Марк Рабинович
Чудотворцы
За все время их путешествия он так и не спросил, куда они направляются, но не был удивлен, когда вдали показался знакомые уже холмы. Однако в Ерушалаим они не пошли, оставили его по левую руку и начали огибать с юга, стараясь держаться вершин окрестных холмов. Там же, внизу была виден город эллинистов с возвышающимися над ним стенами Хакры. При виде этих стен, Публий усмехнулся, усмехнулся совсем незаметно, как ему показалось. Однако его проницательный хозяин то ли заметил, то ли догадался.
– Хорошая работа, инженер – спокойно сказал он – Слишком даже хорошая.
Они продолжали огибать Ершалаим и поднялись так высоко, что Публий сумел увидеть огромное, почти квадратное здание в самом центре города.
– Храм – сказал Симон и его голос дрогнул.
Отсюда трудно было разглядеть самое святое для иудеев место, и Публий спросил:
– Мы туда пойдем?
– Там сейчас нечего делать – хмуро ответил маккавей – Наш храм разграблен и осквернен. Но тебя туда все равно бы не пустили, разве что удалось бы посмотреть на стены храма снаружи.
– А мы?
– Мы направляемся в Мицпе.
Мицпе оказался полугородом-полудеревней, разбросанным по склонам холма, возвышающегося над Ершалаимом. Он уже начал отстраиваться после набега Горгия: дома восстанавливались, и базарная площадь уже жила своей базарной жизнью. Появились трактиры и попины, и в одной из них Публий встретил старого знакомого. Сам он пришел туда с двумя оболами в поясе, которые дал ему Симон. Произошло это вечером, после того как их с маккавеем приняли в доме не то родственников не то друзей на краю города. Было похоже, подумал даже Публий, что Симон предпочитает окраины. Два обола Симон сунул Публию молча, не сказав для чего дает, а у Публия хватило ума не спрашивать. Теперь он сидел на скамье в темном углу попины и потягивал вино из глиняной кружки. Напиваться ему не хотелось, но легкое опьянение расслабляло и, казалось, проясняло разум. А подумать было о чем… Недолгое пребывание в модиинском доме Симона принесло такой же недолгий покой, но этот покой был обманчив. Жизнь раба у доброго хозяина привлекала, и именно это пугало бывшего инженера. Можно продолжать править серпы и чинить стены. Можно и продолжать рассказывать сказки маленьким Хашмонеям. А потом они вырастут, уйдут в большой мир, увидят Фаросский маяк, разливы Нила, ершалаимский храм и многое другое. Возвращаясь иногда в отчий дом они будут приветливо кивать доброму, старому рабу, а потом снова уходить туда, куда он уже никогда не сможет попасть. Хорошо ли это? А еще в том доме, в самом его углу, будут темные глаза в которых не отражается луна, темные волосы, которые никогда не вспыхнут медью и маленькие пальчики на ноге, которых никогда не сможешь коснуться. Наверное, он все же выпил слишком много, и мысли путались, а может быть виной этому было вовсе не вино. Но тут его размышления прервал плюхнувшийся за его стол Агенор.
– Возрадуйся инженер – Публий ни разу еще не видел его таким жизнерадостным – А ты все пьешь? В Хакре пил, в Эммауме пил, и здесь пьешь? Похоже тебе все равно где пить, лишь бы было вино.
– Ну а ты, Агенор, все рассказываешь сказки об Иудейском Молоте? Кому теперь? – Публий сказал это на иврите – Кого теперь надо напугать?
– Ого! – радостно завопил бывший эллинист – Оказывается, у нас теперь свой, еврейский, инженер.
– Не инженер – мрачно поправил его Публий – … А раб.
– Раб? – Агенор внезапно стал серьезен – Чей раб?
Какая ему разница, подумал Публий? Но разница, несомненно, была, потому что Агенор с нетерпением ждал ответа.
– Мой хозяин – Симон Хашмонай.
На лице Агенора разлилось неописуемое изумление, и он посмотрел на своего собеседника странно, очень странно. Публию даже показалось, что на него смотрят с почтением. Он мотнул головой… Я, наверное, сошел с ума, подумалось ему, или слишком много выпил. Да нет же, на два обола много не выпьешь. Так в чем же дело?
