Людмила Шаховская
Жребий брошен
Глава II
Королева дикарей – Маб и Цезарь
За городом под холмом, обросшим мелким кустарником, струился чистый ручей, впадавший в Самару. По берегу этого ручья тихо расхаживал римский часовой, наблюдавший за прелестной молодой женщиной, сидевшей в глубокой печали. Ее роскошные бесцветно-белокурые волосы были распущены и спадали ниже пояса поверх дорогой короткой шубы, накинутой на плечи мехом наружу, а большие темно-голубые глаза были так обворожительны, что мечты самого Цезаря о них никого не удивляли.
Королева Маб, вдова казненного Думнорикса, была дивно хороша! Ее костюм был богат, только очень небрежен, но это шло лучше всех модных туник фигуре и лицу прелестной дикарки, по которой многие сходили с ума. Никто, однако, никакими ухаживаниями не мог добиться благосклонности Маб, а Цезарь строго запретил надоедать ей навязыванием любовных признаний. Сам влюбленный в нее, Цезарь, однако, не рисковал преследовать красавицу; стареющий герой сознавал, что пора любовных восторгов миновала для него невозвратно, и сделался строгим педантом-моралистом – крайность, в которую нередко впадают старые грешники.
Подле Маб лежала золотая арфа. Красавица взяла ее в руки и, тихо перебирая струны, под звуки нежных аккордов запела вполголоса галльский вдовий плач о своем погибшем муже:
Он был добр и лицом был прекрасен,
Точно статный олень гор арвернских…
Он был крепок и строен фигурой,
Как дубок молодой в чаще леса…
Он был храбр, он был горд, благороден,
Как орел на альпийской вершине…
Маб умолкла и положила арфу на землю; пред ней возник милый образ, но не Думнорикса, которого она оплакивала по обычаю галльских вдов. Маб вздохнула, вздрогнула, ударила себя обеими руками в грудь и с тихим завыванием начала причитать:
– О горе мне, бедной! Ужасные корриганы смутили мой разум… Уста мои зовут одного, а сердце кличет другого… Я клялась моему умирающему отцу не посрамить его рода… Клялась мужу в ненарушимой верности живому и мертвому… Клялась лечь на костер подле его тела, но костра его я не видела, а свой себе воздвигнуть я не в силах! О, Гезу! Отчего ты не разразил громом корригану прежде, чем она смутила мой ум? Я плачу о муже, а сердце рвется к другому… Он любил меня… Он, может быть, любит и теперь… Он здесь… Я его опять увижу… О, горе!
Дикарка плакала, вцепившись обеими руками в свои волосы, не замечая, что ее плач давно подслушивает мужчина, удаливший часового.
– Не горе, а радость, Маб, – сказал он тихо, – все любящие тебя с нетерпением желают видеть прекрасную королеву, и я чрезвычайно счастлив, увидев тебя прежде, чем другие.
– Цезарь! – воскликнула Маб, вскочив со своего места. – Чего тебе надо от несчастной вдовы Думнорикса, убитого тобой безвинно! Покинь бедную пленницу, с которой у тебя не может быть иных отношений, кроме тех, что бывают между тюремщиками и арестанткой.
– Я это знаю, Маб, – ласково ответил герой, – знаю и то, кем был для тебя погибший муж. Думнорикс был твоим тираном. О Маб, было время, когда твоя улыбка делала тебя царицей моего сердца, но разве я увлекся? Разве я оскорбил тебя хоть одним дерзким словом, взглядом, намеком?
Королева-дикарка не отвечала; она потупила глаза под жгучим взором черных очей героя-императора, сознавая, что он прав.
– Я уважаю тебя, Маб, – продолжал Цезарь, – уважаю, как уважал прежде. Я просил твоей любви, а не требовал; я хотел взять твоего мужа насильно в Британию, чтобы избавить тебя надолго от его присутствия. Ты же сама просила меня сослать Думнорикса подальше, говоря, что тебе легче жилось у гельветов, враждебных твоей семье, чем здесь у мужа… вспомни это, Маб!
