Леопольд Валлберг
Соломенный век: Сутемь

Это её лес, здесь действуют её правила.

Сняв с трупа пояс, на котором по сторонам и на пояснице были натыканы через ремешки болты (удобный способ, с длинными стрелами такое не провернёшь), и подобрав арбалет, Кира направилась назад. Нацепив на свой пояс трофейную гафу, она попробовала взвести арбалет, как это сделал Рол. Не получилось. Аким подошёл к ней и без лишних слов (можно сказать – вообще без слов) показал, как ещё можно взводить его: встать на колено, упереть арбалет на землю, нацепить тетиву на крюк и встать, прижимая арбалет ступнёй за стремя вниз. Этот способ был ещё проще и стоил меньше усилий. Один раз повторила – и уже научилась. Умница дочка. Грязная только до ужаса. Утрись. И воды выпей.

Дарий был занят тем же самым, но по другим причинам. От эмоционального перевозбуждения и кровавых зрелищ вокруг его стошнило. Отвернувшись за дерево и согнувшись, он конвульсивно выплёвывал съеденный завтрак. Очевидно, последней каплей, ввергшей его в шок, послужило откровение, что девушка, которая ещё вчера была сама милость и хорошесть, сегодня оказалась холодной головорезкой.

У Марьи нервы оказались крепче, но и она с заметным оцепенением смотрела на Киру. Если бы знала, что та свершит через минуту, то Марья в порыве чувств бросилась бы к девушке, чтобы остановить её и отговорить от такого грязного дела, как добивание врагов. Только в первый момент казалось, что Кира движима безумием, но стоило понаблюдать за ней немного, как становилось очевидным – это был перед тобой не человек, а прирождённый хищник. Кровь его не отталкивала, а наоборот – распаляла. Её поведение словно говорило сейчас им обоим: «Смотрите и учитесь, несмышлёныши! – так убивают правильно, а не просто по голове тем, что в руки попадётся, чтобы оглушить».

Всё-таки, пожалуй, верно судить людей по каким-то мелочам. Кто-то берёт на себя ответственность за свершённое, а кто-то стоит полностью растерянный, утираясь. И всё-то за него доделывать надо, да, такой он, любуйтесь. «Что ты вообще умеешь?» – этот возмущённый укор Дарию чаще всего придётся слышать от будущей жены.

«Такая уж она ему подходящая пара?» – вертелась мысль у Марьи в взбудораженной голове. И в ответ другой голос насмешливо отвечал: «Разве ты не хотела видеть его сильным и смелым? Неужели только на словах? Посмотри внимательно – вот перед тобой его учителя. Это не просто лесные охотники, это – настоящие воины. В бою не теряются, врагов не щадят, наставления и науськивания им для этого не нужны. Друг друга понимают без слов. Зализали свои раны, убедились, что поверженные противники опасности больше не представляют, оружие подобрали, утёрлись, воды отхлебнули, кровь выплюнули, переговорили коротко, что и как дальше, и готовы снова идти в бой – с ещё большей свирепостью».

Арбалет с поясом Кира всучила Марье в её онемевшие руки, сочтя это оружие для себя на данный момент лишним. Гафу она при этом оставила на своём поясе. Кто-то должен был взводить арбалет для Миллы, чтобы снять с раненного Рола эту нагрузку. Киру совершенно не волновало, как Марья с Дарием поделят между собой роли, и она, видимо, считала вполне естественным, чтобы они сами позаботились о себе. Нет гафы – идите снимите. Тут ещё кой-где тела валяются. Заодно второй арбалет добудете.

Перераспределив между собой оружие, отряд готов был двинуться дальше. Вопрос – в какую сторону?

– До крепости часа три ходьбы. – Аким указал рукой направление, обращаясь к дочери. – Дойдёте, оставайся там. Не иди назад. Я найду Вету и вернусь.

Кира понятливо кивнула. Идти всем вместе за Ветой означало делать именно то, к чему южане из с самого начала принуждали. Но кто-то должен был пойти за девочкой, а это могли сделать только два человека. Кира горела желанием идти вместе с отцом – вдвоём они были бы грозной силой – но тогда пришлось бы бросить Миллу и Рола на произвол судьбы.