– В чем дело? – спросил он.
– Ты что, не знаешь кто такой Симон бен Маттитьяху?
– Он мой хозяин. Зачем рабу знать больше?
– Дурак! – все почтение Агенора куда-то исчезло, а может быть оно только померещилось Публию – Говорят, Симон никогда не ошибается в людях, но тут, похоже, он ошибся.
– Ну и что? Мне-то какая разница?
– Да ты хоть знаешь, как его прозвали?
– Я не спрашивал, а он не говорил.
– Его прозвище – Тасси.
– Тасси? А что это значит.
– А, да что с тобой говорить! Все равно ты еще не готов!
Агенор в огорчении махнул рукой, сбив свою кружку и расплескав вино. Расстроенный, он поднялся и, холодно кивнув Публию, направился было к двери, но, остановившись на полпути и на мгновение о чем-то задумавшись, вернулся и произнес свистящим шепотом:
– Неужели ты думаешь, что Симон бен Маттитьяху каждого берет к себе в рабы?
После этого он уже не вышел, а, скорее, выбежал из попины. Публий вспомнил как Симон сказал ему, что он, Публий, еще не готов. А теперь вот и Агенор повторяет его слова. К чему он не готов? Вопросов было слишком много, а ответов не было. Публий допил вино, но легкое, приятное опьянение больше не возвращалось.
На следующее утро у него состоялся трудный разговор с Симоном.
– Плохие новости для Иудеи – начал тот – Твой старый знакомый – Лисий снова ведет на нас огромное войско. Он не расстался с мыслью уничтожить Иудею и иудеев.
Публий пожал было плечами, его эти новости не касались. А Симон продолжал.
– Он мечтает раз и навсегда решить еврейский вопрос, уничтожив нас. Всех нас…
Всех? А что будет с маленьким Маттитьяху, сыном Симона? Он представил огромную ногу слона, падающую на малыша, зажавшего в руке деревянного слоника, сделанного из найденного, с большим трудом, кедрового дерева. Горькая волна опять подступила к горлу, но он ее отогнал усилием воли.
– Нам нужны боевые машины – Симон посмотрел на Публия – А ты можешь их построить.
Строить машины? Опять? Прикажи ему Симон возвести храм, дворец, мост, даже городские стены, и он бы безропотно согласился. Но снова собирать стрелометы? Затачивать острые наконечники, так хорошо раздирающие плоть? Конструировать катапульту или баллисту, ловко посылающую свинцовые шарики, сплющивающие шлемы так же хорошо, как и головы?
– Я не буду! – твердо сказал Публий – Ты можешь убить меня или забить плетью, но я не стану…
– Убить тебя было бы проще всего – проворчал Симон.
Странно, если бы речь шла о другом, обычном человеке, Публий бы, пожалуй, сказал, что его хозяин доволен его ответом. Но с загадочным маккавеем ни в чем нельзя было быть уверенным.
– Вечером пойдем в гости – объявил тот – Позаботься об угощении. Купи лепешек, фиников, маслин и вина.
Публий получил несколько монет и отправился на базар, стараюсь не думать ни о мерзких машинах, ни о странном поведении Симона. Под вечер, с котомками, в которых были купленная на базаре еда, они направились через весь город на противоположную окраину.
– Не хочешь спросить меня, куда мы идем? – поинтересовался Симон.
– Вряд ли во дворец к какому-нибудь богачу, иначе мы не несли бы с собой еду. Похоже мы идем к каким-то беднякам.
– Точнее, к увечным. К тем, кто сам о себе не в силах позаботиться.
