Лариса Яковлевна Шевченко
Тина
Киру позарез нужен был слушатель, и он битый час мариновал меня своими слюнявыми излияниями – докладывал, в каких побывал передрягах.
«Бедняга, замучен славою! Повезло», – не удержалась я.
А он все говорил и говорил. Голос его чуть дрожал. Слова произносил как-то неуверенно, в движениях сквозила скованность. Столько усталого доверия и тоскливой потребности отвести душу, излить горькие жалобы услышала я в его откровениях! Слишком скорбно и больно звучала его речь. Сквозь ее невнятицу я уяснила, что, он всегда слепо бродил по жизни или метался в неистовом волнении, пытаясь отыскать тропинку, ведущую к более глубокому пониманию собственной сути, а находил дерьмо, потому-то и чувствовал свое бессилие что-нибудь сделать.
Утверждал, что жизнь его представляет собой громоздкое, бесформенное, беспорядочное сочетание порывов и глупых страстей. Сожалел, что всегда предпочитал сладкий самообман осознанию жестокой необходимости. Не умел ставить долг выше удовольствий, если их невозможно было совместить; говорил, что сегодня попытается показать мне себя истинного. Доказывал, что когда в чем-то долго сомневаешься, нерешительность затуманивает цель и появляется почва для уступок соблазну малодушия. Грузил надуманными проблемами, мол, как ни крути, ни верти – всё одно и всё одно к одному – сплошное невезение. А еще, что он готов отречься от Тины, не способной отвадить его дружков.
Нет, ты представляешь, как ловко придумал и в наглую попер?! Дошел до того, что меня на Тину попытался натравить. Говорить такое о жене да еще при мне – непростительный грех. Я запротестовала, вся огнем запылала от негодования. Заорала: «Замолчи, иначе я за себя не отвечаю. Жизнь не удалась? Тине условия ставишь, правила диктуешь, а сам их не придерживаешься, да еще ерепенишься! Жена у тебя безукоризненная, а ты – дерьмо».
Заткнулся, язык, будто залип. Только ненадолго. Опять ерунду понес. И слова-то нанизывал, как мясо для шашлыка на шампур. Чему тут удивляться? Такое поведение – прямое следствие его образа жизни. Он и раньше, когда представлялся подходящий случай, вовсю использовал такой способ, чтобы отвести от себя угрозу бесчестия. Грязная, мерзкая привычка. Но никогда при мне он не позволял делать из Тины мишень для гнусных нападок и подлого оговора. Я всегда могла отстоять ее. А тут видно ему было уже все равно. В общем, галиматью понес и повел себя странно, можно сказать, в высшей степени вызывающе.
Тогда я зашла с другого фланга. Говорю Киру, ненавидя себя за нервозную пронзительность тона, потому что уже завелась:
«Если брак для тебя – узаконенная тоска и отчаяние, что же не развелся? Несешь вдохновенно и невозмутимо совершеннейшую чушь. Сладко врешь, да горько глотать твою ложь. Сам-то ты кто? Ошибка природы, ее сбой?»
«На уровне души не врал», – возмутился Кир.
Хотелось крикнуть ему в лицо: «Не докучай мольбами – не пойму». А он все говорил и говорил, словно хотел оттянуть неприятный момент нашего расставания. А мне было не до него, свои проблемы душили и заморачивали. Мне так хотелось хоть немного покоя, радости, а тут он со своими стонами!
Знаешь, Жанночка, выслушивать жалобы мужчины вовсе не так уж увлекательно, особенно если он как старая заезженная пластинка – одно и то же бубнит и никак не может сойти с накатанной музыкальной дорожки. Устала я от его внезапных яростных исповедей. От одной только мысли о них меня до сих пор передергивает. Ну, думаю, побеседуем! Посмотрим, кто кого сегодня переговорит!
