М. П. Астапенко
История Донского края
43. Штурмовали бастионы казаки. Измаил. 1790 г.
Шел четвертый год русско-турецкой войны. Много славных побед одержали россияне, принудив турок перейти к стратегической обороне. Военные успехи России встревожили ведущие европейские державы, и вскоре Англия, Пруссия и Голландия заключили антирусский союз. Пруссия вместе с поляками готовилась напасть на Австрию и Россию. Швеция же от угроз перешла к прямым военным действиям, ввела свой флот в Неву и бомбардировала Петербург. Однако, русские превозмогли все препятствия, и вторая половина 1790 года улучшила международное положение империи. В начале августа был заключен столь необходимый мир со Швецией. Севастопольским флотом стал командовать адмирал Федор Ушаков, который в конце августа разгромил турецкий флот между Аджибеем и Тендрой. Эта великолепная победа очистила море от вражеского флота, отныне русские суда могли беспрепятственно пройти к Дунаю и содействовать пехоте в овладении турецкими крепостями Тульчей, Галацем и Браиловым. Однако, судьба кампании, а, возможно, и всей войны, должна была решиться взятием сильноукрепленного Измаила.
Русские войска под командованием князя Потёмкина осадили Измаил летом 1790 года, но осада шла без особого успеха. Несколько казачьих полков во главе с бригадирами Платовым и Орловым сражались с турками под стенами Измаила. Вражеские всадники часто выезжали из крепости, задирали казаков, но до большого сражения дело не доходило. Донцы регулярно совершали рекогносцировку местности, выискивая слабые места в обороне крепости.
В бездействии и относительных неудачах протекли золотые осенние дни, незаметно подкрался ноябрь, пошли холодные дожди, и противная холодная изморось повисла над окрестностями Измаила. Повсюду стояла непролазная грязь, в рядах армии стали распространяться болезни, солдаты роптали, требуя решительного штурма или отхода на зимние квартиры. И тогда Потёмкин назначил Суворова командующим русской армии под Измаилом. Из Бендер светлейший писал Александру Васильевичу: «Моя надежда на Вашу храбрость. Поспеши, мой милостивый друг! Рибас будет Вам во всем на пользу… Будешь доволен и Кутузовым. Сторону города к Дунаю я почитаю слабейшей… Сын принца де Линя – инженер, употребите его по способности. Боже, подай Вам свою помощь…». Суворов кратко отвечал князю: «Получа повеление Вашей светлости, отправился я к стороне Измаила. Боже, даруй нам свою помощь! Пребуду с глубочайшим почтением, Вашей светлости нижайший слуга – граф Александр Суворов-Рымникский»[224].
К этому времени осаждавшие Измаил корпуса русской армии стали постепенно отходить на зимние квартиры. Дальше всех от крепости отдалился корпус генерал – поручика Павла Потёмкина. Остальные полки и дивизии, в том числе и казаки Платова и Орлова, до установления зимних квартир, расположились длинной дугой на расстоянии пяти верст от Измаила. Только контр-адмирал де Рибас стоял с флотилией в стылых водах Дуная и почти ежедневно схватывался с турками, не давая им покоя.
Тридцатого ноября в сопровождении сорока донских казаков Суворов выехал из Галаца к Измаилу. Время было чрезвычайно дорого, поэтому бросив свой маленький отряд, Александр Васильевич под охраной лишь одного казака прибыл к Измаилу. Армия с восторгом встретила своего любимца. Казачий полковник Андриан Денисов записал в своем дневнике: «Наконец… прибыл к нам граф Суворов-Рымникский, с прибытием которого начались приготовления – конечно, взять город»[225].
Вернув отходившие на зимние квартиры корпуса армии, Суворов в сопровождении нескольких генералов и офицеров осмотрел крепостные сооружения Измаила. Его невысокая подвижная фигурка мелькала в эти дни под стенами и бастионами Измаила на виду у противника, который многократно обстреливал свиту главнокомандующего.
