Майра Сулейменова
Выбор
– Повторяешься, Жек. Жалко, конечно, Ольгу Олеговну. Я ее не знала, рабочие отношения, кабинетные встречи. Очень жалко детей, родителей. Со стороны казалось у нее все стабильно, положительный, непьющий муж. Обабилась она, за собой не следила, одевалась никак. Юбище да разлетайка сверху, два раза в неделю меняющая окраску. На ней ни косметики, волосы помыла да в пучок. Мужу любоваться надо, хоть исподтишка ревновать, а ее к кому ревновать? Раздута, как пивная бочка. Жек, сделай кофе. Ольга Олеговна чересчур спокойная и размеренная была. Ей казалось, в жизни все так дальше пойдет. Что и муж кроме нее никому не нужен.
– Вот, я Варьке то ж самое говорю, марафетиться не забывай, не смотри, что беременная. Ты поговори с ней, ты для нее авторитет, в отличие от меня. Во мне она только кухарку с прачкой видит. Вообще перестала следить за собой: глаза, как у вурдалачки, волосы паклями. Спит до обеда, ни хрена ничего не делает. Мне теперь приходится и его вещи обстирывать. Иначе, в ванну от громадья и вони не зайти. Еще немного и друг друга от ненависти душить начнем.
– Убедилась? Отпусти их. Варя повзрослеет. И Гошка мужчиной себя почувствует, а так примак примаком. Что ты хотела? Двушка. Они молодые. Пусть и валяются до обеда, и белье повалялось бы с недельку, куда денутся, постирали бы. А так, что? Мама есть. Ты обнадеживаешь и ноги стреножишь. У Ольг Олеговны почему так получилось, задора в ней не было. Клуша. Квелая. А в Любке пламя бушует. И зря говоришь, мужчины всегда на нее смотрели. В ее глазах бесы прыгали. Хоть и говорят, худая корова еще не газель. Ладно, оставим их. Увольняйся, Жень. Дальше одна не потяну.
– Ну, нет. – проронила, как отрубила, затягиваясь сигаретой. – Мне достаточно, что имею. Варе квартиру оставлю. Что нужно прожившей полвека, кораллы-изумруды? Цацки не на батрацкую шею. Машина? Кто меня возить будет? Не смеши. Старая я, за миражом бегать, по полям махать, на тракторах ездить.
– Откроем фирму, возьмем бухгалтера. Ездить сама буду. Ты здесь, в городе. Раскрутимся, мир посмотришь. Кому, я мальчиков оставлю, как не тебе?
– Нет, Сонь. Я всю жизнь так живу, другого не видела, не знаю. Да и Варька завтра родит, кто ей помогать будет? Достаточно той кровушки, что ты с меня попила, – рассмеялась
Женька. – Снова в это ярмо не хочу.
Время шло. Домом и детьми заниматься некому. Хотя, что лукавить, все на Жеке. Оставалось удивляться, как она справлялась, работа и в придачу два дома, плюс уроки с мальчиками. Соня ломала голову, чем заняться, ждать урожая картошки? Картошка по плану была стартовой базой.
Не видать дворцов с сопровождающими пажами на балы. И Соня решилась уехать в область с развитой промышленностью, главное с соседствующими республиками. Без особого плана, созвонившись с однокурсницей, жившей в том городе, выехала как в сказке, пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что.
Марина встречала с букетом. Улыбающаяся, сияющая Маришка, только немного уставшая, немного постаревшая, немного-немного и много чего-то нового, что не оставило следа от бесшабашной юности.
– Сонька! Я до последнего не верила, что ты приедешь. Боялась, что может что-то произойти. Как ты? Хотя, что спрашиваю, Соня Аскарова – лучшая студентка курса…
– Комсомолка, спортсменка… Я тоже боялась, что отложится поездка, – рассмеялась она.
Марина с мужем и тремя прелестными дочурками жила в двухкомнатной квартире. Уютно. Домовито. Марина с Петей подходили друг другу: чистюли до брезгливости, строгие моралисты. Сказать, что Петька рад встрече, ничего не сказать. И, не удивительно, при двух-то комнатах. Уложив детей спать, сели за стол.
– Постарел ты, Петюнь. Живот отрастил, как только за штурвал помещаешься? Давно на гражданских линиях?