Люди бог знает, из какого хлама состоят. Всем есть что скрывать, каждому находится из-за чего покраснеть, а он вроде как нигде ни в чем не повинен, но все его не понимают и обижают. Собственно, ничего другого я от него и не ожидала. Кирке только повод дай, чтобы побыть несчастненьким. Скорбь и печаль – моменты некоего восхождения души к небу – ему недоступны. Конек Кирилла – сплошное уныние, и, следовательно, падение в пропасть. Нытью он навечно застолбил место в своей душе, его он и пришпоривает. Его главный «тезис»: «Если бы не пил, давно бы застрелился». (А зачем такому жить?) Кириллу вычленить бы одну свою самую главную проблему, подумать, как переломить ситуацию, поискать пути выхода из гибельного состояния, вспомнить, что всегда после ночи бывает утро. Но на поверку выходило, что просто сказать, да трудно сделать. Не светило ему взять быка за рога, стать приличным человеком.
«Совсем захаяла Кирилла. Хорошо хоть не в глаза. Мне бы самой провести с ним честный, спокойный, доверительный разговор», – подумала Жанна.
– Я привела Кириллу в пример всемирно известного шведского писателя, сценариста, режиссера Бергмана. Мол, его жизнь – сплошные взращенные фобии и закидоны. Другой бы на его месте – вроде тебя – давно бы спился, а его, как выражался сам автор «Земляничной поляны» и массы других всемирно известных произведений, спасало творчество, оно упорядочило ему мозги, и он сумел взять бразды жизни в свои руки.
«А ты? Тяжело проспиртованными мозгами шевелить? Ты же водкой сузил свои горизонты до предела. Даже великие идеи иногда разбивались о малые слабости. Вот и твои таланты перешли в область пустой болтовни. Тебе бы осуществить глубинное проникновение в свою неповторимую человеческую душу. В молодости не вышло, но есть же мудрость возраста. У тебя еще может быть будущее. Уйди от прошлого, не оглядывайся на него. Не упускай возможности сделать что-то полезное. Попробуй вспрыгнуть хотя бы в последний вагон, идущий в нужном направлении. Кто-то сказал, что мы сами являемся зрителями и потребителями самих себя». – Я так старалась, а Кирка и ухом не повел. Сказал только, изогнув губы, чем придал лицу презрительное выражение:
«Интеллектом давишь. Свое мнение навязываешь. Ход конем делаешь. Совмещаешь приятное с полезным советуешь. Удовольствие получаешь от своей эрудиции и меня заодно воспитываешь? Премного благодарен за совет. Ты меня с кем-то перепутала. Накладочка у тебя вышла. Не имел я удовольствия читать Бергмана. Ему, похоже, просто повезло. Ты ни о чем в своем рассказе не умолчала? Слишком тщательно подбираешь фразы. А я не привык скрывать свои чувства и эмоции, какими бы они ни были. Не получится мне, пропащему, примкнуть к счастливчикам. Не лежит моя душа к подобным сказкам. Не можешь ты войти в мое положение. Не созрела. Да и не создан я для перемен, и спорить с тобой не хочу. А знаешь почему? К сожалению, в спорах чаще всего побеждает не тот, кто прав, а талантливый демагог, который может ловко доказать, что белое – это черное и наоборот. Например, Гитлер был прекрасным демагогом».
Умел иногда Кир изощренно мстить своим обидчикам. Я, безусловно, взвилась:
«Ты на что это намекаешь? Давай, колись. Хватит паясничать, Не очень о себе воображай!»
А он – этот запредельный циник, пофигист и клоун – вскинул руку в пионерском салюте и говорит высокопарно:
«Рад тебе служить!»
И стал передо мной коленца выделывать, сам себя подхлестывая выкриками «Асса!» Аки черт извивался. Да… с ним особо не расслабишься. А наплясавшись, добавил примирительно и насмешливо, внимательно глядя мне в глаза:
«Не заводись, насчет Гитлера это я так, по дурости, к слову пришлось».
