Леопольд Валлберг
Соломенный век: Сутемь

Глупая смерть: подскользнуться, угодить ногой в заснеженную расщелину и упасть так неловко, что результатом окажется не просто вывих или ушиб, а открытый перелом. Это было полбеды, сама беда пришла с последовавшим воспалением, которое не удалось побороть. Ещё глупее была смерть случайно угодить в лапы медведицы после того, как на тебя напал отряд разбойников и ты от них успешно отбился. Жаль, что к Акиму никто не будет приходить и складывать цветы на кучку истлевших костей, в которой будет уже не понять – чьи человеческие, а чьи медвежьи. Дай бог, если вообще кто-то из потомков сможет вернуться в родные леса свободным человеком без опасений попасть в руки разбойников.

Последняя мысль в затухающем сознании, направленная самому близкому человеку, который остался в прощальном кругу:

«Юна, прости, я не уследил за нашим сокровищем…»

Лёгкий порыв ветра подхватил имя, соскользнувшее шёпотом с губ умирающего, и разнёс его по всему лесу. Услышьте звери и запомните его! Если вы увидите одинокую девочку в лесу, то будете знать, как её зовут.

Не троньте её!

Это добыча Лунного зверя.

Часть 1. Милла

К Бурной вышли в полдень. Ночь скоротали в лесу, не доходя до Сходки. На подходе к деревне отряд южан разделился: половина осталась охранять трёх пленных, другая ушла в разведку. Отсутствовали долго – южане осторожничали, боясь нарваться на неприятельские силы, которые могли прийти по зову помощи на выручку. Видимо, никому не удалось убежать и известить их о случившемся. Южане выглядели довольными (как мы вас перехитрили, а?), но всё-равно опасались. Дорога назад казалась им мучительно долгой, так как пленные не могли быстро идти и регулярно приходилось останавливаться на привалы.

Стоя перед мостом над бушующей рекой, Милла прощалась с прежней жизнью. По пути к Бурной их никто не попытался отбить назад, как бы они на это ни надеялись. Для этого было два объяснения. Первое: если Аким смог отыскать Вету и не попал вместе с ней в плен, то он несомненно увёл её в крепость. Не застав своих родных там, он должен был понять, что с ними приключилась беда, и тогда, оставив Вету в надёжных руках (таких было много), он уже давно бросился назад на поиски пропавших. Возможно, он сейчас где-то рыщет по лесу, выслеживая их. Второе: возможно, он уже на том берегу. Вместе с Ветой. Скоро они об этом узнают.

Какая нелепость: удачно скрыться при нападении врагов на деревню, а потом на полдороге к крепости попасть им в руки. И это после продолжительного преследования, во время которого им удавалось с боем сдерживать натиск. Аким в паре с Кирой слаженно действовали – сказывалась сноровка двух охотников, которые не раз вместе ходили на крупных зверей, – заставляя неприятеля всё время прятаться за деревьями. Оба превосходно стреляли как из винтовки, так и из лука на относительно дальние расстояния. Рол не мог с ними в этом соревноваться, но на более близкой дистанции тоже на давал врагам подходить. Пока всё не пошло наперекосяк. И вот они опять оказались там, куда их с самого начала хотели увести. Очевидно, южане поняли, что если не пойдут в решительную атаку, то упустят добычу и потом им самим придётся уходить от преследования подоспевшей подмоги из крепости. Если Милла верно оценила ситуацию во время второй травли – а там южане не стали медлить и сразу взяли их в клещи, заставив отступать в обратном направлении, – то Дарий именно с этой целью пустился в бегство. Недостойный взрослого мужчины поступок – бросить женщин на растерзание, в том числе девушку, с которой у него определённо что-то невероятно романтическое приключилось в предыдущие дни (Кира не признавалась, но Милла поняла это по косвенным признакам). С другой стороны это была единственная надежда, ибо больше никто из них не мог с такой молодой прытью мчаться через лес, неуклонно отрываясь от преследователей. Кто знает – может Дарий решил по примеру убежавшей Веты перетянуть на себя силы противника и дать своим людям возможность вырваться из окружения, использовав этот момент? Не вышло. Южане не купились на приманку. Не такая она, видимо, ценная была в их глазах. Те трое, что побежали следом, через сто шагов махнули рукой и развернулись. Бог с ним, время будет ему судья и вынесет свой приговор – правильно он поступил или неправильно.