– Но я не просила о его смерти, Цезарь… Ты, поработитель родины моей, стал теперь убийцей одного из лучших воинов Галлии… Кровь Думнорикса пролилась между нами… Его тень взывает к богам о мщении.
– Думнорикс замыслил измену.
– Неправда, Цезарь! Коварный Дивитиак оклеветал брата перед тобой, как сначала оклеветал Лискона.
– Но ты не ответила, Маб, на мой вопрос. Скажи, оскорбил ли я тебя, как мужчина женщину? После будем толковать о политике.
Маб немного подумала, конфузясь и колеблясь. Как галлиянка, она считала долгом видеть в Цезаре врага, а упрямое сердце ее льнуло к личности этого ласкового старика как к единственному покровителю.
– Нет, Цезарь, ты ничем не оскорбил меня, – сказала она почти шепотом.
– О, дорогая Маб! – вскричал Цезарь страстно. – Если мой приговор над твоим мужем кажется тебе оскорбительным, если я, не обидев тебя, как женщину, возмутил твое патриотическое чувство, то прости меня, прости! Владыка всей Галлии, победитель Ариовиста и Кассивелауна, готов вымолить себе прощение королевы эдуйской у ног ее.
– Не надо, Цезарь! – гордо возразила пленница. – Не унижайся! Я этого не хочу. Ты оскорбил не меня лично, а всю Галлию.
– С меня довольно и того, что я не оскорбил тебя.
– Цезарь, Цезарь! Много крови прольется за кровь Думнорикса. Убей всех нас, срой наши дома, сруби наши леса – и тогда не будешь ты владыкой Галлии. Из камней гор наших грозный Дит, бог ада, воздвигнет мстителей за погибшего, за убитого не на честном поле битвы, а под мечами палачей.
– Лишь бы не ты, Маб, явилась мстительницей!
– Я?.. О Цезарь! Могу ли мстить тебе, мой утешитель?!
– Могу ли не любить тебя, радость моего сердца, милая! Любовь мою ты отвергла, я покорился и безропотно принял твою холодность. Я привык, чтобы меня любили, а не проклинали. Ни один отец, ни один муж в Риме не может сказать, что я насильно похитил его дочь или жену. А здесь, в Галлии, кто может сказать это? Говори!
– Не знаю.
– Даже клеветники не сумели ничем подобным запятнать мое имя. Правила у меня везде одни: мне не надо воина, который нехотя бьется за меня, и не надо ласк нелюбящей женщины.
Маб взглянула на Цезаря и сконфузилась сильнее прежнего.
– Я знаю, Маб, почему ты не можешь любить меня, – продолжал император еще ласковее, – вспомни длинные зимние вечера в Везонции! Ты приходила ко мне просить защиты от пьяного буяна.
– Помню… Это время, Цезарь, никогда не изгладится из памяти моей.
– Вернувшись сюда из Британии с моим любимым Десятым легионом раньше всех, я имел время наблюдать инкогнито за тобой, Маб. Я следил за тобой. Мое сердце ныло, когда я видел тебя, идущую в тоске со своей арфой. Ты шла и что-то говорила сама себе… черные очи ты поминала… это очи не мои, конечно… я знаю, чьи они.
– Молчи! Ни слова! О, Цезарь! – дико вскричала красавица. – Ты, Цезарь, причина бед моих… ты познакомил меня… ах!
– Я не ревную, Маб.
– Ты знаешь, отчего мой муж запил и стал бить меня. Ты знаешь все. Ты разжег в моем сердце ужасное чувство, которое не залить мне никакими слезами.
– Я ни к чему тебя не поощрял. Не поощрял, а напротив, удерживал и того, на кого ты намекаешь. Маб, неужели ты думаешь, что я, сам любящий, стал бы желать счастья другому и такого счастья, которое невозможно для меня?!
