Марк Рабинович
Чудотворцы
Много позже, после того как армия Лисия бежала, а войска маккавеев продвинулись до самого Гезера, Публий узнал подробности битвы. Их рассказал ему Ниттай, пришедший проведать инженера в Модиине, где строились теперь новые боевые машины. Баюкая свою ноющую руку, он поведал, что фаланги слева и справа остановили их скорпионы, выстреливая залп за залпом своими короткими железными жалами, пока селевкиды не разбили их, а прислугу буквально разорвали на части. Того парня, что вытащил цепочки "ежей" и остановил гетайров, нашли с разбитой лошадиным копытом головой, а в руке у него мертвой хваткой был зажат последний из канатов. Имени парня даже Ниттай не знал, а спросить теперь было не у кого.
– Ты оставишь меня у себя? – спросил Ниттай напоследок – Я ведь могу воевать и левой рукой.
– Оставлю, если не будешь занижать прицел – проворчал инженер, и оба рассмеялись.
Сам Публий отделался довольно легко: копье скользнуло по шлему, подаренному ему Перперной и лишь разорвало ухо. Лекарь заверил его, что оно срастется, хотя уши теперь будут разной формы. Так прошла неделя, пошла вторая. Публий не находил Шуламит в Модиине, но не решался о ней расспрашивать и сам себя презирал за эту нерешительность. Ну что плохого в том, что муж пытается узнать о своей жене? Но он боялся… Наверное он боялся узнать, что тот тихий шепот в ночи был всего лишь шумом ветра, и он напрасно остался жив в Бейт Цуре.
Однажды, на рыночной площади, памятной ему по первому дня восстания, Публий встретил вездесущего Агенора, как всегда веселого и довольного собой.
– Привет, Публий – заорал он еще издали – Слышал про твои подвиги и восхищен.
Публий не считал подвигами стрельбу из баллист и лежание под трупом сирийца, но возражать не стал. На рынке, как раз там, где бился в агонии раненый слон, нашелся прилавок с вином и они не торопясь распили небольшой кувшинчик. Публий обратил внимание, что бывший эллинист продолжает разбавлять в меру, но пьет умеренно, и его веселое настроение не зависит от количества выпитого.
– Ну а как твое рабство? – ехидно спросил Агенор – Будешь ждать седьмого года или уже поумнел?
Про седьмой год Публию приходилось слышать, но раньше его это мало интересовало, ведь он не собирался прожить и месяца. Хотя, правду сказать, его первоначальное намерение слегка изменилось, шел уже второй год этого необременительного рабства, и, пожалуй, ему стоило бы задуматься.
– На что ты намекаешь? – спросил он.
– А ты, я вижу, как был дураком, так и остался – ухмыльнулся Агенор – Ну ничего, еще есть время.
Он и на этот раз ничего не стал объяснять, а Публий предпочел не настаивать. В этот же день, правда поздно вечером, его назвали дураком еще раз. На этот раз это была Хайа, жена Симона. После вечерней трапезы она отозвала Публия в сторону и без предисловий спросила:
– Ты когда последний раз видел свою жену?
– В ночь перед битвой – ответил он.
– И как она? – непонятно спросила Хайя.
На это он мог только пожать плечами. Жена Симона всегда была для него такой же загадкой, как и ее муж. К нему она относилась ровно, как к незаметному и не слишком интересному родственнику. Он не мог припомнить, чтобы эта моложавая женщина с лицом сфинкса, обращалась бы к нему помимо хозяйственных дел.
– Понятно – также неопределенно сказала она.
По-видимому ей не все было понятно, и она задумалась и молчала довольно долго. Публий терпеливо ждал. Наконец, она снова заговорила и ее теперь ее голос звучал осторожно, в нем уже не было и тени прежней беспристрастности, зато было странное напряжение.
– Знаешь ли ты ее историю?
– Нет, госпожа, не знаю…
Обычно, в отличие от Симона, Хайя не возражала, чтобы ее называли госпожой, но теперь она поморщилась, и Публий осмелился добавить:
– … Но хотел бы узнать.
