Марк Рабинович
Чудотворцы
Иудеи молчали, лишь настороженно поглядывали на жреца, который, следую указаниям Апеллеса расставлял какие-то предметы под кособокими колоннами храма. В одном из этих предметов Публий узнал переносной алтарь-жертвенник. Два гоплита покопались в повозке и вытащили оттуда огромный сверток, развернули его и показали свету деревянную статую. Судя по венку и коряво выполненной лире, статуя должна была изображать Аполлона, однако тот, надо признаться, выглядел не слишком эффектно. Золотистая краска на голове бога солнца изрядно облезла, лира треснула, а положенного ему по статусу лука не было вовсе. Аполлона водрузили на вершину стереобата и он застыл там с неестественной улыбкой на устах. По площади прокатился какой-то ропот, однако быстро затихший. Апеллес осмотрел толпу внимательными глазами, под прищуренными веками, и поманил кого-то ласковым жестом руки. Из толпы вышел иудей, одетый богато и с явным греческим уклоном в одежде: штанов на нем не было, зато он гордо нес богато расшитый передник поверх белоснежного хитона с безупречными складками, а его спину покрывал темно-бурый плащ. Его хитон тоже был скроен по-эллински, из двух полотнищ, скрепленных дорогими фибулами. Надо было думать, что в такую жару он потел неимоверно в своей роскошной одежде, но непохоже было, что это его смущает. Когда носитель великолепной одежды выступил из толпы, его место в первом ряду заступил пожилой иудей примечательной наружности. Он тоже был одет богато, хотя и неброско. Особенно выделялся верхний хитон, не полотняный, как у других иудеев, а льняной. Голова старика была повязана витым шнуром из ткани двух цветов: синего и черного. И этот старик вышел из толпы вслед за щеголем, оттолкнул его не слишком вежливым жестом и первым подошел к чиновнику. Щеголь так и застыл в растерянности, а старик уже смотрел в лицо Апеллесу: он был высокого роста и, хотя стоял на ступеньку ниже, оказался тому вровень. На площади воцарилась тишина, гоплиты, казалось, перестали дышать, иудеи молчали, не фыркали лошади, и лишь один слон пыхтел, перебирая ногами. Наконец, иудей прервал молчание:
– Возрадуйся – сказал он по-гречески, настороженно глядя на Апеллеса.
– Будь счастлив и ты, Маттитьяху5 – приветливо воскликнул тот – Рад видеть тебя здесь.
– Я тоже буду рад, эллин – насмешливо сказал тот, кого назвали Маттитьяху – Если ты пришел с миром.
– Я не только пришел с миром, я принес мир.
– Какой мир? Мир эллинов или мир иудеев? – в голосе Маттитьяху по прежнему слышалась насмешка.
– Оставь свои насмешки, священник – недовольно пробормотал сириец – Мы несем тебе новый мир, мир нашей Великой Сирийской Империи, от Тавра до Нила. И в этом мире не будет ни иудея ни эллина, а будут лишь подданные нашего могучего базилевса Антиоха, послушно выполняющие волю богов. Таково желание нашего царя! Да свершится оно, и ваш иудейский бог встанет как равный в ряду наших богов и ему тоже будут принесены богатые жертвы. Так давай же, во имя нашей будущей дружбы, принеси жертву златовласому Аполлону, а я принесу богатую жертву твоему невидимому богу.
При словах "невидимый бог", Публий вопросительно посмотрел на Никандра, но тот лишь удивленно пожал плечами. К тому же, как заметил инженер, Апеллес явно приврал: его империя не дотягивала до Нила, откуда ее сильно потеснили угрозы Рима. А иудей уже отвечал:
– У нас нет богов, ни видимых, ни невидимых, сириец. У нас есть наш Господь и ему не нужна твоя жертва. Может быть Господь и не отказался бы заключить с тобой союз, прими ты обрезание, но я вижу, что ты еще не готов.
– Обрезание! – усмехнулся тот – Может у тебя и есть что-то лишнее, но я-то дорожу своей крайней плотью.
– Тогда иди с миром – отрезал Маттитьяху и повернувшись спиной к Апеллесу, направился было обратно.