В доме убогих их встретили самые разнообразные увечья: здесь были безногие, безрукие, слепые и каких только увечий здесь не было. Симон не стал раздавать еду, а передал ее управляющему – старому кособокому калеке, зато зрячему, при руках и ногах. Наконец, их миссия, казалось бы, была закончена, но маккавей медлил. Он поманил Публия в темный угол двора, где была маленькая каморка, тускло освещенная небольшим светильником в стене. Там они увидели человека, не решающегося выйти на свет. Такого ужаса Публий еще не видел в своей жизни: несчастный был изуродован так, что его с трудом можно было признать за человеческое существо. Потом, уже покинув дом увечных, самнит так и не смог толком вспомнить, что было не так в искалеченном, изуродованном теле. Милосердная память не сохранила всех подробностей, оставив лишь общее ощущение ужаса. Да еще врезались в память два жутких отверстия на месте отрезанного носа. Нет, это не была лепра, милосердно закругляющая, сглаживающая отобранное ею от тела: этого человека несомненно изувечили люди. Руки у Публия тряслись, когда он протягивал изуродованному лепешку, вот только принять ее тот так и не смог – у него не было рук.
По дороге обратно они долго молчали.
– Говори! – сказал наконец Публий.
Он не прошептал, а скорее прошипел это слово и оно прозвучало как приказ.
– Как ты знаешь, наш благородный и всемилостивейший базилевс… – начал Симон.
Слова "благородный" и "всемилостивейший" прозвучали горькой насмешкой.
– … Наследник и продолжатель дела Александра Великого – продолжил он – Вот только это дело он понимает по-своему. Поэтому он решил искоренить нашу веру и заставить иудеев приносить жертвы эллинским богам. Да ты и сам мог это видеть в Модиине, только вот там это закончилось иначе. А здесь, в Ершалаиме, он потребовал, чтобы евреи ели свинину, да еще и жертвенное мясо. Ты не представляешь, насколько многие согласились, некоторые даже с радостью. Но было и такие, что отказались. Этих, на глазах у "всемилостивейшего" предали изощренным пыткам и смерти. Ты слышал ли о старой Шломит и ее семерых сыновях? Не слышал?
– И этот человек один из тех?
– У него есть имя, его зовут Элеазар, как и моего брата. Запомни это имя. Он всего лишь отказался насильно засовывать свинину в рот тем несчастным. И вот, что с ним сделали. А базилевс смотрел…
Он помолчал и добавил:
– А теперь он опять идет на нас, и нам нужны твои машины.
Публий понимал, что от него ждут ответа, но ответа у него не было. Вместо этого он спросил:
– Почему ты упомянул Александра?
– Сам не знаю – ответил Симон – Александр относился к нам по-другому. Он был веротерпим и не требовал поклонения своим богам. Вот только мнится мне, что он был поопаснее Эпифана.
Это было непонятно, но сейчас Публий думал о другом. Он хорошо понимал, чего ждет от него Загадочный, и поэтому его голос дрожал, когда он произнес:
– Прости меня, Симон, но я не буду строить вам машины.
Его собеседник посмотрел на него странно, очень странно, как будто он и не ожидал иного ответа. Публий мог бы поклясться, что маккавей доволен, но объяснить этого он все равно бы не смог и, поэтому, неожиданно для самого себя, спросил:
– Почему ты со мной возишься?
– Сам не знаю – проворчал Симон – Наверное тогда, под Эммаумом, меня поразило то, что ты не сражался.
– Что такого в обычной трусости?
– Шакран! – это слово, похоже, становилось прозвищем – Я видел как трусы бегут с поля битвы. Видел я и как трусы яростно сражаются со страху. Но чтобы отказаться убивать, надо иметь не только здесь… – он показал на сердце – но и здесь – теперь он показывал на голову.
– Тогда почему тебе не нравится, что я отказался строить машины?
– Потому что у тебя еще недостаточно здесь – Симон снова показал на голову.
Он, казалось, задумался, задумался надолго. Публий ждал, не решаясь, да и не желая нарушать это молчание. Наконец, Симон заговорил:
– Завтра с утра поедешь со мной. Поедем далеко. Приготовь воду и еду.
Назавтра они выехали в путь на двух мулах, не взяв с собой боевого коня Симона. Выехали они не одни. Где-то между Мицпе и Ершалаимом к ним присоединились четверо остальных сыновей Маттитьяху, также на мулах. С целеустремленным Иудой и властным Йонатаном Публий был уже знаком. Двоих других звали Йоханан и Элеазар. Здесь же на перекрестке двух дорог братья устроили совещание.
– Куда ты нас поведешь, Тасси? – спросил Иуда, помянув уже знакомое Публию прозвище Симона.