И опять какая-то тень пробежала по лицу женщины:
– Ну нет, пусть это тебе лучше расскажет мой муж. А ты не будь дураком и поинтересуйся.
На этом их разговор и закончился. А еще через неделю приехал Симон и велел ему собираться.
– Мы поднимемся в Ерушалаим – сказал он – По дороге будешь задавать вопросы. Надеюсь, у тебя есть вопросы?
Вопросы у него были, хотя самый главный из них он задавать не собирался, ведь Симон, при всей своей мудрости, не смог бы дать на него ответа. На него могла ответить одна женщина, но где она сейчас, Публий не знал. Их теперешняя поездка напоминала прошлогоднюю, но была и разница. Тогда верхом на двух мулах ехали добрый, разговорчивый господин и его верный раб. Казалось бы, ничего не изменилось, и он, Публий Коминий, по прежнему невольник Симона Хашмонея. И все же, что-то изменилось. Поэтому , на первом же привале он спросил:
– Как ты считаешь, я бился при Бейт Цуре как раб или как свободный?
– На этот вопрос можешь ответить только ты сам – сказал Симон не задумываясь.
Легко сказать, подумал Публий. У него пока не было ответа.
– Как мне это узнать? – спросил он, подозревая, что ответа не будет.
Симон задумался и задумался надолго, оценивающе посматривая на Публия, вероятно решая готов тот или еще нет. Наконец, он заговорил:
– Как ты думаешь, почему Эпифан хочет уничтожить нас? Было бы понятно, если бы в его планах было казнить зачинщиков, устроить пару показательных казней, разрушить храмы, стены городов, сжечь пару-тройку деревень для острастки. Но нет, он хочет убить всех: мужчин, женщин, детей, может быть даже овец и коз. Странное решение, не находишь? Ведь как ты, наверное, догадываешься, трупы не платят податей. И все же он решает – убить всех!
Он пристально посмотрел на Публия и резко выбросил:
– Почему?!
Тот сразу понял, что не должен, не может ответить пожатием плеч. Сделай он это, и Симон больше никогда не будет так пристально смотреть на него, останутся лишь безразличные, безучастные взгляды. Ему снова вспомнился Никандр и, толком не понимая, что говорит он произнес:
– Каждый сам себе стратиг…
Симон посмотрел на него с несомненным интересом, и у Публия отлегло от сердца, но в дальнейших словах маккавея прозвучало глубокое сомнение:
– Не уверен, что ты способен осознать, то что я тебе скажу, но, пожалуй, я рискну… Слушай… В нашей Ойкумене есть немало полисов, царств и империй, но всех их роднит одно – вера в богов. И совершенно неважно, олимпийцы ли это во главе с Зевсом, ваш римский Юпитер с семейством, или египетские Ра и Осирис. Некоторые из них всеблагие, а другие требуют человеческих жертв… Однако и это неважно. А важно то, что все они вершат ваши судьбы. Ну а если все уже решено на небесах или во дворцах, то можно жить легко и просто – все равно от тебя ничего не зависит. И вы живете просто, повинуясь воле богов или воле царей. О, как славно жить ни за что не будучи в ответе! Именно так рассуждают рабы!
– А вы, значит, единственно свободные – возмутился Публий.
– Мы тоже были рабами, рабами фараона и рабами самих себя – Симон пристально смотрел ему прямо в глаза – А потом, в один прекрасный день мы решили перестать быть рабами и ушли.
– И сразу стали свободными? – скептически произнес он.
– Нет, не сразу и не все. Некоторые из нас так и остались рабами, даже пройдя через пустыню. Просто свой Египет они унесли в себе…
У Публия опять начала раскалываться голова, но он заставил себя думать.:
– Как становятся свободными?
– Принимают на себя всю тяжесть мира… Берут на себя ответственность за Ойкумену, не ожидая этого ни от богов, ни от правителей. Да и разница между теми этими не так велика, ведь не случайно многие правители объявляли себя богами.
– А как же ваш Бог? Ведь у вас есть ваш Бог?
– Да, есть! И он может помочь, но не будет делать за тебя твою работу.