– Стой, Маттитьяху Хашмонай! – закричал тот – Ты что, отказываешься выполнять повеление нашего правителя?
Иудей остановился и медленно, повернув голову вполоборота, отчеканил:
– Много земель, и много народов с великим множеством своих богов населяют империю твоего царя. Но пусть даже все они станут повиноваться ему и оставят веру своих отцов, я, мои сыновья, и мои братья, останемся верными союзу наших предков. Сохрани нас Господь, чтобы мы оставили закон и обеты. Мы не будем повиноваться приказаниям царя и мы не уклонимся от нашей веры ни на шаг, ни вправо, ни влево6.
Пока он говорил, из толпы вышли пятеро молодых мужчин, похожих лицом на иудейского священника, но с иссиня-черными, а не седыми бородами, и Публию стало ясно, о каких сыновьях говорил Маттитьяху. Еще он упомянул братьев, но похоже это был образ речи, потому что несколько мужчин, потянувшихся вслед за пятерыми, не были похожи на ни на них, ни на их отца. Вот только выражение лиц у них было такое же: их лица выражали мрачную решимость. И такую же решимость выражало лицо иудейского священника, когда он встал впереди своих сыновей, образовавших подобие клина у него за спиной.
– Ну что же – с холодным спокойствием сказал Апеллес – Раз ты не хочешь повиноваться нашему правителю, то пусть гнев богов падет на твою голову.
– Я не боюсь ваших богов – так же спокойно отозвался Маттитьяху – Меня хранит мой Господь.
– Ты забываешь, что волю богов исполняют люди!
– Людей мы тоже не боимся!
– Напрасно ты, старик, говоришь за всех. Может быть найдется хоть кто-нибудь послушный царской воле?
При этом сириец вопрошающе взглянул на щеголя, оттесненного иудейским священником. Тот, поколебавшись, подошел к жрецу и принял из его рук ягненка.
– Не стоит это делать, Узия – предостерег его Маттитьяху.
Щеголь, названный Узией, неуверенно посмотрел на чиновника, который покровительно ему улыбнувшись, повернулся к священнику.
– Я слышал, что ты, старик, продолжаешь делать обрезания – строго произнес он – А известно ли тебе, что наш повелитель запретил этот варварский обряд?
– Никто не может запретить союз между иудеем и Всевышним!
– Это мы еще посмотрим – угрожающе сказал Апеллес и, повернувшись к Узии, прикрикнул – Ну что же ты? Режь!
Все время оглядываясь на Маттитьяху, Узия принял нож из рук жреца.
– Узия! – вскричал священник, подавшись к алтарю.
– Я не Узия – неожиданно твердо заявил щеголь, подняв нож – Я – Ясон!
И он сверкнул ножом, но опустить его не успел. Публий поначалу даже не понял, что произошло. Он лишь видел как Маттитьяху неправдоподобно быстро метнулся вперед и сделал неуловимое движение рукой. Узия (а может – Ясон?) изумленно посмотрел на старика и схватился за горло, выронив и нож и ягненка. Из под его рук, судорожно сжатых на горле, вырвались красные струйки, непоправимо испачкав белоснежный хитон. Ягненок тихо заблеял, и только тогда в толпе зашумели, а Апеллес отпрянул назад и гневно заорал гоплитам:
– Убить! Убейте их всех!
Но долго кричать ему не дали… Пятеро сыновей старика внезапно выхватили из-под своих длинных одежд короткие мечи и, бросившись вперед, закрыли отца. Однако он, растолкав их бросился вверх по ступенькам, туда, где стояли чиновник наместника и жрец Аполлона. Маттитьяху двигался удивительно быстро, казалось ему совсем не мешают его длинные, развевающиеся одежды. В руках у него был маленький нож странной формы, наверное тот, которым он зарезал Узию, и этим же ножом он быстро и деловито перерезал горло Апеллесу. И только тогда сирийцы вышли из оцепенения…
С этого момента события начали развиваться быстро и одновременно. Опомнившиеся гоплиты моментально построили "стену щитов", сомкнувшись и выставив вперед копья. Это, скорее всего, сработала сила привычки, потому что такое построение ничего не давало против неорганизованной толпы. Тут, пожалуй, стоило бы встать пореже, успел подумать Публий, но долго размышлять ему не дали.
