Марк Рабинович
Чудотворцы
Это получился совсем небольшой дом, простой квадрат с крышей, крытой тростником, с одной большой комнатой и навесом, прилепившемся к ней. Под навесом он соорудил глиняный очаг и стол, за которым будет сидеть его семья. Их уже было трое, а станет еще больше, он в этом не сомневался. Пришел Симон, по прежнему потерянный и мрачный и охрой написал над порогом слова Книги. Навес подпирали два деревянных столба и еще четыре послужили основанием для стен. Дерево добывал Сефи в Иерихоне, отправляясь туда по ночам с верными людьми и ведя переговоры с какими-то темными личностями, то ли идумеями, то ли эллинами, которые поставляли ему контрабандные материалы. Вот на один из этих столбов он и оперся сейчас рукой, выйдя подышать свежим воздухом. И вдруг произошло то, во что трудно было поверить, он дернулся и почти что отдернул руку, но удержался в самый последний момент. Не может быть, подумал он, мне показалось! Но нет, ему не показалось и сейчас он снова ощутил то легкое покалывание, тайный знак силы, который до сих пор проявлялся лишь в Храме и Ковчеге. Это же всего лишь маленькое временное пристанище, это же не Храм! Это даже не тот дом, который я когда-нибудь построю в Иудее! Но это твой дом, значит твой храм уже не только в Храме и не только в тфилот. Теперь он здесь, под крышей твоего дома. Нет, ближе, намного ближе! В душе? Не знаю, пока не знаю. И он вошел обратно в свой дом, потому что там заплакал его сын.
Натанэля, и не его одного, очень беспокоил Симон, осунувшийся и ко всему безразличный. Здесь, в прииорданских болотах возникал город, носящий его имя, а он как будто не замечал этого. В другое время он бы горячо и язвительно возразил бы против увековечения своего имени, но сейчас ему было все равно.
– Надо что-то предпринять – сказал Натанэль на совете – Иначе он сгорит, просто сожжет сам себя.
Совет проходил в небольшом доме Сефи, уже почти готовом. Пришел Натанэль, пришел Йонатан, в углу Дикла укачивала маленького Ариэля, шепотом напевая ему колыбельную. Симон не пришел, углубленный в свое горе.
– Есть только один выход – сказал Сефи.
Все вопрошающе смотрели на него и даже Ариэль перестал плакать.
– Выкрасть…
– Но… – начал было Йонатан и замолк.
– Конечно я – сказал Сефи – Кто же еще? Натанэль не пойдет, он не умеет делать то, что умею я.
– Что это я не умею делать? – возмутился инженер.
– Например, тихо резать глотки – отрезал Йонатан – К тому же ты нужен на строительстве стен и машин. Пойдет Сефи и пойдет с теми, кого сам выберет.
И не ожидая возражений, он вышел в темень ночи. Вслед за ним вышел и Натанэль, бросив виноватый взгляд на Диклу. Вечером того же дня, Сефи и двое его воинов тихо и незаметно ушли в сторону Иордана.
Прошло несколько дней и Натанэль услышал как Дикла плачет. Он только пришел со строительства стен и, даже не успев помыть руки в корыте, застыл, услышав женский разговор.
– Не плачь, пожалуйста, не надо – упрашивала Шуламит.
– Я тихонечко – шептала Дикла сквозь слезы – Дети не проснутся.
– От слез молоко бывает горьким.
Непонятно, откуда Шуламит может знать такое, подумал Натанэль.
– Я так поздно прозрела и наконец обрела его. А теперь он ушел и кто знает, вернется ли?
– Ты его любишь?
– Да! – Дикла почти выкрикнула это свистящим шепотом.
– Тише, тише! Твой пошевелился… Нет, показалось.
– …Мне кажется, я его всегда любила. Жаль, что поняла слишком поздно.
– Не поздно. Совсем не поздно. Я ведь тоже не сразу…
– Не сразу что?
– Неважно…
– А у тебя бывает так, что все замирает от страха и тошно в животе, когда он уходит?
– У меня все замирает, когда он приходит! Но не от страха и не в животе, а ниже.
Обе женщины весело засмеялись.
– Т-с-с, тише…
– И все же я боюсь, когда он уходит. Ты знаешь как дрожат ноги и не хватает воздуха в груди?