– Всю вечность, что разделяет нас с последних встреч, – Петька, потянувшись, разливал коньяк. – Зря ты за Габу не вышла, – прокряхтел захмелевший хозяин дома. – Любил он тебя. Хотел его позвать, – Петька в пунцовых пятнах, отдуваясь, вытирал лицо салфеткой, то ли давление поднялось, то ли коньяк ударил по сосудам, – Да Марфунька моя не разрешила, говорит, ты не захочешь. А, ведь первая встреча за пятнадцать лет.
– Какой позову. – взмахнула полотенцем Марина. – Сонь, ты кушай, у вас так не готовят. Скоро плов подоспеет. Петь, положи Соне катламы с бастурмой. И не налегай, у тебя через два дня вылет. В этот раз комиссию не пройдешь.
– Ну, накаркай. – Петька прошел к бару, погремел бутылками, что-то взял и вернулся к столу. – Помнишь, на первом курсе, когда он тебя увидел, обомлел, как соляной столб. А это помнишь? – Раскупорив бутылку, налил содержимое в бокал, – во, вспомнила рижский бальзам? Новый год, первая кока-кола из Риги. Мы с Маришкой все помним. А когда ты заболела и нужен был куриный бульон? Габа в тот вечер по мокрым балконам поднялся к третьекурсникам и с их окна сетку мяса срезал, думал курица, а это свинина оказалась, которую ты не ешь, и он где-то бабок нарубил, но тебе и курицу, и уколы, и малину с цитрусами привез, столько денег по ветру пустил. Любил он тебя.
– Ты по себе не мерь. Ты всегда скрягой был. Куда тогда мои глаза смотрели?
– А твои глаза уже тогда видели, что со мной, тебе, как за китайской стеной надежно будет. И, как некоторые, бросив детей неизвестно с кем, тебе не носиться по городам в поисках заработка, – получив шлепок по затылку, Петр суетливо потянулся к коньяку. – Сонь, извини, я не о тебе. Я в целом. Сейчас не поймешь, женщины побросали работу-семьи носятся с сумками, они-то в дороге, то на базарах толкутся. И мужики на улицах, не челночат, но тоже чем-то торгуют. Жить надо, не платят, вид денег забыли, вместо них то водку дадут, то талоны всучат. Пойду покурю, а вы сами посидите, поговорите. – Крякнув, пройдясь по лысине, вышел в коридор, было слышно, как неуклюже возился с обувью, шарил в карманах куртки в поисках сигарет, сопел и поперхиваясь вышел в подъезд.
– Не обращай внимания. – В голосе не чувствовалась веселость, исчезла легкость, сожаление вздохом заполнило комнату, – Ты же знаешь, какой он. Мало изменился. Если не сказать, что мелочный стал, все считает, во все нос сует. – Марина незнакомым, чужим жестом провела рукой по фартуку, разглаживая-выглаживая. – К девчонкам придирается, жизни не дает. Тесно у нас, может от этого. Да ладно, я уже привыкла, смирилась. Девчонки иногда всплакнут, но тоже уже привыкли. Из ежовой кожи шубы-то не сошьешь. Да и кому мы нужны, кроме него. Ты-то как? Жалко, что развелась. Как мальчиков поднимешь? Времена лихие пошли.
– Ты как бабушки наши говоришь. Почему за собой не следишь?
– Для кого? – махнула она рукой и так глянула, что увиделись и морщинки, и вялость кожи, и безрадостность взгляда, и отколотую щербинку в зубах, что пожалела, зачем спросила.
– Да и денег все стоит, девочки подросли, Аленка взрослая. Ты ничего не ешь, подожди, сейчас плов принесу.
Соне стало неловко, она почувствовала себя неуютно и лишней. Не было в них чего-то того, что в юности легко и просто объединяло их огромной компанией до утра. Смахнув внезапный налет грусти, прошла следом на кухню. Сквозь стеклянную дверь было видно, Марина у открытого окна не сдерживала отчаяния и рвущихся рыданием слез. Соня тихо вернулась к столу, за которым сидел Петька. – Сонь, ты извини меня. Поверь, ничего не имел конкретного, это я в общем выразился, в массе, так сказать. Какие у тебя планы? Надолго к нам? Тьфу ты, черт, живи сколько надо, места всем хватит. Я имею в виду, о, вот и плов несут. Мариш, ты вся красная. Говорю, держи на кухне форточку открытой, помещение маленькое, плита постоянно включенная, давление поднимется. Ну, давайте еще по коньяку, – Петька широко и смущенно улыбнулся. Приобняв жену, лихо, как водку запрокинул коньяк.