У меня после подобного «приветствия» с дурацким переплясом возникла мысль слинять, но Кир стал упрашивать меня понимать его не слишком буквально, и включить если не юмор, то хотя бы иронию. Потом отвел взгляд своих отекших глаз, прикрыл трудно поднимаемые веки и со вздохом сказал:
«Я не открещиваюсь от всего плохого, что сделал за свою жизнь. Много чего… привносил и не хотел вытягивать ситуацию. Напрасно ты хочешь убедить меня в том, что не все у меня потеряно, ищешь способы подхлестнуть мое самолюбие, пытаешься подбодрить меня, нажимая на «тайные» рычаги моего характера. Веришь, что приложу все силы, чтобы потрафить тебе? Ну как же, все твои потуги исполнены великого смысла, достойны восхищения! Но они из другого мира. И не старайся ко мне подобраться. Сдается мне, что ты так и не поняла меня ни на грош. Меня ты спросила, нужны ли мне твои старания, человеколюбивая ты моя? Твои предложения – чистое иезуитство. Устал я жить. И не заговаривай об искуплении. Все причитающееся мне я уже получил. Разреши мне руководствоваться своими собственными соображениями. Я останусь при своем, и будь что будет: безнадежность ли, смирение, неизбежность. Я чувствую… ее присутствие. Это у тебя мощный запас прочности и выносливости. Мне их не перепало».
«Опять ты об этом? «Прости меня, земля, что я тебя покинул». Очередной позыв к уже надоевшей откровенности? – возмутилась я. – Всех в некоторые моменты жизни угнетает неотвратимость смерти. Не зацикливайся на этой мысли. Рассматривай любую проблему разносторонне, широко и объемно, тогда станешь приходить к правильным выводам. А ты словно упираешься рогом в забор и ни туда, ни сюда. Может, там, наверху, все заранее известно и каждому отмерян срок, но чем заполнить интервал между рождением и смертью, зависит все-таки от собственного выбора. Не годами, а делами исчисляется срок жизни».
«Все же что-то хорошее, настоящее было и в моей жизни. Разные периоды жизни имели неодинаковое наполнение. Не одна же сумятица идей и эмоций? Не выпячивай мои недостатки, – бесстрастно и безучастно забормотал Кирилл, как бы оправдываясь. – …Я был совсем молодым, когда впервые вдруг до ужаса ярко почувствовал черное безнадежное одиночество старости… словно тогда уже был стариком. Понимаешь, уединение – это выбор человека, а одиночество – наказание ему. Крепко, очень крепко врезалась мне в память та страшная ночь. За всю свою жизнь я так и не смог выдворить ее ни из головы, ни из сердца».
«Опять ты взялся за свое? Ну, давай, выскажись до конца! Ты на верном пути», – оборвала я Кирилла.
Он судорожно сглотнул комок в горле и тут же пошел в наступление:
«Почувствовала повод к публичному скандалу и ухватилась за него? Так я тебе предоставлю простор для саморекламы. Это ты хотела? Отстань, оставь несчастного человека в покое, все равно у тебя ничего не выйдет, – истерично взвыл Кирилл. – Впрочем, не думаю, чтобы ты так легко отказалась от своего намерения вмешиваться. Без этого ты не чувствуешь себя счастливой».
«У тебя мания преследования? Я случайно на тебя наткнулась. По-моему это была твоя инициатива поговорить. Туго соображаешь? Версия распалась, так и не выстроившись? Я не берусь тебя судить. Не имею права. Я только анализирую и… сочувствую», – снизошла я до попытки успокоить Кира. А он меня нарочно заводить стал.
«Случай – язык Бога! Я придал тебе сил? Что, предвкушение перешло в возбуждение? Нападай, только смотри не промахнись и не поперхнись. Ты же привыкла всё брать криком, нахрапом», – презрительно процедил он сквозь «редкий частокол» зубов, и худое небритое лицо его нервно передернулось.
Не успела я отреагировать на его нападки, а он уже другую мелодию завел:
«Хотя ты сегодня в ударе, наш разговор на этот раз не доставляет мне эстетического наслаждения и счастья, которые я обычно получал от общения с тобой. Закругляйся. Давай завяжем?»
