Людмила Шаховская
Сивилла – волшебница Кумского грота
Глава IV. Это твой рок!..
Лес кончился. Перед Ютурной раскинулась восхитительная картина безбрежного моря. Она никогда не видела моря. Оно ей показалось, каким кажется всем чутким к красотам природы людям, не видевшим его, – восхитительным выше всякого описания.
– Вот где настоящий простор!.. Вот где настоящая воля!.. – воскликнула она. – На этих голубых волнах, во владениях доброй Амфитриты.
И вдруг, точно эхо, как отголосок ее возгласа, из леса раздалось в ответ глухо и отрывисто:
– Ita! (Да!)
Девушка озиралась, но не видела никого. Но ей казалось, будто она не одна здесь, в этих незнакомых дебрях, будто с нею кто-то есть – незримый, добрый, хороший, защищающий ее от опасностей. Ей казалось, что это ее отец, невинно замученный страдалец, или кто-то, посланный им из загробного мира на помощь к его дочери.
Она опять стала любоваться морем, мечтать о его прелестях, какие рисовались мифологией в умах тогдашних людей.
«Там резвятся тритоны и наяды, плавая на огромных блестящих раковинах, впрягают в них дельфинов и лебедей, как люди коней в колесницы. Там на дне живут Нептун, Фетида, добрый старец Нерей с дочерьми нереидами в коралловых дворцах. Там настоящая воля, блаженство – в этих владениях Амфитриты…»
И опять, точно эхо, из леса ответил ей странный голос незримого:
– Ita!
Не обдумывая теперь своих поступков, Ютурна побежала к морю.
Вдали виднелся дымок от костра, разведенного, как Ютурне подумалось, рыбаками, потому что у берега находились лодки.
Ютурна прыгнула в одну из них и понеслась по морю.
Ветер быстро погнал челнок, управляемый сильной, но неумелой рукой.
Скоро берег скрылся от глаз бесстрашной искательницы приключений, началась качка. Ютурна не испугалась и тут. Ей думалось, что боги и тень отца непременно видят ее и хранят, а если она погибнет, это будет все-таки лучше, нежели возвратиться в Рим, в неволю.
Ее стало подташнивать. Она утомилась борьбой с волнами, бросила весла и неслась с волны на волну по прихоти ветра. Голова ее закружилась, она села на дно лодки и склонилась головой на сиденье.
Вдруг Ютурна почувствовала сильный толчок, потом другой, третий… В глазах ее потемнело, и она лишилась чувств.
День склонялся уже к вечеру, когда Ютурна очнулась. Под головой у нее была мягкая подушка, тело было плотно завернуто, а над нею…
Что это такое? Отчего так темно и душно?
Она подняла руку и ощупала доски.
Ютурна в гробу? Ее схоронили живую?
Нет, это не гроб.
Она стала припоминать все, происшедшее с нею. Тогда в щель ее «гроба» проник красный луч заходящего солнца, и при его помощи молодая девушка с трудом увидела перекладину. Это лодочное сиденье, она лежит под лодкой, опрокинувшейся на нее, когда волны выкинули ее через подводные камни на этот безлюдный, необитаемый берег.
Намокший плащ плотно спеленал тело Ютурны, как погребальная холстина, а узел, привязанный через плечо, попал ей под голову.
Сообразив все это, Ютурна вылезла из-под лодки и пошла по берегу.
Место было гористое и безлесное. Голые скалы, озаренные ярким пурпуром заката, грозно глядели на непрошеную посетительницу пустыни. Чайки и орлы вились над ее головой с пронзительным криком.
Ютурна пошла прочь от негостеприимного берега в горное ущелье. Ее мучил голод, но ничего съедобного она тут не нашла.
Наследовав смелый характер своего доблестного отца, дочь Турна Гердония не смутилась ни на миг и в дебрях незнакомой местности, куда занесли ее прихотливые волны. Решив, что утром боги непременно пошлют ей пищу, она откинула назад за плечи свои распустившиеся волосы, бросила смелый взор на неприветные, грозные скалы, как бы вызывая их на состязание с твердостью ее духа, и громко запела импровизацию:
Покинув жилище
Жестоких людей,
Я сбросила тяжесть
Несносных цепей.
Свободна, как легкий
Зефир полевой,
Бреду одиноко
Пустынной тропой.