– Да, брат, куда? – недовольно спросил Йонатан – Ты отрываешь нас от важных дел. Так что, надеюсь, это нечто весьма серьезное.
– Серьезнее не бывает – ответил Симон и направил своего мула вперед, давая понять, что разговор закончен.
– А этот нам зачем? – не сдавался Йонатан, показывая на Публия – Зачем нам раб?
– Это же не просто раб, Апфус, это – раб Тасси – засмеялся Иуда, подмигнул Публию и двинул своего мула вслед за Симоном.
На этом спор закончился и их путешествие началось. Дорога, вихляющая поначалу через кедровник, пошла резко вниз. Пара дубовых рощиц промелькнули и пропали, теперь они двигались через зеленые поля, но к полудню зелень пропала. Теперь их путь шел через пустыню. Солнце жарило нещадно, но маккавеи находили путь через расщелины и глубокие овраги, встречавшие их спасительной тенью. Дороги более не было, была только узкая тропа. Появились и исчезли стены крепости, потом другой и тоже исчезли, но всадники обходили города стороной. А тропа шла все вниз и вниз куда-то на восход и на солнце. На привале и во время ночлега маккавеи сторонились Публия, а может ему это только казалось, ведь и между собой они не вели длинных разговоров, утомленные дорогой. Более общительным оказался только Элеазар, который показался Публию ровесником. От него он с удивлением узнал, что старшим был молчаливый и незаметный Йоханан, а младшим – властный Йонатан. Оказалось, что между братьями были четко раз и навсегда распределены роли. Йонатан умел управлять. Иуда – вести в бой, а Симон был непререкаемым мыслителем. Двое других оставались в тени братьев, но их это, казалось, совершенно не смущало.
Как-то, в порыве откровенности, общительный Элеазар рассказал про их необычные имена. Оказалось, что четверо из братьев получили свои прозвища на малоизвестном островном диалекте греческого, и все это лишь потому, что няней у них была старая еврейка с Коса. Она-то и прозвала мальчишек в соответствии с их характером. На этом языке, забытом даже на ее родном острове, Йонатана звали Апфус – Правдолюбец, Симона – Тасси – Ревностный, а Элеазара – Аваран – Нетерпеливый. Старшего, Йоханана, за его привычку со всеми соглашаться, она звала Гаддис, коверкая еврейское слово "гадай" на греческий манер. Только Иуда, третий сын Маттитьяху носил еврейское прозвище и был непререкаемым Маккаби – Молотом.
На следующий день тропа продолжала спускаться. На выходе из очередного ущелья перед ними неожиданно сверкнула внизу полоса неестественно яркого бирюзово-зеленого цвета. На невысказанный Публием вопрос, Элеазар заметил:
– Это Море Пустыни.
– Эллины называют его Асфальтус за вязкую грязь. добываемую на его берегах – добавил подъехавший Симон.
Еще через пару часов они достигли берега удивительного моря. Теперь тропа вилась вдоль воды. Но вода ли это? Несмотря на свежий ветерок, на гладкой как стекло поверхности, не было заметно ни малейшего волнения. Во время небольшого привала Публий пошел к этой странной воде и зачерпнул горсть. К его изумлению, эта странная вода стекала лениво, подобно негустому маслу. Он хотел попробовать ее на вкус, ощутить привычный по Геркулануму вкус соли, и поднес уже горсть ко рту.
– Не пей! – услышал он крик Йонатана.
Но было уже поздно, он лизнул липкую жидкость и зашелся в кашле. Это было все что угодно, только не вода! Все что угодно, только не соль! Казалось все вкусы вселенной собрались там, на его ладони и ворвались в его рот, обжигая язык неимоверной смесью. Но ничего страшного не произошло, его быстро отпоили водой из бурдюка, причем Иуда весело ругался из-за непредвиденного расхода воды.
– Не страшно – проворчал Симон – Мы скоро дойдем до Потока Серн.
– Так вот куда ты нас ведешь. А что мы будем там делать? – удивился Йоханан, которого не было слышно с начала похода.