Не первый раз быть за главного, справится.

Аким обнял Миллу на прощание, обменялся с Ролом хлопками по плечам, и ещё раз прижал к себе дочь, поцеловав в лоб. Свершённое только что ею убийство его нисколько не смутило. Кровь была уже с обеих сторон пролита – к чему тогда ещё какие-то фальшивые нормы?

– Бейся пока дышишь, никогда не сдавайся! В тебе кровь твоей матери, она даст тебе силы. Чтобы ни случилось, помни: я люблю тебя так же, как любила она.

Выпустив дочь из крепких объятий, Аким направился прочь. Кира последовала бы зову крови и без этих слов последнего напутствия – в этом он был абсолютно уверен.

Берегитесь, враги! Нет более лютого существа, чем до крайности разгневанной женщины – а эта ко всему владеет в совершенстве своим оружием.

Часть 1. Мишутка

Сумерки накрывали лес. Неспокойный был день – это чувствовалось во всём: птицы постоянно прерывали свои песни предупреждающими вскриками, звери испуганно перебегали с полянок в чащи (и наоборот – кому где спокойней казалось), ветер порывами ворошил кроны деревьев – словно увидел что-то ужасное и теперь взволнованно вздыхал от переживаний. Крадущаяся хищником ночь предвещала быть зловеще тёмной – наступило новолуние.

Дрозд, спланировав с ещё светлого неба через кроны деревьев вниз и виртуозно заложив вираж, уселся на ветке. Тряхнул крыльями и посмотрел по сторонам. С пихты по соседству долетали щёлкающие звуки – белки ужинали орехами. Можно не бояться.

Мама-дроздиха в детстве рассказывала предание, что высоко в небе живёт хищная птица, самая быстрокрылая из всех. Она не любит свет, поэтому выходит на охоту только в те ночи, когда луна спит. Её глаза не отличишь от мерцания звёзд, и видят они в темноте лучше совиных. Она такая сильная, что может свалить медведя. Все её боятся – даже орлы и грифы – оттого в безлунные ночи так тревожно вокруг. «Лунный зверь» – это её имя, и произносить его следует в священном трепете.

Интересно было бы взглянуть на неё хотя бы одним глазком, пусть и страшно (простите, ни на кого там, внизу, нечаянно не нагадил?).

«Охотники! Охотники идут! Прячьтесь, звери-соседи!» – испуганно крикнул дрозд.

По стволу зацокали коготки – белка взмыла вверх.

Снявшись с места, дрозд пропорхнул через несколько деревьев и взмыл на другое, расположенное выше на склоне. Отсюда лучше было видно. И люди сюда точно не поднимутся. Трое из них шли с левой стороны на большом расстоянии друг от друга, а с правой им навстречу бежал рысцой ещё один. Сверху интересно было наблюдать – кто кого раньше заметит и что будет потом?

Дрозд быстро глянул на небо – заря ещё горела. Очень хотелось ему посмотреть, что произойдёт дальше. Люди, кстати, заметили друг друга одновременно. Тот, что бежал один, направился к самому крупному человеку (вожак стаи, по-всему). Добежав до него и чуток отдышавшись, он вместо слов ударил его кулаком в лицо. Так звери обычно вызывают друг друга на поединок. Что бы люди о себе ни возомняли, а ведут они себя точно так же, как и все остальные существа на земле.

– У тебя там, кажется, зуб болел, – сказал охотник, показав пальцем себе на щёку.

Громила, выпрямив голову, потёр рукой больное место, проверяя – всё ли на месте? Выплюнув сгусток слюны, подкрашенной кровью, он с достоинством вожака посмотрел в лицо соперника. Вызов был принят. Охотник утёр своё вспотевшее лицо, глянул на двух спутников громилы, которые спешили к ним, и добавил:

– Если я не ошибаюсь, у нас на этом месте разговор закончился.

Усмехнувшись, громила спросил:

– Ты стрелял?

Похоже было на то, что драка отменялась, а это значило, что здесь встретились два старых знакомых, которые давно не виделись. Так, значит, люди приветствуют себя в этих случаях! Забавно. Прямо как у зверей при дружбе: медведи обнимаются, лисы понарошку сцепляются зубами, кошки обтираются, архары стукаются лбами, олени скрещиваются рогами.