– Готовься к стрельбе – заорал Никандр и махнул рукой воинам – Ты, ты, ты и ты.
Четверо гоплитом отделились от "стены" и стали быстро и деловито сгружать "скорпиона" с повозки. Толпа уже начала разбегаться и на площади остались шестеро Хашмонеев и десятка два "братьев". Они образовали плотную группу, ощетинившуюся неизвестно откуда появившимися мечами и начали медленно отступать в проулок. "Скорпион" шлепнулся в пыль, и Никандр выкрикнул на едином дыхании:
– Заряжай! Да заряжай же, покарай тебя Гефест!
Трясущимися руками Публий вставил восемь жал в желобки и начал крутить хитрый механизм. Зубчатое колесо защелкало, натягивая тетиву.
– Слон! – продолжал орать Никандр – Слон пошел! Веди слона!
И действительно, слон, понукаемый погонщиками, пошел на отступающую группу иудеев. Но тут случилось неожиданное… Из еще не успевшей рассеяться толпы выскочили двое, размахивая серпами. Этими серпами они молниеносно и аккуратно подсекли левую переднюю ногу гиганта. Вот тут-то Публий и понял, зачем были нужны серпы за несколько месяцев до жатвы. Еще в Египте он видел боевые серпы в войске Птолемеев и знал, какое это грозное оружие в ближнем бою. Истошно затрубив в свой хобот, слон запрыгал назад на трех ногах, наступив при этом на наполовину заряженного "скорпиона". Хрупкая деревянная конструкция треснула, а два жала из восьми взлетели наискосок вверх и попали слону прямо в подошву его неосторожно поднятой задней ноги. Казалось бы животное и так вопило во всю мочь, но тут он рухнул на колени и заорал так, что у Публия заложило уши. И в этот момент полетели стрелы…
Они летели с крыш окружающих площадь домов. Стрелков было не слишком много, не более десятка, а может и меньше, но стреляли они со всех сторон. Один гоплит сразу упал со стрелой в левом глазу, а остальные попытались перестроиться в "черепаху" по римскому образцу. Вот тут-то и проявился недостаток круглых эллинских щитов, которые, в отличие от римских – прямоугольных, оставляли щели, уязвимые для опытных стрелков. Иудеи стреляли не слишком хорошо, но все же сирийцы потеряли троих ранеными, прежде чем "черепаха" попятилась до переулка и исчезла в нем. Хашмонеи тоже пропали на противоположном конце площади, а около алтаря остались несколько тел, растерянный жрец и не менее растерянный Публий, в которого почему-то никто не стрелял. Лишь в сухую землю около его ног воткнулась одинокая стрела, как безмолвное, но несомненное предупреждение. Не совсем соображая, что он делает, инженер медленно пошел в переулок вслед за "черепахой". Сломанный "скорпион", истошно вопящий слон и повозка с неиспользованными гоплитскими луками, так и остались посреди площади.
Отряд эллинов Публий догнал сразу за Модиином. Сирийцы перевязывали раны, были злы как черти и готовы было обсуждать исключительно планы мести. Самым разумным и, по стечению обстоятельств, самым главным, оказался Никандр.
– Перво-наперво, остыньте, друзья – сказал он насмешливо – Все эти иудейские крысы из Модиина давно забились по щелям, а те, что сражались с нами, уже на пути в горы. Еще раз говорю вам – остыньте! А тем временем я попытаюсь сообразить, как научить наших иудейских друзей уму-разуму.
Тут он вдруг остановился, ударил себя руками по коленям и захохотал:
– Слон! А слон-то? Ох и наедятся они слоновьего мяса на дармовщинку!
– Я как-то ел хобот слона – подхватил Гордий – Ну и вкусная же штука, если запечь его в углях, доложу я вам.
– Не будут они есть слона – хмуро заметил незнакомый молодой гоплит.
– Это почему же? – удивился Никандр.
– Они едят только мясо коров, коз и овец – так же хмуро ответил тот.