– Невозможно?!
– Бывало, ты придешь ко мне и сядешь за стол с единственным защитником твоим… и плачешь ты, бывало, предо мной… и все высказываешь мне с доверчивостью детской… а он придет, и ты повеселеешь, как будто солнышко в очах твоих блеснет… ты улыбнешься, Маб, готовая на шутку… простится он – ты хмуришься опять. Ты высказала мне и взглядами, и вздохами твоими, чего словами высказать не смогла.
– Ты знаешь, Цезарь… Пощади меня! По городу молва прошла недавно, что будто игры ты затеял дать; на тех германских играх моя рука назначена в награду.
– Не все ли равно нам, Маб, – зима или осень ныне? Не все ли равно – Везонция, Бибракт, Самаробрива? Не все ли равно, шатер или холм открытый? Не все ли равно – ты мужняя жена, жена кутилы, пьяного буяна, или вольная вдова погибшего? Присядь сюда… Позволь и мне сесть рядом… доверчиво склони твою головку на плечо Цезаря, как на плечо отца… поведай мне все тайные желания, заветных дум твоих стремленья и мечты. О, Маб, ужель еще не стоит Цезарь доверия прелестной королевы?
Дикарка подняла на императора свои голубые глаза, полные слез. Он сел.
Она поколебалась минуту, но потом порывисто бросилась на землю у ручья, где сидела прежде, обвила шею Цезаря своими руками, шепнула:
– Да… я его люблю. – И осталась неподвижной, пока он не заговорил.
– Любовь одно, дитя мое, а житейские дела – другое. Поговорим о них, Маб! Ты согласна жить под опекой Дивитиака?
– О, нет! – отозвалась она с отвращением.
– Дивитиак – твой законный опекун как брат мужа.
– Несносный Дивитиак! О, Цезарь, могучий император, избавь меня от Дивитиака! Он сам хочет жениться на мне.
– Жениться насильно я ему не позволю, но нарушать законов ваших не хочу. Ссориться с твоим деверем мне неудобно.
– Цезарь, ты погубил Думнорикса, погуби и виновника его гибели, клеветника!
– Дивитиака не погублю.
– Он клеветник, он сеятель раздора. Ты сын Венеры, которую мы Нертой называем, ты – божество, ты – Галлии властитель. Что для тебя один Дивитиак? Служителей у Цезаря немало помимо этого коварного лжеца.
Цезарь страстно припал устами ко лбу дикарки, но через минуту одумался.
– Дитя мое, – сказал он, – прелестная! Я обещал Лискону погибель мужа твоего. Дивитиака часто уверял я в немедленной погибели Лискона. Я их обманывал. Мне это было нужно. Перед тобою лгать мне смысла нет.
Твоя доверчивость, невинность, добродетель и честность будят дремлющую совесть в душе моей – ты дивно хороша, и я люблю тебя, люблю безумно. Проси меня, о чем тебе угодно – о камнях драгоценных стран индийских, о кубках золотых, конях нумидских, проси рабов, невольниц легионы, палаты с бронзой, мрамором, порфиром. Но не проси, прелестная, того, о чем просить красотке неприлично, не вмешивай политику в любовь.
Я молод был, но и тогда я не увлекался до всезабвенья женской красотой; теперь же, в годы старости, привык я глядеть глубоко в душу человека, в каком бы виде мне он не явился… Я прозреваю все, что происходит в душе ли старца грозного в сединах, или женщины прелестнейшей, как ты. И если бы ты теперь пообещала забыть года преклонные мои и лысину, осмеянную в войске, клялась любить меня, как юношу ты любишь, то и тогда не мог бы я коварно сгубить полезнейшего человека в угоду женщине, платя кровавой платой.
Нет, я не стану, Маб, рубить голов сподвижников храбрейших за поцелуи женщины прекрасной. Как человек Дивитиак противен и мне не меньше, чем тебе, дитя, но как союзник он мне очень дорог. Таких Дивитиаков тут не много.