– Знаю… Но они всегда будут уходить.
– Всегда?
– Да, на то они и мужчины! А нам остается лишь их ждать. Пожалуйста, не рассказывай мне, как трудно ждать. Я знаю, не сомневайся. Ты не поверишь, но когда он уходил с Иудой, я знала, что он идет на смерть. А ведь я могла бы его становить: показать живот, забиться в истерике, плакать… плакать. И тогда бы он остался, сломленный и пустой изнутри. А потом он бы никогда не простил себе, так бы и жил терзаясь и сжигая себя. Вот и пришлось его отпустить. Ох, как это было нелегко. И он ушел, а мне оставалось ждать, ждать так, чтобы он вернулся. И он вернулся, значит я правильно ждала. Ты знаешь, я научилась не сразу, но теперь я спокойна. Ты тоже привыкнешь.
– Вот ты сказала "правильно ждать", а как это? Надо молиться?
– Можно и молиться… Ну конечно же, надо молиться. Но одного этого мало, надо еще.... Даже не знаю, как сказать… Например, жди так, чтобы не прогоркло молоко в груди.
Они снова тихонько засмеялись.
– А вообще-то это не передать словами. Но ты почувствуешь и обязательно поймешь.
Он спрятался за огромной вязанкой хвороста и проводил глазами Диклу, которая уходила с младенцем на руках, вытирая слезы, но уже не плача. Наверное она думала о том, как научиться "правильно" ждать. А он думал о том, какая у него мудрая жена…
Вероятно, Дикла ждала правильно, потому что Сефи вернулся через неделю. Его маленький отряд привел всех троих детей Симона: Иуду, Маттитяху и маленького Йоханана, не было с ними только Хайи. Вечером Натанэль с семьей пришел к Сефи в гости. Пока женщины занимались детьми и едой, он осторожно попытался выведать подробности:
– Ну что, сколько глоток пришлось перерезать?
– К сожалению, ни одной – кровожадно ответил Сефи – Серебро, которым нас снабдил Йонатан сделало свое дело получше ножей. Пришлось правда посидеть пару дней в трактире около Хакры. Ты знаешь заведение Доситеоса?
Натанэль бывал там и не раз еще будучи Публием и запомнил хозяина, сочувственно относившегося к мятежникам. Оказывается, один из маленького отряда Сефи был родственником Доситеоса и ручался за него. Именно хозяин заведения указал им падкого на серебро пельтаста, который и вывел детей из крепости одной прекрасной ночью.
– А Хайя? – спросил Натанэль.
– Мы предлагали ей уйти, даже настаивали, но она отказалась и, передав нам детей, вернулась в крепость.
– Но почему?
– Она объяснила, что так ей удастся задержать погоню, сделав вид, что дети еще там.
– Что с ней стало?
– Не знаю – хмуро сказал Сефи.
Только через неделю стало известно, что жену Симона сирийцы передали людям Алкима, а те бросили ее в яму. Дальнейшая ее судьба пока была неясна. Симон, похудевший и побледневший, уже не сидел уставившись в одну точку, а действовал, пробудившись от оцепенения. В это время начали приходить тревожные вести из Ершалаима. Вначале появился гонец и сообщил, что Алким приказал разбирать стену между женским двором Храма и его внутренним двором.
– Что он делает, этот подонок? – закричал Йонатан, узнав об этом – Он в своем уме?
– Он делает то, что требуют от него его хозяева в Антиохии – Симон произнес это с мрачным спокойствием.
– Немедленно выступаем на Ерушалаим – потребовал его брат.
– Нет – был ответ – Это именно то, чего они от нас ожидают.
Не только Йонатану, но и каждому из иудеев в Бейт Тасси было нестерпимо думать, что снова, в очередной раз, разрушают их многострадальный Храм. Но тут прибыл очередной лазутчик с известием, что Алким внезапно слег от удара, а еще через пару дней стало известно, что он лишился речи и способности двигаться.
– Чудо? – спросил Натанэль у Симона.
– Ну какое же это чудо? – ответил тот – Было бы чудом, если бы этого не случилось, уж слишком многие желали ему смерти.
А еще через неделю пришло известие о смерти Алкима и, одновременно, о том, что войско Вакхида уходит назад, в Сирию.