Осмотр убедил Суворова в том, что некогда сравнительно слабая крепость, к этому времени Измаил был сильно укреплен с помощью французских инженеров. Главный оборонительный вал тянулся на шесть с половиной верст, имея семь бастионов. Высота главного вала достигала десяти метров. Город непреодолимыми уступами возвышался над окружающей местностью. Прочные каменные дома, гостиницы и мечети значительно усиливали обороноспособность крепости. В Измаиле, по данным разведки, укрепился тридцатипятитысячный гарнизон, опытный, хорошо вооруженный и снабженный достаточным количеством боеприпасов и продовольствия.
Суворов, осмотрев крепость и проанализировав обстановку, пришел к выводу, что «только раз в жизни можно решиться на такой штурм», и что этот момент для него наступил. Началась активная подготовка с целью непременно взять эту дунайскую твердыню турок. Солдаты заготовили две тысячи больших связок хвороста для забрасывания глубоких рвов, приготовили сорок высоких штурмовых лестниц. Суворов находился в гуще предосадной суеты. Он останавливался то у офицерской палатки, то у солдатского костра, в живой беседе вспоминал былые победы россиян, не скрывая трудностей предстоящего штурма.
– Видите эту крепость? – говорил Суворов, живо оборачиваясь к стенам Измаила. – Стены ее высоки, рвы глубоки, гарнизон силен, а все-таки, чудо-богатыри, нам надобно взять оную, ведь мы же русские, помилуй Бог!
– С тобой возьмем! – уверенно гудели солдаты-усачи.
В короткий срок недалеко от крепости солдаты соорудили вал, подобный измаильскому, и по ночам учились преодолевать его. Учения шли от зари до зари.
Понимая, что казакам во время штурма будут мешать длинные пики, Суворов велел снабдить донцов короткими дротиками, «яко наисильнейшим их оружием».
Седьмого декабря Суворов написал обращение к измаильскому гарнизону. В нем говорилось: «Приступая к осаде и штурму Измаила российскими войсками, в знатном числе состоящими, но соблюдая долг человечества, дабы отвратить кровопролитие и жестокость, при том бываемую, даю знать через сие вашему превосходительству и почтенным слугам, и требую отдачи города без сопротивления. Тут будут показаны всевозможные способы к выгодам вашим и всех жителей, о чем и ожидаю от сего через 24 часа решительного от вас уведомления к восприятию мною действий. В противном же случае поздно будет пособить человечеству, когда не могут быть пощажены не только никто, но самые женщины и невинные младенцы от раздраженного воинства, и за то никто, как вы и все чиновники перед Богом ответ дать должны. Декабря 7 дня 1790 года»[226].
В конце этого послания, написанного на греческом и молдавском языках, Суворов добавил от себя лично: «Сераскиру, старшинам и всему обществу. Я с войском сюда прибыл. 24 часа на размышление – воля. Первый мой выстрел уже неволя, штурм – смерть. Что оставляю вам на рассмотрение. Александр Суворов»[227].
Турки размышляли недолго. Гордый и самоуверенный паша, считавший свою крепость абсолютно неприступной, ответил: «Скорее небо упадет на землю, а Дунай потечет вспять, чем сдастся Измаил».
Девятого декабря Суворов собрал у себя военный совет, на котором присутствовало тринадцать человек. В простой палатке главнокомандующего, установленной на невысоком Турбаевском кургане, находившемся между крепостью и озером Котлобуг, чинно и спокойно сидели генерал-поручики Потемкин (однофамилец светлейшего князя) и Самойлов, генерал-майоры Голенищев-Кутузов, Мекноб, Тищев, Безбородко, Ласси, Рибас, Арсеньев, Львов, бригадиры Вестфален, Орлов и Платов. Отсюда, из штаба Суворова, открывалась широкая панорама крепости и Дуная, бугрившегося холодными волнами. Было видно, как в специально оборудованном лагере шли учения солдат и казаков.