Соня утром на такси уехала в институт. Там преподаватели и кто-то из ребят остался на кафедре. Будет легче разобраться, что к чему. И, не ошиблась. Первым увидела зав. кафедры психологии. Проговорили, вспоминали, смеялись, грустили о прошлом. Его сын Ануар, заканчивал школу. А Соня помнит его, бунтарем – оторвой.
Вечером, вернулась к Маришке. Все спали кроме нее. После чая, Соня сказала, – Мариш, завтра я в гостиницу уеду.
– Ты это из-за Петьки, так он сам переживает, что сморозил глупость. Брось. Придумала тоже. Ты как себе представляешь? Мы с Петькой у тебя в городе и живем в гостинице? То-то, иди давай, спать.
Соня познакомилась с ребятами, реализующими автомобильные шины, в прошлом комсомольские деятели. С ними было легко в общении и сотрудничестве. Рассмотрев позиции, вернулась готовить почву для работы между регионами. В целом поездка не удовлетворила. Деньги отработала, но… не те это деньги. Отправив детей к дедушке на летние каникулы, вернулась в город студенчества. И это не город для размаха, но ее интуитивно влекло в него. Шло время. Недоумение справедливо терзало, что она здесь делает, приехала, поддавшись эмоциям? Не стоило идти на поводу чувств. Никакой логики. Это не Москва, не Питер. Две недели каникул сыновей прошли бездарно. Год с развода, чего добилась? Времени достаточно, чтобы задать этот вопрос. Если сравнить с окружением, то многого. Суммарно – ничего. Отчаяние занимало позиции и боясь потерять самообладание, устроилась в санаторий, сеансы массажа приведут ее в порядок. Однажды вечером раздался телефонный звонок. Мухтар.
– Чем занимаешься? Поужинаем? У меня предложение. Что молчишь?
– Ужинать не хочу, а какое предложение?
– Специальное для тебя, мой будущий партнер, – звонко рассмеялся он. – Поужинаем дома, жена что-то готовит. Славка тебя заберет.
– Нет, не надо, я сама приеду. Не знаю вкусов твоей жены, что она любит?
– Думаешь, я знаю, что она любит? Она меня любит.
Вызвав такси, Соня ломала голову, какое предложение? Мухтар, в поиске, как и она. Он знал, она мечтает о грандиозных масштабах с размахом. Ей не интересна предлагаемая мелочевка, на картошке больше заработает. Отказывалась от сделок, говоря, вокруг «воздух» гоняют. Ребята считали, глупо игнорировать возможность заработать. В их компанию она сразу влилась. Снимали один офис, у каждого своя фирма. Они разного возраста, но отдых проводили совместно и своеобразно. Выезжали в Ташкент, предварительно по телефону заказав перепелок на Куйлюке. Не пропускали концерты звезд. С восторгом мчались с американских горок в диснеевском парке. Возвращаясь, в степи вынимали складные шезлонги, и до рассвета у костра пели под гитару, хохмили. Однажды, она заказала билеты на балет «Томирис», предупредив всех про дресс код, классика и никаких футболок-шорт. Вереница машин встретилась за городом и выехала в Ташкент. Припарковавшись у театра оперы и балета им. Навои, мужчины вышли в брюках-рубашках… пардон, мерси, сильвупле – и в шлепках! Вечер. Магазины закрыты. На ближайшем рынке купили туфли, какие размеры были в наличии. В театре, жмущая обувь ушла под кресла, а после балета переместилась в урны.
Что хочет Мухтар? Если логически, предложение должно быть стоящее. Он не раз вылетал к дяде-спикеру. Может, выстрелило? Купив немецкий шоколад и различных ягод, она стояла перед квартирой Мухтара. Дверь открыла Асель. Фигура безупречная, при том, что родила трех девочек.
– Зачем столько всего? Мухтар, у нас гости, – она, смущаясь, брала пакеты.
– А где девочки?