Хайю освободили из ямы и она наконец появилась в Бейт Тасси. Но в этот раз чуда не произошло, здоровье женщины пошатнулось во время заключения и в три дня ее не стало. Хайю похоронили на берегу Иордана, на западном его берегу, где уже была земля Иудеи.
А в Иудее власть по-прежнему была в руках эллинистов и пока что путь туда для обитателей Бейт Тасси был заказан. Но они больше не были кочевниками. У них был город, обнесенный стенами, у них был свой Первосвященник – Йонатан-Апфус Хашмонай – и у них был свой городской инженер. А у инженера был дом и в этот дом он любил возвращаться, потому что его там ждали. Вот и сейчас, осторожно открыв скрипучую дверь, он услышал, как Шуламит поет колыбельную:
Спи мой сынок
Ты не одинок
Здесь, на земле, у тебя есть мама
А на над землею – Бог
Если захочешь знать
То, что волнует мать
Все, что лежит у меня на сердце
Дай мне тебе сказать
Болью пришел на свет
Но не для горя и бед
Ты моя сладость, ты моя гордость
Вот мой ответ
Хочешь найду
Птичку в саду
Родила я тебя ради светлого счастья
И любую беду отведу
Быстро ты подрастешь
В мир огромный пойдешь
Будешь долго бродить и бродить по свету
Счастье свое найдешь
Будет острым клинок
Будет конь быстроног
Но пока не покинул своей колыбели
Спи, мой сынок
Строитель
Маленький Элияху начал ходить поздно, значительно позже, чем Ариэль, когда ему было уже почти два года. Это и не удивительно, ведь для чего мальчику ходить, если он так замечательно и так быстро умеет ползать? И лишь когда малыш Элияху понял, что стоя он может держать в руках сразу и деревянного слона, подаренного Маттитяху, сыном Симона и тряпичную куклу сделанную матерью, он встал и пошел так уверенно, как будто ходил уже давно. Шуламит снова была беременна и теперь они оба мечтали о дочке.
Эти два года прошли почти совсем мирно. Вокруг города поднялись высокие стены, спроектированные Натанэлем. Хотя они были наполовину земляные, наполовину саманные, выглядели они достаточно внушительно, а на выступающих вперед каменных бастионах стояли грозные катапульты и онагры. Сефи не давал своим людям расслабляться, поэтому небольшой и время от времени сменяющийся гарнизон крепости всегда был наготове. То одно, то другое племя кочевников подходило к городу, но конные разъезды загодя предупреждали об их приближении, а несколько налетов на кочевья преподали гостям хороший урок. В городе торжественно открыли микву и школу, в которой учили детей читать Книгу и писать палочками на песке.
В Иудее по прежнему властвовали эллинисты, опираясь не столько на немногочисленные сирийские гарнизоны, сколько на свое собственное наемное войско. У них хватило ума не трогать землепашцев, придерживающихся своей веры, но в городах преследовали всех, кто не приемлил эллинские обычаи и отрицал греческих богов. Снова летели головы и заполнялись ямы. Храм они пока не трогали, опасаясь народного гнева. С Бейт Тасси они придерживались непрочного, но действующего негласного мирного соглашения, по которому войско Йонатана не переходило Иордан в обмен на свободу торговли. Со временем оказалось, что Бейт Тасси контролирует торговый путь между Иудеей и Набатеей, и город начал богатеть. Но дома жителей так и оставались скромными однокомнатными хибарками, ведь никто не хотел вкладывать силы и средства во временное жилище: люди помнили Ерушалаим, Модиин и Бейт Эль и собирались туда вернуться. К началу третьего года существования Бейт Тасси власть эллинистов пошатнулась. Стремясь заручиться поддержкой Антиохии, они наложили непосильные поборы на землепашцев, для выплаты огромных податей. В результате люди разорялись, поля оставались незасеянными, над страной нависла угроза голода и следовало поискать виновных. Виноватым, как и следовало ожидать, оказался богатый и сытый Бейт Тасси.
– Алким умер, издох как собака – говорил Симон – Но пакость, которую он сотворил Иудее, живет и здравствует. Теперь новые ясоны и менелаи спят и видят Вакхида со слонами снова в Иудее.