– Но ведь он всемогущ, верно?
– Думаю, да. Но и ты тоже всемогущ!
– Я?
– Ты пока нет. Но, полагаю – будешь, если возьмешь на себя всю эту тяжесть. Тот, кто отвечает за все должен быть всемогущ, просто обязан. Правда, это не всегда заметно.
– Я бы не отказался быть всемогущим.
– А вот это зависит только от тебя. Но это произойдет только тогда ты осознаешь свою ответственность за этот мир. Тогда и ты тоже сможешь творить чудеса.
Тут было о чем подумать, и Публий думал, думал долго, почти всю ночь и заснул лишь под утро. Плащ овечьей шерсти постеленный под дубом – не самая лучшая постель, но, как ни странно, ему удалось выспаться до того, как они продолжили свой путь. В этот раз Симон торопился и понукал своего мула, поэтому Публий не решился задавать вопросы на ходу. Это было не слишком удобно и он боялся не услышать ответов Симона, которые, почему-то, казались ему исключительно важными. К вечеру они заночевали около небольшой деревушки, в которой у Симона нашлись знакомые. Деревушка была маленькая и небогатая, да к тому же сильно разоренная селевкидами. Наверное поэтому в дом их не пригласили, а вместо этого разбили им простой, но просторный шатер на околице. В эту ночь им предстояло выспаться на ложах из мягких овечьих шкур, но Публию не спалось. Его опять мучили вопросы и, поерзав на мягкой постели, он поднялся на локтях и спросил:
– Значит если я чувствую ответственность за всю Ойкумену, то я и есть ее повелитель? Так? Это ты называешь всемогуществом?
– Помнишь ли ты… – задумчиво сказал Симон – Что ответил мне Маккаба там, над Потоком Серн?
Публий помнил… Иуда тогда сказал: "Мне не надо завоевывать этот мир. Он и так принадлежит мне…" Только теперь ему стали понятны эти слова. И столь же понятно стало ему намерение Антиоха уничтожить иудеев. О, он умен, этот повелитель огромного государства, намного умнее своих лисиев и птоломеев. Он-то видит, что не мечи и копья угрожают его владычеству. О, нет! Ему не дают спать идеи зреющие в этих головах этих людей, его беспокоит то чему учат в этих иудейских городах. Не допустите, о всеблагие боги Олимпа, молит он, чтобы эта зараза распространилась по моей империи. Кто будет мне тогда повиноваться? Значит надо разбить эти головы ногами моих слонов, и тогда ненавистные идеи умрут. И обязательно надо сжечь их города, чтобы не дать заразе расползтись. Вот откуда его кровавые планы. А подати? Подати будем выколачивать из послушных рабов… Рабов?
– Так что получается? Все мы рабы? – закричал Публий.
– Ну почему же все? Попадаются и среди вас свободные люди, просто тебе не повезло их встретить. Правда их мало, слишком мало. Но зато многие другие уже почти готовы выйти из рабства, вот только еще не знают как.
– Так помогите им!
– Это не так просто. Можно направить, можно подтолкнуть… Но свободным человека сделать нельзя. Это уже он сам… У каждого из вас есть свой Египет, из которого надо выйти. Да и сами мы не так свободны, как хотелось бы. Представляешь ли ты, как этот соблазнительно – быть одним из многих? Не одним в толпе, а одним из толпы? А ведь так намного легче и можно ни о чем не думать. Ты хотел бы ни о чем не думать?