– Не шевелитесь. Мы в преддверии великих событий, запечатлеем на века, – пытаясь справиться с фотоаппаратом, очками и сигаретой, сиял Мухтар.
«Выстрелило», утвердилась Соня.
– Ты как ребенок, лишь бы похвастаться «полароидом». Возьми, пожалуйста, пакеты, – обратилась она к мужу. Освободив руки, начала ухаживать за Соней. – Девочки в Алма-Ате, на лето уехали к бабушке, с нами младшая. Сестренка сейчас гуляет с ней. Проходите, пожалуйста.
Мухтар паясничал, не в меру развеселившийся.
«Это не в его характере, он более сдержан. Получилось. Дядя-спикер помог.»
Время за ужином, прошло спокойно. Поговорив обо всем и ни о чем. Наконец, они наедине.
– Выдержанная. Ни словечка, ни вопроса, что за интригующее предложение? – Мухтар, смахнув пепел лукаво разглядывал ее монгольским прищуром, блестевшим за стеклами очков. – Две жены имею. По иронии судьбы, одна гинеколог, другая венеролог. Не поверишь, одинаково безмятежные и жутко благодарные. Но, в них уверенности нет. Говорю им, смотрите на Соньку и учитесь у нее решительности.
– Твой психотип выбирает неконфликтных. Иначе твой флирт закончится там, где их копания приобретут характер стабильности. Крепкие семьи – это, разности темпераментов при схожести интересов, влечения, хобби.
– Как и Наполеону, мне одной причины достаточно. Еще раз убедился, ты и только ты. Я ведь сразу поверил тебе. Ты привлекла внимание тем, что не принимала участия ни в каких операциях, втихую крутила свои бабки, мы, как пацаны, кидались на все, что предложат, и я голову ломал, чего ты хочешь? Слушал, пытался понять. Ты говорила о рисках, независимости, о споре с судьбой, о желании красиво жить, не отказывая себе. Слушал о возможных комбинациях бизнеса. И вот оно в этих руках, моих и твоих. Сложил твои смелые предположения в схему. Слетал к дяде, он откорректировал и отдал нам сырье завода. Ты извини, раньше времени боялся говорить, вдруг сорвется. Идея, мозги, уверенность – все твое. Я сам не решился бы. Сегодня прилетел и с аэропорта на завод. Подписал контракт, хотел сразу к тебе, едва успокоился. Домой. Душ. Славку на рынок, и позвонил тебе. Вот контракт! – на стол легла папка. – Здесь огромные бабки. Ты представитель интересов казахстанской стороны в России. Сколько там будешь, зависит от тебя. Я эшелонами загоняю сырье на завод, ты выжимаешь из них бабки. Работаешь напрямую с генеральным и замом по финансам. Принимаю все твои условия. Плюс – лучший отель, рестораны, одеваешься в престижных магазинах и салоны красоты, вечерний досуг, машина. Ну, как? Ты такого хотела? Это-то не мелочь? Что молчишь? Это даже не картошка. Это голубая тарелочка с золотой каемочкой. Вот он Рио-де-Жанейро! И эту корриду выиграем мы!
Соня рассмеялась от его безудержной радости, – Никаких ограничений?
– Никаких, Сонь! Мечты сбываются! Так?
– Кто б подумал? Теперь понятно, что меня сюда тянуло. – Она листала контракт.
Пробежалась по предмету договора, впечатлилась стоимостью подряда. – Странно, именно сейчас пропала уверенность.
– Э-э, ты это перестань. Ты так даже не шути.
– Знаешь, я, пожалуй, поеду. Завтра в десять жду у себя, конечно, поздно, но надо выспаться и тебе и мне. Много впечатлений и информации.
Не слушая его возражений и не приняв предложение Асель переночевать у них, уехала со Славкой. Хотелось тишины, уединения. Домчавшись к воротам санатория, попросила развернуться и выехать за город. Теплый ветер нежно касался лица, играя сквозняком проносился по салону, путаясь в волосах. С детства не любила салонный сквозняк ералашащий волосы, но хотелось отрезветь от пьянящего предложения и осознать реальность. Они достаточно уехали от намека на движение. Глушь заповедной зоны одуряла запахом земли, смешанным с запахом молодой поросли. «Сильный дождь прошел, интересно, куда ветер тучи погнал? Хорошо если пронесся над городом.» Она любила слушать гулкие, звонко шлепающиеся капли по образовавшимся лужам. Закрыв глаза, лежала в шезлонге, анализировала события вечера. Славик разжигал костер. Слышалось потрескивание. Стрекот сверчков. Издалека разносился хор квакшей.