Суворов порывисто встал, и его звонкий голос разнесся по палатке:
– Господа! По силе четырнадцатой главы воинского устава я созвал вас. Политические обстоятельства я постигаю как полевой офицер. Пруссаки вооружились против нас. Англия всех мутит, Франция помогает оттоманам. Мы с турками одни – лицом к лицу. России нужен мир. Измаил наш – мир и слава! Нет – вечный срам!.. Осада или штурм – что и отдаю на ваше рассуждение.
На мгновение наступила томительная тишина. Слишком серьезной была проблема, чтобы ее можно было решить без глубокого размышления. Наконец, после воцарившейся тишины и молчания заговорил самый младший по чину среди собравшихся. Им был бригадир Матвей Платов. Зная, что Суворов не любит многословия, он коротко сказал:
– Штурмовать!
И это решительное «штурмовать!», прозвучавшее в напряженной тишине палатки, взломало эту напряженность. Генералы и бригадиры задвигались, заволновались, и все, как один, повторили вслед за Платовым:
– Штурмовать!
Суворов устало улыбнулся, довольный единодушной поддержкой членов военного совета и благодарный Платову за решительную поддержку его, Суворова, намерения штурмом овладеть Измаилом. Тут же было выработано постановление военного совета, гласившее: «Приближаясь к Измаилу, по диспозиции приступить к штурму неотлагательно, дабы не дать время неприятелю еще более укрепиться, а посему нет надобности относиться к его светлости главнокомандующему. Сераскиру же в его требовании отказать. Обращение осады в блокаду исполнено не должно. Отступление предосудительно ее императорского величества войскам». Первым его подписали донские бригадиры Орлов и Платов[228]. Штурм крепости был назначен на одиннадцатое декабря.
По диспозиции Суворова для штурма назначалось шесть колонн. Де Рибас с восемью тысячами человек базировался на речной стороне, откуда должен был наноситься главный удар. Правое крыло составляли войска Павла Потёмкина, левое – генерала Самойлова. Две с половиной тысячи бригадира Вестфалена образовали конную поддержку. Со стороны Дуная атаку армии должен был поддержать русский флот. Донские казаки по диспозиции сосредоточились в четвертой и пятой колоннах, которыми командовали Платов и Орлов. Во главе отдельных казачьих полков стояли талантливые и умелые полковники Денисов, Исаев, Иловайский, Кутейников и другие командиры. Казаки были вооружены легкими укороченными пиками, удобными при рукопашной схватке. Для подноски штурмовых лестниц и фашин Платов назначил специальную команду. Солдатам и казакам зачитали приказ Суворова:
– Храбрые воины! Приведите себе в сей день на память все наши победы и докажите, что ничего не может противиться силе оружия российского. Нам предлежит не сражение, которое б воле нашей состояло отложить, но непременное взятие места знаменитого, которое решит судьбу кампании и которое почитают гордые турки неприступным. Два раза осаждала Измаил русская армия и два раза отступала. Нам остается в третий раз или победить или умереть со славою.
Ночь прошла в тревожном ожидании. Суворов, «чтоб не удручать медлениями», запретил поднимать солдат раньше времени. Начальники колонн и полков, получив боевые задачи, терпеливо ждали сигналов ракетами.
В расположении казачьих полков в ночь перед штурмом царило спокойствие. Привыкшие к каждодневным опасностям, казаки тихо молились, а потом, сидя у костров, пели мелодичные песни родного Дона, вспоминая все милое сердцу, что осталось там…
Еще окрестности Измаила не объялись рассветом, а в небо взвилась ракета, потом другая, третья. Колонны русских одновременно бросились на штурм.
Вырвавшись из тумана, окутавшего окрестности Измаила, солдаты подбежали ко рву, быстро забросали его фашинами и, приставив лестницы к крутым стенам крепости, резво стали карабкаться вверх.
Первым на вал взошли солдаты Ласси, потом батальоны генерал-майора Львова. Яростно сражаясь, они отворили Бендерские и Хотинские ворота, через которые в крепость ринулась русская кавалерия.