– Я ищу дочь, – выпалил в ответ охотник, оглядывая всех троих. Показав рукой себе под грудь и шмыгнув, продолжил: – Такая ростом. Это она стреляла. У неё пистолет. За нами с утра идёт погоня, она отбилась и теперь её затравливают.

– Кто?

– Ты ещё спрашиваешь? – едко усмехнулся охотник. – Ты что, вчера только родился?! Сходку разграбили!

– Что за ересь ты несёшь? Ты ополоумел?

Охотник ещё раз обтёр себе лицо – походившее, кстати, на лицо ополоумевшего человека: всё взмыленное и грязное, широко распахнутые глаза беспокойно бегают по сторонам. Да и весь потрёпанный вид подтверждал это впечатление.

– По-хорошему, – ответил он, сдерживая свой гнев, – тебе не в морду дать надо, а этой мордой в дерьмо ткнуть. Вы что там, гулянку устроили и все эти дни пьяные вдрызг валялись?

– Подожди! – встрял другой человек. – Говори по порядку. Когда? И что стало с людьми?

– Людей всех увели на тот берег. Четверым только удалось скрыться. Они должны быть сейчас где-то в той стороне, мы вышли на рассвете, но потом за нами увязались и нам пришлось разделиться.

Охотник показал рукой в сторону, и другие как по команде посмотрели туда же.

– Так вот почему с разных сторон выстрели были! – осенило троицу.

– Да. Их Рол ведёт, он знает тот путь. У нас было мало патронов, поэтому уже пару часов как тихо. Видимо, все потратили. Я надеюсь, что им удалось отбиться. Половина отряда за девчонкой ударила, а она их далеко за собой на запад утянула.

– И ты думаешь, что она оторвалась? Да ещё с пистолетом? Ей бы скорее с куском золота дали убежать!

– Я их всех выследил, они возвращались отдельными кучками. Её с ними не было, значит, ушла. Или они не решились дальше за ней гнаться, если она повернула сюда. Они и так далеко сунулись, поэтому не хотели терять времени. Одну не поймали – побежали других ловить. С ними моя сестра, она не может быстро идти.

Охотник водил по сторонами руками, показывая для наглядности направления, в которых то или иное происходило.

– Здесь никого не было, – сказал громила, переварив информацию и переглянувшись со своими товарищами. – Мы уже полдня прочесываем всю лесную полосу.

– Втроём? – хмыкнул охотник.

– Я половину гарнизона на ноги поднял, когда мне донесли, что в лесу кто-то стреляет! – огрызнулся вожак.

– Она могла проскользнуть между отрядами, – высказал своё предположение другой. – Понятно, что она не побежит незнакомым дядькам навстречу, раз запугана.

– Как они могли вообще на Сходку напасть, ведь там достаточно мужиков?! – спросил третий, который всё ещё не мог уложить в голове сказанное про грабёж.

– Достаточно против трёх сотен? – бросил в ответ охотник, заставив того замолкнуть с отрытым ртом.

– А ты откуда так точно знаешь, сколько их было? – испытующе спросил вожак.

– Я на следующий день был там и изучал следы. Они очень хорошо подготовились и подобрали время для нападения. Не знаю, как они застали дозорных врасплох, может, просто сняли с арбалетов. Потом обхватили деревню с трёх сторон и скопом ввалились. По пять-десять человек на одну дверь. Вот и всё.

– Если это было так, как ты говоришь, то нам надо завтра же выдвинуться со всем гарнизоном и дать им в рыло! – возмущённо вылетело из открытого рта третьего. Нашёл наконец что сказать.

– Я думаю, они именно этого и хотят добиться! – горько усмехнулся охотник. – Вы же им бесценный подарок сделаете, если попытаетесь перейти реку и половину при этом потеряете! Они после этого крепость одной левой возьмут. Я что-то не уверен, что эти три сотни вся их сила.

Люди переглянулись. Посмотрели по сторонам, а потом на небо. В лесу начинало уже темнеть и продолжать поиски в безлунную ночь было бессмысленно.