– О Цезарь!
– Маб, я вижу, что творится в душе твоей. Ты от меня не скроешь. Поведай мне, покайся, кто тот недруг, что упросил или приказал тебе просить меня сгубить Дивитиака? Ты не сама, дитя мое, просила; из уст твоих идут слова чужие. Ты не способна, Маб, измыслить это… тебя принудили?
– О, нет… нет, Цезарь… Дивитиак, узнав о казни брата, стал приставать ко мне, женитьбу предлагая… я не люблю его… он стар… он безобразен… он пьет, дерется… У Адэллы летом однажды больно он меня избил… Тут были многие, не взятые тобой… Антоний был…
– Из галлов кто?
– Луктерий.
– И он внушил тебе…
– О, нет, нет, Цезарь! Он мне сказал, что Цезарь справедлив, что Цезарь защитил меня от мужа, казнив его… спасет меня наш Цезарь от деверя, если захочет, тем же.
– Коварный! Ты свободна, Маб. Рукой твоей играть я не желаю. Луктерий и друзья его пустили по городу нарочно ложный слух, что будто ты назначена в награду искуснейшему на германских играх, чтобы отвратить тебя от нас, раздор посеять, и нашу дружбу обратить во зло.
Уйди от нас в твои родные горы, в Гельвецию. Погоню за тобой послать я запрещу Дивитиаку. Я настою, чтобы все твое богатство он также переслал тебе.
– О, Цезарь-благодетель!
– Я хочу, чтобы ты думала о Цезаре без гнева, хочу остаться в памяти твоей хорошим человеком, не тираном. Ты веришь мне?
– Я верю, Цезарь. Ты великодушен…
– Минули уже те годы золотые, когда красавицы гордые высшим блаженством любовь мою недолгую считали. Я сознаюсь, что постоянство чувства всегда мне было чуждо. Я не мог любить неизменно одну красотку по той причине, что любил их всех. Теперь я стар, и сед, и слаб здоровьем… Нередко после умственной работы за толстым свитком кожи дневника я падаю в конвульсиях ужасных.
Не суждено мне счастье с тобой… Меня ты не полюбишь, Маб… Давно другого любишь ты, плутовка! От всякого легко ты скроешь тайну, и всякого ты без труда обманешь, но только не меня – не Цезаря, которому любовь знакома так же близко и подробно, как и искусство дела боевого. Ты любишь, Маб…
– Люблю…
– Дитя мое!.. Он юн и легкомыслен. Поверь, что счастлива ты с Фабием не будешь. И честный галл, союзник Рима верный, тебя скорее в браке осчастливит, чем римлянин, привыкший к переменам. Прощай, дитя, обдумай на досуге, что я сказал тебе, желая счастья.
Маб со вздохом поцеловала руку императора, чувствуя к нему искреннее уважение. Цезарь ушел, что-то мимоходом шепнув часовому с указанием на пленную королеву.
Глава III
Сотник у ног дикарки
Уже вечерело, а Маб все еще находилась у ручья, только не пела больше вдовьего плача и не причитала, а неподвижно глядела на потухающую вечернюю зорю. Слова императора глубоко запечатлелись в ее голове. Ей думалось о том, что Фабий – римлянин, привыкший к переменам, легкомысленный, юный.
Но и самой Маб едва ли было двадцать лет. Сколько ей на самом деле, она не знала, помня одно, что ее еще ребенком обручили со взрослым Думнориксом, и он взял ее, лишь только она, по мнению родных, достигла надлежащего возраста.
Маб была умна и образованна, но только на дикарский лад, то есть умела хорошо прясть и вышивать, твердо знала галльскую мифологию и могла импровизировать на любую тему разные причитания; она знала также множество народных песен, легенд и заговоров – могла заговаривать коровью смерть, лечить травами раны животных и людей, насылать порчу на врагов, и тому подобное.