Ответа он не получил, но, похоже, на ответ он и не рассчитывал. Поток Серн оказался веселым ручьем, пробивающимся сквозь заросли низкорослых акаций. Всадники слезли с мулов и повели их в поводу по гладким камням на дне чистого и прохладного потока. Их сандалии весело шлепали по воде и также весело шлепали копытами мулы, обрадованные тенью и обилием воды. Чудесен был этот поток, прорезавший узким ущельем бесплодную пустыню, напоивший узкую полоску земли и принесший в нее жизнь. Здесь действительно было много горных коз, осторожно выглядывающих из-за буро-желтых скал. Со всех сторон за путниками настороженно следили каменные суслики, стоящие столбиками на стенах вокруг потока. Высоко над ними, из-за острой скалы показался и исчез пятнистый пардус, которого Публий видел до того только в зверинце, приехавшем в Геркуланум, когда он еще был мальчишкой. Отряд долго понимался вдоль ручья, потом Симон повел их по тропе над потоком, наконец почти незаметная тропа пошла еще круче вверх и закончилась в узкой расщелине грудой камней, скрывающей едва заметный вход в пещеру. Часа полтора понадобилось им чтобы расчистить вход, но внутрь они не пошли – Симон велел ждать утра. Он настаивал не зря: утром, когда они влезли внутрь через узкий лаз, факелы не понадобились – небольшая пещера была освещена через два отверстия вверху.
В углу пещеры они увидели нечто вроде большого сундука, заваленного камнями. Из под камней, по краям сундука, виднелись две полузасыпанные крылатые фигуры.
– Ой! – восторженно закричал кто-то из братьев – Не может быть!?
Конечно же, это был порывистый Элеазар. Он бросился было к сундуку, но его остановили две истошных крика:
– Стой! Назад! – кричал Иуда.
– Не смей! – вопил Симон – Это смерть!
Эти крики как будто отбросили Элеазара назад, и он рухнул на колени на полпути к загадочному сундуку.
– Не может быть! – ошеломленно прошептал Йонатан – Неужели это он?
– Он самый…
Симон тяжело дышал и был похож на человека долго и тяжело бежавшего и, наконец, вставшего отдохнуть. Было похоже, что все свои силы он вложил в этот истошный крик.
– Но мы же не сможем.... – Йоханан не договорил.
– Не сможем – подтвердил немного успокоившийся Симон – Но вовсе не потому, что мы не являемся потомками Аарона.
– Не кощунствуй, брат – поморщился Иуда – Мы все уважаем тебя и твои идеи, но и ты отнесись с уважением к тому, во что верит наш народ.
– Я верю в то же самое – ответил Симон уже совершенно спокойно – Только вижу несколько иначе то, во что я верю. Ты же слышал, что я сказал. Мы не сможем. Но, возможно, сможет он.
…И маккaвей показал рукой на Публия. Ничего не понимающий Публий, стоявший последним, подошел к Симону и спросил:
– Что это такое?
– Это наша величайшая святыня. Мы зовем его – Ковчег Завета – в голосе Иуды слышалось неподдельное почтение.
– Это не только очень святая, но и весьма опасная реликвия – добавил Симон – Говорят, что даже смотреть на Ковчег опасно, а уж дотронуться – верная смерть. Наш отец, который показал мне это место, когда я был еще мальчишкой, как-то рассказывал, что один священник коснулся при нем Ковчега и был наказан.
– Он умер? – спросил Йоханан, завороженно глядя на реликвию.
– Он остался жив, но у него почернела рука, которой он дотронулся до Ковчега.
– Так как же он здесь оказался? – поинтересовался Публий.
– Видишь кольца? – Симон показал на кольцо, торчащее из-под осыпи – В них продевали шесты и на них его несли.
– Только чистые душой и телом священники могли нести Ковчег – торжественно заявил Элеазар, до сих пор подавленно молчавший.
Симон при этих словах поморщился, а Иуда добавил:
– И только один Первосвященник мог открыть эту крышку, да и то лишь один раз в году…
– Да и то не всякий первосвященник – ехидно добавил Йонатан – Мне как-то плохо верится, что Менелай смог бы даже приблизиться.
Маккавеи весело засмеялись, и это сняло напряжение, висевшее в воздухе.