– Слонов у них больше нет – хохотал Йонатан – Не напрасно наш Натанэль выступал перед Сенатом. Будем надеяться, что слонами Рим не ограничится.
– Будем надеяться, что ограничится – возражал Симон.
Натанэль его прекрасно понимал. Рим был могущественным, но ненадежным союзником. Легионы Республики уже стояли в Александрии и никто не хотел увидеть их под Ершалаимом.
– Кстати, где сейчас Эвполем? – как-то спросил Натанэль.
– Эвполем в Ершалаиме и поддерживает эллинистов – ответил Йонатан – Но ты не сердись на него, хоть он и процветает в Хакре. На самом деле он наш человек и именно от него мы получаем самые последние сведения о замыслах ясонов и менелаев.
От Эвполема они и узнали о петиции эллинистов. В написанной хорошим языком пергаменте говорилось о богатом и незащищенном городе за Иорданом, в котором собрались, чувствуют себя вольготно и накапливают силы для войны все противники режима. Если сейчас Вакхид ударит по мятежному городу, то заразу крамолы удастся уничтожить в зародыше, писали авторы. Медлить нельзя, утверждали они, иначе может быть поздно.
– Вот что нам сообщает Эвполем – сказал Йонатан, передав содержание кляузы – И авторы этого доноса правы. Люди бегут за Иордан и мы становимся сильнее с каждым днем. Что будем делать?
– Будем ждать Вакхида – ответил Симон – И готовиться к встрече.
Он изрядно осунулся после смерти жены, но вернул себе прежнее спокойствие. К нему снова прислушивались и его слово опять было последним на совете.
Вакхид не заставил себя ждать. Но не успело войско селевкидов появиться на северных рубежах Иудеи, как в Бейт Тасси появился гонец от тех, кого маккавеи называли ясонами и менелаями, не упоминая, из отвращения, их настоящих имен. Эти ясоны и менелаи предлагали переговоры в Йерихо. Даже и без предупреждения Эвполема, было ясно, что это ловушка и в Йерихо отправился не Йонатан, а Сефи с сотней бойцов. Что именно там произошло, Натанэль не знал, а Сефи не рассказывал, отмалчиваясь, но слухи ходила самые невероятные. Рассказывали, что кровь потоками текла по улицам Йерихо и воды Иордана окрасились в красный цвет. Натанэль сильно подозревал, что эти слухи распускает сам Йонатан для устрашения колеблющихся, но все же доля правды в них была, потому что многие ясоны и менелаи не вернулись в Ерушалаим, а остальные затаились до подхода Вакхида. Даже Натанэлю, который и сам звался Ясоном во время посольства в Рим, стало как-то неуютно.
Рим, наконец, выступил с поддержкой Иудеи и Деметрию, потерявшему всех своих слонов, приходилось с этим считаться. Но одно дело, когда сирийское войско вторгается в Иудею и совсем другое, когда оно идет туда по призыву самих иудеев, пусть даже этих иудеев не так уж много. На самом деле таких нашлось немало среди богатых и знатных, обиженных маккавеями или надеющихся поживиться при сирийской власти. Итак, Вакхид пришел и привел войско. Костяк его составляли несколько хиллархий гоплитов, но были в нем и большие отряды наемников, нанятых на серебро филоэллинов. Сами эллинисты тоже присоединились к сирийцам, понимая, что терять им уже нечего. Слонов, спасибо Республике, не было, но сирийцы везли два десятка карробаллист, тяжелых онагров и стрелометов. В начале лета все это войско переправилось через Иордан и достигло Бейт Тасси.
– Что будем делать? – спросил Йонатан на совете – У нас хватит запасов на четыре месяца. Или больше, если урезать выдачу еды. Натанэль, стены выдержат?
– Вы ведь знаете, из чего сделаны наши стены , а у них четыре тяжелых онагра. Если им не мешать, то стены продержатся недели две. Но у нас есть "греческий огонь" и у нас есть Барзилай. Думаю, стены выстоят.
– Хорошо. Тогда вот мое решение: надо разделиться. Мы с Сефи и с небольшим отрядом пойдем собирать новое войско из недовольных, а таких немало. Думаю, за братом Иуды они пойдут. Мне понадобится три-четыре месяца и эти месяцы вам придется выстоять.
