bannerbannerbanner
Жребий брошен

Людмила Шаховская
Жребий брошен

Полная версия

Глава XV
Чудесное исцеление умирающего

Галлия восстала повсеместно; война в ней разгорелась нешуточная – к полному удовольствию Цезаря. Луктерий осадил город Нарбонну; Цезарь, лично командуя армией, разбил мятежников под стенами этого города и пошел на арвернов. Верцингеторикс, заключив союз с битуригами, возвратился в Оверн, но римляне уклонились от битвы, стараясь лишь опустошать местность и утомлять врагов переходами. Много было кровопролития в эту последнюю войну, длившуюся целых три года! Эдуи, по наущению Литавика, поднялись почти все против Дивитиака и перерезали римлян, случайно оказавшихся в этот момент в их стане, но Дивитиак усмирил их и даже выпросил для них прощение Цезаря.

Литавик, бежавший из этого стана, возмутил других эдуев, стоявших у города Кабиллона. В этом городе, а потом в Новиодуне и других местах также была устроена резня римлян. Много было казней, пожаров, грабежей и всяких ужасов, свойственных войне с дикарями.

Эта война решила участь героев нашего рассказа. Сотник Люций Фабий, лишившись после разрыва с Адэллой источника денежных пособий, отказался от субсидий со стороны Церинта, ставшего приближенным Цезаря с причислением к роду Юлиев за ссуду денег в трудную минуту. Фабий был слишком горд, чтобы жить на иждивении своего бывшего слуги, Цезаря, Валерия, кого бы то ни было, и притом слишком непрактичен, чтобы суметь самому нажить что-нибудь; кроме того, его постоянно терзала мысль, что всем известно о его былом тайном нахлебничестве у маркитантки.

Злоупотребляя правами войскового сотника, он немилосердно грабил мятежников, но всю добычу немедленно пропивал и проигрывал в тавернах, снова завертевшись в водовороте кутежей теперь уже более грязного сорта, чем прежде.

– Нынче в золоте, а завтра – в лохмотьях – можно было сказать о нем. Объедаясь в один день лебедями со столетним вином, Фабий потом недели и месяцы мог перебиваться скудными солдатскими порционами каши, сухарей и похлебки. Нередко Церинт находил его где-нибудь за окопами лагеря в горной или лесной трущобе, голодного, озябшего, и звал к себе ужинать и обогреться, но Фабий всякий раз гордо с бранью гнал его прочь.

Если бы несчастный имел право проиграть и пропить своего боевого коня и амуницию, он не задумался бы над этим, но собственные серебряные доспехи и рысака он уже давно прожил, облачившись в казенную кожаную броню и железо, получив тощую клячу с дрянной сбруей.

Цезарь не любил его больше и не обращал внимания даже на его храбрость. Фабий был любим только Дивитиаком и другими ловкачами в те дни, когда бывал при деньгах после грабежей; они его дочиста обыгрывали, а затем презрительно отворачивались от него до новой добычи. Даже верный Церинт наконец отвернулся от него, потому что Угрюмый Филин, как его прозвали, постоянно грозил уголовным судом Амарилле, надоедая этим доносом и Цезарю, заваленному хлопотами гораздо более важными, чем римская матрона, виновная только в романтическом грехе, совершенном так давно, что об этом даже успели забыть все, кроме Фабия, ненавидевшего женщин после гибели Маб и Адэллы.

Однажды вечером в Самаробриве в доме Церинта вся семья его мирно сидела за работой вокруг очага по случаю зимнего времени. Старая Гунд-ру сказывала нараспев сказку, к которой всех внимательнее прислушивался ее двухлетний внук, тянувшийся к бабушке с колен Беланды. Амарилла вышивала кайму у новой юбки. Церинт и Друз толковали о военных делах вполголоса, сидя поодаль от женщин. Несколько служанок пряли и шили около Гунд-ру под ее надзором. Все были спокойны и довольны.

В хижину вошел давно ожидаемый гость, Эпазнакт, arvernusamicissimus, как его прозвали. Никогда не заботившийся о своем наряде, храбрец на этот раз был положительно в самом ужасном виде, вернувшись из дальнего путешествия. Мокрая метель облепила его с головы до ног снегом пополам с жидкой грязью; в волосах запутались древесные сучья и листья.