Я юная дева,
Но девичий страх
Ютурне неведом…
Горят в небесах
Вечерние звезды,
Как очи богов.
Мне боги доставят
И пищу и кров.
В ответ на песню Ютурна услышала звуки, показавшиеся ей, как это было утром, отголоском ее собственного пения, но, прислушавшись, она убедилась, что это такая же импровизация, только голос незримого существа, отвечающего ей, слаб и неблагозвучен.
Из небольшого отверстия в горе, служащего входом в пещеру, заросшего или, вернее, нарочно закрытого посаженным тут диким кустарником орешины, выходил слабый свет. Оттуда неслась импровизация в ответ Ютурне́.
Бесстрашную деву
Привел Аполлон.
Входи, не пугайся —
Твой жребий решен.
Здесь Феб светлокудрый
Незримо царит;
Здесь жить на свободе
Тебе он велит.
Ютурна увидела в пещере столетнюю старуху, которая, сидя у огня перед котлом, варила ужин.
Не размышляя о том, что это за особа, Ютурна смело раздвинула кусты и скрылась в пещере.
Осмотревшись в подземной зале, она с невыразимым удивлением стала узнавать одного за другим всех, кто там находился.
Прежде всего ей показался знакомым голос певшей сивиллы, знакомыми были и черты ее лица, вполне годные, чтобы эту женщину наивные простаки могли счесть за тысячелетнюю, неумирающую вещую подругу Аполлона, забывшую при прошении о долгожительстве выпросить себе неувядающую молодость.
Где Ютурна слышала эти дребезжащие, гнусавые завывания? Где видела этот крючковатый нос, провалившиеся глаза, сверкающие злостью из глубоких впадин, точно блуждающие огни из бездонных пропастей? Где видела это бледное, бескровное, восковое лицо, изрытое морщинами, точно огородными грядами?
Слышала и видела все это Ютурна в далекие, блаженные дни своего невозвратного детства, когда жила с родителями на вилле, где ей было так хорошо, привольно… Видала в лице тамошней деревенской колдуньи, служившей одному из римских жрецов, давно умершему.
– Стерилла! – тихо проговорила девушка.
Но старуха услышала возглас и ответила:
– Я давно ждала тебя, дочь Турна! Я знала, что ты придешь! Все обстоятельства твоей жизни говорили мне это: «придешь для мести за погибших родителей».
– Для мести, – повторила Ютурна, еще не вполне понимавшая подобные отношения людей.
– Это твой рок!..
– Мой рок?!..
– Гляди, дочь Турна, – эти люди все собрались сюда ко мне тоже для мести, только для одной мести. Они ею живут, ею дышат; их единственная отрада – надежда отомстить.
Мимолетно скользнув взором по лицам особ, бывших около котла с похлебкой, Ютурна смутно припоминала в них современников своего детства, еще не успевших сильно измениться за протекшие годы.
– Одной тебя у нас недоставало, – продолжала сивилла, помешивая похлебку, – мы ждали тебя, мы следили за тобой, и вот… Мы дождались… твой рок привел тебя. Мы живем и тут, и в Палатинской пещере Рима, и в Немусе у озера при жертвеннике Вирбия… везде или мы, или наши. Вот, дочь моя…
– Диркея! – договорила Ютурна, узнав когда-то любимую ею гадалку-сказочницу, ставшую полоумной от горя.
– Ей Туллия испортила жизнь, отняла ее счастье. Вот…
– Амальтея!.. – вскричала Ютурна и радостно заключила в объятия освободившуюся невольницу, служившую ее родителям.
Она узнала братьев Амальтеи, из которых старший, очень красивый собой, был одет в костюм Аполлона, а младший, невзрачный лицом, придурковато-веселый характером, имеющий фигуру из тех, что называют «кубарь» – толстый, приземистый, бойкий, говорливый, являлся козлоногим сатиром в длинношерстой шкуре, к которой недоставало ему теперь ненужной рогатой маски.
Сивилла стала подробно рассказывать об их страданиях, о причинах их удаления сюда, о вступления в ряды агентов Дельфийского оракула, о причинах их ненависти к Тарквинию и его жене; стала объяснять их превращение в мифических персонажей, уверяя Ютурну, что для заурядных людей назначена одна вера, а для избранников, мудрецов, философов – другая. Это тот набор всевозможных софизмов-натяжек, какими тогдашние греки мирили возмущения совести религиозных людей со жреческими плутнями.
