Людмила Шаховская
Сивилла – волшебница Кумского грота
© ООО ТД «Издательство Мир книги», оформление, 2009
© ООО «РИЦ Литература», 2009
* * *
Часть первая. Царская дочь
Глава I. Тирания
Прошло много лет после злодеяний, узурпаторски доставивших власть над Римом Тарквинию Гордому и его жене Туллии – женщине энергичной до такой степени, что тиран вынужден был делить власть с нею, повелевая римлянами совместно со своей женой.
Действуя на римлян то лестью, то обаянием величия своей наружности, гордой и красивой, то блеском роскошной одежды, то важностью осанки, то свирепо усмиряя недовольных толпами рабов и наемников, Тарквиний делал что хотел, совершенно игнорируя и сенат и комиции. Все в Риме беспрекословно повиновались ему.
И он и жена его Туллия, оба вели развратную, расточительную жизнь в доме погубленного ими царя Сервия, превратив его из скромного жилища экономного хозяина в палаты, отделанные со всей возможной в те времена роскошью.
В некоторых случаях, считаемых за очень важные, для убеждения суеверных римлян в том, чего ему хотелось от них, Тарквиний обращался к знаменитой волшебнице сивилле Кумской.
Одной из главных особенностей этой гадалки, ставленницы знаменитого на весь тогдашний мир оракула Аполлона Дельфийского, было ее бессмертие, о поддержании которого жрецы старательно заботились, заменяя с незаметной постепенностью одну женщину другой.
Как тысячелетняя сивилла должна была казаться очень дряхлой, но она не могла постоянно сидеть в таинственном гроте около Кум близ Неаполя. Ей приходилось странствовать к таким лицам, которые вызывали ее к себе издалека, или жрецы Аполлона посылали ее к ним. Гадалке было невыгодно отказываться от посещений ею царей, лукумонов, выборных временных или пожизненных республиканских глав самнитов, вольсков и других племен Италии, имевших различный образ правления.
Настоящей старухе это было бы не под силу. Поэтому сивилла лишь должна была казаться дряхлой, а на самом деле выбиралась из сильных, крепких особ среднего возраста.
Таких жило несколько в Кумском гроте с целой ватагой слуг, способных защитить от грабителей приношения, получаемые с гадающих, которых старались уверить, будто сивилла – все одна и та же особа, которая тысячу лет живет совершенно одиноко в подземном лабиринте пещер, соединенных проходами, – живет, защищаемая и получающая все нужное от служащих ей духов земли, воды, воздуха.
Ей, говорили, ветер приносит новое платье, посуду, мебель; море выбрасывает к самой пещере рыб для пищи.
Сивилла никогда не хворает и не утомляется далекими переходами, потому что она всюду моментально переносится, куда ей надо, а в пещере оставляет на это время свою созию, то есть тень, которая гадает за отсутствующую, так что никто не знает, когда она уходит и возвращается.
Появления этой волшебницы перед очами римлян обходились Тарквинию очень дорого, зато приносили желательные результаты.
У него и Туллии кроме дочери от первой жены было трое сыновей – Секст, Арунс, Тит, злые, развращенные юноши, на которых римляне взирали с боязнью.
Главнокомандующим Тарквиний сделал Спурия, человека заслуженного и во всех отношениях хорошего, – этим он одинаково угодил и плебсу и патрициям и отчасти даже замял дурные толки римлян о гибели царя Сервия и его любимцев.
Годы минули, и дурная молва затихла, зато про Луция Юния Брута римляне толковали очень много и долго. Это был герой всей эпохи тирании Тарквиния.
Молва про знаменитого Говорящего Пса ходила самая странная, разнообразная. Пытались обвинять его в непристойной любви с Туллией, но доказательств не нашли, так как эта женщина слишком явно пятнала свою репутацию с другими людьми, обращаясь со злополучным Брутом как с шутом – приживальщиком из бедных родичей, и не более.
Брут жил в ее чертогах, но не пользовался никакими преимуществами среди других приближенных. Он сам отказывался от всего, что ему предлагали, – не принял ни клочка земли в поместье, не занял никакой почетной должности. На руках его никто не видел ни одного перстня, кроме того золотого кольца, что составляло знак сенаторского звания.
