Лина Вальх
Повешенный
– Я рад, – мягко оборвал сестру Уильям, – что вы с Даниэлем стали столь тесно общаться. И я… работал, – пожал плечами Уилл и залпом выпил воду в стакане.
– Все это время? Не смеши меня, Уильям Белл, – Маргарет раздосадованно хлопнула себя по ногам и простонала. – Я слишком долго и слишком хорошо тебя знаю, чтобы поверить в твои сладкие сказочки. Ты жулик и пройдоха. Как и твой дружок Даниэль, – женщина в несколько шагов подлетела к столу, оперлась о него одной рукой и, нависнув над Уиллом, угрожающе наставила на его лицо указательный палец. – И я клянусь, если он втянул тебя во что-то… незаконное, я лично найду его и лишу его мать возможности увидеть внуков.
Уильям бы и сам не хотел, чтобы Даниэль хоть когда-то заводил детей, потому что взбалмошный характер Куэрво при неблагоприятном исходе мог превратиться в страшный кошмар для него и всех окружающих. Но, к счастью для Даниэля и к несчастью для Уильяма, они были друзьями, и позволить Маргарет заниматься «действиями, направленными на унижение чужого достоинства», как любил выражаться покойный отец, Уилл просто не мог.
Уилл вздохнул и уже было приготовился сказать хоть что-нибудь в защиту друга, как из гостиной донеслись крики младших братьев и радостный визг Мэри. Маргарет смотрела на брата требовательным взглядом и нервно постукивала пальцами по столу, так что Уилл, прочистив горло несколькими короткими покашливаниями, понизил голос и многозначительным взглядом указал в сторону окна:
– Думаю, нам стоит прогуляться. Это разговор не для лишних ушей.
Маргарет помедлила и все же ответила коротким сдержанным кивком. От сердца у Уильяма не отлегло, но стало чуть легче. По крайней мере, теперь Маргарет не давила на него своим авторитетом, который Уилл всегда пытался небезуспешно оспорить.
– Только мне нужен час, чтобы все тут закончить, – с улыбкой добавила Маргарет, наслаждаясь просыпающимся в Уильяме подозрением. – А ты пока развлеки братьев. Они не видели тебя полгода.
Выслушать возражения Маргарет даже не удосужилась: развернулась к столу и продолжила готовить ужин. Уильяму же оставалось только смириться со своей участью и смиренно положить голову на плаху младших братьев. Каждый раз, когда Уилл оказывался с ними в одном помещении дольше, чем на пять минут, он начинал чувствовать себя не по годам старым: он не понимал и половины из того, что говорили подростки, а они в свою очередь все время посмеивались над тем, как Уилл общается с матерью. Уилл не знал, что интересно его братьям, а когда пытался это выяснить, те лишь отмахивались или начинали обсуждать последние новости из Европы, делая ставки, через сколько начнётся очередная война.
Вот и сейчас Уилл безуспешно пытался наладить общение с братьями, молясь, чтобы стрелка часов побыстрее прошла очередной круг, а Маргарет наконец спасла его от этой пытки. Единственным, что скрашивало мучительные минуты, была Мэри, снова усевшаяся на колени Уильяма и все время тыкающая ему в лицо яркой детской книжкой. Мама Уилла продолжала бормотать бессвязные фразы, раскидывая по столу карты, а дождь, прекратившийся на пять минут, зарядил с новой силой.
Маргарет не пришла через час. Не пришла она и через два часа. Вместо неё в комнату вплыл дурманящий разум аромат приготовленного куриного супа и тефтелек, которые все будут обязаны съесть до начала Рождества, чтобы потом не отнимать друг у друга порции. Так было всегда в отцовском доме и будет продолжаться в доме Маргарет. Не лучшая стабильность в жизни, но, по крайней мере, тефтельки Маргарет были съедобны в отличие от тех, что готовила их кухарка – кровь отлила от лица Уилла при воспоминании о слипшихся холодных кусках мяса в подливке, которые ему приходилось через силу запихивать в себя.
Маргарет вплыла в гостиную через два часа сорок минут и тридцать семь секунд – Уильям засек время, – и бросила фартук в сторону кресел. Послышалось недовольное пыхтение: ткань повисла на Александре, и тот пытался из неё безуспешно выпутаться.