– Верьте Антипатру, друзья – ехидно произнес, выйдя вперед, гоплит с совершенно лысым черепом – Ведь он и сам из иудеев.
– У меня только бабушка местная, а все остальные – такие же эллины как и ты – возмутился Антипатр.
– Опять вы за свое! – сурово произнес Никандр – Чтоб я этого больше не слышал. Наш царь хочет сделать из всех иудеев правильных эллинов, а ты, Кирос, похоже, с ним не согласен?
Лысый Кирос заметно смутился от этих слов и отступил назад.
– Может, тогда вернемся и заберем слона? – предложил Гордий – Хоть наедимся вволю!
– Все бы тебе пожрать – недовольно проворчал Никандр – Уж если на то пошло, нам скорее стоило бы вернуться за луками, но, боюсь, именно этого от нас и ждут. Нет, уж лучше мы вернемся в Хакру и хорошенько подготовимся. Не худо было бы также узнать их слабые места.
Немного подумав, он добавил, обращаясь к молодому гоплиту:
– Иди сюда, Антипатр, пойдешь держась за попону моего коня.
На обратном пути от внимания Публия не укрылось, что Никандр всю дорогу переговаривался о чем-то с молодым гоплитом, наклоняясь в седле так низко, что их тихого разговора не было слышно.
По возвращении в крепость, Публий вернулся к своим рутинным обязанностям строителя-разрушителя. Со скуки, он несколько раз пытался уговорить Никандра взять его с собой наверх, в Ерушалаим, но сириец каждый раз твердо и бесповоротно ему отказывал. По его словам, это было и опасно и неразумно. Действительно, наверху было неспокойно, многие иудеи не смирились с новыми законами Антиоха. Законы эти, если верить Никандру, были не из мягких: иудеям запрещалось делать младенцам обрезание, изучать их священную книгу, отмечать праздники и многое другое. Публий толком не знал, что происходит наверху, а вот филоэллины нижнего города восприняли эти запреты по-разному. В таверне Доситеоса он снова встретил пьяницу Агенора, как ни странно – совершенно трезвого, уныло поглощающего похлебку из миски и запивающего ее слегка подкрашенной вином водой. На этот раз прислужник Первосвященника не чурался инженера, хотя и не был многословным.
– Ты спрашиваешь, что творится наверху, латинянин? – выдавил он сквозь зубы – А ты как думаешь? Что бы ты сделал, если бы разбили твоих глиняных богов, запретили бы веру твоих предков и не разрешили бы говорить на языке, на котором твоя мать пела тебе колыбельную? Наверное, ты бы поискал где-нибудь дубинку побольше и нож поострее, а также тот лоб, который можно разбить той дубинкой и тот живот, который следует порезать тем ножом. Не правда ли? Ты бы именно так и сделал. Вот и сообрази, что творится наверху. Нет, напрасно, думается мне, радовались наши деды терпимости и открытости Александра Великого. Вот так все и начинается, вначале совсем мягонько, а потом – ох как жестко. Но тебе, латинянину, этого не понять…
Если бы он знал, что Публий самнит, а не римлянин, то возможно нашел бы другие слова, хотя инженер не мог припомнить, чтобы его родичи столь же отчаянно сопротивлялись римскому влиянию, сколь иудеи – эллинизму. В чем же здесь разница, если даже филоэллины выражают недовольство? Наверное, что-то особенное должно быть в этих людях наверху. Но додумать ему не дали, так как за их столик плюхнулся неимоверно довольный собой Никандр.
– Ага! Разбавляете! – радостно завопил он – И правильно делаете, только не слишком усердствуйте, а то не почувствуете вкуса вина. Эй, хозяин, нам еще два кувшина такого-же и маленький кувшинчик воды!
Трактирщик Доситеос принес заказанное и. наклонившись к уху Публия, прошептал:
– Нашего Агенора прогнали из канцелярии Первосвященника, и он теперь в отчаянии. Не знаю, что именно он раньше заливал вином, а теперь ему и вина не надо. Ну, Агенору-то, похоже, терять нечего, а ты бы был поосторожнее, господин…
– Эй вы, там, бросьте шептаться! – орал Никандр – Какие могут быть секреты между друзьями. Давайте выпьем за нашего базилевса, можно даже сказать – императора!