– Наконец-то ты вернулся! – вскричал Церинт. – Иди скорее греться!

Кое-как отряхнувшись от снега, дикарь сел к огню, потирая замерзшие руки. Он весь дрожал, зубы его стучали от холода. Ему принесли вина, боясь надоедать расспросами, пока он не отдохнул.

– Ох! Да… вернулся! – произнес наконец Эпазнакт со стоном.

– Издалека? – спросил Церинт.

– Из-под Герговии.

– Герговии! – вскрикнули все, поняв причину утомления богатыря.

– Я несколько ночей не спал… несколько дней почти ничего не ел и не слезал с коня, меняя их дорогой усталых на новых.

– К чему такая поспешность?

– Если я сейчас умру, то скажите Цезарю, чтобы шел скорей в Аварикум… битуриги без защиты… город легко взять… Ах!.. Ой!..

– Умрешь? – вскричала Амарилла, бледнея. – Что с тобой?

– Я не каменный… я ранен… некогда было возиться с перевязкой… мятежники везде режут римлян и их друзей… Скажите Цезарю… ах!.. Умираю! – И он упал в обморок.

Женщины засуетились, готовя бинты и лекарства, – все, кроме Амариллы, которая опустилась на колени, поддерживая голову упавшего силача; она нежно и скорбно глядела на его лицо, прислушиваясь к редкому, тяжелому дыханию. Друз побежал к Цезарю с донесением о случившемся, а Ген-риг – за лекарем. Один Церинт остался без дела в полном недоумении, как помочь другу. Он переминался с ноги на ногу на одном месте, вздыхал и бормотал что-то сквозь зубы, не догадавшись даже перенести друга на постель.

Через несколько минут Эпазнакт очнулся, лежа на полу хижины.

– Амарти! – слабым голосом позвал он. – Ты со мной.

– Я… успокойся, милый, – сказала Амарилла, наклонившись к лицу его.

– Я наконец мил тебе, Амарти! Ужасная рана на груди моей… назови меня женихом хоть перед моей смертью!

– И без этого я назвала бы тебя… и Гунд-ру, и Беланда одобрили это… ты друг Церинта…

– Мы с ним римские сольдурии без клятвы, товарищи, поменявшиеся оружием.

– Да, мы с ним друзья, – подтвердил Церинт.

– А я все-таки добьюсь суда над Амариллой! – раздался голос у двери. Все увидели Фабия. Пьяный сотник, узнав о тяжелом состоянии внезапно вернувшегося из разведки Эпазнакта, забрел в дом Церинта прямо из таверны, где играл с Дивитиаком. Он нетвердыми шагами, шатаясь, дошел до середины комнаты и, удерживаясь за печку, повторил:

– Добьюсь суда! Быть тебе под секирой!

– Сотник, будь моим гостем, но оставь друзей моих в покое! – сказал Церинт.

– Ты что за птица? Ты – сын рыбака… Ты – Разиня… а я… я – Фабий… я – потомок Фабия Максима, Фабия Пиктора, потомок трехсот Фабиев.

– Тем более тебе стыдно являться в мой дом в нетрезвом виде и оскорблять мою сестру.

– Она тебе не сестра… она – патрицианка… изменница… жена моего друга… она… она как преступница должна быть осуждена!

– Но как невеста нашего друга Эпазнакта она прощена! – возразил новый посетитель, оттолкнувши Фабия от печки.

– Император… Цезарь! – воскликнул Фабий. – Будь же справедлив!

– Все в моем войске считают меня справедливым, кроме тебя, Люций Фабий, – сказал император, насмешливо улыбаясь, – только ты один почему-то считаешь несправедливостью, что я не преследую эту женщину, не сделавшую мне ничего дурного.

– Мой друг Аврелий…

– Да он давно женат на другой и спокойно живет, позабыв о своей первой неудачной женитьбе… Он сам виноват перед Рубеллией Амариллой в том, что женился перед самым походом и бросил ее без защиты и совета, увезши из родительского дома. Не тебе судить чужие грехи, Люций Фабий! Вспомни твои собственные, муж маркитантки!