– Недалеко пруд. – Славка словно услышал ее мысли.
Воздух, звуки, атмосфера и покой, как в далеком детстве. Приезжая с мамой в аул, лежала в степи с закрытыми глазами, слушая ее разнотонность, вдыхая, наслаждаясь и мечтая.
В санаторий вернулась утром. Шум воды не перекрывал телефонный звонок. Не хотелось выходить из душа, струи воды действовали магически. Телефон звонил не прекращая. Накинув на мокрое тело халат, подняла трубку.
– Сонь, привет. Ищу тебя со вчерашнего вечера, – возбужденно кричала Маришка, – вчера позвонила твоя подруга Евгения Артемовна. Горе у нее. Трагически зять погиб, похороны завтра. Она в полной растерянности. И ночью звонила, и под утро. Я дала санаторный номер, видимо не дозвонилась…
От услышанного Соня села на кровать. Мариша слышалась издалека. – Петька забронировал тебе билеты в обе стороны с открытой датой, слышишь?
– Во сколько самолет?
– В двенадцать. Ну, что Петька выезжает за тобой? Это хорошо, что он дома, а не в рейсе. Петька кричит, чтоб ты дала номер-серию паспорта.
– Мариш, в одиннадцать у стойки регистрации. Да, вот еще что, запиши телефон Женьки, скажи ей время прилета, чтоб не волновалась. – Сбросив вызов, набрала Мухтара. К телефону долго не подходили. Наконец, послышалось сонное, – Алло…
– Асель, извините за ранний звонок, трубку передайте, пожалуйста, Мухтару.
– Да, да, – слышалось, как она будит, – Мухтар, проснись, возьми трубку, это Соня, слышишь?
– Господи, что ей не спится? Давай, – ворчал он, – Че так рано?
– Мухтар, еду к тебе. Я в двенадцать, улетаю.
– Ты соображаешь? Куда улетаешь? Ты с документами завтра вылетаешь в Москву.
– За завтраком обсудим. Кофе и что-нибудь поесть, я голодная. В Москву вылечу через день. Документы заберу.
Собирая вещи, думала о Женьке, что сейчас с ней творится. Что случилось? Вариной дочке два месяца. Старалась не думать о Гошке.
На лоджии курил с виду спокойный Мухтар. Сквозь сузившиеся щелки глаз сквозила ярость.
– Не злись. Пойдем покушаем. – Соня заглянула на кухню примыкающей к лоджии. Асель готовила завтрак. – Извините, можно кофе две ложки, один рафинад и сливки.
– Накорми нас сытно, чего-нибудь пожирней и побольше. Мы позавтракаем на лоджии, – прорычав, и не глядя спросил, – Что произошло?
– Допускаешь, получив такой контракт могу все бросить? У меня мало друзей, но, когда я им нужна – это, главное. Буду нужна тебе, приеду, где бы не был.
– Если случится, что не будем общаться, на похороны приедешь?
– Приеду. Не успею на похороны, но приеду.
– Честно?
– Не говори ерунды.
– Ладно, езжай. Давай о деле.
С аэропорта поехала к Женьке. Никого ни возле дома, ни рядом с квартирой. На душе стало холодно. В глаза бросилось закрытое черной шалью зеркало. Сквозняк по квартире гонял сигаретный дым. Лохмотья свалявшейся пыли перекати-полем перекатывались по квартире. Возле плиты две женщины. Кивнув им, прямиком пошла на лоджию. Она всегда боялась похорон, суеты, людей, принимающих активное участие, и всей этой церемонии. Жека курила сидя на футбольном мяче. Посеревшее и постаревшее с кулачок лицо, с вытянувшимся и обострившимся носом, выглядело скорбно и спокойно, лишь красивые тонкие пальцы слегка подрагивали.
– Где так долго была? – не глянув на подругу, пускала дым в сторону окна. – На выходные на море с Варькой и друзьями поехал. Со скалы нырнул и темечком об камень. Блин, все на ее глазах. На месте умер, не мучился. Подай сигарету с подоконника и давай выпьем.