– И что теперь? – подумал вслух один из них.

– Ничего, – ответил охотник. – Мост надо было сжечь, а не надеяться, что он сам под ними развалится! Теперь поздно уже что-то делать. Готовьтесь к войне. Дайте мне стрелы, у меня свои закончились. Я пройду по берегу ручья и спущусь до Бурной. Где-то она должна была оставить следы.

– Ты не успеешь до темноты дойти до ручья.

– Ты предлагаешь мне лечь и спокойно поспать, пока моя дочь где-то в лесу под кустами отсиживается?

Приняв набитый стрелами колчан, охотник протянул взамен свой пустой. На последнюю реплику нечем было ответить. Как бы тройке людей ни хотелось помочь земляку и отцу семейства, который находился на грани отчаяния, здесь они уже ничего не могли сделать, кроме как пожелать ему удачи и отдать свой небогатый паёк, прихваченный в спешке.

Вожак у людей на то и есть, чтобы не сгоряча бросаться в жар дела, а принять рассудительное решение. В этой ситуации: собрать весь гарнизон крепости на опушке леса и, зная теперь кого и в какой стороне искать, выдвинуться на рассвете им навстречу. Как ни крути, а прочесывать перелески с большими силами куда эффективней. Кто знает – может искомые действительно прошмыгнули между другими нарядами и уже вышли к крепости? Это в любом случае следовало проверить. Раз враг отошёл, значит нападать на крепость не планировал и пытался действительно только спровоцировать другую сторону на глупости сгоряча.

Два воина напутственно стукнули охотника по плечу, выражая таким образом и своё уважение. Громила не счёл нужным это делать. Бить по плечу, видимо, в его глазах выглядело мальчишеством. В харю – это вот по-мужски!

Охотник подошёл к нему вплотную и посмотрел прямо в глаза. Мол, хочешь – выражай своё уважение.

– Не смей к ней прикасаться! – грозно предупредил он. – Она не для тебя рождена. Если тебе память о ней хотя бы наполовину дорога, как мне.

– К кому? – невозмутимо ответил громила. – Ты за кого меня принимаешь?

– Увидишь, поймёшь. Ты думаешь, что не стал бы такой сволочью, если бы она осталась с тобой? Ошибаешься, стал бы! Просто попозже.

Развернувшись, охотник направился прочь, ускоряя темп.

– А ты тот ещё умник! – бросил громила ему вслед.

Тот не стал даже оборачиваться. Скоро его бегущая фигура исчезла, слившись в густых сумерках за деревьями. Пора была и другим поторопиться, чтобы успеть выбраться из лесу, пока совсем не стемнело.

– Чего грызлись-то? – спросили товарищи громилу на ходу.

– Да так, из-за бабы одной. Давно было дело, вы ещё пацанами бегали.

– Нашли время… Не поздно ли?

– Запомни, зелень, – ответил громила пренебрежительным тоном наставника, – для того, чтобы дать кому-то с чувством в морду, никогда не бывает поздно.

– А чего не дал? – не унималась «зелень», напрашиваясь, видимо, на ещё более жёсткий ответ.

– Тебе повторить или до самого утром дойдёт? Вернётся, там и поговорим каждый о своих болячках. Силы нужно уметь беречь для нужного момента. И не для бывших друзей, а для врагов.

Тяжёлая была ночь. Медвежонок всё время ныл: то ему страшно, то скучно, то устал, то голоден. У медведицы и так все нервы были на пределе – чувство тревожности не покидало её, а тут ещё люди свою большую охоту затеяли. Чтобы как-то усмирить своё пушистое сокровище, медведица рассказала ему на отдыхе предание, которое ей в своё время мама рассказывала: что где-то в горах живёт хищник, самый сильный из всех. Он не любит свет и выходит на охоту только в самую тёмную ночь, как эту, когда нет луны. У него отменный нюх и слух, и от него очень трудно скрыться, потому что он найдёт любые следы. «Лунный зверь» – его имя, и его следует произносить в священном трепете даже им, медведям.

«Это он днём всё время гремел и мы от него убегали?» – спросил медвежонок.