Одежда этого эксцентричного человека всегда была проста, ветха, разорвана, запачкана пролитым вином и едой.
В его нечесаных, всклокоченных волосах постоянно торчали соломинки, цветы и другая всякая всячина – результаты его лазанья под стол во время пиров, чтобы хватать гостей за ноги, срывать с них башмаки; торчала всякая всячина и как украшения, полученные в насмешку от сыновей Тарквиния.
Брут остался шутом Туллии, ее Говорящим Псом, как он сам себя называл.
Иногда этот злополучный человек бывал полезен кому-либо, спасая от неминуемой смерти или ссылки, даже принимая вину на себя, но это редко удавалось при хитрости и зоркости злодейки Туллии.
Друзья Брута гибли один за другим.
Тяжелее всех таких утрат ему неотступно вспоминалась лютая казнь, постигшая Турна Гердония, обвиненного в составлении заговора против узурпатора.
Не смея ни осуждать бесчеловечный приговор, ни даже выказывать печаль при гибели невинного друга, ни тем менее спасти его, Брут едва мог проститься с осужденными.
В его ушах повторялся предсмертный завет несчастного Турна:
– Мое имение расхищено, но у меня есть сокровища еще более драгоценные. Луций Юний, спаси детей моих! Моя Ютурна – красавица… опасный дар Судьбы! А Эмилий совсем крошка. Какая участь ожидает этих беспомощных сирот под гнетом тирании узурпатора?!
Брут много плакал, вспоминая этот предсмертный возглас, последнюю мольбу Турна, обращенную к нему:
– Луций Юний, спаси детей моих!..
Глава II. Свадьба влюбленных
Бруту не было надобности идти или ехать на лесную пригородную топь, чтоб видеть в полночь призрак утопленного друга – и в полночь и в полдень Турн как живой стоял в его памяти, повторяя предсмертную мольбу:
– Луций Юний, спаси детей моих!..
Этот завет умирающего страдальца Брут выполнил лишь вполовину – старших сыновей Турна, уже почти взрослых, Тарквиний скоро обезглавил. Брут сумел отстоять от гибели только двух малюток, а чтобы иметь их при себе, он уговорил Туллию взять их в товарищи игр ее сыновьям и падчерице Арете.
Тарквиний едва терпел их, называя змеенышами, пригретыми Брутом себе или им самим на гибель. Туллия обращалась с ними, этими благородными сенаторскими детьми, как с рабами. Ненавидела эта жестокая женщина и дочь своего мужа – свою родную племянницу, ибо Тарквиний был женат на ее родной сестре, которую с согласия этой злодейки задушил или отравил.
Одиноко росла в доме отца и мачехи бедняжка Арета. Никем не ласкаемая, без всякого надзора провела она детство, точно подкидыш в семье. Ничему ее не учили, никто о ней не заботился, к ней даже подойти боялись, чтоб участием к сиротке не навлечь на себя гнев тиранки.
Брут тоже боялся ласкать Арету даже на правах родственника, не ласкал он и детей Турна. Пока они были маленькими, не имевшими сознательного взгляда на жизнь, им жилось хорошо и при подобных обстоятельствах. Они спокойно играли сытые и веселые, радуя этим сердце Брута, пока не выросли.
Детей, принятых в семью узурпатора, было много. В их числе находились родственник Тарквиния Луций Коллатин, Лукреция, дочь Спурия, сыновья Брута, его племянники и другие.
Вителий и Юний были любимы сыновьями Тарквиния за схожую с ними грубость, смелость, склонность к запретным удовольствиям, удалым выходкам дурного сорта, дерзости относительно старших.
Арета подружилась с Лукрецией и Эмилием.
Ютурна стояла особняком среди мелюзги роскошных палат. Возрастом значительно старше и веселой гурьбы неугомонных шалунов, и дружеской группы кротких смиренников, дочь Турна не могла примкнуть ни к тем ни к другим.
И не только вследствие разницы возраста, но по самой своей натуре Ютурна была существом, казалось бы, диким, нелюдимым.