– О Цезарь! Спеши к Аварикуму! – проговорил Эпазнакт.

– Никуда я не поспешу, пока не узнаю, что опасность для моего друга миновала, – сказал Цезарь, сев на стул подле больного.

– Я умираю… так, по крайней мере, мне теперь кажется, – продолжал Эпазнакт, – ты назвал Амарти моей невестой… ты простил Амарти…

– Я мог бы назвать ее и твоей женой, мой друг, если бы это могло облегчить твои страдания.

– Моей женой?!

– Как император войска, я и верховный жрец его… я имею право заключать и расторгать браки друзей и слуг моих.

– О Цезарь! Ты можешь дать мне счастье… но Амарти… она еще не отомщена.

– Я отомщена, Эпазнакт, – сказала Амарилла, – для меня довольно и того, что ты спас меня от врагов моих.

– Не время теперь для меня заниматься делами любви, – сказал Цезарь, – но две клепсы[75] я могу посвятить счастью друга… Давайте бумаги для написания брачного свидетельства! Жертвы мы принесем после, на досуге.

Бумага была принесена.

– Но Амарти еще не согласилась осчастливить меня перед смертью, – сказал Эпазнакт, вопросительно глядя на свою невесту.

– Разве без слов, мой милый, ты не понял, что я согласна?! – возразила она, прильнув к нему.

– Теперь затруднение в том, может ли подписаться жених, – сказал Цезарь.

– Чтобы назвать Амарти моей супругой, я подписал бы мое имя, если бы проклятые кадурки даже отрубили мне руки! – вскричал Эпазнакт, поднявшись с пола, и уселся на стул подле Цезаря.

– О, любовь, ты поднимаешь с одра смерти! – воскликнул Цезарь, поняв, что дикарь схитрил, уверив всех в опасности для своей жизни, воспользовавшись своим обмороком; Цезарь весело улыбался. – Но для скрепления бумаги нужны три свидетеля. Я хочу, чтобы эти три свидетеля счастья моего друга были все из знатных особ. Первым буду я, вторым – Цингерикс, вергобрет седунов, а третьим… – он обвел комнату пристальным и мрачным взором, – третьим будет сотник Фабий, потомок трехсот Фабиев.

Сотник, как безумный, бросился к двери, чтобы убежать вон из дома, но возвратившийся Друз не выпустил его.

 

– Цезарь! – вскричал Фабий. – Ни за что!.. Поставить мое имя рядом… с именем моего… оруженосца… даже ниже… ниже этого… Разини!

– Ты поставишь свое имя ниже имени Юлия Церинта, или я предам тебя суду за то, что ты обругал разиней вергобрета седунов при свидетелях. Подпишись, Фабий, или иди под арест!

– Я уступаю мое место Фабию, божественный Юлий, если ему важно, что его имя будет написано строчкой выше, – заявил Церинт.

– А я вовсе не желаю, чтобы имя этого человека попало в мой брачный лист, – сказал Эпазнакт, – я опасаюсь, что оно накличет нам беду, император. Взгляни, больше десятка новых свидетелей пришли в дом по следам твоим.

– Фабий!.. Фабий!.. Что ты с собой сделал! – грустно воскликнул Цезарь, обращаясь к сотнику. – Было время, когда все тебя любили, считали за честь твое знакомство, а теперь… Увы!.. Теперь хорошие люди даже чуждаются тебя, как вестника несчастья… Удались же, ужасный человек, из обители счастливых!

– Кто не мил Цезарю, не мил и всем, – дерзко ответил Фабий, уходя вон.

– Кто не умеет любить, кто враг любви, тот другом Цезаря не будет, – сказал император вслед уходящему.

Глава XVI
Участь Луктерия-кадурка

Очень весело и шумно пропировал Цезарь всю ночь на свадьбе Эпазнакта и Амариллы, а утром, едва отдохнув, уехал из Самаробривы к своим легионам, чтобы собрать их и двинуть к Аварикуму; увез он и новобрачного, подшучивая, что Венера сотворила чудо, мгновенно заживив его раны после согласия милой.