«Нет, это люди. С ними вообще лучше не связываться и обходить стороной».

«А на вид они не страшные… И ходят потешно на двух лапах. Смотри, я тоже так могу!»

Медвежонок поднялся на задние лапы, угрожающе покачался и напрыгнул на мать. Та играючи шлёпнула его лапой.

«Запомни, Мишутка: запах людей – это запах опасности! Если ты его учуешь, лучше уходи. Хуже только огонь».

«А что они едят?»

«Они как мы: всё едят».

Под утро медвежья семейка набрела на ягодное место в лесу, и там медвежонок наконец успокоился и перестал докучать матери. Трудным этот год выдался для медведицы. Если бы у неё был с собой пестун, то было бы сейчас легче – он мог бы следить за сеголеткой и играться с ним. Но это был её первый выводок, поэтому приходилось все невзгоды медвежьей жизни тянуть на себе. Поначалу вроде всё шло хорошо – у неё родились славные малыши, весна выдалась тёплой, и в лесу, где она зимовала, находилось достаточно корма. Но потом нагрянули полчища людей из-за южных гор, и она, пометавшись туда-сюда, перебралась на северный берег реки. Один медвежонок утонул, сорвавшись с высокого берега в реку, одного встретившийся медведь задрал, которого малыш принял за папу, теперь вот остался только один. Никак не могла медведица избавиться от щемящего звериное сердце чувства, что она плохая мать. За одним не уследила, другим не сказала вовремя, что папы у медведей хорошими не бывают. Про людей вообще разговору нет.

Вчера опять переполох в лесу устроили. Ох, пападись хоть один из них ей в лапы! Обняла бы его от всей медвежьей души и расцеловала зубками.

«Охотник! Охотник идёт! Будьте осторожны, лесные звери!» – прокричал невдалеке дрозд.

Медведица настороженно поводила носом и привстала на задние лапы, осматривая утренний лес. С наветренной стороны никаких запахов не долетало, значит человек приближался с подветренной, откуда и птичий крик долетел. Взобравшись на холмик, медведица убедилась, что так оно и было – охотник бежал трусцой, постоянно осматривая местность. Он несомненно выискивал себе добычу, ибо в руках у него была длинная палка, с которыми они ходят на охоту.

Нет, изверг, её детёныша ты не получишь!

Мгновенно взъярившись, медведица рванула навстречу. Человек, заметив её, – резко в сторону, намереваясь убежать. Нет уж, голубчик, так просто ты не уйдёшь! Сейчас ты ей заплатишь за все её беды, причинённые вами! Нагнав охотника, который намеренно петлял, пытаясь затруднить ей продвижение и сбить с толку (Ха! За кого ты её принимаешь – за тупую дикую свинью?), медведица набросилась на него. Полученный укол острым наконечником копья, которое охотник выставил, чтобы сдержать её, ещё больше разъярило зверя.

Два врага, пометавшись ещё немного между деревьями и в бешенстве поревев друг на друга, сцепились под берёзой на смерть. Медведица, слепая от ярости и боли – напоровшись во второй раз грудью на копьё, ей удалось выбить оружие, но после этого она получила ещё один глубокий порез железным когтем в бок, и напоследок удар отогнутой веткой прямо в пасть, – встала на задние лапы и заревела. И она, и человек были в этот момент готовы к последнему броску. Оба были ранены: отбив копьё, медведица сумела зацепить человека лапой при ударе, когда он увернулся за дерево. Если бы полностью попала, он бы больше не встал – со ствола полетела отбитая кора и щепы на месте глубоких вырезов от когтей.

Со всеми оставшимися силами оба бросились друг на друга. Человек – на мгновенье раньше, упредив медведицу, которая намеревалась задавить его своим телом и растерзать на куски на земле. Полоснув ножом по морде, он юркнул под тушу и всадил под рёбра второй нож. Зубы зверя сомкнулись на руке – медведица успела перехватить руку с ножом – хрустнула переломанная кость предплечья и оба свалились по инерции падающих тел.