Колонна Кутузова встретила ожесточенное сопротивление турок, солдаты приостановились, возникла угрожающая заминка, уловив которую Суворов через нарочного офицера передал Кутузову, что он, генерал-майор Голенищев-Кутузов, назначается комендантом Измаила. Воодушевив солдат, Михаил Илларионович ринулся вперед, его молодцы смяли янычар, захватив Килийские ворота.
Солдаты генерал-майора Мекноба, подойдя к валу, быстро приставили лестницы, но они оказались короткими. Под страшным огнем турок бойцы быстро связывали лестницы по две и, приставив их к валу, взобрались наверх, где их яростным «Алла!» встретили янычары во главе с самим сераскиром. В завязавшейся схватке пал генерал Мекноб, полегли многие офицеры, но солдаты сломили басурман и стремительно двинулись в глубину крепости.
В этом время де Рибас в полном порядке переправился через Дунай, быстро высадился у стен Измаила и захватил вал.
Колонна бригадира Платова стремительно продвигалась вперед, сокрушая турок; неожиданно сбоку ударили янычары, смяв передних донцов. На мгновение паника овладела казаками. Но Платов подбодрил подчиненных и первым, по пояс в воде, перешел ров крепости, забросанный предварительно фашинами.
– За мной, молодцы! – зычно прокричал Платов, споро взбираясь на вал. Турки, размахивая ятаганами, грозно стояли на стенах, поджидая казаков. Пример Платова увлек донцов, и они вслед за командиром, преодолевая сопротивление османлисов, ворвались в крепость.
Энергично действовали и казаки колонны бригадира Орлова. «Наша колонна, – писал, вспоминая те жуткие часы, полковник Андриан Денисов, – скорым шагом подбежала ко рву, не доходя которого была встречена картечными выстрелами. Колонна наша несколько поколебалась, но скоро оправилась, достигла рва, и близ Бендерских ворот многие казаки, я, войсковой старшина Иван Греков по лестнице полезли на батарею, скоро взошли на оную, но никак не могли прорваться через туры, из которых устроены были амбразуры. Большая часть из нас были побиты, и хотя почти все полковые начальники к нам подоспели, но не могли взять батарей, и были почти сброшены с оной, избитые и раненые. Я был оглушен из рук брошенным ядром, …два раза ткнули меня дротиком …и банником получил несколько ударов в голову»[229]. Наступил критический момент, но тут подоспели егеря и гусары, изрубившие янычар, и колонная Орлова «далее простирала свои успехи», соединившись в крепости с казаками Платова.
Сражение вступило в решающий этап, бой шел внутри крепости. Орудийный грохот и ружейный треск буквально глушил наступающих россиян, цитадель казалась настоящим вулканом, изрыгающим пламя и смерть. На солдат и казаков остервенело бросались вооруженные женщины, подростки, старики. Муллы в белоснежных чалмах страшными криками разжигали фанатичную ярость мусульман. В предрассветной мгле раздавались крики «ура!» и «иль-Аллах!» Они то смешивались, то затухали, возрождаясь с новой силой и яростью. Зловеще сверкали сабли и ножи, выстрелов почти не было слышно, шла яростная схватка на полное уничтожение.
Казаки во главе с полковыми командирами пробивались по узким улицам Измаила. Вокруг громоздились кучи трупов, слышались стоны и вопли раненых. Казалось, битве не будет конца…
Стало светать. Уже около двух часов прошло с начала штурма, а накал боя не ослабевал. Турки дрались за каждый дом, каждую улицу, стреляя из окон, подворотен, с крыш. К часу дня русские достигли центра города. Комендант крепости Айдос-Мехмед заперся с янычарами в каменной гостинице, однако славные фанагорийцы, подтянув пушки, быстро взяли этот последний оплот храброго коменданта, покончив с ним самим.
Отчаянный татарский хан Каплан-Гирей с четырьмя тысячами воинов, под громкие звуки труб и грохот боевых барабанов, с развернутыми знаменами и бунчуками предпринял попытку вырваться из крепости, однако был разбит и пал вместе с отрядом и четырьмя своими сыновьями.