Проклятый Тасси бил по больному, ведь Публию слишком часто последнее время хотелось ни о чем не думать. Но ведь он все равно думал? Думал о том, как остановить фаланги Лисия, думал о том, что рассказать на ночь маленькому Маттитьяху. А еще он думал о том, как луна отражается в темных глазах. Нет, он не собирался перекладывать это ни на кого другого. Это мое, подумал он. Не отдам! А Симон продолжал:
– А ведь Александр принес нам очень красивую культуру, очень привлекательную. И многие соблазнились этой красотой: красотой тканей, красотой тела, красотой храмов. О нет, Александр никого не заставлял, он был умнее Антиоха и добился многого. Посмотри! Теперь мы пьем эллинское вино, носим эллинскую одежду, называем детей эллинскими именами, участвуем в эллинских играх. А если для этого надо принести жертвы вашим бога, так что с того? Мы будем выше этих предрассудков, мы принимаем и Зевса, и Аполлона и кто там еще? Ведь все несерьезно, все это лишь внешнее. Мы бросим им кость, пусть жрут. А потом бросим еще кость…И еще! Ну а потом, когда кости кончатся, в дело пойдет мясо. И мы станем как все. Мы не будем задавать вопросы и будем исправно платить подати. О, как умен был Александр! Даже наш великий мудрец, Симон Праведник, недооценил всю степень его коварства. К счастью, потомки Александра оказались не столь умны и попытались добиться всего сразу и, непременно, силой. Это нас и спасло. Ты удивлен?
– Не слишком – ответил Публий – Я знаю как привлекательно быть как все. Я так жил.
– А теперь ты живешь жизнью раба – усмехнулся Симон – Нравится?
Публий не ответил, хотя маккавей явно чего-то от него ждал, но Публий задал совсем другой вопрос.
– Скажи мне, учитель, почему ты никогда не называешь меня по имени?
Симон на мгновение удивленно посмотрел на него, что-то странное мелькнуло в его глазах, и он проворчал:
– Наверное, просто не хочу.
Интересно, подумал Публий, он что, не заметил, что я назвал его учителем? Это было бы так не похоже на Тасси. Все он заметил. Значит согласен? Этого Публий не мог с уверенностью сказать.
– У меня есть имя – гневно воскликнул он – Я Публий Коминий Аврунк.
– Даже так? – презрительно улыбнулся Симон – Зачем тебе имя? Ты же раб. Мой раб!
– Но я не хочу быть рабом! – вскричал Публий.
– Так не будь им – спокойно ответил Симон и вышел из шатра, даже не посмотрев на него.
Публий остался один и, уже привычно, начал думать. Он давно не был тем наивным инженером, каким был при Эммауме, и давно понял, что Симон бен Маттитьяху никогда не говорит просто так. Сейчас маккавей предоставил решение ему, Публию, и теперь ему, Публию, решать остаться ли рабом или взять на себя всю меру ответственности за этот мир. Готов ли он? Может быть будет легче по-рабски надеяться на решения других? Тогда ни о чем не придется думать, и можно будет по-прежнему вести жизнь раба у доброго хозяина… Жизнь легкую и беззаботную. Так кто же он: раб или свободный? Один из толпы или один в толпе? Может все же рано? Ты ведь доверяешь Симону? Да, но как? Как раб господину или как ученик учителю? А может быть, как другу? Всегда ли ты сделаешь так, как он скажет? Или порой задумаешься? Э, нет, не лукавь сам с собой! Раз ты задаешь эти вопросы, ты уже готов. Ты, Публий Коминий Аврунк выйдешь сейчас из этого шатра свободным. И он вышел из шатра…
– Чего так долго, Публий? – недовольно проворчал Симон – Я уже начал думать, что придется тебе ухо прокалывать14.
Воитель
Их недолгий поход в Ерушалаим завершился на следующий день. Теперь, когда очередной раз в его жизни вдали показался ершалаимский холм, Публий впервые не свернул в сторону, ни в ущелье Геенома, ни на холмы вокруг, а въехал прямо в город. Вначале, Ерушалаим его разочаровал… Город, как город, похож как на Давидово Городище, так и на провинциальный городок Эллады, да хотя бы – на ту же Деметриаду. Разве что немного почище, да и то ненамного. Нет, главный город Иудеи не сравниться по блеску с Римом или Александрией. Да и не видно здесь что-то грандиозных строений: нет ни храмов, ни театров, ни арен. Впрочем, храмов быть и не должно, ведь у иудеев всего лишь один Бог и, соответственно, один храм. Он должен быть где-то тут, ближе к спуску в город эллинистов. А вот и он. Боги, какое величественное и какое жалкое зрелище!