Взвыв тяжёлым протяжным стоном, медведица захрипела в судорогах. Смять человека она сумела – но и он сумел глубоко, до самой рукояти, воткнуть длинное лезвие ножа под грудную клетку. Страшная боль сковала всё её тело, в горле заклокотала горячая кровь. Окружающий лес в её глазах превратился в туманную пелену, которая быстро меркла – как и медвежье сознание, где отчаянно пульсировали последние мысли.

«Прости, мой пушистый комочек! Прости, я не хотела умирать! Уходи, убегай, не давайся человеку в руки! Прости свою маму… и помни – я люблю тебя…»

Так оно бывает: вступаешь в схватку в ненависти, а умираешь с мыслями о любви. В последний момент сердце говорит о том, что ему важнее. Что было недосказано – или сказано недостаточно часто при жизни. Кто-то подумает: это хищник, тварь, созданная убивать, ей чужды чувства любви. Но разве человек не такой же хищник? Если кто-то и создан убивать – то несомненно он, ибо нет на планете другого существа, который с таким упоением и неоправданной жестокостью тысячелетиями убивал своих братьев по роду. Миллионами. И не сказать, что от голода.

Как бы то ни было – разве ненависть настолько ценна, чтобы тратить на неё последние минуты? Ведь рождаемся мы все тоже не из ненависти. А если ей травим своё сердце всю жизнь, то уже по собственному выбору, сваливая вину на других людей, именуемых охотно «звери», – хотя как раз в истинных зверях ненависти от природы меньше всего.

Медвежонок долго и горько плакал. Прибежав попозже, когда закончилась яростная схватка, он поначалу не решался приблизиться, и только когда обошёл лежащих на земле с другой стороны – где человек не мог его увидеть – подкрался к матери. Она была ещё жива, но дышала всё реже и с большей натугой. Морда лежала на земле в лужице крови, вытекающей из пасти, глаза были закрыты. Она умирала. Всё, что сейчас ещё оставалось, это отсчитывать замедляющиеся вздохи в ожидании, какой из них будет последним.

«Мама, мама! – взволнованно шептал медвежонок, тычась своей мордочкой в залитый кровью нос матери. – Тебе очень больно? Вставай, пойдём отсюда!»

Мать не отвечала. Каждый выдох вырывался из неё клокочущим стоном, которые становились всё тише. В последнем – еле слышное «Мишутка…», потом дыхание угасло и тело медведицы больше не двигалось.

«Мама, вставай!» – отчаянно просил медвежонок; рыдая, метался из стороны в сторону – то отсюда боязливо выглянет, то оттуда, то на задние лапы привстанет: не встаёт ли человек? Нет, не вставал, продолжая так же вяло лежать. Медвежонок то за голову мать потрогает, то за плечи, пытаясь расшевелить – и всё продолжал тихо стенать: «Мама, вставай, пожалуйста…»

Он знал, что такое смерть – видел уже, но никак не мог смириться с тем, что это случится с его матерью. Как такое возможно – ведь она самая сильная! Только что ещё была такая живая (пусть и немножко нервная – переживала она очень), а теперь… Теперь её человек убил. Зачем, за что?

А вдруг это и есть тот самый Лунный зверь? Хотя странновато маленький он для самого сильного зверя на земле. Но он смог побороть медведицу, а его, недоросля, уж тем более переборет! Надо спрятаться от него…

Прижавшись к матери (бедная моя, какая же ты сильно расцарапанная!), медвежонок сжался в комочек и закрыл глаза. Пусть думают, что он тоже мёртвый (один глазик подглядывает из-под лапки, если вдруг кто-то появится). Прочувствовав теперь всю боль безвозвратной утраты, медвежонок тихо заплакал. Как плачут только звери: беззвучно, одними слезами, со скованным от горя сердцем.

«Прости, мама, – мысленно по-медвежьи скорбел он, – прости, это я, наверное, виноват, что тебя убили. Ты ведь меня защищала… Я полежу ещё немного под твоим боком, пока ты тёплая и пахнешь родной мамой, а потом пойду сам добывать себе еду. Я и тебе ягодок принесу, перед мордочкой положу. На прощание. Чтобы ты знала, что я тебя люблю».