Эпазнакт действительно упал в обморок от усталости с раной в груди, но все это вовсе не было смертельно, как он уверял, чтобы вынудить согласие Амариллы. Самый краткий отдых был достаточен для восстановления сил этого богатыря, и он радостно поскакал за императором полон надежд вскоре окончательно отомстить врагам за бедствия своей жены.

Всеми ненавидимый Фабий тоже уехал. При штурме Аварикума сотник первым влез на стену, но был сброшен галлами и расшибся насмерть[76].

Узнав о его гибели, Церинт грустно воскликнул:

– Напророчил ему это Аврелий… сломаешь ты себе шею, говорил он… вот он и сломал шею!

Но Церинт не жалел Фабия – слишком уж постоянно ему приходилось огорчаться дерзкими выходками бывшего хозяина.

Так погиб этот римлянин, которому вначале жизнь улыбалась, как весенний день. Добрый, веселый, богатый, красивый, он выпорхнул из родительского гнезда под Фезулы Веселым Воробьем, а умер под стенами Аварикума через десять или двенадцать лет Угрюмым Филином, никем не любимым, не оплаканным.

Верцингеторикс и его главные помощники – Луктерий, Амбриорикс и Литавик – напрягали все силы для изгнания римлян из Галлии, но все оставалось тщетным; они лишь дали завоевателям повод разорить страну, ограбить и вместо легкой дани наложить на нее тяжелое иго. За резню римлян Цезарь ужасно мстил галлам беспощадным опустошением края и казнями, наложившими на его имя, пусть и невольно, несмываемые пятна жестокости, – например, он велел отрубить руки всем мятежникам города Укселодунума в области кадурков после взятия его штурмом.

Упавшие духом арверны выдали Верцингеторикса Цезарю. Луктерий наконец достиг осуществления своей давней мечты: он наследовал власть над восставшими после ареста своего друга, но как и когда досталось ему желанное? Герговия и Алезия, главные города арвернов, покорились римлянам. Аварикум, столица битуригов, и родной Луктерию Укселодунум, столица кадурков, были взяты штурмом и разорены дотла. Войско мятежников, разбитое, израненное, больное, упавшее духом, уже не было стройной армией из двухсот тысяч человек, а пряталось по лесам в виде мелких разбойничьих шаек.

Луктерий пробовал соединить опять эти толпы, переезжал с места на место, ораторствовал, свирепствовал во время жертвоприношений, но ни в чем не имел никакого успеха. Злодей сделался правителем без территории и без власти, которому отовсюду грозили беды не только со стороны римлян, но и от галлов, принявших сторону Амбриорикса, Коммия и других вождей. Но мятежнику еще не хотелось сознаться, что все для него кончено. Еще некоторое время Луктерий важничал среди своих последних приверженцев и рисовал им картины своего будущего могущества. Время шло. Последние приверженцы один за другим покинули несчастного вождя, перешедши одни к Амбриориксу, а другие – к римлянам, полагаясь на милосердие Цезаря. Луктерий остался совершенно один. Он задумал бежать к германцам – в эту обетованную землю всех галлов, которым некуда было приткнуться на родине. Направляясь к Рейну по Ардуэнскому лесу ранней весной, он спешился, чтобы дать отдых коню, но внезапно обнаружил, что стоит на поляне у могилы Бренна.

Был вечер. Молодая луна светила сквозь обнаженные ветки дубов. Луктерий оказался в этом месте случайно, сбившись с дороги. Ему стало страшно. Это ужасное место было полно воспоминаний о раздирающих душу сценах жертвоприношений, почва его была пропитана кровью замученных. Луктерий хотел ускакать обратно, чтобы разыскать дорогу к Рейну, но его конь был совершенно измучен и не мог больше передвигать ноги, утопая в вязких сугробах талого мартовского снега. Привязав его к дереву, Луктерий сел на склоне кургана и глубоко задумался. Вся прошлая жизнь пронеслась перед ним вереницей воспоминаний, сладких и горьких.

