расписалась, объяснив бегство подготовкой к коллоквиуму. – Ты извини, вышла попить, ну, пока.
– Я подожду тебя. – Его торопливый голос лишь подстегнул ее отступление. Незаметно пролетели лекционные пары и бюро комсомола. Она сидела в пустой аудитории, наивно полагая, он ее не дождавшись уйдет-улетит. Вечерело. Выглядывая в окно, видела, как он слонялся. Положение безвыходное. Ударив по столу и соскочив с него, пошла к выходу. Они, не разговаривая, бродили с улицы на улицу. На рынке он купил клубнику, – Твоему растущему организму нужны витамины.
Улыбнувшись и поблагодарив, она, потянулась к ягоде. Но вездесущая «теория вероятности», перехватила руку лекцией, что бактерицидный мир микроорганизмов не предвещает ничего хорошего, убив в ней последние сомнения о совместном будущем.
Общежитие лихорадило любопытство, приехал Еркешкин жених. Девчонки, приготовив ужин и оставив оживление за дверью, сконфуженно сидели за столом – невпопад говорили, терялись, суетились, потом и вовсе замолчали. Для них он взрослый, умный, важный, значимый, целый физик-ядерщик. К счастью, вечер благополучно завершился его отлетом.
Назначен день свадьбы, вопросов обеспечения нет. Все имеется. Эта стремительность, опережающая ход событий, не принятых ею решений, пугала.
Летняя сессия позади, пора домой, но домой-то не хотелось. С приближением дня свадьбы межгород разрывал телефон на вахте общежития, а голос родных становился грознее. Она отвечала, вот-вот вылетает следующим рейсом, заученно повторяя, «скоро буду». Ее возраст руководствовался чувствами и эмоциями, она не могла признать, что размашистый квадрат на зелени брюк, поставил точку и свадьбы не будет. Лишь мама с Эриком разговаривали с ней тепло. Жалость к ним и долька снедавшего сомнения, оттягивали признание, избегая сформулировать правду даже себе.
Со дня не состоявшейся свадьбы прошел месяц. По иронии, взрослая половина семей лечилась в одном корпусе совминки. Кеша приняла решение вернуться. Перед квартирой, потянувшись к звонку, почувствовала, еще чуть-чуть и рука задрожит. Дверь открыла мама. Увидев дочь вскрикнула и зажав рот, оглянулась на спальню старшей дочери.
Ей объявили бойкот. Она в ответ – голодовку. Так прошли два мучительных месяца. Однажды позвонила Энкар, сестра Эрика. За непринужденным разговором, словно ничего не произошло, ее пригласили на чай. Ерке понимала, рано или поздно неприятного разговора с семьей Эрика не избежать. Пустивший корни бойкот позволил уйти из дома без объяснений.
Потянулись разговоры ни о чем, двусторонние вопросы-ответы. Энкар проявляла такт.
Кеша не решалась затронуть тему, наконец, выдавив, – Пока не стемнело, я, пожалуй, пойду?
– Да, засиделись. Для безопасности может тебя Эрик проводит? – брови зависли вопросом.
Ерке, приподняв плечо, кивнула и прошла в гостиную.
Эрик зашел с букетом, шампанским, локтем прижимая немецкий шоколад.
– Эр, я убежала. В восемь должна была быть у шефа. Он с меня три шкуры стружками снимет. Кеш пока. – Наспех обуваясь и схватив сумочку, Энкар оглянулась, улыбнулась и хлопнула дверью. Образовалась тишина. Из подъезда доносился стук сбежавше-спешащих каблучков. Эрик все топтался у двери. – Здравствуй, Кеш. Ты как?
Она стояла напротив подпирая стену ведущую в гостиную. Промолчала. Растерянность, суета мешали сосредоточиться.
– Кеш… – Он неуверенно, протянул ей цветы.
Подумалось, «его мама месяц пролежала в кардиологии и ведь люто ее ненавидит». Наконец, решилась начать сомнительный разговор, но не успела.