– Где Варя?
– У Лили. У нее девок много и за Машуней есть кому посмотреть. У Варьки молоко пропало, беда. Лето. Машка теперь дристать будет.
За стеклами лоджии солнце бликами играло на пляшущих волнах.
– Я ждала тебя.
– Пойдем, Жек. Готовиться надо.
Людей было немного. У Женьки родных нет, пришли друзья-соседи. Приехали родители Гоши. Они с внучкой на руках сгорбившись провожали единственного сына. Все прошло быстро, без речей. И дома долго никто не сидел. Соседки помогали прибраться, помыть посуду. Жека с родителями Гоши сидела на диване, не перебивая рвущуюся болью просьбу отдать им внучку. Так сложилось у этих людей. Жизнь прошла по гарнизонам. Неизвестность и трудности быта не позволили иметь больше детей. Сына по распределению, как молодого специалиста, направили в этот город, с предоставлением общежития, позже – квартиры. Радовались высокой зарплате, ежемесячной надбавке. Вот как обернулось. Готовились к его приезду в отпуск с внучкой и невесткой.
Как ответить? Казалось все предельно просто и сложно до неразрешимости. Такая родная и не приспособленная к жизни, милая и за что-то наказанная дочь. Варя теперь должна учиться делить себя на тысячи частей, где не должно быть сбоев на любовь-терпение и иметь лошадиное здоровье, чтобы работать и оберегать дочку. И Манюнькина жизнь не будет скупой на обожание, как та, по которой прошли мама и бабушки. Может, принять предложение этих чужих, но по крови родных Маняшке людей? Без сомнения, они без остатка отдадут всю свою нерастраченность чувств. Жека, запутавшись в лабиринте тяжких раздумий, тихо произнесла, – Решение примет Варя.
Варя. Варенька. Варюша. Девчушка с косичками-конопушками. Незаметно повзрослела. Стала женой и мамой. И ее голову непостижимо чудовищно покрыл вдовий платок. Одним крылом горе накрыло три семьи из пяти человек в крошечной двушке. Варя, чья жизнь прошла под покровительством мамы, была уверена, так будет всегда. Пожалуй, впервые, ее усилия были направлены на родовые схватки. Что удивило и напугало, она решила: это первый-последний раз. Слово «вдова» для нее сопряжено с не менее страшным словом «война». И разум не постигал, как оно бытует в мирное время? Она боялась думать, что впереди? Институт. Ребенок, его кормить, одевать. И вообще с ним, надо что-то делать. Не может же Машка сразу стать взрослой и оградить ее, Варю, оставшуюся один на один с проблемами воспитания и быта, от безответных вопросов. Она не успела ощутить себя ни взрослой, ни замужней, а материнский инстинкт, тот вовсе прошел мимо. От первых двух позиций ее ограждала того не ведавшая мама. Последнее, охладили роды. И когда вопрос встал, что она может отдать дочь без упрека в руки бабушки-дедушки, с устоявшимся бытом, без материальных проблем и, где, возможно, Маня получит больше, чем она может дать, Варя очнулась. Словно ангелы показали будущее: она мечущаяся бежит, спотыкаясь, падая. Бесы шепчут, ерунда, перспективы прекрасны. Живи в удовольствие. Учись. Наслаждайся обществом подруг и молодых людей. Не будет пеленок и брюзжащей мамы. Выйдешь замуж. Нарожаешь. По телу промчался ток. Ударив, вздрогнув по сосудам холодом. Побежали слезы раскаяния. Она не представляла жизни без дочери, чей запах родней из родных, чья беззубая улыбка милее всех улыбок. Чьи беспомощные ручки-ножки самые красивые среди рыженьких, беленьких и черненьких. И это не ее забота, что эти два человека упустили возможность. Она им его не сможет предоставить, отказавшись в их пользу от дочери. Она будет мамой такой, какой должна быть мама у ее Манюньки. Так порешили.
Все позади. Они с Жекой сидели на берегу моря. Вечерний бриз теплой прохладой бил по опущенным в воду ногам. Закатный оранж убаюкивающе воздействовал и на чаек без криков, вспарывавших поверхность воды брюхом и молниеносно взлетавших вверх.