Пока двое южан переговаривались с дозорными на другом берегу, Милла оглядывала лес глазами, полными отчаяния. Её единственным утешением было то, что оставшиеся с ней дорогие сердцу люди благополучно (относительно – нужно добавить) перенесли дорогу. Рол стоял, опираясь спиной об ствол дерева и прижимая руку к раненому плечу, и мутными глазами смотрел вперёд, за реку. Кира сидела возле соседнего дерева с закрытыми глазами и сдавленно дышала. Её опять с утра мутило. Она почти ничего на завтрак не ела, подкрепившись кусочком мяса, через силу в себя впихнутым.

Малыш в чреве Миллы не буянил – чувствовал, наверное, что матери и без его концертов нелегко. Ещё одна нелепая ирония: когда они уходили в крепость, Милла была самым слабым звеном, а когда их вели связанными назад, наоборот – она оказалась самой выносливой. Логично: её не избивали, как Рола. На нём южане, видимо, решили выместить свою злобу за оказанное яростное сопротивление. Когда их схватили, почти каждый счёл своим долгом приложиться хотя бы раз к нему кулаком. То, что он был ранен, их не смущало. Сдохнет, мол, и поделом! Не сдох. Вероятно, южанам за пленных платили какие-то премиальные, раз его не стали прибивать. Даже не подталкивали, хотя он влачился всю дорогу, и кормили наравне с женщинами (кто их знает – может таким образом дополнительно издевались: лучшего, дескать, не заслуживаешь?).

Переговорив с дозорными, двое южан махнули издалека рукой своим товарищам, чтобы они переходили. Те в свою очередь махнули им – чтобы шли к ним назад, помогать. Дозорные остались на другом берегу у своего костра. Встав, они с любопытством смотрели, как десятеро переводят пленных через мост. Их, очевидно, забавляла такая чрезмерная опека – всего-то трое голов, не сотня с гаком, как пару дней назад! На своём языке они громко подшучивали, что не особо нравилось проводникам. Те же не стали огрызаться и только пробурчали между собой что-то, только им понятное. Из всех разговоров Милла не поняла ни единого слова. Этот язык был для неё совершенно чужд. Всё, что она поняла – что её будут переводить первой. Те парни, которые вели их назад, уже давно поняли, что она относится к самой безобидной категории людей, от которых, соответственно, и хлопот меньше. В какой-то степени Миллу за это, наверное, даже уважали – ведь она ухаживала сразу за двумя, будучи сама в затруднительном положении. Другого объяснения, почему по отношению к ней не применили насилия (связывание и принудительное конвоирование не в счёт) у неё не было. Даже не ощупали как следует по очереди (на предмет оружия, естественно), чего следовало ожидать.

С Кирой это попытались сделать, но только один раз. Если в глазах южан Милла выглядела безобидным цыплёнком, то Кира, наверное – тигрицей. По-другому её описать было трудно. Она бросалась на каждого, кто оказывался рядом, била, топтала и кусала, как могла. При чём делала это совершенно непредсказуемо, без криков и воплей. В одно мгновение могла выглядеть спокойной, уставшей, сонной, больной – всё из этого было, и не наигранно, южане в этом не сомневались, – а в следующее могла уже душить кого-то, рискнувшего подойти слишком близко. После первого, кого она едва не придушила – пятерым сообща удалось оторвать её, пересилив (кому-то при этом тоже досталось по больным местам на лице и других частях тела), – ей связали руки за спиной, а потом и вовсе обмотали тело. Для надёжности.