Сефи взял с собой отборную сотню бойцов и они присоединились к Йонатану следующей ночью. Сирийцы не знали местности и не решились замкнуть кольцо осады со стороны реки, где прямо к городу прилегали болота. Там и прошел отряд Йонатана. Дикла провожала Сефи без слез, но Шуламит заметила новую складку на ее молодом еще лице. Похоже, жена Сефи научилась "правильно" ждать.
Потянулись унылые дни осады. Артиллерийская дуэль началась в первый же день. Поначалу, Натанэль забрал себе три из шести баллист и пытался соревноваться с Барзилаем в меткости. Но после того как тот сжег склянками с "греческим огнем" два из четырех онагров, Натанэль сдался, с радостью передал под начало Барзилая всю артиллерию и занялся восстановлением поврежденных участков стены. Оставшиеся у врага онагры и карробаллисты успели серьезно попортить саманные стены и их следовало укрепить. К счастью, Сефи, через своих иерихонских контрабандистов запас достаточно древесных стволов и на поврежденных участках начал вырастать частокол.
Уже на вторую неделю осады Симон и Натанэль привыкли по утрам встречаться на северной части городской стены и наблюдать за врагами. Под стенами Бейт Тасси стояло необычно пестрое войско. Наряду с одинаково одетыми гоплитами и пельтастами, здесь и там видны были отряды наемников, в основном из немногочисленных идумеев и воинов окрестных кочевьев. У многих из них были верблюды, совершенно бесполезные при осаде города. Отряды эллинистов не выделялись: предатели были вооружены и одеты так же как и эллины. Иногда Натанэль брал с собой на стены маленького Элияху. Шуламит была против и даже пыталась устраивать ему скандалы, но вынуждена была уступить после того как Симон сказал:
– Не забудь, сестренка… – теперь он звал ее только так – … что мы всегда были и всегда будем окружены врагами. Пусть парень привыкает глядеть врагам в лицо.
Элияху смеялся, показывая ручкой на смешных маленьких дядей внизу и радовался, когда отец приседал вместе с ним, чтобы укрыться от стрелы или камня.
Начали приходить вести от Йонатана и Сефи. Они снова начали диверсионную войну, также как Иуда во времена начала восстания. Увидев разгромленные посты селевкидов и прибитые к дверям домов головы видных эллинистов, люди потянулись в горы и их отряд начал расти, превращаясь в небольшое войско. Йонатан сообщил через лазутчиков, что, когда они наберут достаточно сил, то ударят по Вакхиду с тыла. Но, прежде чем это произошло, стан селевкидов покинули кочевники. Это поначалу показалось странным, но вскоре загадка прояснилась. Тропа через болото по-прежнему была свободна и по ней в город доставляли не только еду, но и последние новости. Оказалось, что Йонатан послал Сефи напасть на родные кочевья тех, кто стоял под стенами Бейт Тасси. Бывший хиллиарх, имевший зуб на племена пустыни после пленения Диклы, согласился с радостью. Что именно его отряд сотворил с кочевьями, узнать не удалось, но было похоже, что там произошло нечто серьезное, племена поняли намек и предпочли не ввязываться в чужую драку, невзирая на обещанное серебро.
Артиллерийская дуэль продолжалась. Барзилаю удалось разбить и сжечь еще один онагр, но оставшийся онагр и катапульты уничтожить не удавалось: сирийцы спрятали их за земляными насыпями и закрыли деревянными щитами. Барзилай разбивал щиты, но на следующий день они возникали снова, а подобрать достаточно высокую траекторию, чтобы попасть по машинам ему не удавалось. К тому же врагам тоже удалось разбить две его баллисты из шести. Но самое неприятное было то, что сирийцы научились изготавливать "греческий огонь" и, оставив в покое укрепления, которые все время восстанавливал Натанэль, начали обстреливать город. Несколько домов сгорели сразу, причем в одном из них в пламени погибле все, кто там жил. Адская смесь, перебрасываемая онагром через стену, воспламенялась и саманные стены моментально охватывало пламя. Ее невозможно было загасить водой, помогал лишь песок. Жителям приказали запастись ведрами с песком и несколько домов удалось спасти, но город продолжал нести потери. Дальше так продолжаться не могло и Натанэль начал настаивать на вылазке. Симон отмалчивался, стиснув зубы, пока не пришло письмо от Йонатана.