– Я все думаю и не пойму: Любку бог за Ольгу наказал. Господи, да ты ж, не слышала. Наши бабы ходили на похороны ее дочери. Ту машина переехала, на месте насмерть. Говорят, живого места на девчушке не было, и зачем только гробик не закрыли? А Варьку мою, за что господь наказал? Я никого в жизни не обидела, никому ничего не должна, с отцом ее развелась, так и замуж не вышла. Никого ни у кого не уводила. Да если даже есть перед кем вина, Варьке-то, за что? Разве не меня должно было наказать?
– Не винись, Жек. Никто никого не наказывал. Судьба Гоши, Варина и Машутки. Выйди она за другого, иначе сложилось бы.
Солнце перешагнуло горизонт, уйдя согревать другое полушарие, где также тесно живут счастье и любовь, где свои горести-печали, большие и маленькие трагедии, где рождаются и умирают. Воздух плотнее окутывал влажной духотой. Волны бились о берег, накатываясь на песок и оставляя влажные разводы. Сбросив сарафаны, они вошли в воду, держащую тепло солнечных лучей. Женька, выросшая на море, любила далекие заплывы, легко беря расстояния, чему Соня немало удивлялась, учитывая ее приличный стаж курильщицы. Выйдя на берег, она любовалась бронзовым отливом кожи подруги в отблесках серебра воды. Небо сверкало, мерцая холодным перламутром сияния звезд. Они шли по берегу. Пора в дорогу. В пять утра вылет. Надо собрать вещи, принять душ, сделать пару звонков. – Жень, возьми отпуск и в Москву. Походим по театрам, побродим по Сухаревке и Китай-городу, в «Шоколаднице» посидим. Москва изменилась. Ее не узнать. Рестораны, швейцары, открывающие двери, экзотические блюда, ночные клубы, салоны одежд и красоты. На выходные смотаем в Питер, можем в Прибалтику. А Варя справится. Ей полезно побыть одной. И перестань опекать ее, ради бога.
– Не приеду я. Не жди. Ты лучше объясни, кто пацанов привезет? Твоя работа не на месяц, лето-то не безразмерное.
– До конца каникул два месяца. Четверть отучатся у дедушки. Контракт на полгода, постараюсь быстрее завершить. Посмотрим, на сколько ситуация зависит от меня. Ты, справки из школы, ЖЭКа отправь. В общем, никаких сложностей. Насчет Москвы, подумай, в августе выставка Дали.
– Чихала я на твоего Дали. Ехать в даль на Дали я еще в себе.
– Хохмишь, ну и славно! Раз так, Жек, я в душ, а ты покидай вещи в чемодан и свари кофе.
Квартира чистая словно чужая. Отключенная техника вносила пустоту в общую картину. Поддерживаемая Жекой безукоризненность отталкивала отчужденностью. Дом, где растут два мальчика и такая хозяйка как она, полон разных перевертышей: чайник на гладильной доске, зубная щетка на кухонном столе. Даже при муже, как робот следящим за порядком, вещи оставлялись по ходу передвижения, где только можно. Она сетовала: какая мама – такие дети, мужчины должны быть собранными, но, с другой стороны, будут занудами. В спальной сбросив сарафан и впрыгнув в тапочки, понеслась в ванную.
Разместившись в самолете, попросила не беспокоить и мгновенно уснула. Москва встретила дождливой прохладой. В разгар лета столицу окутала пасмурная, пронизывающим ветром одиннадцатиградусная непогода, приправленная мелким противным дождем. Славик встретил с зонтом и шерстяным палантином. Добравшись до гостиницы «Украина», после горячей ванны, занялась гардеробом.
В кабинете генерального директора состоялось знакомство с замом по финансам, с которым предстояло непосредственно работать. Глеб Игоревич оказался ненамного старше. После экскурсии по комбинату приступили к составлению графика погашения.
Торги завершились тем, что комбинат с поставщиком рассчитается за три месяца.
– Приглашаю на ужин. Итальянскую, японскую кухню предпочитаете?
– Никогда не была в мексиканском ресторане, поэтому «Santa Fe».
– Замечательно. В 20.00 встречу вас в гостинице.
– Спасибо, я на машине. Московская непогода – приятная неожиданность, проедусь по магазинам. До встречи.
С телеграфа ликуя рапортовала Мухтару. – Три месяца! Никаких полгода. На комбинате выделили кабинет.