– Что я должен сделать? – спросил Публий.
Он один не смеялся. Так вот для чего им нужен раб! Раба не жалко! Пусть раб погибнет за их непонятную реликвию.
– Ничего ты не должен делать! – вскричал Йонатан – Ты все равно не сможешь коснуться его. Тут нужен святой коэн…
– … Или инженер – тихо сказал Симон.
Публий удивленно посмотрел на него. При чем тут инженер? Любой раб сойдет, разве нет? Или все же не любой? Загадочный маккавей опять заставлял задумываться, задумываться так, что трещала голова от обилия вопросов.
Он подошел к таинственному сундуку и присмотрелся: загадочная реликвия явно что-то ему напоминала. И тут он вспомнил… Нечто подобное он видел в храме Гора в Мемфисе, где жрецы умудрялись метать настоящие молнии с помощью конструкции, немного напоминающей этот ковчег. По крайней мере, помнилось ему, там тоже были две золотые фигуры по краям, только у египтян это были соколы. До своего магического сундука и они боялись дотрагиваться, а передвигали его исключительно при помощи деревянных шестов, на концах которых были укреплены большие, полупрозрачные желтые камни, те, что греки называют "электрон". Этот "электрон", вспоминал Публий их рассказы, добывают где-то далеко на севере, там где солнце висит низко над морем, по которому ходят огромные ледяные горы, и горе кораблю, который налетит на такую гору в тумане. Стоят эти "электроны" огромных денег, так что на них у инженера надежды не было, но можно было попробовать нечто другое. Он заметил в углу несколько достаточно прочных дрынов, тоже заваленных камнями. Дерево выглядело сухим, а ведь это то, чего, как ему помнилось, добивались жрецы Гора.
Осторожно подойдя, он потянул один из них и отпрянул в страхе: сундук издал тихий, едва слышимый треск. Публий обернулся… Маккавеи стояли поодаль, настороженно поглядывая то на него, то на Ковчег. Он снова потянул за шест и, наконец, вытянул его целиком.
– Глядите – позолота – завороженно сказал подошедший Йоханан, посмотрев на шест – Это же один из тех, на которых его переносили.
Действительно, на дрыне была видна изрядно облупившаяся позолота.
– Отойди – сказал Публий Йоханану – И вы все отойдите.
Маккавеи послушно отошли на другой край пещеры. Осторожно, предельно осторожно, Публий дотронулся концом шеста до одного из верхних камней завалившей Ковчег осыпи. Ничего не произошло. Он медленно поддел шестом камень, сбросил его вниз и в страхе отпрыгнул в сторону: сундук затрещал значительно громче. Что это за треск? Ответа не было, но бывший инженер уже привык к безответным вопросам. Он сбросил второй камень, потом третий… Ковчег потрескивал, то тише, то сильнее, но убивать никого не собирался. Постепенно Публий осмелел и работа пошла быстрее. Из-за его плеча появился второй шест и тоже начал сбрасывать камни. Публий обернулся и увидел Симона, осторожно орудующего шестом. Работа пошла быстрее и вскоре Ковчег был совершенно свободен от камней. Теперь Публий мог его рассмотреть. Он действительно напоминал сундук очень тонкой работы, длиной локтя этак в два-три и соответствующей ширины. Стенки темного дерева были покрыты многочисленными узорами, рассмотреть которые не позволяла пыль. Всем бы он походил на сундук, если бы не две крылатые фигуры по краям инкрустированной золотом, а может быть и цельнозолотой, крышки. Фигуры изображали людей, огромные крылья которых взмывали над их головами навстречу друг другу и почти соприкасались кончиками золотых перьев. По верхнему ободу Ковчега, сразу под его крышкой виднелись четыре кольца. Догадавшись, что надо делать, Публий просунул свой шест в ближайшее кольцо, толкнул его дальше и просунул его конец через кольцо на противоположной стороне. При этом он задел за кольцо и Ковчег слегка, едва заметно качнулся. Внезапно раздался треск, намного более сильный чем прежде и между кончиков почти сомкнувшихся крыльев проскочила толстая бледно-оранжевая молния.