– Мам, мы ушли, – наклонившись, Маргарет приобняла мать и обменялась с ней тремя поцелуями. – Вернусь к ужину.
– Благослови вас господь, детки мои.
Едва заметный кивок в сторону двери, и Уилл натягивает на себя пальто, облачает руки в перчатки, поправляет помятую шляпу и раскрывает еще мокрый зонтик на пороге дома. Маргарет несильно сжимает его локоть – и вот они уже медленно бредут по опустевшим под шторой ливня улицам знакомым обоим маршрутом. Город спал в предпраздничной суете, уныло перемигивался боа из гирлянд и вздыхал выхлопным дымом машин. Город спал, единственный раз в году усмирив свой по-северному юный пыл и набирался сил, чтобы ворваться в очередной год своей истории россыпью пуль и всплесками багровой краски на стенах.
Тишина окружила Уильяма и Маргарет непроницаемым куполом, позволяя наслаждаться привычными порывами ветра и потемневшими от дождя небоскрёбами. Серые луковые гиганты 17– Уильям помнил, как они строились, облепленные маленькими человеческими муравьями, как поднимали свои головы и всходили под тёплым солнцем, чтобы спрятать в своих тенях длинные широкие улицы. Уильям помнил покосившиеся старые здания, на месте которых уже через пару недель появлялись уродливые металлические скелеты бетонных монстров. Уильям помнил неуклюжие машины, как подростки цепляющие всё своими угловатыми плечами, чтобы через пару лет превратиться в изящные округлые линии, переливающиеся под солнечными лучами.
Они шли молча. Маргарет изредка тяжко вздыхала и крепче стискивала руку Уильяма, а он делал вид, что рассматривание украшенных витрин для него намного интереснее, чем намёки сестры. Маленькие заводные человечки за стеклом смешно наклоняли свои деревянные туловища, а механические паровозы нарезали круги вокруг горы подарков – в детстве Уильям бы все отдал за то, чтобы получить на Рождество не очередную скучную книгу или новый костюм, а побольше игрушек. Или деревянную лошадку, чтобы качаться на ней весь день. Уилл улыбнулся и стиснул пальцами ручку зонта, перешагнув бурлящий в канализацию поток воды.
– Сколько это еще будет продолжаться, Уилл? – Маргарет резко дёрнула Уильяма за руку, когда они пересекли последний перекрёсток и, пройдя под каменной аркой, свернули на узкую щебёнчатую аллею. – Тебе двадцать шесть, и у тебя все еще нет жены. Да хотя бы невесты! У меня в твоём возрасте уже были Джон и Нэнси, – Маргарет покачала головой и спешно добавила, заметив полный нескрываемой иронии и насмешки взгляд Уильяма: – Я волнуюсь за тебя, Уилл. Ты ведь знаешь, что людям только дай повод посудачить. Ты молодой завидный мужчина. К тому же врач. Хирург. Любая девушка будет готова выйти за тебя замуж, просто узнай она, кто ты.
Уилл пожал плечами и отвернулся от сестры, рассматривая хаотично раскиданные каменные плиты, на многих из которых уже нельзя было разобрать ни имени, ни возраста – только глубокий выбитый крест выдавал очередную могилу.
– Не вижу пока смысла, – Уильям хмыкнул. – К тому же, не я наследник отцовского состояния. Так что тут ловить нечего. Я не слишком интересен увлечённым финансами женщинам. Я могу дать им лишь призрачное имя известного адвоката и все. Да, я хирург. Но покажи мне хоть одну претендентку за роль жены нищего хирурга и шулера. Не вижу смысла тешить себя и окружающих пустыми надеждами.
– Зато ты хороший человек. Нужно очень сильно постараться, чтобы найти второго такого же.
– Как жаль, что это ценят в последнюю очередь.
Уилл усмехнулся, слизнув с губ капли горечи, и резко умолк, заметив нужный им поворот.