Ей не нашлось пары среди обыкновенных смертных; ее душа жаждала чего-то идеального; ее любовь мог привлечь только такой же эксцентричный человек, как она.
Такой человек когда-то был подле нее. Был даже любим ею, хотя и бессознательно, по-детски, в далекие, минувшие годы ее жизни при родителях. Это был родственник ее семьи Арпин, но он исчез, и носилась молва, будто по навету одного из жрецов Тарквиний тайно убил его.
Ютурна до сих пор часто вспоминала Арпина.
Она любила забираться в самую густую чащу огромного сада, а там по целым дням лежала на траве, погруженная в странные, никому не понятные думы, или взлезала на дерево с ловкостью мальчика и качалась на ветвях, воображая себя дриадой.
У нее был хороший голос, но никогда она не пела песен, выражая в пении свои чувства и идеи лишь собственными словами. Это был необыкновенный речитатив, импровизация.
Не брав ни у кого уроков, Ютурна по слуху выучилась играть на лире и свирели от детей. Молча прислушиваясь и приглядываясь к их занятиям других, она переняла грамоту. От рабынь она научилась шить.
Она выросла очень красивой и умной девушкой, но была нелюбима всеми детьми – и резвыми и смирными – за нелюдимость.
Из них только один, ее брат Эмилий, чувствовал к ней некоторую нежность, но внешне отношения к Ютурне и с его стороны были холодны.
Годы шли своим чередом, и дети выросли.
Разно, каждый по своему, взглянули они на предстоящий им жизненный путь.
Юний Брут с горестью увидел, как сыновья его под влиянием буйных детей Тарквиния развратились, стали обращаться с отцом непочтительно.
Эмилий вышел умным, но не смелым юношей. Его подчиненное, полурабское положение наложило на него печать робости; он боялся Брута и ненавидел его, даже считал погубителем своего отца. Состарившийся чудак никогда не был ласков с ним, но Эмилий не знал, что обязан одному этому человеку спасением своей жизни и теми немногими остатками отцовского состояния, которые имел.
Луций Коллатин женился на Лукреции, дочери Спурия. Этот брак совершился с общего согласия родных.
Не имея матери, Лукреция должна была просить одну из пожилых родственниц заступить при ней место ее родительницы.
Сама Туллия охотно приняла на себя эту обязанность; она была в хорошем расположении духа, давно уже ни на кого не сердилась, потому что Тарквиний, сделав удачный набег на сабинян, вернулся с богатой добычей, которая пошла вся на безумные прихоти его жены.
Туллия пожелала отпраздновать свадьбу своего родственника Луция как можно великолепнее.
Луций жил не в Риме, а в очень близком к нему городке Коллации. Его второе имя было Тарквиний, данное ему отцом в честь рекса-узурпатора.
Чтоб не смешивать их в разговоре, этого молодого человека звали Коллатином – по имени городка, котором он жил.
Утро дня свадьбы Туллия провела с Лукрецией и ее подругами в совершении разных обрядов, в полдень угостила всех приглашенных роскошным обедом, а потом занялась туалетной возней, вынув из сундуков, шкафов, и ларцов все свои многочисленные вещи.
Она любила не только быть хорошо одетой сама, но и видеть своих ближних, свиту в богатых нарядах. Одев роскошно Арету, она не поскупилась на украшения и для Ютурны; не любя ни ту ни другую, она тешилась ими, как красивыми куклами.
Способность Ютурны к импровизации песен доставляла тиранке утешение в неприятные минуты после гнева, когда в ней пробуждалось воспоминание о погубленных ею муже, сестре, отце.
Постоянное пьянство и разврат не остались без влияния на здоровье Туллии; на нее стала часто находить нервная тоска и беспричинный ужас. То ей казалось, будто все ее приближенные стали изменниками, то в моменты суеверного настроения мерещился предсмертный, вселяющий в нее панику взгляд отравленного ею Арунса, ее первого мужа; слышалось хрипение в судорогах задушенной или тоже отравленной сестры или треск костей раздавленного отца, которого Туллия умышленно переехала колесницей.
Кара судьбы над злодейкой началась.