Добрая мать, строгий отец, веселые товарищи детства, первая битва юноши, плен у рутенов, рабство… Все это ему вспомнилось туманно, сквозь пелену лет, бесцветно. Затем возникли другие, более яркие воспоминания – римская арена, аплодисменты публики, хвала, слава, град кошельков, полных золота, любовь Фульвии, увлечение, блаженство, роскошь, взаимное охлаждение, оскорбления со стороны госпожи, принуждение к злодействам…

Это взволновало дикаря; еще не окончательно заглохшая совесть заговорила в его черном сердце. Перед ним возник кроткий образ красавицы Амариллы, обманутой им…

Амарилла теперь – счастливая супруга Эпазнакта, названая сестра вергобрета седунов, ее нельзя погубить. Совесть умолкла, злость забушевала в сердце злодея. Луктерий взглянул на курган и вспомнил королеву Маб, вспомнил все свои тайные молитвы, которые нес богам при ее муках.

На кургане еще виднелись обгорелые бревна какого-то костра, но этот костер показался дикарю костром Маб, а валявшиеся подле него кости – ее костями. Охваченный суеверным ужасом, дикарь задрожал всем телом; место, на которое он уселся, показалось ему тем самым, где он оступился тогда на башмаке королевы. Весь лес изменился перед его взором под влиянием паники и галлюцинаций. В воздухе над ним реяли вместе с легкой метелью призраки, кивали ему с деревьев, высовывались из-за кустов, из-под снега… гигантский воин появился на середине кургана и грозно сказал: «Луктерий-кадурк, твой смертный час наступает!»

Кто это? Не сам ли древний Бренн покинул свою могилу? Луктерий в ужасе неподвижно смотрел на богатыря.

– Сдавайся, собака! Сдавайся, лжец, мучитель, злодей! – грозно прокричал явившийся.

Луктерий узнал богатыря, показавшегося ему от страха гигантом. Это был Эпазнакт, его заклятый враг. Луктерий яростно заскрежетал зубами и хотел броситься на могучего арверна, но рука его не нашла секиры на своем месте у пояса – та была потеряна дорогой. К его большему ужасу, он теперь разглядел, что кивавшие ему из-за деревьев и с деревьев призраки – также живые люди, воины дружины Эпазнакта, незаметно подкравшиеся к беглецу, за которым давно следили.

Луктерий дико вскрикнул от злобы и горя, сбежал с кургана, размахивая мечом, вскочил на своего коня и поскакал прочь.

Земля задрожала от топота копыт коней беглеца и преследователей. Луктерий слышал за собой погоню все яснее и яснее, ближе и ближе… Измученный, усталый конь его окончательно выбился из сил и, наконец, завяз в глубоком сугробе… Пятьдесят всадников окружили пойманного галла; на руки и плечи его пала крепкая петля аркана.

Эпазнакт стащил Луктерия с коня; поволок по земле, связал и, наступив ногой на его грудь, радостно воскликнул:

– Победа! Амарти отомщена!

Как истый дикарь он предался своему торжеству, всячески глумясь над заклятым врагом, бессильно лежавшим у его ног на снегу, бил его по щекам, плевал на него и дразнил башмаком замученной королевы Маб, который сберегал все эти годы как счастливый амулет.

Озлобление Эпазнакта против Луктерия было столь сильным, что он непременно замучил бы своего врага в лесу, если бы один из его дружинников не напомнил своему командиру, что пленный вергобрет – один из самых важных мятежников, а потому на решение его участи имеет больше всех прав Цезарь. Император мог огорчиться самовольной расправой с пленником, годным для украшения его будущего триумфа в Риме.

Это образумило дикаря; он велел привязать Луктерия к лошади и отвез в римский стан.

Опасаясь, чтобы хитрец не склонил его к милосердию мольбами или какими-нибудь политическими соображениями, Цезарь не захотел даже взглянуть на арестанта и, не повидав его, поручил Эпазнакту стеречь пленника, возложив на арверна строгую ответственность за создание условий, не допускающих побег или смерть последнего.

Деятельность этого кадурка доставила немало хлопот и затруднений императору Галлии. Цезарь не знал, что с ним делать. Сберечь Луктерия до возвращения в Рим, чтобы вести за триумфальной колесницей, казалось положительно невозможным. Он непременно убежит, перехитрив Эпазнакта, и вдобавок распустит молву о своей казни, чтобы заставить Верцингеторикса умереть в силу клятвы сольдуриев и хоть этим насолить Цезарю, лишив его самого знаменитого пленника, которого тот берег, как сокровище, для своего триумфа. Казнить Луктерия казалось также невозможным по той же самой причине, а сослать его в какую-нибудь отдаленную крепость для строгого заточения было трудно ввиду вооруженных шаек, все еще кое-где бродивших по лесам и дорогам и вполне способных его освободить.