И напялил на себя прочно усвоенное безразличное выражение лица.
Старый алкаш и прохиндей! Представляешь, Жанна, я его со своей эстетикой и патетикой уже не устраиваю! Естественно, возмутилась.
«Что ты знаешь о счастье? Ты всегда мечтал о заведомо неисполнимом, а сам не умел приподняться даже над сегодняшним днем. Не юродствуй. Все хотят счастья на блюдечке с голубой каемочкой, да не все его достойны», – зло хмыкнула я.
– Ну, то, что все хотят на блюдечке да еще с каемочкой – с этой точкой зрения можно поспорить, – рассмеялась Жанна.
– Кирилл опять заныл. Но его стоны у меня уже не вызывали сочувствия. К тому же от всех его, так называемых, жалоб несло пошлостью и дерзостью. И все они – я уверена – произносились в расчете надавить на женскую жалость. Привык, что старые надежные трюки всегда срабатывают. Но не со мной!
И потом еще: через каждое слово – эти немые движения губ! Я, конечно, угадывала по его выразительной, беззвучной артикуляции матерщину, но поначалу прощала это фамильярное панибратство. Похоже, в это утро не озвученные ругательства, снимавшие напряжение, являлись основными элементами его речи. Привычка вращаться в плохой компании брала свое. А эта «публика» в выражениях никогда не стеснялась. Но не рисковал он при мне выражаться вслух. Видимо, еще помнил мою яростную реакцию на подобное неуважение ко мне, не забыл, как давным-давно я очертила вокруг себя некую этическую границу, переступать которую не разрешала ни одному человеку. Поэтому-то и не пришлось мне мысленно переводить Киркину речь с «русского» языка на светский, то бишь на всем понятный. Не думаю, что какие-то им самим для себя установленные правила заставляли его сдерживаться. Пьяниц совесть редко ограничивает.
С первых Киркиных фраз я почувствовала себя как-то неловко, некомфортно. Его бред был похож на раковую опухоль, где клетки-мысли потеряв голову, размножаются с невероятной быстротой. Было видно, что заоблачные грезы прочно обосновались на авансцене его мозга. Но я долго молчала, пока он вываливал на меня всю эту разнузданную бредятину, надеясь услышать что-либо новенькое, оптимистичное, а когда сделала неприятное открытие, что ему только надо было выговориться, чтобы не лопнуть от переполнения гадостью, то попыталась снова отвязаться от него. В этом деле главное – выбрать правильный тон.
Я, конечно, завелась, но поначалу говорила с ним даже с некоторым сочувствием:
«Кир, какая бескрылая у тебя жизнь! От водки ты стал слаб по части, какого бы то ни было интеллекта. Налицо все признаки вырождения. Не устал еще чувствовать на себе бесконечное число колючих осуждающих взглядов соседей? Дикие способы досаждать старым людям – шумные дебоши – ты мог бы оставить своим дружкам, раз они им так нравятся.
А в глазах наших общих друзей твое поведение выглядит еще более постыдным. Не мудрено, что они избегают тебя и по собственному почину пресекают общение с тобой. Ты же, как котенок весь день только ловишь себя за хвост. К тому же твой желчный, неуживчивый характер… Опротивело твое дешевое пижонство и дурацкий снобизм».
«Ты больной на голову или только придуриваешься? – жестко без всякой насмешки спросила я. – Не грузи меня своими проблемами. У меня в печенках твое умничанье и заурядное тщеславие, которыми ты множишь раздоры. Ты же сам от себя отрекся. Не пора ли повиноваться здравому рассудку, а не злопамятству и злопыхательству? Может, лучше достойно принимать все, что выпало на твою долю, к тому же по твоей собственной вине? – молотила я привычную копну нападок и обвинений, которую раньше всегда «дарила» своим мужьям. – Сколько ты еще сможешь продержаться, живя в таком режиме? Все зависит от твоей прихоти или Всевышнего приплетешь сюда?