Не зная истинного Бога, не находя к Нему единственной бывшей тогда тропы, ветхозаветной Библии, люди блуждали душой в дебрях мифологии, искали Бога в искажениях сказаний о Нем, пока эти дебри путаницы самых диких мечтаний не сплелись до совершенно непроходимой чащи.
Ютурна не слушала этих хитросплетенных поучений, она еще не в силах была усвоить такую мудреную науку.
Ее радовала возможность жить с людьми, издавна любимыми ею.
Амальтея шептала ей, что она при гаданиях представляет Диану, Венеру, Гебу – смотря по тому, какую богиню вызывают желающие, – а ее муж Виргиний изображает разных богов, преимущественно Юпитера и Марса, как человек энергичный, величавый.
Хромой муж Диркеи превращается в Гефеста-Вулкана, а дряхлый муж Стериллы вещает, как Амфиарай, Нестор, герой Троянской войны, Анхиз и другие, для олицетворения которых требуется фигура старческая.
Они не живут постоянно тут, а кочуют, странствуют по Италии, то все вместе, то по двое-трое, то в одиночестве, собирая несметную массу всевозможных приношений, деньгами и вещами, в неоскудевающем изобилии.
Ютурна не слушала и эти повествования, засмотревшись на лохматую фигуру медведя, стоявшего на двух ногах, опираясь на тяжеловесную дубину. На плечах у него была курчавая голова человека средних лет.
Ютурна узнала в богатыре своего давно пропавшего родственника, о котором был двоякий слух: будто он убит по приказу Тарквиния или спасся бегством в Самний, ко врагам Рима.
– Арпин! – воскликнула девушка в еще более радостном изумлении.
– Я жрец-олицетворитель могучего полудуха Инвы, сильвана, гения Рамнийских лесов, – заявил силач и заключил дочь Турна в богатырские объятия. – Мы следили за тобой везде, – говорил он, когда порыв обоюдной радости их миновал, – мы следили за тобою в виде поселян на охотничьей стоянке Тарквиния. Мы сбили на ложные следы посланных Туллией в погоню. Мы были среди рыбаков на взморье, где ты взяла лодку. Мы плыли за тобой по морю, шли за тобой по берегу.
– Ты недалеко отошла, Ютурна, – прибавила Амальтея, – ты лишь попала от Коллаций в другой округ Ариция, где находится вилла, принадлежавшая твоему отцу, которой теперь, как и всем, завладел Тарквиний со своей гнусной женой.
Когда Ютурна вполне освоилась со своими очень давно не виданными друзьями, радость в ее сердце сменилась скорбью и страхом.
– Арпин, – говорила она, – решив бежать от Туллии, я не сообразила всех сторон моего поступка. Ведь там остался мой брат – тиранка со зла истерзает его.
– Юний Брут не даст истерзать сына Турна Гердония, – хладнокровно возразил пещерный медведь, любуясь красотой и умом своей выросшей родственницы.
Глава V. След потерян
Когда узнали об исчезновении Ютурны, в веселой компании произошел невообразимый переполох.
Туллия лишилась не только девушки, утешавшей ее пением, но и любимых драгоценностей, унесенных ею.
Приближенным было трудно решить, что огорчало тиранку сильнее, то или другое. Она металась как безумная, никто не смел подойти к ней с утешением. Даже Тарквиний струсил перед этим порывом ярости своей супруги, зная отлично, что в такие минуты она способна убить всякого, кто придется ей не по нраву.
Разразившись бешеными ругательствами, Туллия разогнала всех рабов в погоню за беглянкой, крича, что смерть в самых лютых муках ждет их, если они к вечеру не приведут Ютурну, а потом, обратив гневный взор на затрепетавшего Эмилия, как тигрица, бросилась к беззащитному юноше, избила его и тоже послала вслед за рабами.
– Ты помог твоей сестре убежать! – кричала она в исступлений. – Ты ей внушил мысль украсть мой пояс и мою цепь, мою головную стрелу с сапфирами и серьги, ленту с алмазами… Ах!.. Их нет, их украла девчонка… Ты ее подучил, ненавистный!..
С пеной у рта злобная тиранка, проговорив все свои жалобы и ругательства без передышки, упала в обморок.