– Вот и все! – сказал он – Ты наконец дождался. Все мы дождались. Апфус со своими людьми готов к атаке и будет ждать нашего сигнала следующей ночью. Как стемнеет, зажжешь огонь на обоих бастионах. Ты понял? Апфус ударит первым, а мы поможем ему из города.
– Я буду с тобой?
– Ты останешся в городе, твоей задачей будет сеять панику в лагере Вакхида. Используй все запасы своего зелья.
Перед тем, как солнце ушло на закат, у единственных ворот Бейт Тасси выстроился весь гарнизон во главе с Симоном. Натанэль собственноручно зажег костер на северном бастионе и, через минуту такой же костер загорелся на закатной башне. Оставалось только ждать, но ждали они недолго. За лагерем Вакхида, со стороны Иордана, зажегся огонь, потом второй, третий, четвертый, и пошло… Огни загорались один за другим и было их множество, потом затрубили трубы, заныли флейты и огни начали стремительно накатываться на лагерь. Наконец, замолчали трубы и флейты и раздался рев, нет, не рев, а скорее протяжный вой, в котором можно было угадать истошный крик – "Бей!" Этот крик повторил Симон. "Бей!" закричал он, "Бей!" кричали ратники гарнизона, выбегая из ворот, а над ними летели запускаемые Барзилаем последние огненные заряды. Потом вспыхнул весь лагерь… Горели обозные повозки, горели оставшиеся катапульты и последний онагр, ярко пылали запасы "греческого огня". И, наконец, вспыхнул и запылал шатер Вакхида с сине-красным имперским флагом над ним.
Битва продолжалась недолго: отряды Йонатана и Симона вонзились в лагерь с двух сторон, рассекли его и начали бойню среди растерянных, полуодетых сирийцев. Их гнали до самого Иордана и добивали стрелами в воде. Потери сирийцев были велики, но еще сильнее была растерянность в разбитом войске. По сообщениям лазутчиков, крепкая еще недавно армия распалась на отряды, а точнее – банды, пытающиеся выжить за счет других. Сирийцы отбирали оружие и продовольствие у идумеев, те грабили немногих оставшихся кочевников, но и те и другие и третьи со злой радостью убивали эллинистов, обвиняя последних во всех своих бедах. Вакхид не только не пресекал казни, но и сам мстил тем, кто завлек его в эту проклятую и совершенно ненужную ему страну.
Встреча Вакхида с маккавеями произошла на правом берегу Иодана. Наместник явился один, верхом на прекрасном гнедом коне, бравируя своей храбростью.
– Никого! – доложил Сефи, всадники которого проверили соседние холмы.
– Может прирезать его и всех делов? – демонстративно поинтересовался Йонатах у Симона как будто сирийца здесь не было.
– Не стоит – так же демонстративно ответил тот – Он нам полезнее живой. Пусть расскажет Деметрию как умеют сражаться иудеи.
– Базилевсу сейчас не до Иудеи – отрезал Вакхид – На него наседает Рим. Легионы уже стоят в Александрии. На очереди Анатолия, а там и до Сирии дело дойдет. Поэтому я возвращаюсь и возвращаю войско.
– Остатки войска – поправил его Сефи.
– Как бы то ни было, я готов клятвенно обещать никогда не воевать с Иудеей впредь. Воистину хватит мне позора. И мы выпустим всех заложников, если вы отпустите пленных.
– Нам рабы не нужны. Достаточно с нас и того, что мы разбили твое войско.
– Вас тоже можно разбить – хмуро сказал Вакхид – Я знаю, я это делал. Но вас невозможно победить, ведь вы же никогда не сдаетесь пока живы. Поэтому подозреваю, что однажды кому-нибудь очень захочется вас всех уничтожить, чтобы решить еврейскую проблему раз и навсегда.
– Антиох Эпифан уже пробовал. И где теперь тот Антиох?
– И это буду не я – Вакхид говорил по-прежнему хмуро, но глаз не опускал – Поверь мне, я этому только рад.
– Позволь разделить твою радость.