К четырем часам дня вся крепость оказалась в руках россиян, хотя окончательно все очаги вражеского сопротивления были подавлены только спустя сутки. Русская кавалерия с казаками Платова и Орлова довершили дело.
Невозможное свершилось… Измаил пал!
Характеризуя мужество и самоотверженность россиян при штурме историк А. Петрушевский писал: «Храбрость русских войск под Измаилом дошла как бы до совершенного отрицания чувства самосохранения. Офицеры, главные начальники были впереди, бились как рядовые, перебиты и переранены в огромном числе, а убитые до того изувечены страшными ранами, что многих нельзя было распознать. Солдаты рвались за офицерами, как на каком-то состязании; десять часов неперемежавшейся опасности, нравственного возбуждения и физических напряжений не умалили их энергии, не уменьшили сил. Многие из участников штурма потом говорили, что глядя при дневном свете и в спокойном состоянии духа на те места, по которым они взбирались и спускались в ночную тьму, они содрогались, не хотели верить своим глазам и едва ли рискнули бы на повторение того же самого днем»[230].
Двадцать шесть тысяч турок полегло в сражении, девять тысяч попало в плен. Русским досталось более двухсот орудий, триста шестьдесят четыре знамени, семь бунчуков и около десяти тысяч лошадей. Солдаты и казаки пригоршнями и шапками черпали золото и серебро, прочему же добру счета не было. Суворову предложили в качестве боевого трофея прекрасного арабского скакуна в великолепном убранстве. Но великий полководец отказался, сказав: «Донской конь привез меня сюда, на нем же я и уеду»[231].
Русские потеряли во время штурма около десяти тысяч человек, из шестисот пятидесяти офицеров четыреста были ранены или убиты. Смертью героев пали генералы Мекноб и Рибопьер. К вечеру в сохранившемся православном храме русские священники отслужили молебен, начали отпевать погибших. После этого убитые воины были перенесены в поле и с честью преданы земле.
Трупы турок бросали прямо в Дунай, и они, покачиваясь на холодных декабрьских волнах, уплывали куда-то в сторону родных провинций…
В рапорте светлейшему князю Потёмкину Суворов отметил «храбрость и неустрашимость» казачьих командиров Ивана Краснова, Ивана Грекова, Ивана Иловайского, Андриана Денисова. Все они в дальнейшем оправдали высокую оценку их боевых качеств, данную Суворовым, став генералами и прославив себя и Россию в многочисленных боях с врагами Отечества. Суворов особо отметил храбрость и умелые действия бригадира Платова, подчеркнув, что «повсюду был он, Платов, присудствен и подавал пример храбрости». Орден Святого Георгия 3 степени и чин генерал-майора венчали подвиги Платова в штурме Измаила. Многие донские офицеры были также награждены орденами Святого Георгия разных степеней, другими боевыми наградами и чинами. Наиболее отличившиеся казаки стали обладателями специальных золотых медалей с надписью «За отличную храбрость при взятии города и крепости Измаила. 11 декабря 1790 года».
В России широко отпраздновали эту знаменательную победу. Многие русские поэты посвятили взятию Измаила стихи, а лучший из них, Гаврила Романович Державин, писал:
Везувий пламя изрыгает,
Столп огненный во тьме стоит,
Багрово зарево зияет,
Дым черный клубом вверх летит;
Краснеет Понт, ревет гром ярый,
Ударам вслед звучат удары;
Дрожит земля, дождь искр течет;
Клокочут реки рдяной лавы, —
О росс! Таков твой образ славы,
Что зрел под Измаилом свет![232]
А донские казаки распевали только что родившуюся песню на взятие Измаила:
Ночи темны, тучи грозны
По поднебесью плывут, —
Наши стройные казаки
Под Измаил-город идут,
…Под пушечки подбежать».
Под пушечки подбежали,
Закричали враз «ура!»