Вымотала она им все нервы. Ни на минуту спуска не давала и использовала каждый шанс, каким маленьким он бы ни казался, чтобы – если не вырваться, то обязательно устроить драку. Тоже нелепая ирония: как будто не она попала в плен, где над ней намеревались издеваться, а к ней в плен попали и она теперь всласть издевалась. Наверняка парни только тому и рады будут, когда сбагрят её следующим провожатым либо доставят к пункт назначения. Несомненно они об этом переговаривались, когда успешно перевели на другой берег Миллу, а затем Рола, собираясь теперь с духом для самого тяжёлого. Что могло прийти на ум Кире, даже Милла не бралась предсказывать. Иногда ей казалось, что её племянница от чрезмерного стресса элементарно с ума сошла – человек со здравым рассудком не стал бы вести себя с такой экстремальной агрессией и поберёг свои силы. Ночью Милла перешептывалась с Кирой, пользуясь случаем быть наедине (условно – шагов на пять от дремлющих надзирателей). Увещевала её поберечь себя (имелись веские подозрения, в которых Милла всё больше утверждалась), просила бежать, если удастся (что Кира и пыталась безостановочно), и просто утешала её – отчаянный бой стоил девушке много сил. А те, что оставались, она тратила на драки, находя возможность и повод. «Я вас не оставлю. Они мне за всё заплатят», – это было всё, что Кира ответила. После этого она вообще перестала говорить.

Сошла с ума или преследовала какую-то цель своим поведением – оставалось только гадать. Ни её «наполовину мама», ни чужаки-надзиратели не смогли этого до сих пор выяснить. Только Рол дал взглядом Кире понять, что понимает её – но поддержать к сожалению ничем иным не может. «Бейся пока дышишь, никогда не сдавайся!» – этим словам отца она следовала на каждом шагу. Во всём отряде под конец не осталось человека, который не получил бы от неё свою порцию ненависти. Как уже сказано было – они вообще боялись к ней подходить, оставив на попечение Миллы. Чего она только не вытворяла! В первые часы после того, как схватили, она на глазах верёвки грызла, игнорируя прикрики (тогда едва и не придушила того, кто решил проучить «дурную девку» не только словами); ставила подножки (чтоб ты побольнее упал!); толкала на склонах (катись к лешиной матери!); отгибала ветви, как пружины, когда проходила (ты не знал такого гадкого трюка? Теперь надолго запомнишь!). На привалах взяла за привычку на кого-то неотрывно смотреть – и не сказать, чтобы уничижительно, исподлобья. Нервы у каждого когда-то не выдерживали. Первый решил, что она голодная и пытается его так усовестить – Кира мало ела, а половину того, что сглатывала через силу, выплёвывала из себя при очередном приступе тошноты. Поднесённый кусок мяса на палочке (ближе, я слишком слабая, ещё ближе, пожалуйста, к самому рту) был большой оплошностью – вместо мяса прикушенной оказалась рука добряка, при чём до крови. Второй решил, что если он выскажет ей, как гадко с её стороны так отплачивать за терпеливое отношение (судя по жестам и интонации, на другом берегу ей не спустят такое поведение с рук), то она перестанет буравить его глазами. Не перестала, но делала это теперь по отношению к нему с издевательской улыбкой (не бойся, подойди ещё ближе – смотри, какая я добрая).

Большой проблемой оказалось и само сопровождение. Вроде простое дело на первый взгляд – дёрнул за верёвку: мол, вставай, пошли! Куда, скотина глупая, в другую сторону!

Третий решил, что проблема исчезнет после перекинутой на шею петли, с помощью которой можно легко управлять человеком. Будешь упрямиться – задушишься. Почти задушилась – за что находчивый парень получил по ушам от товарищей (судя по жестам и интонации за сию потерю на том берегу ему эти уши по меньшей мере отрежут), а чуть позже по ноге от «скотины», когда она пришла в себя и отдышалась. Тянуть за волосы (удобный способ, когда они длинные) грозило боданием в живот или подбородок, когда она вставала. Бить по щекам – укусом на руке и ответной местью при первом удобном случае. И втором. И третьем, если уж на то пошло.