Аким не смог больше встать. Ему удалось вывернуться из-под навалившейся туши медведицы, но полученные раны были слишком тяжёлыми: разодранный бок, перекушенная рука (по ощущениям – откушенная), на спине горели глубокие следы от когтей, запущенных в них при смертельном обхвате. Привалившись к туше, Аким истекал кровью.

Увидев медвежонка, который появился из зарослей, он понял, почему подвергся такому неожиданному нападению. И вроде понимаешь: повезло дико, ибо это была молодая самка, не такая крепкая и ещё неопытная в схватках, – но от этого на душе не легче. Вся нелепость ситуации в том, что они оба защищали своё дитя.

Смотря на медвежонка, сердце Акима сжималось от жалости. Не выживет малыш без матери, если чудом доживёт до зимы, то потом его либо другие хищники задерут, либо охотники выследят с тем же результатом. Шатун – слишком опасный зверь, и оставленные на зимнем снегу медвежьи следы равнозначны сигналу общей тревоги, который стихнет вместе со смертью хищника, голодного до такой крайности, что он будет бросаться на всё живое – и людей в том числе тоже. Скорее всего даже на них в первую очередь – звери не жгут костров и не варят-жарят на них еду, запах которой медведь уловит издалека. Летом его можно прогнать огнём – зимой его ничто не остановит. Пуля в голову – самый надёжный способ. За неимением оной – кол в разъярённое сердце либо рогатина.

В образе медвежонка Аким видел одновременно и свою дочь. Как теперь Вета будет выживать? Благо, если набредёт на людское селение и поймёт, что это свои. Кто-то да приютит бедную сироту. А если заблудится? Не в ту сторону Вета побежала, а именно: на запад, и если не повернёт на север, то может ещё месяцами бродить в бескрайних лесах вдоль берегов Бурной. Она теперь обречена, как и этот медвежонок, на жестокую борьбу за выживание в среде, полной враждебных существ.

«Вета, Вета, родная!» – стучало пульсом в жилах.

Солнечные лучи косо сквозили через утренний лес и падали на лицо Акима, заглядывая в глаза под тяжелевшими веками. Последнее движение, давшееся с трудом – перевести взгляд на солнце.

«Убереги её, прошу тебя! Как бы тебя ни звали – если ты есть и это твой свет, который ты нам посылаешь каждый день, – пошли ей хотя бы чуточку больше тепла и света: чтобы согреть и осветить путь, полный опасности».

Смерть никогда не приходит одна. Она приводит с собой друзей и близких людей. Всех тех, кому было ещё что сказать, с кем ещё не простился. Ведь для умирающего это последняя возможность. При жизни человек может быть одинок – и, возможно, даже любить одиночество и стремиться к нему, – но когда он чувствует приближение смерти, то ищет близости с людьми. Умирая рядом с телом медведицы, которая в свои последние минуты была тоже не одна, Аким не был одинок. Боль в израненном теле спадала и вместо неё приходили яркие видения.

В памяти всплыла картина: Аким с Юной гуляют по лесу – по грибы, по ягоды – вместе с Кирой. Она ещё восьмилетняя девочка: уже тогда умная и прозорливая, от неё очень трудно было что-то утаить. В один момент дочка заметила, как Аким погладил живот жены, и поняла: тут что-то не так. Родители не скупились на ласки, но вот именно этот манер: вроде и невзначай, но почему-то именно по животу (нормальный, разве что немножечко вздутый – мама объелась перед выходом) – показался ей необычным. Как и загадочные улыбки, которыми родители обменялись. Когда Кира подошла и изучающе посмотрела обеим в лица, а потом перевела взгляд на живот матери, тогда Аким с Юной поняли, что должны ей сейчас сказать правду. «Я скоро стану ещё раз мамой. А ты станешь сестрёнкой», – сказала Юна, улыбаясь. От ребёнка следовало в такой ситуации ожидать кучу наивных вопросов, но Кира ни одного не задала. Вместо этого удивлённо прикоснулась к животу матери и тоже его погладила. Ей всегда было важно ко всему прикоснуться, чтобы получше это понять. Слова и объяснения были ей недостаточны – она хотела почувствовать своими руками: лёд – холодный, огонь – горячий, камень – твёрдый, пух – мягкий. Так и здесь: ей вовсе не хотелось узнать – как это так случается, и как мамы вообще понимают, что станут мамами; почему дети растут у них в животиках и как они потом оттуда вылазят; – она просто приняла это за свершившийся факт. Вот мама, у неё в животике ребёнок и это чудесно. Всё в порядке вещей, ведь и она когда-то там была и успешно выбралась, чему они все только рады.