В такие минуты только два человека могли развлечь ее и успокоить: Юний Брут и Ютурна.
Они стали необходимы Туллии.
Если успокаивающая речь Брута, перемешанная остротами и шутками, оказывалась бессильной, он звал Ютурну.
Молодая девушка, играя на лире, пела о прохладе вечера после знойного дня, о нимфе, убегающей от фавна, о величии богов, о голубке, спасшейся от ястреба.
Туллия слушала это странное пение, непохожее ни на какие другие песни, и успокаивалась.
Любить Ютурну как существо живое, из рода человеческого Туллия не могла, но она любила ее как хорошее животное или вещь, доставляющую удовольствие.
Она хотела похвастать на свадебном пире способностью Ютурны и для большего эффекта дала ей несколько своих любимых украшений.
Идти пешком до самой Коллации было невозможно.
Лукреция, одетая в белое платье и желтую вуаль без всяких украшений, села в богатую повозку подле своего влюбленного жениха.
Туллия, сидя рядом со своим мужем, поражала взоры любопытных зрителей великолепием вычурного наряда, заимствованного по фасону у этрусков.
Все родные и гости также сели в колесницы или верхом на лошадей, покрытых дорогими персидскими и индийскими чепраками и попонами.
При ярком свете множества факелов это медленное, торжественное шествие свадебного поезда влюбленной четы представляло волшебную картину.
Глава III. Упорхнувшая птичка
После не очень долгого переезда процессия остановилась у городских ворот Коллации.
Все участники свадебного поезда пошли пешком.
Музыканты играли, а певчие пели веселые гимны; молодые люди бешено скакали взад и вперед по сторонам тихо двигавшейся процессии, размахивая бичами и факелами, с восклицаниями:
– К Таласию!.. К Таласию!..
Когда Ромул из-за недостатка женщин в Риме велел похитить сабинянок для его сподвижников, то самую лучшую девицу отдали знатному Таласию; оттого и произошел обычай такого восклицания на свадьбах.
Так думали римляне в силу своих мифов и легендарных преданий, но в наш скептический век ученые полагают, будто на самом деле причина возникновения этого обычая не столь поэтична, а гораздо проще: слово «таласий» произошло в искаженной форме от «таламос» – греческая брачная комната, спальня.
Подведя невесту к двери своего дома, Луций Коллатин взял ее на руки и перенес через порог. Там встретил ее великий понтифик и поднес ей сосуд с маслом. Она помазала косяки двери.
В атриуме против пылающего очага были поставлены два стула, покрытые цельной шкурой быка, которого утром в этот день жених ходил приносить в жертву Юпитеру.
Луций и Лукреция сели на эту шкуру.
Простирая руки над их головами, жрец прочел молитву к Пикумну и Пилумну, покровителям брака, и некоторым другим богам.
Молодые встали. Луций надел жене обручальное кольцо на палец и повел ее к огню.
– Где ты, мой Кай, там и я, твоя Кая!.. – тихо сказала Лукреция слова брачной формулы и дотронулась до очага, а потом до кувшина с водой в знак того, что с этих пор она делит с мужем огонь и воду, находящиеся под кровлей его дома, то есть все его имущество, дела, общественное положение.
Они оба снова сели. Жрец с особой молитвой разломил маленькую освященную лепешку и дал им съесть ее половинки. Этим актом церемония бракосочетания кончилась.
Все поздравили счастливую чету и сели за пиршественный стол.
Такая форма брака называлась «конфареация», то есть обряд с мукой, лепешкой. Он был нерасторжим на всю жизнь. В ту эпоху у римлян других форм соединения благородные люди не употребляли. Контуберниум, или конкубинат, практиковался лишь при сожитии с отпущенницами из невольниц.
Нравы римского простонародья были еще так примитивно чисты и строги, что ни одна свободная девушка не пошла бы на сожитие с человеком не своего сословия.
Свадьбу Луция с Лукрецией праздновали три дня. В городе устроен по этому случаю был специально организован бой гладиаторов, в те времена составлявший забаву далеко не столь кровавую, как впоследствии, а также были устроены состязания благородной молодежи в метании диска, стрельбе в цель и верховой езде.