В те времена у галлов, часто имевших дело с греческими купцами, вошла в оборот азбука, похожая на греческую, но Маб не умела ни читать, ни писать; не знала и никаких языков, кроме родного. Она, считаясь среди дикарок образованной, внутренне гордилась своими познаниями и не сознавала, какая глубокая пропасть лежит между ее образованностью и воззрениями цивилизованного римлянина из высшего круга; она не могла понять, чтобы мужчина желал от женщины чего-нибудь, кроме ее красоты, верности, ласки и ведения хозяйства по-галльски. Она понимала, что сама красота требует искусства. Маб никогда не расчесывала, но лишь разбирала волосы руками после тщательного мытья головы; употребление косметики, кроме галльского мыла, было незнакомо ей; зеркала, помада, духи – все это она видела в плену, но находила лишним и не умела употреблять. Не было ей понятно также и беспричинное мужское легкомыслие. Мужчина, по ее мнению, мог изменить женщине только в двух случаях: потому что сам негодяй, или его избранница оказалась недостойной любви. Но чтобы хороший человек изменил женщине только потому, что она ему наскучила – этого Маб не допускала. Она видела, что Фабий уже несколько лет любит ее, любит тайно, не смея признаться, и она не считала его негодяем, способным обмануть. За что же он может разлюбить ее? Она все такая же.
И слова императора мало-помалу стушевались в ее памяти.
– Маб! Ты здесь! – раздался радостный возглас. – Никогда мне не пришло бы в голову искать тебя в такой глуши, если бы добрый человек не указал.
Фабий, выскочив из чащи, упал на колени перед дикаркой, схватил ее руки и осыпал их страстными поцелуями.
– Сотник! – вскричала королева, отстраняясь. – Что ты делаешь! Перестань, перестань! Неприлично благородному римлянину склоняться у ног пленницы… оставь меня!
– Ты для меня не пленница, – возразил он. – Ты моя радость… свет очей моих… zoe kai psiche![55]
– Сотник!
– Я люблю тебя.
– Неприлично тебе любить меня. Я – не маркитантка и не рабыня, я – вдова короля-вергобрета, я игрушкой твоей не буду. Сам Цезарь отнесся ко мне с уважением.
– Ты презираешь меня, Маб! – вскричал Фабий, мгновенно впадая в глубокую скорбь.
– Я не презираю тебя, – возразила пленница, – но ответить тебе любовью не могу.
– А, гордая галлиянка! Ты не можешь любить римлянина. О, Маб, лучше убей меня, растерзай, принеси в жертву твоим лютым богам, только не позволяй видеть или слышать, что ты любишь другого.
– Я никого не люблю.
– О, зачем я не галл! Зачем я не Вирдумар! Цезарь благосклонно смотрит на сватовство этого глупого эдуя, ты его любишь, изменница! А ведь была минута, только одна минута, помнишь?.. В лодке… ты любила меня.
– Это был миг увлечения… ты сам извинялся передо мной на другой день… я тогда простила тебя с условием, что ты это забыл.
– Тогда ты была женой Думнорикса, а теперь свободна. Ты любишь Вирдумара? Говори, Маб! Одно слово – любишь его или нет?
– Нет.
– Клянись!
– Клянусь тебе богами Белизаны.
Никогда не обдумывавший своих поступков, легкомысленный весельчак крепко обнял дикарку и стал шептать ей:
– Если ты не любишь Вирдумара… если ты свободна сердцем… отчего же ты не хочешь быть моей?
– Фабий… ах!..
Фабий целовал ее и продолжал:
– Ты будешь моей женой… законною женой… поедем в Рим! Я брошу, Маб, все для тебя, выйду в отставку… Если бы ты знала, моя несравненная, как хорош наш Рим! Я богат, очень богат, у меня есть мраморный дворец, конюшня, полная отборных рысаков, золоченые колесницы лучше, чем у Цезаря, кладовая одежд и золотой посуды. Мой отец был много раз консулом, а консул у римлян – то же, что здесь вергобрет.