Долго Цезарь советовался об участи Луктерия с самыми доверенными лицами; наконец, приняв решение, он обязал их клятвой молчать об этом, если не всегда, то хоть до надлежащего времени.

Луктерия, закованного в тяжелые тройные оковы, поместили в одной палатке с Верцингеториксом. Друзья-сольдурии решились, в случае невозможности спасения, избавиться самоубийством от секиры палача или костра. Отдаленность времени триумфа давала им много надежд, особенно Луктерию, не понаслышке знавшему римские порядки. Он знал всю непрочность власти Цезаря, пока существует республика. Стоит ему каким-нибудь способом снестись с соперниками Цезаря, – и он спасен.

Через три дня Луктерию было объявлено, что Цезарь решил сослать его в одну из крепостей Северной Италии. Это очень обрадовало кадурка; он обещал своему другу непременно бежать с дороги, пробраться к германцам и попытаться еще раз освободить его из плена.

Когда смеркалось, Луктерия увели, позволив ему проститься с другом перед отъездом. Повели его, действительно, туда, где знатные пленные галлы были собраны за окопами лагеря в бараке на последний ночлег перед отъездом в разные места ссылки до триумфа. Там были собраны также сокровища из военной добычи, отсылаемые Цезарем из этих опасных мест в Женеву и Равенну, откуда он предполагал их взять после, и инвалиды, получившие отставку.

В лагере многие видели, как Луктерия вели к этому месту; два-три человека из прежних его знакомых подошли к нему и сказали на прощанье несколько утешительных слов о милосердии Цезаря и своем ходатайстве.

Лишь только Луктерий миновал ворота лагеря, как его стража изменила направление своего движения. Ночь была темна: луна едва просвечивала из-за тяжелых туч; мелкий снег носился в воздухе при порывистом ветре. Луктерий заметил, что его ведут не к бараку ссыльных, и сердце его заныло предвестием беды. Зная, что в тяжелых цепях, безоружному, от троих воинов бежать нельзя и зная, что не помогут ни мольбы, ни крики, дикарь апатично покорился своей участи, какой бы она ни была. Он вздрогнул, глубоко вздохнул, но не сказал ни слова, даже не спросил о причине изменения направления.

Воины привели Луктерия в чащу леса, где на небольшой поляне светился костер, плохо горевший от весенней сырости, и сидели воины в смешанных галло-римских мундирах. Поодаль чернела только что вырытая яма. Луктерий заметил, что между воинами нет ни Эпазнакта, ни Церинта, его заклятых врагов, и следовательно, оскорблять и мучить его не станут. Он принял это как последнее утешение, выражение лица его сделалось спокойно и важно.

 

Цезарь охотно отдал бы Луктерия на потеху своим любимцам, но не сделал этого, опасаясь их болтливости.

В сидевших у костра Луктерий узнал аллоброгов и их принцепса – хладнокровного, неумолимого, честного принцепса Валерия, которому он множество раз ставил всевозможные ловушки, но без малейшего успеха. Валерий встал от костра и внимательно вгляделся в лицо Луктерия, чтобы удостовериться, его ли привели.

– Что ждет меня здесь, принцепс аллоброгов? – спросил Луктерий с оттенком дикарского презрения к врагу во взгляде и тоне голоса.

Валерий ответил:

– Волею Кая Юлия Цезаря, императора Галлии, ты, Луктерий, бывший вергобрет кадурков, осужден на смерть за измену и открытое восстание, сопровождаемое пожарами, грабежами, убийствами, жестокостями и насилиями всякого рода. Спасенья для тебя нет, ты это, конечно, понимаешь. Проливать кровь твою запрещено. Сойди в приготовленную для тебя могилу, Луктерий, и умри не в конвульсиях, как животное, а с достоинством, как человек!