Кира обняла мать, вздохнула и сказала: «А я думала – когда же вы наконец догадаетесь, что я уже давно мечтаю стать сестрёнкой? Мамочка, как же я тебя люблю!»

С того дня Кира изменилась. Она стала ещё более усердно помогать родителям в хозяйстве и на промысле – будь то рыбалка или охота, – ухаживала за матерью и не упускала возможности нежненько прижаться щекой к растущему животу и погладить его. Ей было совершенно безразлично, кто родится: мальчик или девочка – и как его (её) назовут. Для неё было главным то, что у неё самая лучшая мама на свете. И что она станет сестрёнкой. Вот счастье то!

Иметь такую дочь было воистину великим счастьем. Что бы Аким без неё делал, когда они потеряли Юну? Кира многому успела научиться от матери и всю заботу о малышке Вете переняла на себя, дав отцу возможность выходить на промысел. На дворе стояла зима и запасы неминуемо закончились бы до весны без охоты. Кира помогала отцу в меру своих сил: разделывала туши, готовила, шила одежду и обувь. Мерку с себя снимала – она ведь не единственная девочка, в далёком городе таких полно, и по заверениям кочевых торговцев хорошая тёплая одёжка шла нарасхват. Кира старательно училась любому делу, которое было чем-то полезным. Оттого у неё и такие изношенные руки уже с детства были. Что ж – золотые руки красивыми не бывают. Только мозолистыми.

Тот день, когда Аким ввалился в землянку с раненной Юной, никто из них забыть не смог. Перед тем, как отпустить мужа за помощью к сестре – Рол слыл хорошим врачевателем, а Милла могла побыть на пару дней посиделкой – Юна притянула его к себе слабой рукой и попросила поцеловать на прощание. Видимо, она предчувствовала свою скоропостижную кончину и хотела сказать своё последнее «я люблю тебя».

Тяжелее всего было смотреть Вете в глаза. Малышка не понимала, куда делась мама. «Усла?» – спрашивала она, тыча в дверь. Удобная ложь – согласиться, что да, ушла. И продолжать её днями, неделями и месяцами обманывать, малодушно придумывая новые отговорки на постоянные вопросы (а когда придёт, а почему никто не идёт её искать, а куда она так далеко ушла?). «Мама не придёт. Мама умерла, её больше нет», – чудовищный ответ двухлетнему ребёнку, который ввергнет его в больший шок, нежели девочку-подростка.

Точно так же, как и этот медвежонок с другого бока туши, Кира с Ветой жались к отцу, вместе оплакивая своё горе и утешая друг друга. На пологом склоне холма, по соседству со Стрижиной горой, Аким похоронил любовь своей жизни. Под кустом вереса, где они своей первой весной сидели на отдыхе, любуясь величественным видом горы перед ними, и Юна сказала: «Здесь я хочу навеки остаться, в этом месте. Здесь жить и расти наших детей под ласточкиными гнёздами». Там они и занялись над воплощением этой мечты в жизнь, которая родилась девять месяцев спустя. Там Юна и осталась, как хотела: навеки. Каждый раз, когда проходили мимо – а как Аким, так позже и Кира намеренно сворачивали туда «по пути» – они на месте захоронения оставляли свои дары: лесные цветы – весной и летом, жёлто-красные кленовые листья – осенью, срезанную веточку хвои – зимой. Присаживались и рассказывали, что лежало на сердце. Как идут дела, как растут детки. Так, словно Юна была вместе с ними и слушала. Чтили память. Благодарили за всё, что дарила им при жизни. Только по кучке иссушенных листьев и цветов могилу можно было заметить, ничем иным она от других мест особо не отличалась: такая же груда камней и булыг, каких в здешних лесах не счесть.