Три вещи южане быстро усвоили: эта девка научена тому, куда больно бить; она не реагирует на запугивания, как будто вообще страха не испытывает (настоящий ужас для мужчин, которые зачастую только этим управляют женщинами и детьми); она готова в любой момент убить их без всякого сожаления. Как дикая тигрица, насильно запертая в клеть.

Выходом из этой проблемы оказалась смекалистость кого-то из южан, который заметил раньше других, что Кира ни разу не попыталась сбежать, оставаясь с двумя пленными, и начал использовать Миллу как средство управления. Странно, что им это осознание так запоздало пришло в голову – после двух боёв, когда Кира до последнего защищала их, как тигрица своих детёнышей. Собственно, она только тогда и сдвинулась с места, когда южане поняли, что она ставит перед ними выбор: либо вы побережёте этого мужичка и поможете ему встать и ковылять рядом, либо вы будете тащить меня, ибо я скорее задушусь, чем сделаю шаг. На тот момент они ещё не могли предполагать, что второй вариант был бы, вероятно, менее хлопотным, ибо молчаливое согласие Киры идти не было согласием делать это миролюбиво.

«Не верь ей, она только на вид милая!» – убеждали парни дозорного, который оценивающе осматривал её с ног до головы перед костром.

К огромному облегчению своих провожатых никаких пакостей Кира им не устроила, когда переходила мост (лишнее доказательство, что своих бросать не хотела). Даже не попыталась кого-нибудь столкнуть в реку. Неудивительно – со связанными сзади руками она бы и сама тогда свалилась скорее всего. Но укусить могла бы. Плохой это знак, если она так смирно себя вела. Как это объяснить дозорным, которые о их злоключениях знать не знали?

Один из них, считающий себя, видимо, за главного, с надлежащей наглостью подошёл к пленной почти вплотную и подёргал за верёвки на теле.

«Вы бы ей ещё глаза завязали!» – насмешливо высказался он на предмет того, как добросовестно её опоясали: не только руки за спиной крепко связали, но ещё и туловище дважды обхватили, полностью их зафиксировав. – Это чтобы она не брыкалась, да?»

Несколько дозорных – их вместе была тоже неполная дюжина – засмеялись, поняв намёк.

«Ты за языком следи! Хочешь нас как дураков подставить, или что?» – возмутился один провожатый.

«Чего ты сразу кипятишся? – примирительным тоном ответил старшина дозорных. – Я же не это имею в виду…»

Посмотрев девушке на грудь и представив себе её размер (приблизительно, насколько одежда позволяла), он с таким же бесстыдством посмотрел ниже пояса. Очевидно, испачканный вид юбки и характерно терпкий запашок, который исходил от пленной, испортил ему представление. Отпускать комментарий в духе «Вы хоть бы в реку её окунули, прежде чем приводить» он не стал. Хотелось, конечно (любил он поважничать, а перед симпатичной бабёнкой это вообще святое дело), но подобрать в голове более изысканную формулировку провожатые не дали, один за другим высказывая своё возмущение или предупреждение.

«Она не меньше пяти наших уложила! Второй отряд их как раз по всему лесу собирает, не сегодня, так завтра тоже подойдут».

«Не врёшь? Чем – вот этим?» – присвистнул дозорный и ткнул на винтовку, которая висела за спиной провожатого.

«И этим, и всем остальным. Из лука она тоже метко бьёт. Мы к ним вообще долго подойти не могли, потому что они отстреливались, как черти. Только когда её схватили, остальные сдались. Ты не смотри на неё так, будто это просто баба, она любого из вас один на один уложит, замахнуться не успеете. Ножом швырнула – в пальце от меня в дерево вошёл!»

«Ты лучше от неё отойди подальше, серьёзно говорим!»