Он беспощадно врал, что ему приходило в голову; его отец никогда не был консулом, а отцовское богатство не было собственностью непокорного сына-мота. Перечислив все свои мнимые сокровища и титулы, он перешел к другому.
– В нашей Италии зима теплее галльского лета; там розы цветут круглый год. Роза – это не виданный тобой цветок, похожий на здешний шиповник, только крупнее и ароматней. Небо там постоянно лазурное, люди вежливые, боги милосердные, не требующие человеческой крови.
Там народ мирно играет на гуслях и поет о любви под сенью лавров и мирт.
Там не бывает войны, мудрые сенаторы заботятся, чтобы всегда был мир. О, Маб, умчимся в Италию! Умчимся, чтобы спокойно наслаждаться нерушимой любовью!
– Фабий, прочно ли твое чувство? Цезарь остерегал меня…
– Остерегал из ревности, потому что сам любит тебя.
Для Фабия ничего не стоило даже очернить императора, лишь бы покорить дикарку.
– Он не ревнив, – возразила она.
– Не верь ему, Маб! Он очень ревнив. Он указал мне, где ты находишься, и тоже остерегал меня, уверяя, что ты будешь женой Вирдумара. Он погубит и этого эдуя, как погубил Думнорикса. Погубит всякого, кто дерзнет поднять очи с любовью на тебя. Не имея надежды быть любимым сам, он решил, чтобы ты не досталась никому.
– Погубит и тебя.
– Мы перехитрим Цезаря… Скроем нашу любовь до времени, а потом бежим… в Риме он нас не достанет… мой отец могущественней его.
Маб отстранила от себя сотника и запела новое причитание:
– Фабий, римлянин жестокий, зачем ты губишь бедную Маб? Чистой взошла я к брачному алтарю… искренне поклялась я делить с мужем радость и горе… поклялась я любить Думнорикса здорового и больного, доброго и злого, живого и мертвого… Честно надела я обручальный браслет над огнем богини Нерты…
Отец мой гельвет Оргеторикс, принужденный самоубийством спастись от мучительной казни, заклинал меня перед кончиной честно исполнить мой долг… и я поклялась ему, поклялась не посрамить его рода и сана. Святые обряды поруганы мной… все клятвы безумно нарушила я… зажглась в моем сердце любовь роковая… мне стыдно… о, Фабий!.. люблю… я твоя…
Она сорвала со своей руки браслет Думнорикса, изломала его и бросила в ручей.
– О, милая, успокойся! – воскликнул Фабий, торжествуя свою победу. – Я надену тебе римское кольцо перед алтарем Венеры… наш сенат даст тебе римское гражданство, чтобы вступить со мной в законный брак.
Напрасно холодная осенняя ночь давала знать о своем наступлении дождем, ветром и непроницаемым мраком. Влюбленные долго сидели на холме, мечтая о будущем счастье.
Глава IV
Сотник и его жена
Фабий поздно вернулся на свою квартиру и с приятным удивлением увидел в ней полный порядок.
– О боги! – невольно воскликнул он. – Какая благодетельная рука убрала здесь так все хорошо?
Он выпил вина и хотел лечь спать, когда неожиданно из-за рогожной двери появилась Адэлла.
– Кто же позаботится о тебе, кроме меня, мой милый?! – сказала она, прыгнув к сотнику на колени. – Без тебя легаты и их друзья распоряжались тут не лучше, чем в завоеванном городе. Я выгнала их без церемоний. Эпоредорикс и Вирдумар разбили часть твоей посуды, но я заставлю их непременно заплатить… заплатят они и за порчу твоей одежды, которую изорвали.
– Здравствуй, Адэлла! – холодно сказал сотник и с гримасой поцеловал маркитантку, давно бывшую его женой втайне от всех.
– Что же ты не зашел ко мне? – с нежным упреком продолжала она. – Где ты пропадал весь день? Хорош муж! Хорош отец! Жену не проведал после целого полугода разлуки и детей не поцеловал.