– Принцепс, – ответил Луктерий, – я понял, что руководит Цезарем. Понял, что вынудило его к такому отчасти коварству и отчасти снисхождению относительно меня. Ему хочется, чтобы Верцингеторикс окончил жизнь непременно с позором под секирой палача при хохоте безжалостной толпы римской черни. Цезарь знает, что мы под секиру палача в Риме не отдались бы, а расшибли бы себе головы нашими тяжелыми оковами или удавились бы для избежания позора. Поэтому-то Цезарь и оказывает мне теперь свое коварное снисхождение, избавляя от позорного глумления тайной казнью в этой глуши.

Я смерти не боюсь, принцепс. Не призрачное существование ждет галла за гробом на Стиксе, где даже сын богини, Ахиллес, царствует над мертвыми мертвый; галла ждет за порогом смерти новое возрождение к земной жизни.

Римляне – рабы. Они – рабы своего сената, патрициев, Цезаря, Помпея. Рабы самой черни – крикливой, неугомонной. Рабы своих рабов! Рабы они на земле, рабы они и после смерти в царстве своего Плутона. Галлы – не рабы и рабами не будут! Пройдут века… мы снова возродимся… и мы отомстим сторицей за позор надменному, безжалостному Риму.

Сними с мены оковы, принцепс, и дай мне плащ в могилу, чтобы я не лежал в грязи. Я не хочу умирать, как раб или трус. Каким бы мятежником я ни казался тебе, римлянину, я все-таки сын, внук и потомок правителей, и сам я дважды вергобрет… дважды глава кадурков.

По знаку Валерия аллоброги сняли цепи с осужденного.

Луктерий гордо выпрямился, окинул своих врагов презрительным взглядом, твердо, бестрепетно прошел между ними к готовой могиле, без посторонней помощи спустился в нее и лег.

Исполняя последнее желание мужественного вергобрета, сотник Таналлоброг накрыл его своим плащом, чтобы талая грязная земля не сыпалась ему прямо на лицо, и первым взялся за лопату. Аллоброги торопливо зарыли могилу и ушли за своим принцепсом.

К утру поднялся вихрь; яростная мокрая мартовская метель быстро замела все следы в лесу так тщательно, что даже исполнители едва ли могли бы теперь найти место казни заживо погребенного ими вождя.

Луктерий-кадурк таинственно исчез из плена, исчез из Галлии, исчез и из записок Цезаря бесследно, поэтому и молва о конце его политического поприща ходила различная. Говорили, будто он сослан; говорили также, что он бежал.

Этому последнему верили даже зарывшие его аллоброги: могучий силач был зарыт в мягкой земле, перемешанной с талым снегом, зарыт неглубоко, освобожденный от цепей, покрытый широким плащом, дававшим ему возможность некоторое время дышать, защищаясь от наваливаемой сверху земли.

Сообразив все это при возникших слухах о бегстве знаменитого пленника, Валерий рассердился на себя за свою снисходительность и торопливость; бранил он и Тана-сотника, набросившего плащ на лицо казненного. Честному принцепсу захотелось окончательно удостовериться в результате порученного ему дела, но все попытки сделать это оказались напрасными.

Прошло уже два месяца после погребения кадуркского вергобрета. Распустившаяся зелень совсем изменила картину местности. Аллоброги знали, что Луктерий схоронен возле одного из оврагов в лесу – там, где зарывали покойников из пленных, рабов и простых солдат, а также сваливали битую посуду, падаль, кости и другой мусор, вывозившийся из лагеря, но возле какого именного оврага – они, исполняя казнь торопливо и таинственно, ночью, не обратили внимания и не запомнили.

Валерий в течение лета тайно водил этот отряд несколько раз в лес и приказывал рыть там и сям землю, но никакого следа Луктерия не оказалось.

Аллоброги вырыли несколько совсем разложившихся человеческих трупов, но находился ли между этими телами труп вергобрета кадурков, нельзя было решить, потому что все галлы, правители и рабы, носили одинакового покроя платье из шкур зверей, собственноручно убитых.

На Луктерии в дни его плена не было ничего, могущего отличить его от других, потому что все свои украшения он прожил в дни бедствий или растерял в скитаниях по лесам. Последнее, что у него осталось, – меч и пояс с золотой пряжкой – было отнято Эпазнактом.