Старшина осмотрел окружающих. Заверения провожатых его впечатлили – не те это были парни, которые по лесу побегают, чтобы потом взмыленными сказки рассказывать. Эти парни выглядели не просто взмыленными – они выглядели измученными и потрёпанными. Если хорошо приглядеться, то у каждого где-то можно было увидеть ссадины. К тому же винтовка служила веским подкреплением их слов – а потрогать и побаловаться с ней все хотели по очереди, и кто это хотел, тому следовало поумерить свой пыл в общении с отрядом лесных тятей. Женщин облапывать нельзя было (преждевременно), трофейное оружие – можно было. За это руки не отбивали. Пока их владыка Сангар не присвоил такую редкую и дорогую штуку, стоит хоть раз в жизни её подержать, взвесить – сколько весит счастье настоящего воина.

По глазам старшины заметно было, что он колебался: верить или не верить. На вид девка ну никак не тянула на грозного воина, к тому же была больная – видно по лицу и по походке. Казалось: толкни её пальчиком – упадёт. Старшина в своём представлении одной рукой её сломить мог (второй при этом срывая одежду с тела для последующих очень приятных для него игр). Это были не глаза убийцы, которыми она смотрела на котёл с едой над костром – это были глаза голодного зверька. С той минуты, как её подвели к костру, она всё время неотрывно смотрела на костёр, полностью игнорируя мужчин, которые её обсуждали в своё удовольствие. Даже если она не понимала их язык (очевидно, что не понимала), она не могла не догадываться, о чём идёт речь. Самая глупая баба и та догадается.

И вот вдруг в тот момент, когда старшина решил немного получше вглядеться в её лицо, она перевела на него глаза. Лёгкая улыбка, лукавый взгляд, скользнувший вниз (какой у тебя большой и твёрдый, покажешь?) – и руки богатыря сами потянулись: одна за ножом на поясе, другая к верёвкам на девичьем теле. Чего им, двадцати добрым молодцам, бояться – одной девки с голыми руками? Жаль, конечно, что не вся голая – было бы прекрасное зрелище (а что? – воображать ведь никто запретить не может, как говорится: «глазами товар не испортишь»!).

Обаяние женщины – это её самое страшное оружие. Женщина для этого не обязательно должна быть обворожительно красивой, собственно всё обаяние заключается в даре угадывать потаённые желания мужчин и умении их использовать. Насколько точно эта бесовка угадала их, старшина ещё долго будет впоследствии вспоминать. Как будто с его глаз в мгновение ока считала, что он любит подходить к женщине сзади и начинать любовные утехи с похотливым распусканием рук, прижимаясь к ягодицам (а они у её были в самый раз: не плоские, а аппетитно округлые). «Ты верно давно уже не получал этого удовольствия, малыш?» – промелькнуло в мимолётном взгляде, брошенным через плечо, когда она повернулась к нему спиной, подставляя опутанные руки (пожалуйста, доставь ей это удовольствие и дай ими что-нибудь размять!). Ничто так не раззадоривало старшину как вот это «малыш». Не важно, было ли это сказано вслух или глазами. А эта девушка была к тому же выше его на пол-головы, что ещё сильнее подстегнуло внутреннего зверька. Малыш? Он?! О-о, он бы тебе такого малыша показал! И наказал им, так чтобы тебе кричать хотелось и после этого долго стонать…

Да, кричали они громко. И стонал старшина ещё долго. Ожог на лице доставляет очень болезненные ощущения.

«Говорили же – это шайтан-девка, не подходите к ней!» – бранили провожатые дозорных, заново связывая придавленную к земле и скрученную общими усилиями Киру.

«Радуйтесь, что нож не успела схватить!»

Этому действительно следовало радоваться. Никто из дозорных не ожидал, что такая на вид милая и слабая девушка может свалить крепкого мужика, при чём сделать это с таким хладнокровием: сперва усыпить бдительность, стрельнув голодными глазками и подкупив жалостью, а потом неожиданно нанести удар в горло, со всей силы пнуть в колено и столкнуть в костёр. При падении воин выронил нож (вот зачем напрашивалась разрезать ей путы – она не руки размять хотела, а нож в них получить), но в тот момент, когда она хотела его схватить с земли, на неё уже набросились три бдительных охранника. То-то она так смирно переходила реку – чтобы других дураков проучить. Итог урока: один побитый и обожжённый, которому нелегко будет смыть свой позор, один разбитый нос и пару свежих царапин. Не так просто скрутить тигрицу – она обязательно изловчится каждого укусить или заехать когтями в лицо.