С этими словами он встал и возгласил:
– За Антиоха Эпифана!
Публий, не испытывая особого восторга, поднялся со своим кубком, а Агенор остался сидеть.
– А тебе, иудей, что, требуется особое приглашение? – угрожающе прошипел сириец.
Пристально глядя на него, Агенор поднялся.
– Ну, так-то лучше – примирительно проворчал Никандр – Только не забудь разбавить свою воду вином – закончил он со смехом.
– Итак, давайте же выпьем за нашего царя – устрашающе спокойно начал Агенор – Так будем же пить за властителя греков, у которых нет ни пяди земли Эллады. Выпьем за правителя, что начал три войны с Египтом и все три проиграл. За того цара будем пить, что так ненавидит своих подданных и придумал для них столь жестокие законы, что они просто не могли не взяться за оружие. Выпьем же за то, чтобы он жил вечно и у него было время потерять Иудею, так же как его отец потерял все владения в Элладе.
Не успел сириец опомниться, как иудей выпил свой стакан и медленным шагом пошел прочь из таверны. Благодушно настроенный Никандр немедленно рассвирепел и схватился за меч. Сыпя самыми темными ругательствами и поминая всех известных ему богов, разгневанный кавалерист рвался немедленно мчаться вдогонку и зарубить негодяя на глазах у всех в назидание непокорным. Публию едва удалось удержать его, мотивируя это тем, что не следует накалять и без того накаленную обстановку в городе. Наконец, Никандр успокоился и немедленно потребовал сначал еще вина, а потом, с некоторым сомнением, немного воды.
– Надоели мне эти евреи – проворчал он.
– Кто? – удивился Публий.
– Так они сами себя называют – пояснил сириец – А еще они говорят о себе "бней исраэль", уж не знаю, что это обозначает. Да не очень то и хотелось мне в это вникать. Народец, конечно, странный, мне Антипатр много чего интересного о них рассказал. Например, знаешь ли ты чем их жрец зарезал тех двоих в Модиине?
Публий, разумеется, не знал, и Никандр пояснил, чуть не умирая со смеха:
– Ножом для обрезания! Он им сделал обрезание, да только в другом месте. Но каков умелец, этот старик!
Немного помрачнев, он добавил:
– Однако и мы не пальцем деланы. Посмотрим, кто кого!
Публий поначалу не обратил внимания на его слова, приписав их пьяному хвастовству кавалериста, но через несколько недель он убедился, что Никандр грозился не зря. К этому времени стена вокруг Ершалаима была почти полностью разобрана. Публию воистину было чем гордиться: он проявил себя неплохим архитектором, хотя разборка стен наверху не и принесла ему ни славы, ни удовлетворения. Зато стена вокруг цитадели поднялась почти до основания холма и выглядела вполне прилично.
Гарнизон цитадели, изначально не слишком большой, увеличился изрядно. Кроме дополнительных гоплитов прибыла и легкая пехота – пельтасты, и в казармах стало тесно. Однажды большая часть гарнизона выступила в поход и отсутствовали они целых три недели. Куда они отправились, Публию не сообщили, а спросить было не у кого, потому что Никандр и Гордий ушли с войском, а оставшиеся ничего толком не знали. Наконец, войско вернулось и вернулось как-то странно. Большинство воинов выглядели довольными, а Никандр прямо-таки сиял. Похоже было, что они вернулись с победой, причем победой совершенно бескровной, так как повозки не везли ничего, кроме щитов, луков и провизии: ни раненых, ни мертвых тел видно не было. Публий наткнулся в гарнизонной дворе на Антипатра и попытался было его расспросить, но всегда такой приветливый молодой гоплит был сегодня мрачен, похоже, совсем не радовался итогам похода и был неразговорчив.
– Я весь в дерьме, римлянин – только и сказал он – Весь, с ног до головы, в самом дерьмовом дерьме. Надо бы отмыться, да вот не знаю, получится ли.