Это прозвучало бы насмешливо, если бы Симон сказал это иначе, но он сказал эти слова без тени усмешки и Вакхид только согласно кивнул, повернулся и, не попрощавшись, вскочил на коня и ускакал…
Семья Натанэля переходила Иордан вчетвером: двухлетний Элияху сам ступил на плот, держась за руку отца, а новорожденную Дафну несла мать. У Сефи тоже прибавилось в семействе, и тоже дочка, Ахува.
– Ты все время меня догоняешь, но никогда не догонишь – дразнил он Натанэля.
Друзья еще почти год оставались в спокойном и защищенном Бейт Тасси, ожидая пока ситуация в стране не прояснится окончательно. Здесь у них были, хоть и скромные, но дома, здесь было безопасно семьям и здесь Натанэль мог спокойно строить свои боевые машины, в душе мечтая о большем. В отличие от них, оба маккавея сразу после победы над Вакхидом с головой погрузились в политическую жизнь страны. Первое время Йонатан не стремился к прямой борьбе с эллинистами и поначалу поселился в Мехмаде, небольшом поселке севернее Ершалаима. Но многие, потерпевшие от ершалаимских властей или просто не доверяющие им, верили ему и приходили туда, на суд того, кто постепенно становился правителем. А в Ершалаиме тем временем наступило безвластие: многие эллинисты бежали, многие затаились. Столичные жители неоднократно посылали гонцов к Йонатану, предлагая ему править страной. Как ни странно, на том же настаивал и царь Деметрий, готовившийся к большой войне с Римом и надеявшийся на приток податей из южных провинций.
"Брату и верному подданному нашему, Йонатану – радоваться" – начиналось письмо императора – "Услышали мы, что неправедные люди возвели напраслину на имя твое и достигла та неправда наших ушей и сделал слуга наш Вакхид то, что делать не следовало. Дабы возместить тебе причиненное неправдой той, повелели мы казнить всех клеветавших на тебя и отныне будь ты по нашей воле Первосвященником и Этнархом земли Иудейской. И в том тебе наше слово и дружба. Базилевс Деметрий."
Маккавеи не могли удержаться от смеха, перечитывая это письмо.
– "По нашей воле" – смеялся Симон – Сказал бы лучше – "против нашей воли". Апфус, отпиши ты ему что-нибудь вежливое, ты же умеешь.
– Какой из меня Первосвященник, ведь мы не потомки Аарона!
– Помнишь, что говорил Иуда? Он как-то сказал: "Я Первосвященник только на время войны". Все правильно, вот только у нас все время война. Так что потомкам Аарона придется подождать лучших времен. И еще… Думаю, тебе стоит готовиться к переезду: негоже Первосвященнику и Этнарху жить в деревне.
Итак, Йонатан стал править в Ершалаиме. Город стал расти и богатеть и ему понадобился архитектор. Наконец-то перед Натанэлем замаячила, призрачная пока, возможность строить. Начинать, однако, снова пришлось со стен, полуразрушенных во времена Алкима. Надо было также укреплять иудейские города и превращать их в крепости. Бейт Хорон, Бейт Эль, Бейт Цур, а, впоследствии, и Гезер. Он мотался по всей стране, а семью приютили родственники жены в Модиине. Приходилось ночевать у каких-то людей, к которым его ставили на постой местные правители, есть какую-то еду в незнакомых домах и с нетерпением ждать возвращения в Модиин, к семье. И все же это тоже было не то, не дом. Даже в далеком Бейт Тасси у них была своя хибара под тростниковой крышей, свои стены и своя надпись аккуратными буквами на дверном косяке. Нет, ему нужен был свой дом, но не здесь, не в Модиине. Он чувствовал, что его жизнь связана с Ершалаимом и обосноваться следует именно в этом городе.
Однажды он в очередной раз поднялся в Ершалаим с инспекцией строительства стен и ремонта Храма. Высокая башня во внутреннем дворе по прежнему тянулась вверх розовым мрамором, на котором уже заделали раны, нанесенные онаграми Лисия. Храм еще не был освящен, но купальню уже наполняли водой и Натанэль, совершив омовение, немного постоял перед "святая святых", снова ощутив ставшее уже привычным покалывание силы. Выйдя через левый портал ворот Хульда он почти наткнулся на малыша, которого не пускал войти строгий стражник.