Когда Киру уволокли и привязали к дереву, провожатые наконец облегчённо вздохнули. Расположившись вокруг костра, они поведали дозорным свою больную тему: какая эта девка рассякая на голову пришибленная и что на неё никакой управы нет. Как ни скрути, а всё-равно обязательно выждет удобный момент, чтобы заехать в лицо. Сжалишься, руку освободишь, чтобы поесть сама могла (или ещё что-то сделать ради облегчения) – глаз рада будет выдавить или клок волос выдрать. Когда на самом деле спит, а когда только вид делает, тоже не поймёшь. На отдыхе ничего другого не оставалось, как связывать её всю, ибо сколько руки и как больно ни выкручивай, а толку никакого. Задремлешь на минуту, а она того только и ждёт – подскочет и ногой в лицо заедет.

«А с ними что? – дозорные показали на Миллу с Ролом у соседнего дерева. – Их чего не привязываете?»

«А куда им деваться? Баба далеко не убежит, а мужик и так еле дышит. Дошёл и то хорошо. Пусть Сангар сам решает, что с ними делать».

Один из дозорных толкнул соседа локтем, кивнул в сторону повязанной пленной, которая сидела с закрытыми глазами, и спросил:

«Как тебе, взял бы в жёны на недельку? Тебе вроде нравятся бабы с характером».

Тот пренебрежительно махнул рукой:

«Да ну, больно надо! Её, вон, трое к земле прижали и руки вывернули, а она даже не пискнула. Думаешь, ей не больно было? Какое ты вообще от неё получишь удовольствие? Всё-равно что с бревном обниматься. Ещё и в лицо плюнет».

«У бревна нет этого…»

Дозорный изобразил руками женскую грудь.

«Ну так иди и потрогай её, если тебе этого достаточно».

После бурного всплеска из-за учинённой драки мужчинам хотелось сгладить эмоции, поэтому шутливый вызов был принят соответственно (не дурак, чтобы нарываться на серьёзные неприятности из-за руколапаний вне установленной очереди). Встав, дозорный набрал в миску еды – котёл чудом не опрокинулся на голову старшины, когда тот распластался на горячих углях, – и пошёл к пленным. Сейчас он покажет им всем, как правильно приручать тигриц. Кого не запугаешь грубой силой и демонстрацией острых штучек, которыми можно сделать очень больно, на того подействует доброта.

Кира сидела с закрытыми глазами, совершенно выдохшаяся, устало опустив голову. Убедившись, что она надёжно привязана к стволу, дозорный присел в шаге от неё – так, чтобы она не дотянулась, если бы захотела. Затем он поднял миску с дымящейся едой на уровень её лица и немного поводил, подгадывая, чтобы дуновение воздуха несло аппетитный аромат на неё. Голод не тётка (та сидела неподалёку и глотала слюнки), и какая-то реакция должна была последовать. Однако не последовала – а южанин очень внимательно следил за её лицом, отмечая про себя, что под налипшей грязью и царапинами (самой тоже доставалось при драках) скрывается очень миловидная внешность. Её бы обмыть – красавица будет на загляденье. Подумать только, что за ажиотаж будет, когда её на торги выставят! Ну и пусть ведёт себя как бревно, не такая это помеха, если знать с какой стороны прижиматься. Глядишь, со временем размякнет. Главное – иметь терпение.

Вдоволь изучив спящую красавицу (не поцелуешь ли, добрый молодец с ножом на поясе?), дозорный пришёл к выводу, что даже если она жутко голодная, то не подаст виду.

«Смотри, чтобы не укусила!» – звучали в его сторону предостережения.