Тарквиний, еще не отрезвившийся после кутежа целой ночи, которым занимался ради защиты от холода и непогоды, ходил взад и вперед по луговине, ударяя себя кулаком в грудь, и приговаривал:
– Боги!.. боги!.. Вот напасть-то нам послана!.. За грехи… за грехи мои тяжкие.
Но больше у него ничего не выговаривалось и не шло на ум, что следует предпринять.
Арета тихо рыдала, прижавшись лицом к дереву, не вынося приступа гнева своей лютой мачехи.
Сопровождавшие их патриции совершенно лишились энергии, потупили взоры и безмолвно ждали, что будет дальше, а их жены и дочери, как и царевна, плакали.
Один Юний Брут сохранил присутствие духа. Он поднял упавшую тиранку, перенес в пещеру, уложил на оставленную там после ночлега постель и опустился подле нее на колени, терпеливо ожидая ее успокоения.
Припадок миновал. Туллия открыла глаза и принялась жаловаться, уже без ругательств, с тихими слезами.
– Юний… мой Говорящий Пес… ты один со мной… все там, поодаль… никто не жалеет меня. Мне тяжело, Юний… Ах, какое горе!..
– Немезида, – заговорил старик шутливо, – я их сам всех отогнал. На что тебе целая толпа болтунов? Они стали бы шуметь, а ты спала так сладко…
– Девчонка сведет меня в могилу… я расстроилась из-за нее.
– Сон подкрепил тебя, ты совсем не больна. Твой румянец горит подобно утренней заре.
При всем своем старании балагурить Брут невольно вздохнул, глядя на эту старую руину былой красоты. Он знал, что давным-давно румянец блеклой Туллии берется ею из косметических банок, как и чернота поседелых волос.
– Пес, ты все это врешь – я больна, – возразила Туллия и взяла за ухо старика, все еще стоявшего перед нею на коленях.
– Ты притворилась больной, – засмеялся он, – знаю я это… притворилась, чтобы сильнее жалели тебя… а ведь мне жаль тебя, Немезида!..
Туллия больно щипала ухо старика, сама этого не замечая, как человек, занявшись какой-нибудь мыслью, щиплет листья куста или свое платье. Кровь струилась по щеке Брута, но Говорящий Пес покорно переносил мучение, льстиво глядя на тиранку. Ему было приятно, что она его мучит, потому что, истерзав его ухо, она не подвергнет этому кого-нибудь другого, излив гнев на любимца.
– Я велю их обезглавить, – шептала она, – мало этого, прежде обезглавливания велю расстрелять не до смерти… мало и этого… брошу в водопад… нет, лучше я их…
– Успеем мы с ними сделать все, что нам хочется! – перебил Брут перечисления мук. – Отправимся теперь отсюда лучше домой. Погляди, какие мрачные, голые скалы. Ложе под тобой жесткое, из мха и травы, как у преступника в тюрьме… Всех рабов, поваров и их помощников мы разогнали… Кто же нам тут станет стряпать? Лучше будет, если ты уедешь домой, сядешь за твой прелестный мраморный стол или, что еще лучше, ляжешь на мягкое, удобное ложе и велишь подать обед в спальню, съешь его лежа, как водится у греков. Поедем, моя Немезида, довольно нам тут мучиться!..
Брут знал, что перемена обстановки иногда переменяла мысли Туллии. Он надеялся также, что, охмеленная вином во время обеда она сделается доступна какому-нибудь развлечению и позабудет, по крайней мере хоть до завтра, о своей пропаже.
Выиграть время было очень важно. Ютурну могли найти и возвратить, когда первый порыв гнева тиранки минует, а если – о чем Брут не мог подумать без ужаса – она не будет найдена, то все-таки в эту ночь он, может быть, что-нибудь успеет придумать если не для спасения, то хоть для облегчения участи посланных на поиски.
– Они могут не возвратиться до самой ночи, – продолжал он, – а в этих горах, ты знаешь, что бывает в полночный час.
– Ах, не говори! – воскликнула Туллия, спрятав лицо в подушку. – Ты прав: скорее домой! Дух Турна бродит здесь. Прочь!.. Прочь подальше отсюда! Вели собираться!..
Оставив лишние колесницы и пожитки под охраной нескольких особ, тиранка уехала в Рим и, как говорил ей Брут, плотно пообедала, напилась и уснула.