Тарквиний в сопровождении всех гостей поехал на охоту в горы. Там эта веселая компания ночевала под открытым небом, потому что погода была очаровательна.
Зверей и птиц убили немного, зато вдоволь насладились чудными горными видами, обедом в лесной глуши, купанием в холодной, чистой воде горного ручья.
Среди всеобщего веселья, шуток и смеха не было места никакой мрачной думе даже в головах эксцентричных особ, к сорту которых принадлежала Ютурна.
С самого своего детства, после казни отца, она не выезжала из Рима, постоянно находилась там, в чертоге Туллии.
Одни и те же роскошные комнаты; при них один и тот же тенистый сад; там и тут одни и те же угодливые слуги, надменные любимцы, шумливая молодежь. Все это в детстве удовлетворяло Ютурну, но по мере ее подрастания у нее все чаще и чаще стал возникать вопрос: «Что хорошего есть на земле еще, кроме всего этого великолепия расточительной семьи римского рекса?»
Она тоскливо глядела в даль и думала:
«Там необъятный мир, другие города, другие дворцы и храмы, другие народы… как там живут, в этом далеком, неведомом мире? Лучше ли он Рима или хуже? Отец мой был родом из Ариция, Луций – из Коллации, Тарквиний – из Клузиума в Этрурии. Что это за места?.. Ах, хоть бы где-нибудь побывать!..»
Ютурна томно вздыхала, напрасно силясь припомнить, как возили ее родители в детстве на свою виллу и к больному деду в один из мелких городков ближней Этрурии, где царь Сервий стоял тогда станом во время войны, но все это память рисовала ей лишь отрывками, из которых не составлялось никакой цельной картины.
Ютурну тянуло в этот неизвестный мир, в далекие поля и леса, на простор, на свободу.
Нелюдимая девушка не имела подруги, ни с кем не делилась мыслями.
Свадебное шествие в парадных одеждах, поезд богатых колесниц вечером, при свете факелов и пении, по горам, лесам, ущельям представились Ютурне волшебным бредом.
Она наконец очутилась хоть и не очень далеко, но все-таки вне Рима, в лесах и горах, откуда этот надоевший ей город не виден.
Чувство блаженства наполнило ее сердце. Она особенно сильно наслаждалась во время охоты. Ее игривая фантазия развернулась со всей силой. Ютурна пускала стрелы, бегала, смело перепрыгивала ручьи и ямы, метала копье.
«Если бы можно мне было навсегда остаться в таком лесу дикой охотницей, как я была бы довольна моей судьбой!..» – думала она.
Картины далекого прошлого всплывали в ее памяти гораздо яснее, чем прежде, не затмеваемые обстановкой шумной жизни, столь резко непохожей на быт тихого детства Ютурны.
Ей вспоминался ее отец, которого она любила в детстве, – величественный, могучий силач, красивый, доблестный, горделивый, всеми уважаемый, – как он собирался, бывало, на охоту из деревенского дома их виллы или возвращался, нагрузив крючки, приделанные к древку копья, мелкой дичью, а свои широкие плечи – крупным зверьем.
И эта прежняя счастливая жизнь среди погибшей семьи встала в памяти девушки так ясно, отчетливо, точно отец манил Ютурну к себе, в свои ласковые объятия, чтоб взять на руки и унести с собою далеко от всего, что ей так сильно опротивело, – от всего этого шума, блеска, не дающего ей никакой радости.
При каком-то слове Туллии среди других разговоров о том, что ее муж слишком сильно увлекся охотой и пора бы собираться домой, сердце Ютурны заныло. Опять ее заставят жить в римском чертоге, роскошном и просторном, но все-таки бедном и тесном сравнительно с роскошью и простором необъятного лона природы!.. Опять ей велят прясть, шить, петь, играть не в то время, когда хочется, а потом…
О ужас!.. ее непременно отдадут замуж не так, как отдали Лукрецию, – не за того, кого она сама полюбит, а по приказу тиранки, даже, пожалуй, за какого-нибудь противного этруска, говорящего в нос да с пришепетыванием иностранного языка, в котором Ютурна ничего не понимает, и этот этруск увезет ее в свою холодную Тоскану, где зимой снег идет.