Все шестеро со страхом отпрянули на другой конец пещеры, при этом брошенный Публием дрын вызвал еще одну молнию. Маккавеи ошарашенно посмотрели друг на друга, потом все разом посмотрели на Публия. Он посмотрел на них таким же недоуменно-испуганным взглядом и пожал плечами. Ничего не происходило: Ковчег не метал в них молний и никого не пытался испепелить. Публий покосился на Симона, но загадочно-невозмутимый Тасси выглядел таким же растерянным как и остальные. Это почему-то так рассмешило Публия, что он не сумел сдержаться и расхохотался во весь голос. Маккавеи ему не препятствовали, смущенно посматривая на бывшего инженера, но на лицо Симона быстро вернулось прежнее выражение невозмутимой уверенности. Отсмеявшись, Публий еще раз внимательно рассмотрел Ковчег. Похоже, что фигуры стоят на шарнирах и поворачиваются. Но почему молния проскакивает именно между крыльями? Может быть…? Не проверить ли возникшую у него в голове безумную мысль. А что он, раб, может потерять? Свою жизнь? Так она ему не слишком дорога. И он снова вспомнил глаза цвета мокрого песка, но тут же мысленно отогнал ненужное видение.
Не торопясь вернувшись к вяло потрескивающему Ковчегу, он снова взял шест и осторожно надавил на одно из взметнувшихся крыльев. С треском выскочила молния, но не ударила, а ушла во второе крыло. Он надавил сильней и фигура повернулась, отведя крыло в сторону и выстрелив еще одной молнией. Обернувшись, он увидел пять пар удивленно уставившихся на него глаз. Подмигнув им, он надавил было на другое крыло, но быстро сообразил, что два тяжелых крыла, повернутых в одну и ту же сторону, могут повалить Ковчег. Зайдя с противоположной стороны, он нажал шестом на второе крыло и повернул эту фигуру в противоположную сторону. Теперь крылатые люди смотрели в разные стороны, как будто обидевшись друг на друга. Интересно, что в этот раз молнии не было, подумал Публий.
– Что теперь? – спросил он Симона.
– Теперь надо перенести его в более надежное место – ответил тот.
Он, казалось, совершенно оправился от потрясения, чего нельзя было сказать об остальных маккавеях. Все же они пришли в себя настолько, что трое из них смогли ухватиться за концы протянутых Публием шестов и только Йонатан и Йоханан остались не у дел. Осторожно подняв ковчег шестами и стараясь держать руки подальше от его краев, они понесли было его в противоположный конец пещеры, но внезапно остановились, услышав истошный крик Публия:
– Кладите! Бегом в сторону!
Послушно не то бросив, не то опустив шесты все трое отбежали в сторону и испуганно уставились на него.
– Простите… – смущенно сказал он, утирая со лба пот.
Публий не стал рассказывать, что увидел, как страшные крылья начинают снова сближаться. Неверное, ему просто показалось. Дальнейший перенос Ковчега прошел без происшествий и он, наконец был установлен в узкой нише в дальнем углу. Публий прекрасно понял замысел Симона: в этой открытой сверху и не самой сухой пещере здесь был самый высокий и сухой угол. Но ведь не только для этого он привел их сюда, думал он. Наверное, будет разговор. И разговор состоялся этим же вечером, но вначале они снова завалили камнями и ветками вход в пещеру. Потрескивал костер, на раскаленных камнях пеклись лепешки, вкусно пахло из кувшинчика с оливковым маслом и, поэтому, разговор долго не начинался. Наконец, когда они насытились, первым не выдержал нетерпеливый Элеазар:
– Так твой раб у нас теперь вместо Великого Коэна? – спросил он со смехом – Ты его обрезать не забыл?
– А правда, Тасси – подхватил Йонатан – Он у тебя обрезан?
– Вам что, все остальное уже ясно? – ехидно спросил Иуда – Или его крайняя плоть для вас важнее всего?
– Брось, Маккаба – проворчал Симон – Они просто боятся задавать правильные вопросы.
– А какие вопросы – правильные? – осторожно влез в разговор Публий.
– Вот это как раз был правильный вопрос – неожиданно заявил Йоханан – Верно, Тасси?