Чем ближе они были к знакомому гранитному памятнику, тем медленней становились их шаги. Время растягивалось липким ожиданием. Ни один из них не хотел вновь смотреть на безжизненный серый портрет в овальной рамке, за которым не скрывалось ничего, кроме бесконечной горечи и пустоты. И заполнить её не смогли бы ни детские голоса в доме, ни шелестящие под пальцами карты и деньги.
– Уилл, ты мой брат и я за тебя переживаю, – понизив голос, боязливо отозвалась Маргарет, словно не желая потревожить вечного сна младшей сестры. – Одно дело просить за тебя, потому что ты решил вляпаться в дерьмо по собственной глупости. Совсем другое вытаскивать тебя из тюрьмы, потому что твои… увлечения противоречат принятым в обществе нормам.
– С моими увлечениями все в порядке, Мэгги, – Уилл с силой повёл плечом, на котором повисла Маргарет. – Брось пороть чепуху. К тому же сейчас не самое подходящее время это обсуждать.
– Да? Не самое лучшее время? – она дёрнула Уилла за руку. – А когда будет подходящее? Когда мне снова придётся смотреть в твои испуганные глаза и жадное до крови лицо прокурора? Тебе напомнить, кхм, того парня из школы? Напомнить, благодаря кому вас оставили в покое?
– Нам было шестнадцать.
– А сейчас тебе двадцать шесть. И ты представляешь для общества большую угрозу, чем неопытный любопытный подросток. Наш отец мёртв, – последнее слово сорвалось с губ Маргарет невесомым облачком тихого шёпота, и она вздохнула, собирая все своё женское мужество. – Уилл, прошу тебя, женись. Порадуй мать. Она и так держится из последних сил. Мы до сих пор не рассказали, что отец умер. Я… не знаю, что делать. Эта новость ее добьёт. Она так и не смирилась со смертью Анны. Она такая красивая, – неожиданно обронила Маргарет, и ее голос дрогнул от заботы и чуткости. – Просто посмотри на неё. Такая нежная и добрая.
Уилл упрямо смотрел в сторону, не находя в себе сил встретиться с двумя холодными угольками глаз старшей сестры вместо сияющей синевы. Каждый раз он входил в ледяные воды озера, боясь окунуться в реальность с головой, и медленно, дюйм за дюймом переводил взгляд на выбитые чьей-то грубой рукой буквы, складывающиеся в такое чужое теперь имя «Анна Мейер». Семнадцать лет, пять месяцев и три дня. Из них Уильям знал свою сестру не больше десяти лет, казавшихся ему лучшим временем в жизни. Из них он узнал, что не все люди вокруг хотят, чтобы Уилл соответствовал их ожиданиям. А еще он узнал, что такое тёплые объятья , в которых можно было укрыться от всех проблем этого мира.
– Она всегда такой была. Иногда мне становится интересно, была бы она такой же сейчас, спустя столько лет. Смогла бы она вынести все, что на нас свалилось? – голос донёсся до Уильяма издалека, и он понял, что произносит эти слова, только когда губы обжёг холодный ветер. Уилл поёжился и мотнул головой. – Продолжай хранить молчание, Мэгги. Когда-нибудь мы скажем нашей матери всю правду. Но не сейчас. Сейчас…
– Сейчас я хочу, – прошипела Маргарет, плотнее прижавшись к руке Уильяма, – чтобы ты рассказал мне, кто такой Натаниэль Кёниг. И почему Даниэль притащил меня именно к этому высокомерному немцу с ужаснейшим британским акцентом. Думала, такие люди уже давно вымерли. Но нет. Он напомнил мне нашу учительницу английского, когда она читала Байрона или Шекспира.
Уильям вздрогнул, но смог только уставиться на сестру непонимающим взглядом и быстро рассеянно заморгать.
– Стоп. Откуда ты… Я ничего не понимаю, – Уилл упрямо мотнул головой и зажмурился. – Что ты делала у Натаниэля и почему Даниэль повёл тебя к нему?
– Мы просили помочь тебе, – скрывая явное неудовольствие от встречи, ответила Маргарет. – Просили за тебя. Даниэль сказал, что поможет, а потом неожиданно позвонил и сказал, что, кажется, он нашёл выход, но не уверен, что это сработает. Сказал, что для надёжности должна пойти и я.