– Дядя Натанэль! Дядя Натанэль! – пропищал малыш – Скажи хоть ты ему!
В мальчонке Натанэль с удивлением узнал Ариэля, оглянулся по сторонам и сразу же увидел степенно следовавшего за сыном Сефи и Диклу с маленькой Ахувой на руках. Мимо проходили люди и поглядывали со страхом на изувеченное лицо и невидящий глаз Сефи и с удовольствием на ладную фигурку Диклы, которая, правда, опять была беременна.
– Дядя Натанэль очень большой человек, но боюсь, что здесь и он тебе не поможет – улыбнулся Сефи, подмигивая Натанэлю – Если нельзя, значит нельзя.
Как оказалось, они пришли в Ерушалаим из недалекого Мехмада, где Сефи служил начальником гарнизона строящейся крепости. Вечером друзья встретились в хорошо знакомом Натанэлю заведению Доситеоса. Хозяин постарел, но явно процветал, вот только над входом в таверну появилась новая надпись. На этот раз на иврите, а не по гречески, она гласила: "Еда и лучшее вино от Йонатана, сына Маноаха. С разрешения Этнарха". Впрочем, хозяин продолжал откликаться на старое имя, тем более, что большинство посетителей по-прежнему были эллины из гарнизона Хакры.
– О, латинянин – воскликнул хозяин, покосившись на лицо Сефи – Не думал, что ты все еще в Иудее.
– А где же быть еврею, как не в своей стране? – Сефи подмигнул Натанэлю, и повернулся к Доситеосу – Ты его ни с кем ни спутал? Это же наш ершалаимской инженер, Натанэль Аврунк.
От неожиданности трактирщик даже присел на лавку, переводя недоуменный взгляд с одного из друзей на другого и им пришлось вкратце пересказать ему то что с ними происходило за последние годы.
– Подумать только – сокрушался он – А я вот из трактира не вылезаю.
– А у тебя, я вижу, дела идут неплохо – сказал Натанэль, оглядывая заполненный посетителями двор.
– Да, не жалуюсь – самодовольно ответил хозяин – Парням из цитадели все равно некуда больше податься, уж не слишком их любят в нашем городе. Но с Антиохией у нас вроде мир, так что у меня их не зарежут. А вот за другие места не поручусь.
И он захохотал, довольный своей шуткой, которая по стилю подошла бы покойному Никандру. Доситеос подмигнул друзьям:
– Для вас у меня есть славное место в тени, садитесь здесь.
Натанэль помнил этот стол под лозой, за которым в свое время сидели Никандр и Агенор. Обоих уже не было на этом свете, но они с Сефи были живы, и поэтому он насмешливо спросил хозяина:
– Ну и как тебе быть Йонатаном? Лучше, чем Доситеосом?
Трактирщик спокойно посмотрел ему в глаза и, не отводя взгляда, ответил:
– Лучше!
Вслед з этим на их столе появился кувшив вина, кувшин воды, хлеб, маслины и горшок каши из хитро замешанных зерен пшеницы и овса с фасолью. От сваренного в молоке цыпленка друзья отказались, хотя Доситеос клятвенно убеждал их в кошерности птицы. Вино оказалось неплохим, вода – свежей, а каша – вкусной, но после второго кувшина их немного развезло и Натанэль предложил прогуляться до Геенома, чтобы проветрить головы прохладным вечерним ветерком. Ветер дул с востока и был вовсе не прохладным, а теплым и пах песком пустыни, но все же вечер был хорош и они неспешно пошли вниз по извивающимся улочкам Давидова Городища. Проходя мимо стен Хакры, Сефи не мог удержаться и ехидно похвалил Натанэля за хорошую работу. Тот ничего не ответил, лишь досадливо поморщился и они продолжили путь. Давидово Городище выглядело заброшенным. Эллинисты, "ясоны и менелаю", по меткому выражению Симона, в большинстве своем покинули город и там поселились бродяги и нищие. Пустыми глазницами окон глядели не только богатые дворцы, но и более скромные, но добротные дома, ниже по склону, почти на самой границе Геенома. Один из таких пустых домов чем-то заинтересовал Сефи. Он был отгорожен от улицы слепой полуразвалившейся стеной из хорошо знакомых Натанэлю небеленых саманных кирпичей.