– Да, Гаддис – подтвердил Симон – Поэтому, я вам помогу и подскажу правильные вопросы. Например: для чего использовался Ковчег? Или – почему и когда он был спрятан?
– На второй вопрос я могу ответить – заявил Элеазар – Его спрятали перед Вавилонским пленением, потому что было пророчество.
– Я тоже слышал эту историю, Аваран – подтвердил Симон – Но только это выдумка. Спрятали же его совсем по другой причине… Но об этом позже. Самый главный вопрос в том, что такое Ковчег? Кто из вас знает ответ?
Публий обвел взглядом освещенные костром задумчивые лица маккавеев. Было заметно, что братьев одолевают сомнения. Очевидно, они знали что-то, но подозревали, что их знаний недостаточно, и, поэтому, молча ждали продолжения. Все же Элеазар не выдержал:
– Там лежат Скрижали Завета, а еще – через Ковчег Господь являет свою волю.
– Думаю, так оно и есть – спокойно сказал Симон – А еще, он источник неимоверной силы, верно?
– Он сравнивал холмы с землей на своем пути – задумчиво, как будто что-то вспоминая, сказал Иуда.
– И на выровненном пути можно проложить широкую. ровную дорогу, и это очень хорошо – Симон говорил тяжело, с трудом выдавливая слова – Ну, а если на пути попадется город. то можно и город снести.
Все, не исключая Публия, с ужасом посмотрели на него. Он посмотрел на них с грустной улыбкой и спросил:
– Вы что, действительно думали, что стены Иерихона пали от звуков труб?
Публий слышал эту историю от Симона и не удивился, когда Элеазар вскричал:
– Но ведь сказано, что вострубили в трубы, и стена города рухнула?
– Правильно сказано, да только неправильно понято. Не путай "тогда, как…" с "потому, что…"
– Ты хочешь сказать…?
– Я хочу сказать, что Ковчег – это еще и оружие! Страшное оружие!
Он произнес это так, что Публию стало жутко, и, похоже, не только ему. В расщелине наступила такая тишина, что они услышали поступь диких коз на скале над ними. Помолчав, Симон продолжил:
– … И именно поэтому он здесь.
И опять первым не выдержал Элеазар:
– Не понимаю! Мы же можем сокрушить любую армию. Что нам теперь слоны Антиоха! Да что нам все слоны Ойкумены!
Симон повторил как эхо:
– Вот именно поэтому он здесь… Нам даже пришлось отдать на поругание соломонов Храм и пережить вавилонское рабство, потому что на другой чаше весов была гибель мира. И из Храма Ковчег исчез не перед вавилонским нашествием, а много раньше. И не от Навуходоносора его прятали, а от тех из нас, кто еще не был готов…
Публий слышал это "не готов" уже не в первый раз, но теперь выяснялось, что не он один был не готов.
– Не готов к чему? – подал голос Йонатан.
– К тому, чтобы использовать страшную силу Ковчега исключительно на благо – обычно невозмутимый Симон вскочил на ноги и сейчас почти кричал свистящим, прерывающимся шепотом – Но что есть "благо"? Для одного это надел для каждого землепашца, кусок хлеба, Храм, наши обычаи и законы. А для другого… ?
Он сделал паузу. Все неотрывно смотрели на него и, казалось, забывали дышать. Публий судорожно втянул в себя воздух.
– А для другого – продолжал Симон, вбивая слова как гвозди – Это уничтожение еще одного города, потом – еще одного. А что потом? Выжженные поля, мертвые города и богоподобные победители на развалинах? Ах, как трудно от этого удержаться. Не всегда это удавалось Давиду, и не всегда Соломону, но все же они удержались на грани, не преступили ее. А другие? Неужели, Апфус, ты не понимаешь, для чего были нужны коэны? Как ты думаешь, почему лишь Великий Коэн, да и то лишь раз в году, мог поднимать "капорет"? К счастью, тогда еще нельзя было стать Первосвященником за золото или в результате интриг. Да мне плевать, что Менелай не потомок Аарона, а вот то, что его назначил проклятый Базилевс, это не дает мне покоя, это жжет мне грудь. А теперь представь нашего Менелая властителем Ковчега? Представил? Представил?