Слова Маргарет доходили до Уильяма очень долго, ползли неповоротливыми черепахами и прорывались длинными уродливыми лозами сквозь окруживший Уильяма кокон. Уилл моргал, и чем дольше он прокручивал в голове слова Маргарет, тем больше они хрипели, как плёнка, и наждачкой растирались в мелкую пыль, чтобы вспыхнуть от малейшего прикосновения.
– Что… О боже, я убью Даниэля, – простонал Уилл.
– Вот что ты ввязался, Уилл?
– Мэгги, все хорошо, – Уилл сжал пальцами переносицу и сделал несколько глубоких вдохов, не глядя на сестру. – Мистер Кёниг продаёт машины, а я вызвался заниматься здоровьем его сотрудников. Сама знаешь, что техника – довольно сложная вещь и в любой момент что-то может пойти не так. А страховки у нас, сама знаешь, как люди оформляют. Даже если они перепишут свой долг на детей и внуков, это все равно не покроет стоимости их приёма в больнице.
– С каких пор ты стал таким заботливым? – с усмешкой съехидничала Маргарет. – И кого ты обманываешь, Уилл? Ты только выпустился. Тебя ни один приличный… предприниматель не возьмёт быть врачом фирмы. Тем более ты хирург.
– Как ты плохо обо мне думаешь, Мэгги.
Уилл наигранно состроил обиженное выражение лица и притворно схватился за сердце, вызвав на лице Маргарет улыбку.
– Я слишком хорошо тебя знаю, – женщина покачала головой. – И я также знаю, что происходит вокруг. Уилл, скажи, что он действительно продаёт машины.
Уилл ответил Маргарет красноречивым молчанием, сказавшим за него все, что Маргарет и так уже давно подозревала. Женщина опустила взгляд, задумчиво покусывая тщательно накрашенные бордовой помадой губы. Уилл бы хотел переубедить ее, сказать, что все ее домыслы – пустое, и все хорошо, но они оба прекрасно знали, что это не так. Уилл каждый день видел последствия нормальности, в которой они жили. Он уже привык не оборачиваться на звуки полицейских сирен и подавлять любопытство расспросить, что произошло. Он уже привык оглядываться на незнакомцев и выхватывать взглядом тех, от кого стоило держаться подальше.
Но быть как можно дальше от Натаниэля Кёнига Уильям не мог.
– Посмотри на нас, Уилл, – сиплым облачком вздохнула Маргарет. – Что с нами стало? Что бы сказала Анна?..
– Прекрати.
– Ты не понимаешь, с чем ты связался. Анна бы…
– Я сказал, хватит!
– Уилл…
– Анна мертва, – сквозь стиснутые до оранжевых кругов перед глазами зубы процедил Уилл. – Ее больше нет. А я жив, стою перед тобой, и у меня есть чувства, – голос Уильяма задрожал, как и он сам, заглядывая в слишком похожие глаза сестры. – Мне больно! Не пытайся сказать, что время лечит. К черту. Оно делает лишь больнее. Анна должна была жить, воспитывать детей, а не смотреть на меня с этого тупого куска камня. Она должна была жить. Должна была прийти и сказать мне, что я самый последний идиот на свете, который вляпался во столько дерьма, что даже после смерти будет его разгребать! – голос Уилла сорвался, и мужчина умолк, чувствуя, как недо сказанная горечь растекается по горлу хрипом и сдавленным дыханием. – Но она бросила нас. Она бросила… меня.
Детская обида? Нет, Уильям давно привык не обижаться на близких, сколько бы боли они ему не причиняли своим отношением. Он привык улыбаться матери и быть почтительным с отцом, часто смотрящим на него, как на полупрозрачную стену из стекла, которую стоит только толкнуть, и та распадётся мелкими осколками. Он привык терпеливо выслушивать колкости братьев, для которых он просто был братом на пять минут: приходил редко, а уходил слишком быстро, чтобы стать частью семьи, как Маргарет или ее муж. Но каждый раз, когда Уилл думал об Анне, в его груди медленно стягивался плотный терновый узел, разрывая лёгкие, взрывающиеся на его иголках пузырьками воздуха. Каждый раз, когда Уилл думал об Анне, ему хотелось молчать, сглатывая крутящиеся на языке слова, которые никто и никогда уже не услышит, после которых никто не прижмёт его к себе и не скажет, что он может ошибаться, как и все.