В детали он вдаваться не стал, оставив инженера в совершенном неведении. Только когда Публий встретил Никандра в заведении Доситеоса, ему удалось узнать подробности похода. Захлебываясь слюной, тот рассказывал, что войско напало на лагерь мятежных иудеев в долине южных гор и полностью вырезало всех.
– Ох и потоптался наш оставшийся слоник в их кровушке – рассказывал сириец – Отомстил за друга по полной. А эти-то – он захихикал – Даже не сопротивлялись. Ты его режешь, а он смотрит на тебя коровьими глазами и даже не пытается оружие поднять. А копье-то или та же секира тут же рядом лежат. Смех, да и только!
Он продолжал смаковать подробности и нетвердый на желудок Публий едва сдерживая позывы, все же спросил:
– Но почему они не сопротивлялись?
– Кроносов день7 – радостно завопил Никандр – Эти бараны не воюют в кроносов день. Мне это Антипатр рассказал. Ну мы, не будь дураками, и подгадали напасть них именно в этот день. Этот их невидимый бог запрещает им работать по этим дням. А воевать, это у них за работу считается, вот умора-то! По мне, к примеру, помахать мечом это забава, вроде как в театр сходить. Ну ничего, мы этих евреев научили, как от работы отлынивать.
– Так вы что, всех вырезали? – спросил инженер, с трудом удерживая спазмы желудка.
– Ну как тебе сказать? – ухмыльнулся сириец – Женщинам, к примеру, мы дали немного пожить. Совсем недолго, знаешь ли. Не пропадать же добру.
– Можно было бы их продать – осторожно предположил Публий.
– Этих-то? – удивился Никандр – Да ты, я вижу, ничего в рабах не смыслишь. Не стали бы они работать, по глазам видно. Да их бы никто и не купил. На что у нас, в Элладе, нянчатся с рабами, а здесь все еще хуже. Мне вот больше по духу ваш, римский подход.
В небогатой семье Коминиев рабов не держали, поэтому на институт рабства Публий смотрел со стороны, отрешенно. В Риме рабов действительно считали разновидностью домашней скотины и относились соответственно. Раба можно было безнаказанно убить, изнасиловать или искалечить. Правда общество эти забавы не поощряло, даже осуждало, но не преследовало. И так было в Риме, с его строгим и всеобъемлющим законодательством. Странствуя по Элладе и государствам диадохов, Публий с удивлением увидел, что к рабам можно относиться иначе. Здесь их считали, скорее, иной разновидностью людей и даже охраняли законом, причем за то-же преступление раб, как правило, наказывался мягче, наверное, чтобы не портить ценное имущество. Встречались даже богатые рабы, социальный статус которых можно было определить лишь по неподшитой одежде. Интересно, подумал Публий, справившись, наконец, с позывами, чем же положение рабов у иудеев так отличается, если даже эллинов это удивляет. Но додумать свою мысль ему опять не дал неугомонный сириец, продолжавший смаковать подробности.
– … Девки у евреев хороши – разливался он соловьем – Подержишься раза этак три-четыре за какую-нибудь из них, а потом дашь слонику по ней потоптаться, и получается славная такая лепешечка… Ой, какие мы нежные!
Он засмеялся он, вероятно заметив, как позеленело лицо собеседника и, нагло глядя в глаза Публию, нарочито медленно продолжил:
– Не тушуйся, Каминий, повоюешь с мое – привыкнешь. Мы уже несколько раз атаковали их в кронос день и, поверь мне, воинам это понравилось. Теперь, говорят они, всегда будем так воевать. А вот мне так стало даже не хватать небольшой такой схватки, ну я и попробовал предложить некоторым из них поднять оружие и умереть как мужчины. Представь себе – не берут. Мне даже надоело, что ли… Вначале режешь евреев как скотину, потом наслаждаешся их девками, потом режешь девок…
Публию стало совсем дурно и очень хотелось заехать сирийцы по наглому носу, но не было сил. А Никандр, похоже, наслаждался своим рассказом:
– Там, наверху, в городе, мы тоже навели порядок. Наш базилевс под страхом смерти запретил им изучать их священные книги, а нас послал проверять. Так что они придумали: ворвешься было к ним в дом с проверкой, а они на полу волчки крутят, игра мол такая. Спрашиваешь, где книги? А нет книг, говорят. Но старого Никандра не проведешь. Нет, говорю, и не надо, и уходим. А уходим-то недалеко и тихонечко так поджигаем дом. Дома-то у них из глины пополам с соломой, так что если маслица подлить, то горят, слабовато, но горят. Тут они и начинают выбегать, и что, ты думаешь, тащат? Не догадываешся? А вот что: детишек в одной руке и книгу в другой. У нас в сотне есть один умелец, так он на спор проткнул копьем всех троих за раз: и книгу, и мальчонку и его папашу. Я даже позавидовал, вот дал же Арес силу мужику. Может надо было чаще жертвы приносить?