Дружок твой Вовка плохо кончил, сгорел. Вы были неразлучны. Для него, тупицы, окончательно оглупленного алкоголем, все обернулось худшей стороной. Жена умоляла его не пить и не курить, а он орал, что бесит его тупая добропорядочность женщин. Жена сердилась: «Ты испытываешь радость от курения, а почему я и дети должны вдыхать эту гадость и губить свое здоровье? В семьях у курящих дети отстают в развитии. Который год мы живем в твоем чаду? Выходи на балкон курить!» Так ведь не слушал. Любую просьбу принимал в штыки. Потом плакал, мол, не думал-не гадал… Считал, его проспиртованного никакая зараза не возьмет, а тут рак… Не слегка коснулся или задел, с корнем вывернул.
И тебя, Кирилл, безотлагательно то же самое ждет, если… Прислушайся. На карту поставлена твоя жизнь.
Ну, не сумел ты вовремя ухватить быка за рога, потерпел неудачу во всех своих начинаниях, не исполнил, что давно задумал – так это уже в прошлом. Хочешь-не хочешь, но по этому шаблону тебя и сейчас все меряют, потому что не меняешься. В молодые годы человек зациклен на себе самом и ему трудно пропустить через свое сердце чужую судьбу, чужое горе, но с годами дальше видишь, больше слышишь, больнее чувствуешь. Чужие страдания тоже становятся небезразличными… Я о Тине. Она для тебя – награда судьбы, премия Бога! А ты беззастенчиво пользуешься ее добротой. Подзаряжаешься от нее? Не уделять внимание человеку, с которым ты столько лет общаешься бок о бок, в высшей степени непорядочно. Хотя о чем это я?.. Тина могла бы составить завидную партию какому-нибудь приличному парню, а связалась с тобой, непутевым».
А у Кира челюсть отвалилась от удивления. Не того, видно, от меня ожидал да еще с таким напором. Я наткнулась на его странный застывший взгляд. Он смотрел сквозь меня и явно пытался что-то важное понять и решить для себя именно сейчас, в данную минуту. И ответил мне угрюмо, но уже без прежней сонной тусклости в голосе:
«Ты настроена слишком критично. Сколько можно об одном и том же? Эта тема стала лейтмотивом всех твоих со мной бесед. Это разговоры ни о чем. Впрочем, в быту люди чаще всего говорят ни о чем и без всякой логики. Челюсти от скуки еще не сводит? А я надеялся, что ты меня понимаешь. Тина наводит на меня тоску своей праведностью и ты туда же. Не погружай меня в прошлое, не корми меня мерзкими, отталкивающими историями из моей жизни. Почем тебе знать, где притаилось и погибло мое счастье? Ты еще не колешься о частокол собственных шпилек? В твоих словах, конечно, есть доля правды, но несомненно и то, что она мне не нужна».
«А ведь, случалось, был шутником, даже заводилой и проказником. Особенно после рюмочки… Это не шизофрения. Кирилл сознательно преувеличивает болезненное состояние своего организма или намеренно гробит себя? И какие при этом вынашивает планы? – молча пытается поставить диагноз своему бывшему другу Жанна. – А друзья, зная об этом, отвернулись от него, бросили на произвол судьбы, и только ждут скорой развязки? Это уж как водится… кто бы спорил… Убедились, что мало чем могут ему помочь? Все кроме Инны и Тины?»