– Ты молоток! Значит так, бабки у тебя на счету. Чувствуй себя свободно. У Славки свой счет, не парься по этому поводу. Через две недели буду у вас. Конвертацию через банки проводить не будем. Решу на месте.
– Не все так радужно. По декларации вес не будет соответствовать. Это потери. Товар идет мелкой россыпью. Добилась, вагоны на весах принимаю с их представителем. Проблемы впереди. С весовщиками найди язык, прощупай, присмотрись, иначе с директором, дороже станет. Задача, на нашем заводе в декларации пробить меньший вес, потерь в дороге не избежать. Если решишь на месте, то акт приемки-сдачи пройдет в нашу пользу. Никто не пострадает. Мы учитываем утруску. Лучше своим заплатить, чем с вагона терять. Налог и таможенные пошлины платим по отпущенному весу. Комбинат платит за вагон по факту. Для нас это выраженные тонны сырья. Не чурки свинцовые отправляешь.
– Не перестаю удивляться, правда, мало, что понял, но усвою.
Швейцар, открывая дверцу машины излучал услужливость. Она, улыбнувшись и чуть слышно благодаря, прошла по тротуару, к великолепным дверям подпиравшимися «мексиканцами», что означало, они гостеприимно распахнутся. Но, укоренившаяся привычка самообслуживания предательски потянулась к двери. Навстречу вышел Глеб Игоревич. На столе букет. Когда все слишком хорошо, там наверху в довершение хочется посмеяться самому. Так чудно начавшийся день каплями начал пакостить к вечеру. Соня заказала разнообразные холодно-горячие блюда, великолепие десертов, экзотических фруктов, хотелось по чуть-чуть всего попробовать, она всегда так делала, впервые находясь в ресторанах национальной кухни. Еду подавали в огромных овально-круглой пронзительной белизны посуде. Перед ней высилась тарталетка, можно только предполагать, что находится внутри.
Соню, этикету обучали едва она начала ходить: как сидеть, держать ноги-голову и прочие премудрости предназначения приборов, но, кто же знал про особенности мексиканской кухни… Недолго думая, разломала тесто. Для начала захотелось попробовать манящую ярко-зеленую пасту, щедро возвышавшуюся по центру. И, поддев ее ножом на кончик вилки, отправила ее в рот. Что произошло потом, поняла не сразу. Может, метеорит упал на ресторан, и ударная волна прошла по ней? В голове звон, в глазах миллиарды звездочек, горели почему-то уши, ну а, что творилось во рту, не описать. Жгучая острота, разрывала полость рта. Гадкая паста была чем-то типа японского васаби, но только по-мексикански. Вид пасты говорил за себя, к сожалению, поняла поздно. Выпитая вода приглушила реакцию, и отрава потоком унеслась делать черное дело в недра желудка. Говорят, второй раз первого впечатления не произвести, ей удалось, с таким же успехом, как утром подписать контракт. После ужина Глеб пригласил в ночной клуб.
– О, нет-нет, спасибо. Я как-нибудь справлюсь со своими забавами, – крепко пожав руку, открыто рассмеялась. Как говорил Насреддин, «попал в смешное положение на виду других, смейся над собой громче всех». Хорошо Жеки не было, она бы пересказывала эту историю, с каждым разом все больше привирая.
Работа в Москве протекала в удовольствие. Соскучившись по настоящему делу, в процесс окунулась с головой. Комбинат, своя стихия – цеха, станки, лаборатория, ровный гул, исходящий от людей и машин. Противоположность профиля производства не помеха, характер работы един. Огорчала узость деятельности. Однако переживания пришли, когда дело дошло до проплат. Деньги без объяснений уходили то в пенсионный фонд, то на покрытие налогов, минуя счет банка, где должны аккумулироваться согласно договору. Сроки приоритетны. Ее мальчики оторваны от нее, привычных стен, друзей. С каждым разом шутить и улыбаться с Глебом Игоревичем становилось труднее. Более неприятное общение происходило в бухгалтерии, откуда с некоторых пор начиналось утро. А начиналось оно с желания, треснуть главбуха, с напускным безразличием, сверлящую диоптриями кипы бумаг, глухо монотонно бубнившую, что деньги, поступившие на счет комбината, востребовала инстанция, перед которой у них задолженности.