Нет. Уильям больше не мог ошибаться, и никто не собирался прощать ему ошибок.
– Я тут денег принёс, на первое время. Для тебя и для матери… – Уилл вывернул руку из объятий Маргарет и вытащил из кармана свёрнутые в несколько раз купюры.
– Мой муж вполне может всех нас обеспечить. Не стоит так утруждать себя. И рисковать своей жизнью.
Маргарет с подозрением покосилась на протянутые Уильямом деньги и взяла их с видом человека, делающего в своей жизни самое большое одолжение. Впрочем, Маргарет всегда отличалась особенной склонностью к принятию многих вещей вокруг себя, как чего-то должного.
– Это деньги от твоего… нового начальника? – все же решила уточнить Маргарет, спрятав пачку в глубоком кармане манто.
– Какая тебе разница, откуда деньги? – раздражённо рявкнул Уилл и тут же взял себя в руки. – Это деньги для твоих детей. Отец умер. Брайан и Алекс ещё маленькие, а Мэри восемь лет. На что мать будет их растить? Тем более в ее состоянии это в принципе невозможно. Спасибо Даниэлю, что ее все еще считают вменяемой.
– Да. Спасибо Даниэлю. За все.
Стиснуть зубы было меньшим, что Уильям мог сделать, чтобы не ответить Маргарет на колкость. Даниэль делал все возможное, чтобы их семья продолжала жить, как и раньше, но Маргарет не упускала случая, чтобы напомнить Уильяму о том, что ни Даниэлю, ни Уиллу она теперь особо не доверяет.
Тем не менее деньги она все же всегда брала. Пусть и с недовольным лицом, высказывая все, что крутилось у неё на языке, и бросая кинжал за кинжалом в сжимающееся сердце Уильяма. Он всегда смотрел на своих сестёр, как на единственный образец, которому нужно было соответствовать в жизни, и Маргарет своей холодностью и отчуждённостью подтверждала самые худшие опасения маленького Уильяма – его старшая сестра не была святой, а его судьба, возможно, волновала ее не так сильно, как той бы этого хотелось.
– Уилл.
– Что?
Уилл обернулся, глядя на сестру сверху вниз и вопросительно выгнув дугой тёмную бровь.
– Зачем ты приходил, Уилл?
– Попросить у тебя прощения.
Пообещать Алану пойти и помириться с сестрой было намного проще, чем пойти и сделать это. Уилл успокаивал себя тем, что он, по крайней мере, признал это. Признание своих слабостей – первый шаг к принятию. Так всегда говорил Даниэль. Вот только Уилл не хотел принятия. Ему нужно было отпущение грехов, прощение самых темных сторон его души. Его грехи не мог освятить настоятель храма или же бродячий монах, нет. Уилл спасал жизни людей, чтобы вечером отправиться в бар и разрушить чью-нибудь судьбу ловким движением пальцев. Наверное, Уилл должен был чувствовать себя виноватым, но он не помнил ни одного лица тех, с кем ему пришлось играть, кроме…
…кроме лица Алана Маккензи.
Уилл нахмурился. Он напрасно копался в своей памяти, пытаясь из разрозненных кусочков паззла собрать хоть одно знакомое лицо, но все они отворачивались от него в самый последний момент, покрываясь вуалью тумана и растворяясь в близорукой дымке. Он пытался вспомнить, но даже лицо стоящей рядом с ним Маргарет в его памяти было искажено уродливыми путами белого тумана. Холодный пот проступил на лбу Уилла, а по позвоночнику пробежал холод – Уилл не мог вспомнить ни одного лица и сколько бы ни пытался, они лишь больше стирались из его памяти лёгким песком.