–Ты не вини себя. Это все взрослые игры, в которых никто с тобой не посчитался. Ты единственная, кто нашел мужество…
Услышанное оглушило. «Вот тебе и на! Оказывается, она не виновата! А ей еще бойкот объявили?!»
– … Хочу, чтоб ты знала, я буду ждать тебя и год и десять лет.
– Я правильно поняла, ты, готов на мне жениться?
– Да.
Осознав услышанное и выбрав менее безболезненное, она решила не возвращаться, где ее не любили, где продолжали бойкотировать и предложила, – Если так, то с этой минуты я твоя жена и мы едем к тебе. Никакой свадьбы.
Эрик, освободив руки, приблизился. – Ты уверена?
– Я не предавала тебя. Со мной при моей наивности даже в разведку можно. Но, я и не смелая, и не воинственная, и бунтарь-то несистемный. А другая форма сопротивления была бы бесполезна, правда получилось как-то по бульварному. В общем, элемент литературщины не отрицаю. – улыбнулась она. – Изначально все пошло не осмысленно и стремительно. Наши решили, нас спросили, мы не возражали. Еще эта твоя теория вероятности – дорогу переходить, фрукты кушать, осталось по теории вероятности в туалет ходить и детей рожать. Эрик рассмеялся. – Кешка, я так счастлив.
Она улыбнулась. – Ну, мы едем?
– Да. Сначала отвезу тебя домой. Мы с мамой приедем официально просить твоей руки.
Действительно, наши решили, я спросил, ты согласилась. Наши созвонились, назначили дату свадьбы. Теперь будет так, как должно быть.
Но в родных стенах и на своей кровати не хотелось никакого замужества. Время приближалось, звонок прозвенел, дверь открылась. Две стороны смотрели друг на друга. Мама, вздохнув, попыталась перенести встречу.
– Предмет разговора в другом, – тон Айны Абаевны не терпел возражений.
Дальнейшее развивалось стремительно. Кеша в ту минуту была готова превратиться в ковер, плед, раствориться, исчезнуть.
– Встать, – прозвучал над ней выстрелом гнев Дариги Адамовны. Еркешка вскочила.
Сомкнутое кольцо бойкота было сломлено.
Подруги, в прошлом судьи, Дарига Адамовна и Айна Абаевна объединились. Кеше отвели место в центре комнаты. Эр во время расправы стоял рядом.
«Суд» шел до утра, отработав на ней все тупиковые издержки классического образования. Кто только на ней душу не отвел. От нескончаемого списка обвинений ей стало казаться, она и после смерти с ними не рассчитается. С нее что-только не вытребовали и под конец вырвали клятву, что подобное не повторится, она без глупостей выходит замуж. В общем из нее, как из шубы моль, выбили все признания. Но за стойкость и мужество орден Ленина и профсоюзную путевку в санаторий не дали. Лишь мама не принимала участия в экзекуции, считая, когда детьми измеряют чашу весов, то они и причина, и конец друг друга.
Не спрашивая ее согласия, Кешу решили перевести в КазГУ на юрфак. Семьи готовились к свадьбе. Отношение к ней не изменилось, она все еще под домашним арестом. Новый учебный год проходил мимо. Сентябрьским утром позвонили девчонки. – Ты где? Мы уже на сельхозки уезжаем.
– Замуж выхожу.
– Да ладно, знаем мы, как ты замуж выходишь.
– В этот раз точно.
– Ну, ты хоть бы приехала попрощаться.
О, это возможность вырваться и сменить обстановку. После ночи суда, изменись атмосфера в доме и отношение к ней, она не схватилась бы за чемодан. Только мама оставалась любящей мамой. И Ерке, забежав к ней на кухню, обняв и поцеловав ее, сообщила, – Я улетаю. Попрощаюсь с девочками и вернусь. Не могу больше здесь находиться.