Храм был покинут и заброшен уже, по крайней мере, пару лет. Стен вокруг него, когда-то высокая и величественная, местами осыпалась. Нет, прикинул Публий оценивающим взглядом инженера, это не только работа разъяренных сирийцев, но и следы запустения. Пожалуй тут нет моей вины, решил он, ведь я разбирал только стены города. Но какое грандиозное здание! Да нет, не здание, а целый город внутри города. Они привязали своих мулов и пошли вдоль стены на юг.
– Куда мы идем? – спросил он Симона.
– В Храм, разумеется – ответил тот – Ты сможешь увидеть там все то, что дозволено необрезанным, и даже, к сожалению, то что вам видеть не полагается.
Видя его недоуменный взгляд взгляд, маккавей пояснил:
– Наш Храм осквернен, поэтому ты сможешь войти.
Публий вспомнил, что сверху, с холма, Храм представлял собой почти правильный квадрат. Сейчас они завернули за юг-западный угол и двигались вдоль бесконечной южной стены. Локтях в десяти от стены она была дополнительно огорожена изгородью из резного дерева, тонкой работы. Изящная когда-то резьба была варварски порублена в нескольких местах, как будто кто-то нетрезвый или очень злой ломился через нее, круша все на своем пути. Публию опять вспомнился Никандр и его веселый, циничный смех.
– Раньше необрезанных, вроде тебя не пускали за эту изгородь, а теперь… – в голосе Симона послышалась горечь.
Они подошли к середине южной стены, и Публий увидели высокую двойную арку, к которой поднимался мост в виде полуразрушенной каменной лестницы.
– Входят через правые ворота – сказал Симон и горько усмехнулся – Хотя сейчас это все равно.
Этот участок стены подвергся наибольшим разрушениям. Постаралось и время, оставив по себе щербатые края каменных плит и пробивающуюся между ними траву. Но постарались и люди… Стена вокруг арок несла на себе многочисленные следы злобы селевкидов. Часть ее была опалена, как будто под ней разводили костры, и так оно наверное и было. Кое-где были видны следы от ударов камней и Публий даже подумал, не работа ли это баллист, но вовремя вспомнил, что все боевые машины оставались в Хакре. Нет, это люди не пожалели времени и сил, чтобы выразить свою ненависть. К кому? К чужому богу? К непонятным им людям? Или к непонятным им идеям?
И все же, несмотря на разрушения, Храмовый комплекс впечатлял. Высокая стена достигала с закатной стороны локтей пятидесяти, но и на восход смотрели стены не менее двадцати локтей высотой. Стены были выстроены из блоков серо-желтого мягкого песчаника. Публий знал, что это не самый прочный материал, но все же не саманные кирпичи. Для архитектора было бы приятно и почетно построить такую стену, подумал он, и сущим мучением было бы ее разбирать. За стеной виднелось какое-то высокое строение, но рассмотреть его Публий не успел – они уже входили во двор, осторожно перебравшись по ненадежному лестничному мосту.
Двор тоже впечатлял, точнее он бы впечатлил, если б не был завален мусором, осколками оконных стекол и отбитых гипсовых украшений. И все же храмовый двор был красив, тем изяществом архитектуры, которое сразу заметит наметанный взгляд, невзирая на мусор, грязь и развал. Почти по всему периметру его огибала колоннада стройных колонн коринфского ордера, прерываясь только там, где в северной стене были высокие ворота, к которым вели десятка полтора полукруглых ступеней. По углам колонны выгибались, и за ними угадывались помещения:
– Палата назиров – непонятно объяснял Симон – Дровяной склад, палата прокаженных, склад вина и масла. Вот только нет там сейчас ни вина, ни масла.
– Для чего предназначен этот балкон? – спросил Публий указывая на второй этаж.
– Там места для женщин – ответил маккавей – Ты, возможно, знаешь, сколь они любопытны. а оттуда им лучше видно… Было видно.
Публий уже заметил, что Симона удручает состояние Храма, но только сейчас он до конца прочувствовал его боль и зарекся задавать вопросы. Но зачем же мы пришли сюда? Скоро это должно проясниться. Они поднялись по полукруглым ступеням и вошли во второй двор.