Нет, не выйдет из меня воина, подумал Публий, чувствуя как к горлу опять подступает горькая, мерзко пахнущая струя, и поспешил сменить тему.
– А как же старик священник и его сыновья? – спросил он.
Этот вопрос заставил Никандра поморщиться. Вся его веселость сразу куда-то исчезла.
– Их мы не застали. Пленные, пока были живы… – при этих словах он, казалось бы, снова развеселился, но быстро стал снова серьезным – Так вот, пленные показали, что все Хашмонаи ушли в горы… Эй, трактирщик, тащи еще вина.
– Вина больше нет, господин. Вы все выпили – сказал подошедший Доситеос, опуская глаза.
– А вода тоже кончилась? – гневно завопил сириец.
– Кончилась – твердо заявил Доситеос, взглянув ему в глаза.
Неизвестно, что там увидел Никандр, только он медленно поднялся, смерил трактирщика убийственным взглядом, и, плюнув в кувшин, направился к выходу гордой походкой кавалериста. Заплатить он, наверное по забывчивости, не удосужился. Публий недоуменно посмотрел на Доситеоса, и теперь тот отвел взгляд.
– Говорят, теперь старый Маттитяху разрешил сражаться в шабат – пробормотал он, так и не глядя на инженера.
– Шабат? – удивился Публий.
– Кроносов день. У нас он называется – шабат.
– А этот старик, он что, законодатель? Или толкователь воли богов? – удивился Публий.
– Он всего лишь тот, кому люди верят – непонятно объяснил трактирщик.
– И что же теперь будет?
– Будет очень плохо. Будет война.
Больше ему ничего не удалось добиться от неразговорчивого сегодня Доситеоса. В последующие несколько недель в цитадель начали приходить вести о нападениях с гор и вырезанных сирийских гарнизонах в окружающих Модиин деревнях. Нападения постепенно участились и уже находились те, кто видел повстанцев на окружающих Ершалаим горах, а то и в самом городе. Скорее всего, это были лишь слухи, не имеющие ничего общего с действительность, но эллинский бог Пан, надо полагать, довольно потирал свои коротенькие ручки. Никто не мог с уверенностью сказать, были ли нападения делом рук Хашмонеев, но молва все случаи огульно приписывала им.
Публий получил задание – изготовить новый скорпион взамен потерянного в Модиине. Это было, казалось бы, много интереснее, чем ломать стены, но не лежала у него душа к изготовлению орудий убийства. И все же к делу он подошел серьезно: заказал, по совету местных столяров, древесину кедра, сам свил прочную тетиву из воловьих жил и потребовал изготовить металлические детали для натяжного механизма. Поразмыслив, Публий отказался от многострельности и построил классическую, надежную машину. Он сам весьма добросовестно наблюдал за работой гарнизонного кузнеца, изготовляющего зубчатые колеса и вал, требовал стали вместо железа, проверял качество закалки. Он даже рискнул поэкспериментировать и сделал огромный лук не из дерева, а из тонкой стальной полосы отличной закалки. Таких полос пришлось изготовить несколько про запас, так как они, несмотря на свою гибкость, ломались после десятка выстрелов. Но это все же было менее трудоемко, чем тщательное, долгое изготовление композитного лука, требующего длительной просушки. Скорпион получился на славу, его длинная, оперенная стрела летела почти на целую стадию, пробивая деревянный щит. Вот только радости от этого Публий почему-то не испытывал.