Всю последнюю ночь на охотничьей стоянке близ Коллации Ютурна не смыкала глаз; нелюдимо ходила она между молодежью утром, погруженная в странную новую думу.
Внезапно началась гроза со всеми ужасами таких явлений, свойственных горным местностям жаркого климата.
Кругом легла непроницаемая тьма от черной тучи, ветер и дождь гасили факелы. До жилья поселян, казалось, трудно было добраться – оно было близко, но на каждом шагу грозила опасность свалиться в болото или в пропасть, а еще сильнее можно было бояться падения деревьев и камней горной лавины.
Туллия не соглашалась ни ехать в Рим, ни вернуться в Коллацию, в своем расстроенном воображении преувеличивая и без того многочисленные опасности.
Слуги нашли для нее пещеру, усадили ее там с сыновьями на ковер и подушки.
Брут поместил Арету и еще несколько девушек в огромное дупло толстого дерева. Остальные участники этой забавы, в том числе Эмилий, Ютурна, Брут и сам Тарквиний Гордый, расположились как пришлось – под деревьями, выступами скалы или просто накрывшись кто чем мог. Некоторые забились под скамьи и опрокинутые ящики, подлезли под повозки.
Вдруг среди этой неожиданной кутерьмы в голове Ютурны возникло смелое желание бежать. Куда? Она не знала, но ее решение было непоколебимо. Она чувствовала и приятное и вместе с тем гнетущее влияние как бы чужой воли над нею, точно кто-то другой зовет ее, манит вдаль к себе, неизвестно куда и зачем.
«Иди, Ютурна, иди!..» – повторялось в ее уме, сердце, самой душе.
И девушке казалось, что это голос ее казненного отца, видящего из загробного мира свою дочь среди врагов. Отец не желает, чтобы она жила у Туллии, погубившей его, чтобы дышала одним воздухом с Тарквинием, утопившим его в болоте.
И Ютурна решила, что она убежит, куда зовет ее этот таинственный голос, неслышный ушам, но слишком громкий слуху души ее, – убежит, куда боги направят ее взор.
Ничему не учившись, Ютурна ничего достоверно не знала: ни направление стран света, ни местоположение городов, известных ей по названию, не было ей знакомо. Она слышала, что есть в лесу кабаны и волки, разбойники и привидения, сильваны, сатиры, но также и благодетельные нимфы и дриады, спасающие от этих опасных жителей лесов.
Основные начала мифологии были знакомы Ютурне, и она твердо верила в покровительство богов и тени замученного отца.
Усердно помолившись, смелая девушка взвалила на плечи свой узел с дорогим нарядом и украшениями, данными Туллией, по своей наивности не задумавшись над тем, что все это ей не принадлежит, и, завернувшись плотнее в дорожный темный плащ, исчезла в темноте.
До самого рассвета шла Ютурна по лесу и горам в пустынных, диких местах тогда еще малонаселенных окрестностей Рима. Не заметив, как и когда обошла его, очутилась вместо севера к югу от этого огромного города, не повстречав ни человека, ни животного.
Ей казалось, будто она очень-очень далеко ушла, чуть ли не к самой огнедышащей горе Этне, о которой ей когда-то говорила в сказке про Полифема Одноглаза деревенская гадалка Диркея, любимая ею в детские годы.
Ничто ее не пугало. Она набрала ягод и съедобных трав, поела, переоделась в богатое платье, бывшее у нее в узле, чтобы таким образом отпраздновать свое освобождение, а отчасти и потому, что оно осталось гораздо более сухим, нежели бывшее на ней во время ее долгого перехода под дождем, легла и сладко выспалась около развесистого дерева.
Надев все имевшиеся у нее драгоценности, Ютурна посмотрела на себя в «зеркало Нарцисса» – воды тихой речки, струившейся в этой глуши.
Свобода стала ей еще милее.
Взобравшись на дерево, она нашла гнездо, полное яиц крупной птицы, и съела их сырыми. Потом опять пошла.