– Позади тебя "женский двор" – сказал Симон – Сейчас мы находимся во внутреннем двор, и женщин сюда уже не пускали, так же как и совершивших злодеяния. Знаешь ли ты, что ощущение святости должно усиливаться по мере приближения к Святая Святых? А мы уже близко… Говорят, что наш Храм уже не тот, что был во времена царей, и все же я сам ощущал эту святость, когда еще Храм был Храмом. Сейчас, как ты понимаешь, ничего не осталось.
Публий хотел было спросить, что такое Святая Святых, но лицо маккавея было таким мрачным, что он не решился и огляделся по сторонам. По краям внутреннего двора были видны какие-то помещения, спрятанные за такими же коринфскими колоннами, но Публий заметил их лишь краем глаза, его вниманием полностью завладело строение в конце двора.
– Храм – сказала Симон и голос его дрогнул – это наш Храм.
Туда они и направились мимо развалин трехскатного помоста
– Здесь стоял алтарь и здесь приносились жертвы – пояснил Симон – А вокруг левиты играли на арфах и пели так красиво, что некоторые даже забывали дышать и умирали от удушья. Разумеется, их душа немедленно отправлялась в рай.
Он, конечно, шутил, но лицо у него при этом было такое, что Публий почти поверил в существование сказочных музыкантов.
Наконец они подошли к зданию Храма. По мере того, как они проходили арки и дворы, архитектура становилась все изящнее, и это было заметно несмотря на разруху. И хотя строители вряд ли читали труды Гермогена, которые Публий изучал в коллегии понтификов, они также бережно относились к пропорциям. Если снаружи Храмовый комплекс смотрелся как массивная крепость, то строения "женского двора" уже тянулись вверх, ну а Храм просто взметался ввысь. Публий забыл про лежавшие вокруг обломки, грязь, следы несмытой крови, черепки. Он смотрел… Храм был прекрасен. До его высоких стен, облицованных розовым мрамором, не дотянулись разрушители, и полированная поверхность тускло светилась под лучами послеполуденного солнца. На верхней кромке стен с трудом угадывалась невысокая резная ограда, из-за нее возвышалось множество огромных мечей из сверкающего металла, то ли имеющих сакральное значение, то ли просто предохраняющих крышу от птиц. Над входом Публий заметил обрывок бронзовой цепи, на которой прежде, вероятно, висело нечто массивное. Гигантские полуколонны, поврежденные внизу, уносились вверх неизуродованным, девственно-белым карраским мрамором, неизвестно как попавшем в Иудею. Публий забыл обо всем на свете, все померкло вокруг и даже солнце, казалось, не светило больше. Перед его сфокусированным взглядом остались только эти неестественно белые колонны и стены розового мрамора. Сейчас он безумно, до нервной дрожи, завидовал неведомым строителям, их сказочной удаче и неземному счастью. О, как бы он тоже хотел создавать такую красоту! А вместо этого его судьбой было строить машины для убийства и убивать самому. Он готов был смотреть на Храм всю свою жизнь, но Симон поторопил его:
– Пойдем, Публий, нас ждут.
Они вошли в Храм. Огромное помещение освещалось высокими окнами, расположенными по всему периметру купола, который венчал здание. Этот купол поразил Публия больсех всего. Он припоминал, что в римской коллегии понтификов еще только затевали опыты с постройкой больших куполов и, пока что, экспериментировали на деревянных моделях, а здесь это уже воплотили в жизнь века назад. Инженер поклялся в душе подняться когда-нибудь под купол и хорошенько рассмотреть загадочную конструкцию. Стены были отделаны дорогими сортами дерева, вперемежку с мрамором, причем Публий узнал древесину кипариса и еще какую-то, похоже – кедровую. Однако, все деревянные детали были частью изрублены, частью сожжены. Задняя часть помещения была отгорожена богатой когда-то завесой, прожженной в нескольких местах и загаженной.
– Там находится Святая Святых – сказал Симон – Когда-то там стоял Ковчег. Слишком близко от алчных рук он стоял.