«Ура, ура!» Город взяли
Потрясли мы стены, вал[233].
…Вскоре после падения Измаила и разгрома своих войск в сражении при Бабадаге и Мачине (июнь 1791 года) Турция вынуждена была запросить мира. Враждующие стороны подписали мирный договор в Яссах 29 декабря 1791 года. По его условиям русские получали земли Херсона, Таврии и Екатеринослава, а также окончательно закреплялись на Кубани. Турки соглашались на присоединение к Российской империи Крыма.
За выдающийся вклад в общую победу Войско Донское было награждено белым знаменем с изображением двуглавого орла и всадника. Надпись золотыми буквами гласила: «Повелением дано сие знамя Ея Императорского Величества верным подданным, Войску Донскому, за оказанную им службу, оконченных Шведской и Турецкой кампаний, храбрые и усердные поступки, на вечную в потомственные роды Войска Донского славу».
44. Первый казачий граф
Если первым бригадиром русской армии из среды донских казаков являлся Иван Краснощеков, а генералом – Данила Ефремов, то первым казачьим графом Российской империи стал Федор Петрович ДЕНИСОВ.
Он родился в станице Пятиизбянской Земли Войска Донского в 1738 году[234]. Начав службу в 1756 году, он через год за доблесть и отвагу уже имел чин есаула. В период русско-турецкой войны 1768–1774 годов Федор Петрович, командуя полком, отличился в сражениях с турками и татарами при Кагуле, взятии Измаила, Килии, Аккермана, Тульчи и в ряде других боев. В ноябре 1774 года он стал бригадиром русской армии. После окончания войны он остался с полком в Крыму, где усмирил татарский бунт 1779 года. Четыре года спустя в звании походного атамана он возглавил пять донских казачьих полков во время похода на Кубань. Орден Святого Георгия 4 степени венчал его подвиги этого периода.
С началом в 1787 году очередной войны с Турцией Федор Петрович поспешил на театр боевых действий. В декабре 1788 года он отличился во взятии сильноукрепленной турецкой крепости Очаков и был отправлен в Петербург с захваченными в результате штурма вражескими воинскими регалиями.
С 1789 года с казачьими полками Денисов был отправлен в русскую армию, которой надлежало действовать против шведов. В апреле 1790 года, командуя шестью казачьими полками, он нанес поражение семитысячному шведскому корпусу, отбив обоз с провиантом.
Особо отличился Федор Петрович в войне против поляков в 1794 году, захватив в плен польских генералов Костюшко, Каменского, Сираковского, Княжевича, более 200 офицеров и около 3000 солдат неприятеля[235].
В мае 1795 года Денисова произвели в генерал-майоры регулярной армии. Получив в январе 1798 года чин генерал-лейтенанта, он был назначен командиром Лейб-гвардии казачьего полка. В апреле того же года Федор Петрович стал генералом от кавалерии, то есть полным генералом, оставшись командиром лейб-гвардейцев. В марте 1799 года указом императора Павла I Денисова назначили инспектором Кавказской дивизии и астраханским военным губернатором.
В графы Российской империи Федор Петрович Денисов был произведен императорским указом от 4 апреля 1799 года[236]. Через несколько месяцев, в январе 1801-го, его уволили со службы «по старости лет».
За свою долгую и бурную военную деятельность Федор Петрович был многократно ранен. Его грудь венчали ордена Святого Георгия 4, 3 и 2 степеней, Святого Владимира 2 степени, Святого Иоанна Иерусалимского, прусский орден Красного Орла, польский орден Белого Орла. Он получил бриллиантовое перо на головной убор, был награжден двумя саблями с алмазами, имел несколько деревень с 1200 крепостных крестьян.
Удалившись от ратных дел, Федор Петрович скончался 1 марта 1803 года и был похоронен в станице Пятиизбянской, там же, где и появился на свет.
В ознаменование заслуг этого великого донского воина в 1904 году его имя было присвоено 11-му Донскому казачьему полку.