Оставшись один, Брут придумал, что ему делать. Он долго тоскливо бродил по огромным комнатам чертогов, недавно заново отделанных совершенно на этрусский лад. Мрачны были мысли старого эксцентрика, прозванного Говорящим Псом…
«Это ли римский дом? – думал Брут, оглядывая расписные стены, вазы, драпировки. – В таких ли жилищах обитали Ромул, Нума, Тулл Гостилий, Сервий – мудрые цари, положившие фундамент римской славы, римского могущества?!»
Человек простой, выросший при совершенно других традициях невозвратной старины, Брут не понимал культурности, прогресса, народного развития. Ему казалось непреложной аксиомой, что все, однажды признанное за хорошее, будет хорошим всегда. Он не понимал смены аксессуаров цивилизации, не допускал возможности для чего бы то ни было хорошего «отжить», стать непригодным, не разделял великого, важного, главного – от пустяков, добавочных установлений, государственных принципов – от домашнего скарба, обихода, государственных дел – от личных счетов и домашних дрязг семьи правителей.
Тарквиний был жесток. Это признавали все. Но Брут игнорировал и его хорошие стороны – Тарквиний очень удачно вел войны, а расточал казну меньше, чем обогащал ее. При нем Рим окреп, железная рука этого человека сплотила воедино всю рознь народной жизни.
Этого Брут не понимал и презирал Тарквиния только вследствие того, что тот жил по-этрусски – в цивилизованной обстановке, величественной и роскошной.
Причины, побудившие Ютурну бежать, были, напротив, ясны для него. Только он не решил еще, о чем ему теперь молить богов: о ее возвращении или о бесполезности поисков?
Ютурна могла быть растерзана в горах волками, попасть к разбойникам, быть проданной в рабство, но разве в Риме ей было лучше? Разве ее не терзали тут дикие звери в образе людей? Разве не обращались с ней как с невольницей? Что ждет ее, если она возвратится? А если нет, то сына Турна ждет казнь.
Мало-помалу путем размышлений Брут решил, что надо выбрать средний путь, то есть после возвращения беглянки не сразу возвестить о ее прибытии, а в случае неудачи поисков не отнимать у Туллии всякую надежду.
Он добыл от одного знакомого ему купца все, что нужно для этой цели, и стал терпеливо ждать вечера.
Глава VI. Жив или нет?
Поскакав разыскивать сестру, Эмилий предположил, что она, может быть, укрылась в доме новобрачной Лукреции; что она не сбежала, а только без спроса возвратилась в Коллацию, забыв что-нибудь там и боясь вернуться в Рим без этой вещи.
Дорогой такая мысль превратилась в полное убеждение, и молодой человек спокойно остановил свою лошадь у дома Луция.
Было обеденное время. Семья сидела за обедом, приготовленным под надзором новобрачной. Там находился престарелый отец Луция, Эгерий, и сестра Фульвия, скромная девочка четырнадцати лет, что, впрочем, для тогдашней итальянки считалось уже возрастом почти невесты.
– Кто может теперь посетить нас? – промолвил старик, услышав, как лошадь Эмилия остановилась у крыльца.
Все с недоумением оглянулись на входную дверь.
– Здравствуйте! – сказал Эмилий, вступая в атриум.
– Прошу не побрезговать обедом, – обратился к нему Эгерий, – садись, молодой человек!.. Ты всегда желанный гость в моем доме в память отца твоего.
– Ты желанный гость для меня и помимо отца, которого я не знал, – продолжил Луций, – но все-таки гость неожиданный. Она здесь что-нибудь позабыла, моя тетка, и прислала тебя?
– Где моя сестра? – спросил Эмилий, оглядывая комнату.
– Твоя сестра? – повторили вопрос все присутствующие.
– Да… где же Ютурна?
– Она с вами уехала.
– Она не здесь?
– Зачем же ей здесь быть?
– Ее нет!.. – вскрикнул Эмилий, почти упал на скамью и опустил голову на стол.
Несколько времени длилось томительное молчанье. Все глядели на сироту, недоумевая, что такое случилось с ним и его сестрой. Наконец Луций ласково тронул его за плечо, позвав:
– Эмилий!..
– Казнь! – глухо простонал юноша.
– Какая казнь? Кому? Скажи, что за новая беда случилась? – раздалось со всех сторон.
– Кому казнь… мне!.. Сестра похитила все драгоценности, данные ей Туллией для пира, и бежала.