Публий вспомнил толстую молнию, двух страшных ангелов, простерших свои крылья, и порадовался тому, что Ковчега не было здесь, когда в Храме бесчинствовали сирийцы. .
– Когда храм освящен, туда нельзя даже мне – продолжил маккавей – Сегодня же я и сам туда не хочу. Но это я. А ты можешь зайти…
Публию было любопытно, очень любопытно, но и его что-то удержало от посещения святого когда-то места. К тому же их ждали: прямо на разбитых и покореженных плитах пола сидели двое. Приблизившись, Публий узнал Иуду и Йонатана.
– Зачем ты привел своего необрезанного раба? – спросил Йонатан.
Впрочем, в его голосе не прозвучало ни осуждения, ни недовольства. Публий уже не в первый раз отметил, что властный маккавей всецело доверяет брату.
– Публий больше не раб – сказал Симон, опуская вопрос об обрезании.
– Рад за тебя, Публий – улыбнулся Иуда – Молодец, что не стал ждать седьмого года.
– Ну, каково это – быть свободным? – поинтересовался Йонатан – Наверное, весьма приятное ощущение, во только теперь тебе придется самому искать себе кусок хлеба.
Вот как раз об этом Публий и не подумал. Но за него ответил Симон.
– Мы можем предложить ему работу – сказал он – Ведь он инженер и неплохой. Посмотрите на стены Хакры.
– Так это твоя работа? – удивился Йонатан.
Публий только смущенно пожал плечами, а Иуда, глядя на это, расхохотался.
– Уж этот-то точно справится – сказал он, давясь от смеха.
– Что я должен делать? – хмуро спросил Публий.
Замечание Йонатана задело его за живое, и в особенности потому, что было справедливо – он действительно еще не освоился с жизнью свободного человека.
– Мы хотим, чтобы ты восстановил храмовый комплекс и подготовил его для освящения.
Вот те на, подумал он, а я как раз собирался залезть под купол. И все же предложение Йонатана его удивило.
– Но я не знаю как освящают ваш Храм – пробормотал он.
На этот раз рассмеялись все трое.
– Освятим мы сами – сказал Симон – Тебе надо починить все то, что поломано: стены, полы, деревянные конструкции. Да ты и сам все видел. Ну как, возьмешься?
– Попробую – осторожно отозвался инженер – Сейчас составлю смету и посмотрим… Какие будут сроки? Когда вам нужен Храм?
– Вчера! – мрачно сказал обычно веселый Иуда – Антиох, по моим сведениям, собирает новую армию. И где только он берет людей и золото? Казалось бы, выгреб подчистую уже всю свою империю.
– Значит, ему очень надо – так же мрачно добавил Йонатан.
При этом оба брата посмотрели на Симона, который лишь пожал плечами, как бы говоря: "ну я же вам все время об этом и твержу", но промолчал.
– Я понимаю, что ты, Публий – чужеземец, но постарайся и ты понять нас – проникновенно начал Иуда, глядя инженеру прямо в глаза – Нам надо успеть объединить народ, и не только иудеев, но всех евреев Самарии, Израиля, Идумеи и окрестных земель. А для этого у нас есть только этот Храм. и его надо как можно быстрее восстановить. Скажи мне, что тебе для этого нужно?
– Я понимаю – ответил тот – Дайте мне время до заката, и я скажу, что мне нужно.
Они проследовали назад, до выхода из "женского двора", спустились вниз по полуобрушившимся ступенькам, и здесь, на чистом песке, Публий начал выписывать цифры. Он использовал достижения Александрийской школы, но подчеркивать цифры не было необходимости, так как текстов на песке не возникало. Конечно, было бы неплохо провести измерения, но на это сейчас не было времени. Однако, плох тот инженер, что не может определить размеры на глаз, а Публий считал себя хорошим инженером, поэтому работа продвигалась быстрее, чем солнце клонилось к закату, и к вечеру они составили план.
Последующие две недели выпали впоследствии из его памяти. Наверное, сказалось немыслимое напряжение всех сил, ведь потом Симон многие годы убеждал его, что все эти две недели он не спал, а заснул на только пятнадцатый день и спал два дня подряд. Симону он всегда верил, но эта история была слишком уже неправдоподобна.