Точно так же и сотник не мог узнать своего плаща, не отличавшегося ничем от других галльских плащей, которые были найдены при трупах. Что он его набросил на Луктерия сверху, тогда как покойники были обернуты, также ничего не доказывало, потому что Луктерий, мучаясь живым в могиле, мог конвульсивно закутаться в него. Невозможно было и догадаться о том, кто из вырытых мертвецов схоронен весной, а кто с осени, потому что целую зиму при морозах тела не гниют.

Валерий не нашел тела вергобрета кадурков либо потому, что случайно не разрыл его могилы, или же потому, что Луктерий обманул, перехитрил его.

Не достигнув успеха, принцепс бросил свои поиски без всякого результата, не пришедши ни к какому заключению, а сотник Тан к двум первым предположениям добавил еще и третье – неглубоко зарытого вождя могли откопать волки и унести его тело со всей его одеждой и плащом в свои берлоги далеко от могилы – казус нередкий на солдатских и невольничьих кладбищах. Оставленное волками платье могли растащить бродяги-мародеры.

Как всегда случается при таких сомнительных обстоятельствах, заживо схороненный кадурк долго мерещился кое-кому из знавших тайну его казни. Видали его в лесу живого, убегавшего в чащу кустов; видали его и мертвого, стоящего, как призрак, в грозной позе подле оврага над своей могилой, которая у каждого рассказчика оказывалась в разных местах; видали его купцы даже у германцев за Рейном и уверяли, будто он переменил себя имя, чтобы не быть выданным по требованию римлян, что могло произойти от случайного сходства физиономий.

Всем этим сплетням верили и не верили, но долго опасались, что Луктерий снова появится во главе галльских мятежников, потому что было возможно вылезти из неглубокой, торопливо зарытой и тотчас покинутой стражей могилы, если он догадался и сумел ловко отстранить от своего лица землю, пропуская воздух под плащ, продержать этот свод на своих могучих руках и ногах до тех пор, пока ушли аллоброги, а затем вылезти из могилы и убежать.

Но если Луктерий и остался жить, то, вероятно, решил провести остаток жизни в полнейшей неизвестности далеко от родины, где его храбрость, хитрость и другие способности не могли уже иметь применения из-за равнодушия побежденных к делу новых восстаний за независимость. Не пытался он спасти Верцингеторикса от позорной казни; давно охладев к своему сольдурию, он бросил его на произвол врагов.

Луктерий больше не объявился. Истину знали только лесные филины, волки да буйный вихрь, завывавший над его могилой в страшную ночь казни. Как не было неопровержимых доказательств его смерти, так же точно и нельзя было доказать его бегство из-под земли.

Верцингеторикс до самого дня триумфа надеялся, что вот-вот друг внезапно явится с полчищами германцев для его спасения или проберется к нему в одиночку тайком, чтобы снять оковы. Это удержало его от самоубийства. Римляне даже поддерживали такую надежду, чтобы не лишиться знаменитого пленника.

Антонию и другим врагам Валерия удалось уменьшить расположение Цезаря к принцепсу в связи с этим казусом, но полностью обвинить и лишить звания главу аллоброгов им не удалось. Честный воин долго тосковал, упрекая себя, зачем он не велел предварительно задушить отданного ему для казни вождя, которого знал как самого продувного хитреца, или не зарыл его с открытым лицом в оковах, не оставил караул близ могилы и даже не приказал хотя бы утоптать сверху землю над ним, а также не оставил ни малейшей заметки вроде зарубки на дереве для отыскания места.

Амарилла трусила, опасаясь, что вставший из могилы злодей убьет ее мужа, которого она с каждым днем сильнее любила за его честную долголетнюю любовь. Страх робкой красавицы поддерживал Церинт, уверенный, что этот петуший командир (dux gallorum) даже в воде не утонет и в огне не сгорит, а уж из ямы-то непременно вылезет.

75Каждый час у римлян и греков разделялся на три клепсы, содержавшие по 20 минут, отчего и их водяные часы назывались клепсидрами.
76De bel. gal. Кн. 7, пар. 50.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26 
Рейтинг@Mail.ru