Луций, Эгерий и Лукреция стали расспрашивать о подробностях происшествия, а Фульвия, никогда не ездившая в Рим и поэтому не знакомая с Эмилием, отошла в сторону.
Эта сцена отчаяния юноши глубоко потрясла ее доброе сердце.
«Он так молод, – думалось ей, – и уже так много испытал горя!.. Смерть ждет его в этот же вечер, и никак нельзя спасти его».
Фульвия украдкой заплакала, но Лукреция приметила это и подошла к ней.
– Сестрица, миленькая, ты плачешь!.. – ласково отнеслась она к золовке, как к полуребенку.
– Мне его очень жаль, – простодушно ответила девочка.
– Такова судьба, милая! Жить не всем хорошо, как тебе здесь. Успокойся, помолись!..
– Да-да, Лукреция, я целый день стану молиться.
– Прощайте! – сказал Эмилий, встав со скамьи. – Поеду в горы, а оттуда на верную смерть.
Луций обнял товарища детских игр и проводил к крыльцу до лошади, а потом, не захотев закончить обед, ушел в свои поля, расстроенный бедой друга.
Горевал и старый Эгерий, сидя на крыльце, выходившем в сад, где у него было нечто вроде плохой, примитивной террасы с его заветным, стародавним креслом, сквозь порыжелую кожу подушки которого торчала набивка из овечьей шерсти – излюбленный материал итальянцев для всякого рода мягких вещей.
Эгерий невольно вспоминал свое былое знакомство с погибшим Турном Гердонием ввиду беды детей его, невольно задавался вопросом, останется ли Эмилий жив или нет.
После заката солнца все посланные в погоню возвратились с известием, что всякий след пропавшей девушки потерян.
Туллия, услышав конский топот. Послала Брута навстречу к искавшим Ютурну, чтобы он скорее узнал вести от них.
Старик, подбежав к своему невольнику, отдал ему сверток с чем-то грязным, шепнув:
– Виндиций, это тобой найдено в горах.
Печально и робко, как на верную смерть, взошли рабы и Эмилий на верхний этаж дома.
– Добрые вести!.. Добрые вести!.. – кричал Брут, взбежав прежде всех на лестницу.
Лицо тиранки просияло.
Потупив взоры, вошли в ее комнату несчастные люди и молча стали рядом, ожидая, каков будет ее приговор им.
– Ты кричал «добрые вести», а они не говорят ничего и ее с ними нет, – молвила Туллия с недоумением.
– Мы готовы к казни, – тихо проговорил Эмилий.
– И неужели никаких следов?!
– Ее след потерян.
– Ты лжешь! – вскричал Брут, подходя к Эмилию с угрожающими жестами, как бы намереваясь ударить. – Мальчишка, благодари бессмертных богов за то, что они к тебе благосклонны!..
Затем он обратился к Туллии.
– И Ютурну, и все твои украшения скоро найдут, успокойся, богиня-мстительница!.. Мой раб нашел след бежавшей.
Виндиций, бывший единственным слугой Брута, исполнявший много раз его поручения разного замысловатого сорта, подошел и, отдав Туллии сверток, полученный от господина, сказал:
– Я это нашел в горах.
Сверток состоял из обрывка дорогой пурпурной материи, двух маленьких жемчужин и зеленого ремешка от сандалии. Все это было замарано грязью.
Туллия не усомнилась признать в этих остатках часть туалета Ютурны и улыбнулась, повеселела.
Брут торжествовал.
Он дал знак, чтобы все удалились, пока не поднялась новая буря гнева тиранки, придирка к чему-нибудь другому, помимо бегства Ютурны.
Оставшись с ней наедине, Брут принялся хвалить одного своего знакомого. Это богатый купец, ведущий торговлю с другими городами, способный разыскать пропавшие драгоценности и саму Ютурну.
Относительно Эмилия Брут выразил мнение, что гораздо приличнее казнить его вместе с сестрой или назначить срок, по истечении которого он будет казнен.
Между такими речами хитрый старик упомянул будто вскользь, что его знакомый купец недавно получил несколько украшений самого странного, до сих пор в Риме не виданного рисунка.
Жадная до всякой новизны, Туллия велела тотчас позвать купца и целый вечер занималась с ним, рассматривая и выбирая из его товаров себе обновки взамен пропавших вещей и позабыв на время Ютурну.