Один из провожатых показал для наглядности на отчётливый синяк на своей руке. Впрочем, последнее происшествие яснее некуда объяснило, к каким жгучим последствиям может привести даже мимолётный невинный соблазн. Дозорный бросил взгляд к реке – там старшина обмывал своё лицо, охлаждая ожоги, и при этом в пол-голоса самому себе отрывисто рассказывал, пытаясь проглотить набитый ударом ком в горле, какими всеми способами он люто поимеет эту паршивку, если когда-то заполучит её. Вот кому даже писков этого бревна не нужно будет, чтобы получить своё удовольствие.

«Не сиди так близко, у неё ноги не связаны!»

Тоже дельный совет. Провожатые об заклад биться готовы были, что она не упустит возможности поддать сидящему в колено, когда он обернётся, или подставить ноги, когда будет вставать, чтобы если не свалить на землю, то хотя бы досадить лишний раз.

«Не надейся, дружище, она даже куска не возьмёт! Отдай другой бабе, она их обоих обхаживает. Ей, вот, можешь руки развязать, она ничего не сделает».

Встав, дозорный осторожно обошёл Киру кругом (как клетку с тигрицей) и молча протянул миску голодной тётке у соседнего дерева. Посмотрев в её лицо и убедившись, что да – эта бабёнка сама по себе спокойная и мирно настроенная, а не просто разыгрывает такую, – он распустил узлы верёвки на её руках и снял путы. Куда ей действительно бежать в таком состоянии – в лес рожать, чтобы волкам отдаться с дитятком на корм? В этих глазах страх, сострадание и благодарность были искренними и убедили бы даже чёрствого душой человека. У её мужа – по каким-то признакам южане без объяснений сразу понимали, что это её муж, – тоже были человеческие глаза. Прямой взгляд он выдерживал и смотрел с надлежащей гордостью, но без откровенной ненависти. Посмотришь и сразу видно: нормальный, трезвый мужик, за свои поступки ответ нести будет. Впрочем, и у девки не наблюдалось признаков, что она не понимала, что делала. Напротив – она очень даже хорошо понимала, и в этом была вся заковырка.

Правильно парни сказали: шайтан-девка. Жить надоест – подойди к ней и развяжи руки.

Кто она вообще такая и чем связана с этой парочкой? Скажи сейчас, что они близкие родственники – никто из южан бы не поверил и рассмеялся. Кто-то это кстати и говорил, заливисто смеясь в синем небе, но люди его не слышали. А когда смотрели, жмурились и прикрывали глаза ладонью. Невероятно красивое, но и одновременно опасное это зрелище: смотреть прямо на солнце.

Ровно как и в глаза некоторых женщин.

Дозорный ещё немного побыл с пленными, попытавшись завязать с ними разговор, но никаких особых успехов не добился. Либо они не понимали мешанину слов из разных языков, при помощи которых южанин надеялся найти хоть один, которым обе стороны худо-бедно могли бы изъясняться, либо попросту не хотели. Главное было – показать, что ты добрый. И имя назвать. Ничто не располагает пленных к себе больше, чем данная им возможность обратиться к кому-то по имени за помощью. Рано или поздно они и свои имена скажут – и этой шайтан-девки.

Имя – оно всегда имеет какую-то власть над человеком.

Вечером того же дня пленных доставили в стан. Его южане разбили в удобном месте: между рекой, высокими холмами и лесами, которые окаймляли долину со всех сторон. На смотрины заявились высокопоставленные лица, включая Сангара – предводителя южан. Очень неприятный тип. Ничем не выделяющийся: ни ростом, ни фигурой, ни лицом. Обычный неказистый, почти полностью облысевший и не в меру напыщенный пещерный человек с гадкими глазами и хвастливо выращенной бородой, перед которым все пресмыкаться готовы были – и ему это очень льстило. Прямо противоположное, что провожатые пытались Милле донести, невзирая на то, что она почти ничего не понимала. Почему-то именно ей. Вероятно, надеялись на то, что она сможет как-то повлиять на двух других, дабы вели себя, как подобает пред великими повелителями.