А дела в Иудее обстояли все хуже и хуже для селевкидов. Теперь уже весь верхний город – Ерушалаим – был в руках мятежников, а сирийцы редко решались выйти за стену Хакры, несказанно благодарные Публию за их восстановление. Если они и осмеливались покинуть цитадель, то только большим отрядом, возглавляемым слоном. Серый гигант, как и внушительный отряд пельтастов, давно покинули ставший небезопасным лагерь за городом и укрылись в крепости. Теперь уже в ней стало совсем тесно, а крепостной двор совершенно загадил слон, которому теперь негде было пастись. Хотя запасы провизии в цитадели были велики и вода исправно текла с гор по старинному подземному водопроводу, гоплиты, как и пельтасты мечтали вырваться из удушливой, маленькой крепости и просто рвались в бой, вдохновленные бескровными победами в кроносов день. Но теперь иудеи нападали и по шабатам, так что на новую безопасную резню рассчитывать не приходилось. Вначале прошел слух о смерти старика Маттитьяху. Впоследствии он даже подтвердился и сирийские лазутчики обнаружили гробницу старика на окраине Модиина. Комендант Хакры несколько дней обсуждал с Никандром попытку разрушить ее, чтобы развеять любую память о мятежном старике. Но сыновья Маттитьяху не сложили оружия и посылать экспедицию в Модиин сочли опасным. Тем временем, самарийский наместник Аполлоний собрал в Аскалоне сильный отряд и двинулся на восток с целью соединиться с гарнизоном Хакры. Маленький гарнизон ликовал, Никанд уже выстроил бойцов для встречного удара, а слон рыл землю в нетерпении, но тут пришла горестная весть. Как оказалось, сильное иудейское войско встретило отряд Аполлония в ущелье Сорек и ударило с двух сторон. Немногие уцелевшие утверждали, что сам Аполлоний пал в бою, сраженный рукой третьего сына старика. Захлебываясь слюнями, они рассказывали самые невероятные версии о бородатом гиганте, с огромной секирой в каждой руке, противостоять которому невозможно. Но один из спавшихся, ветеран высадки в Деметриаде, поведал Никандру совсем иное:
– Его зовут Иуда, и многие называют его "маккаба", молот. Но вовсе не за его ратные подвиги. Эх, братцы, был бы он страшным великаном, мы бы нашли способ его победить. вроде как Одиссей завалил того циклопа. Вот и латинская машина у вас есть… Нет, тут дела обстоят много хуже, поверьте старому вояке. Рассказал бы я вам, да вот в горле что-то пересохло.
Никандр немедленно долил ему вина, не забыв вежливо капнуть воды.
– Так вот – продолжал ветеран – Этот Иуда вовсе не рвется в бой один против всех, хотя Аполлония он действительно завалил собственноручно, да еще и завладел его мечом. Славный был клинок, я даже пытался украсть его, но не успел. Так что в этом мальчишки не соврали. Но молотом его прозвали не за это…
Тут он сделал драматическую паузу и хитро посмотрел на окружающих. Публий с трудом сдерживался, чтобы не засмеяться, а вот Никандр от нетерпения был готов разорвать старика. Тот, как опытный актер, понял это и не стал затягивать паузу.
– Этот иудей более полководец, чем воин. Как он ловко взял нас в том ущелье! Не знаю, сколько их там было, не считал. Но будь их там даже десяток, они бы нас все равно потрепали бы, да и так мало кто ушел. Этот Иуда расставил своих людей со стороны солнца, да так ловко, что против солнца их и не видно. А вот сами мы были у них как на ладони. Да, к тому же, они наловчились метать дротики из пращи. Не поверите, но они даже медный щит пробивают, если сверху, конечно. А другой стороны ущелья на нас летели камни, да не какие-нибудь, а огромные скалы, наверняка приготовленные заранее. И как только я уцелел? А еще, скажу я вам, все это очень плохо пахнет для Антиохии. Ведь к нему все время стекаются люди. Хорошо хоть у вас тут стены крепкие, может и продержимся до подхода войска Сирона.