– Дети здоровы?
– Здоровы. А ты?.. Ты здоров?.. Не ранен?.. Не надо лечить тебя?
– Здоров. Оставь меня, Адэлла… я устал с дороги.
– Устал? Давно ли мой Фабий стал знать усталость?
– Целый день на ветру и стуже – это хоть кого измучит. Даже Британия теплее Галлии.
– Зачем же ты сегодня был где-то вместо того, чтобы греться у очага моего?
– Был по делам… у Цезаря… Мне дано одно тайное поручение, о котором не могу болтать… Я спать хочу… поди домой, Адэлла!
– Разве твоя хижина не дом твоей жены?
– Твой дом подле детей… Я завтра приду… оставь меня!
– Что с тобой, Фабий? Я тебя узнать не могу. Что это за новости? Я вижу какую-то заботу на твоем лице, Веселый Воробей.
– Эх, много у меня забот… я скоро уеду.
– Куда?
– Я уже говорил тебе о тайном поручении.
– Но оно не грозит тебе опасностью?
– Нет.
– А нас возьмешь с собой?
– Не знаю… не могу обещать… Цезарь хочет в нынешнем году разместить все войско на зимние квартиры не вместе, а по разным городам. Ты знаешь, что я не богат; тебе следует жить там, где выгоднее содержать таверну.
– Мои дела летом шли так хорошо, что я могу прожить всю зиму без торговли. Фабий, куда ты назначен? Что это за секрет от твоей Адэллы?
– Еще неизвестно.
– Милый мой, что-то ты сегодня такой странный, холодный. Волны британского океана не охладили твоей любви?
– О, мучение! Человек устал, иззяб, готов сидя уснуть от изнеможения, а глупая женщина требует, чтобы он болтал с нею о любви!
– Эта глупая женщина действительно так глупа, что бросила всех и вся для тебя! Эта глупая женщина верна тебе и требует только привета после долгой разлуки. Фабий, я пропала бы с тоски по тебе, если бы королева Маб не жила у меня. Она делила мое горе… она пела со мной галльские плачи… она тоже кого-то тайно любит.
– Маб! Тс… Какое мне дело до вдовы Думнорикса?! – вскричал Фабий, едва владея собой.
– Тебе нет дела даже до всех, кто мил твоей жене?
– Кто мил… моей жене! – произнес Фабий со стоном. – Ах!.. Адэлла… Я пьян, ты видишь, уйди!
– Ты не пьян… я слишком хорошо умею отличить пьяного от трезвого. Нет, ты оскорблен, Фабий, или озабочен каким-то поручением. Скажи мне все, друг мой милый, разве я не давала тебе полезных советов? Давно ли Адэлла стала казаться тебе глупой?.. Ты боишься моей болтливости… Разве ты не доверял мне тайн и разве по моей вине начала хоть однажды гулять какая-либо сплетня? Скажи мне все!
– Сказать тебе… ты скажешь подруге, а она – галлам.
– Я ничего не скажу Маб.
– Ладно. Цезарь посылает меня тайно в Рим к народу. Ему надоело быть галльским императором-триумвиром. Он хочет, чтобы я подготовил в столице умы ко дню низвержения Помпея и Красса.
– Какие глупости, Люций Фабий! Какие басни я от тебя слышу! Если Цезарю нужен ловкий агент, то на эту должность годится у нас всякий, только не ты, Веселый Воробей. Обманываешь ты свою верную Адэллу! Затеял ты что-то новое тайком от меня! Вспомни, Фабий, чем ты мне обязан, и не забывай, что я – маркитантка, что меня тебе не обмануть, потому что я знаю всю хитрость людскую не хуже самого ловкого лазутчика, и я все, все разведаю…
Адэлла тихо вышла из хижины мужа, и впервые ее веселая головка грустно понурилась от холодной встречи с милым.