– Некоторые вещи нельзя починить банальным «Прости», – тон Маргарет не был поучительным или по-матерински навязчивым, но Уилл все равно не мог отделаться от чувства, что ему пытаются объяснить то, что он и так уже давно знает. – Ты знаешь, сколько ты для меня значишь после смерти Анны. Мы остались с тобой одни. Больше нет той, кто всегда могла бы поддержать нас и послужить проводником. Теперь есть только я и ты. И мы должны доверять друг другу, – Маргарет попыталась развернуть к себе Уилла, но он упрямо продолжил смотреть на могилу Анны, не позволив сдвинуть себя с места. Сдавшись, Маргарет тяжело выдохнула: – Я люблю тебя, Уилл, и ты мой брат. Но я не прощу ни тебе ни себе, если с тобой что-то случится, потому что ты возомнил себя одним из тех удальцов, что делают деньги, омываясь кровью людей.
Если бы Маргарет была чуть более эмоциональной, он непременно начала бы заламывать руки, плакать или осыпать Уильяма беспорядочными слабыми ударами. Но за всю жизнь Уилл не видел на глазах Маргарет ни единой слезинки. Она не плакала ни когда они хоронили Анну, бросая на всхлипывающего Уильяма косые осуждающие взгляды, ни на последнем заседании суда, когда Уилл уже сам отстранённо смотрел на себя со стороны, потеряв последние силы на сочувствие и переживания. Холодная и сдержанная на эмоции Маргарет всегда казалась Уильяму неприступной крепостью. Была ли Маргарет при этом расчётливой? Уилл не был в этом уверен, потому что в таком случае она бы не вышла замуж за среднестатистического сотрудника банка, главным умением которого была способность не рассказывать клиентам то, что написано мелким шрифтом. Маргарет не высчитывала каждый свой шаг и каждое своё действие, а все ее богатство было лишь в умении брать себя в руки и собирать из тысячи осколков, на которые каждый день ее разбивали близкие.
Но Уилл всегда хотел быть таким же как сестра.
– Приходи на ужин. Мы все-таки семья, Уилл.
Маргарет осторожно дотронулась до плеча Уилла, и он отпрянул в сторону, сделав небольшой уверенный шаг. Даже этого шага хватило, чтобы глубокая пропасть, пробежавшая между братом и сестрой, забулькала магмой недоверия и отчуждённости. Пальцы с силой вцепились в шершавую ручку зонта, всаживая под кожу маленькие занозы. Костяшки побелели. Губы сжались, словно их стянули крепкими толстыми нитями на холодном столе морга – когда-нибудь это с Уиллом действительно произойдёт, но ни Маргарет, ни кто-либо другой об этом не узнают. А бешено проносившиеся в голове мысли пульсирующей болью отражались от костяных стен черепной клетки. Легкие жгло, а в горле застряли слова, которые Уилл поспешил проглотить.
Уильяму было больно.
Но, кажется, только он один это замечал.
– Я позабочусь о себе, Маргарет, – потрескавшиеся от сухости губы разомкнулись, чтобы выдохнуть в воздух молочное облачко дыхания. – Не волнуйся об этом.
Свинцовые тучи на небе стали светлеть, а тяжесть их веса стала опадать с плеч лёгкой периной. Уиллу бы хотелось, чтобы и тянущий его сердце вниз груз мог исчезнуть так же легко. Но он знал, что не все его желания сбудутся, даже если он загадает их в Рождественскую ночь. Он хотел бы обещать себе, что они с сестрой снова будут так же близки, как и при жизни Анны, но это было бы большой ложью. Единственное, что он мог обещать себе – это напиться до беспамятства и молиться, чтобы это хоть немного смазало заржавевшие шестерни его души.
– Счастливого тебе Рождества, Мэгги.
Уилл нервным движением стряхнул с зонта повисшие на концах спиц капли, вручил зонтик сестре, развернулся и широкими шагами направился прочь, пытаясь поскорее сбежать от выцветшего серого портрета на каменной плите. Он безуспешно прятал лицо под полями шляпы и остановился около калитки, запрокинув голову и подставив лицо хлестающим его плетям дождя. Влажные дорожки смешивались собственной болью и солёным привкусом слез оседали на губах. Уилл хотел бы убедить себя, что он все делает правильно, но сердце лишь быстрее билось с каждым шагом, а неожиданные, маленькие, оседающие на пальто и лицо снежинки кололи больнее слов сестры.
Это Рождество Уильям Белл снова встретит один.
Но на этот раз по своей воле.