Пара, отряженная докладывать о достигнутых успехах Его Сиятельству Излучающему Божественную Силу (о, прости за столь скромное описание твоих достоинств!), постаралась расхвалить ему товар, который ишачок привёз по дорожным ухабам на телеге. Судя по пренебрежительному выражению лица, с которым он слушал, одновременно осматривая жалкую троицу, потеря собственных людей его не особо удручала. Больше всего его впечатлила винтовка, которую он вертел в руках и осматривал взглядом ценителя (откровенной жадины и хапуги – в мыслях многих голов вокруг).

Подступив к Ролу почти вплотную, Сангар посмотрел ему в лицо. Не как мужчина – мужчине, а скорее как будто это была скотина на базаре, которую под узду держали. Задержавшись взглядом на перетянутой ране на плече, он выразил некое немое довольство. Мол, дрался – хорошо, заслуживает толику уважения.

«Имя?» – отрывисто спросил Сангар.

По голосу слышно было, что так он всегда разговаривал: в приказном и требовательном тоне, ожидая немедленного выполнения его воли. Как положено повелителям. Не дождавшись надобной реакции от пленного, Сангар подманил жестом со стороны помощника: наугад, не выбирая кого-то определённого. Первый, кто быстрее других вызвался оказать услугу досточтимому, с более оживлённым видом постарался донести до «глупой скотинки» смысл простого вопроса. Хлопнув себе в грудь, он назвал своё имя, затем показал на Сангара, назвал его имя (с подобающим благоговением и воодушевлением, конечно же), а после этого перевёл руки на пленного с вопрошающим видом. Ну? Будешь отвечать или ещё раз повторить?

– Эй, – с промедлением процедил сквозь зубы Рол. – Так меня зовут: Эй.

«Эй? – Губы Сангара медленно расплылись в ухмылке. Ткнув на Миллу, он спросил: – А её?»

– Эй. Её тоже зовут Эй.

«Чёрт, да их тут всех зовут Эй!» – воскликнул Сангар, и вся толпа вместе с ним громко загоготала над какой-то только им понятной шуткой.

«Они, наверное, у себя по числам детей называют! Это тристапервый, это двестидесятый», – издевательски подшутил ещё один умник, которому тоже не терпелось как-то выслужиться.

Приняв ответ как должное, Сангар подошёл к Милле.

– Если ты к ней прикоснёшься, я тебя задушу. Как и этих ублюдков, – холодным тоном сказал Рол.

Когда речь идёт о женщине, мужчины понимают друг друга даже без знания языков, на котором каждый говорит. Проигнорировав предупреждение, Сангар посмотрел в глаза Миллы (как быстро ты их отведёшь, ничтожная тварь?), затем скользнул взглядом вниз и отошёл. Недостойное это занятие для богоизбранных – сцепляться с дикарями из-за какой-то беременной бабёнки. Ведь и он не какой-то самец, которому любую самку оприходовать хочется. Он – !!! (таких и слов нет, чтобы описать его величие).

Следующую пленную держали двое под руки – как и Рола. Миллу только один охранник за рукав держал, да и то больше для порядка, чем в силу необходимости. Сангар цепким взглядом заметил это. Несомненно ему уже расписали подвиги Киры, стараясь не слишком в этом усердствовать – иначе храбрые налётчики выглядели бы как мальчишки по сравнению с ней. С другой стороны нужно было и расхвалить «добычу», чтобы не сочли за дураков.

В том, что Киру крепко держали под руки и она была дополнительно связана по ногам – не туго: так, чтобы могла передвигаться мелкими шагами, но не могла пнуть, – был и другой смысл. Она еле на ногах держалась. На неё с утра приступами находила тошнота, а после езды на повозке и вовсе развезло. Если бы не поддержка, она скорее всего зашаталась бы и свалилась от головокружения. Иногда она поднимала глаза и смотрела мутным взором прямо перед собой, а потом опять опускала их либо закрывала (тошно от вас всех, противных).