– Чудо. Ты сотворил чудо – пожимал плечами Симон и, как всегда, невозможно было понять шутит он или серьезен.
Конечно, за две недели невозможно было починить все и им не удалось полностью вернуть Храму былое великолепие. Тем не менее они успели многое благодаря множеству помощников, пришедших из Ершалаима и окрестных деревень и городков. Ступенчатый мост, ведущий к двойным воротам, называемым "Хульда", уже не грозил обвалиться, хотя по-прежнему являл следы разрушений. Оба двора было заново вымощены свежеобожженной плиткой, колонны очищены, а на стенах храма укрепили, по совету Публия декоративные щиты с венками, закрывающие наиболее серьезные повреждения. Жертвенник восстановили уже без участия Публия, а он в это время следил за ремонтом решетчатой ограды вокруг внешних стен. За это ограду его и выставили. когда он, отоспавшись пришел посмотреть на плоды своих трудов.
– Ты не обижайся, Публий – говорил ему Элеазар извиняющимся тоном – Но только тебе туда нельзя, понимаешь?
Он все понимал, хотя было обидно. Храм уже начали освящать и вокруг здания ходили священники в белых длинных одеждах, помахивая курительницами. Над холмом струился хорошо знакомый ему по храму Юпитера в Риме запах ладана. Здесь, у забора к ним присоединились остальные маккавеи, причем Иуда не был весел, Йонатан вовсе не выглядел уверенным в себе, а Симон был совсем не загадочным, а до нельзя уставшим. Публий испугался, что и они начнут извиняться, но маккавеи заговорили совсем о другом:
– Публий не подвел, да мы и так ему верили! Да что там! Мы все ему верим, особенно после Бейт-Цура – Йонатан обвел глазами братьев – Но этого недостаточно. Народу нужен не просто храм, народу нужно…
– … Чудо! – закончил Симон.
– Чудо? – переспросил Иуда – А где его взять? Вот, если бы урожай был побольше, это было бы чудо. Или нашлось бы масло для Меноры.
– Масло есть – спокойно сказал Симон и показал маленький кувшинчик – Закатился в угол на складе и враги его не заметили.
– На один день может и хватит – скептически заметил Йонатан – А дальше что? В Галилею уже послали, но вот время… Время! Мы не можем ждать.
– Что это за масло? – спросил Публий – Какое-то особенное?
– Весьма особенное – подтвердил молчаливый Йоханан – Это особо чистое масло и только оно годится для Меноры. Требуется восемь дней, чтобы изготовить такое масло.
– Покажите мне ваш светильник – предложил Публий – Он еще не в Храме?
– В храме, но можно и принести сюда – предложил молчавший до сих пор Йоханан.
– А чем это поможет?
– Погоди, Маккаба – вмешался Симон – Тащите лучше сюда Менору.
Элеазар и Йоханан метнулись в храм и вскоре вернулись, с трудом таща огромный светильник с тремя парами диагональных лампад и одной посередине. Публий, внимательно осмотрев конструкцию, сказал:
– Дайте мне пару часов и я постараюсь что-нибудь сделать.
– И тогда они будут гореть восемь дней? – изумился Иуда.
– Вряд-ли – честно признался инженер – Но они будут гореть дольше.
– Хуже не будет – глубокомысленно заявил Йонатан, к которому вернулась его былая уверенность.
На следующий день в Храме начались богослужения. Так как Публию ход туда был заказан, он мог узнавать о том, что там происходит лишь из уст Симона. Публий, хоть и вышел из рабства, благоразумно не упоминал о своем новом статусе и его вместе с маккавеем разместили у каких-то родственников покойного Маттитьяху, выделив каждому по комнате. Ему досталась уютная каморка с небольшим окном, сундуком, очагом и ложем, покрытым овечьей шкурой. По случаю ранних холодов очаг был явно нелишним и Публий кормил его хворостом по вечерам, чтобы спать в тепле. Днем он снова строил машины, приходил поздно, но все же находил время поболтать с Симоном.