А Кир опять «поставил» старую, заезженную пластинку:
«Моя тонкая душа воевала против Союза, и теперь бунтует против наглых притязаний современного безобразного реального мира. Он, как я его себе представляю, еще более жесток и непредсказуем и тоже не пришелся мне по вкусу. Не будет преувеличением сказать, что неизбежным результатом перемены общественного строя явилось, как и до̀лжно, обнищание масс. Самое смешное и самое грустное в этом то – и у меня нет в том ни тени сомнения, – что народ, поддерживая нововведения, в силу своей необразованности или безразличия, не представлял, к чему это его приведет, и слепо шел за кумирами. (Хотя кто его спрашивал?) Но в семнадцатом уже был прецедент. Эти «новые» классиков не читали? Не задумывались? Ха! Парадокс – вещь опасная и жестокая. И нечего мне доказывать, что мы утверждаем новую эстетику жизни. Это возврат к старой, изобретенной два века назад на Западе. Она была посрамлена и отброшена за ненадобностью нашими «гениальными» приверженцами коммунизма… ввергнувшими страну в хаос… И у наших современных политиков тоже иногда проявляется ярко выраженная склонность к подражанию… Считаешь меня дураком? Но, как говорят художники: я так вижу. Догадываюсь, хочешь сказать: «Платон мне друг, но истина дороже». Я не прав? Можешь меня «прихлопнуть». Или чувствуешь, что в некоторых вопросах мы мыслим одними категориями?»
Ну, я и ответила ему просто и незатейливо, не забывая расточать ироничные улыбки:
«На критику системы повело! По какому недоразумению тебя занесло в область политики? Я слишком хорошо, до противного хорошо тебя знаю. Неприятно тебя понимать, тошнит от общения с тобой. Подскажи мне новую тему. Не могу я в тебе ее найти без твоего указующего перста. Ничего заслуживающего моего внимания в тебе не вижу. Негде разгуляться. Хватит молоть примитивную чепуху. Существует непреложное правило – сначала наведи порядок в своих мозгах, а потом других учи. Прошу впредь с этим постулатом считаться».
Потом сама не понимаю, как это вышло – видно использовала весь запас терпения, – не выдержала, взорвалась, и независимо от своего желания начала кричать на Кирилла, отбросив принцип невмешательства. Понеслась не запрягая:
«Упавшую звезду из себя строишь. Ты не человек, а пустая оболочка. Великие мысли доступны только великим людям, а великие события могут предвидеть только те, кто поднялся до их уровня. Своим словоблудием ты просто выторговываешь сочувствие к себе и уже только поэтому заслуживаешь моего осуждения. Мне претит тошнотворная назойливость твоих вечных стонов. Твоя душа уже заполнена до краев черт знает чем и больше ничего не вмещает. Тут особо потрудиться надо, чтобы поначалу изгнать из себя лишнее, а потом уже наполняться заново. Даже безраздельно принадлежащая тебе Тина за десятилетия вашей совместной жизни не смогла поделиться с тобой ни добротой, ни практичностью, потому что ты не хотел их брать в свой арсенал.
Это твоя вина, что жизнь Тины измеряется приступами боли и постоянным отсчетом горестных минут, часов, дней… Ты подвергаешь ее светлое к тебе чувство ежедневным, жестоким испытаниям. Получается, страдание для нее – единственный способ осознания, что ты еще жив и остался самим собой, все той же дрянью. Другой после моих слов был бы готов провалиться сквозь землю, а ты стоишь, ухмыляешься и даже не оправдываешься».
«Что с тобой стряслось? Ты никогда не говорила так много и неинтересно. Долго молчала, а теперь нагоняешь? Заболела? Оставь свой праведный гнев или держи его под контролем. Зачем в который раз заставляешь меня переживать всю историю моей жизни? Это невозможно… слишком тяжело для психики! Ты не заешь меня изнутри. Зачем ты высказываешь свое глумливое мнение, даже когда тебя не просят? Ты так узко и плоско мыслишь?» – возмутился Кирилл и крепко сжал в кулаки свои влажные трясущиеся пальцы, так, что грязные ногти впились в ладони.
«Можно подумать, ты – объемно и многопланово, – парировала я. – Ты же у нас только чужими словами способен жонглировать и преподносить их как свои, как нечто выдающееся. Не наигрался еще? – расхохоталась я ему в лицо. – Тебе еще не грезятся позолоченные рамы твоей достойной, обеспеченной старости? Ты же у нас в душе поэт и тебе трудно бороться с пошлыми житейскими хитросплетениями. А кому легко? Тине, мне? Ты, не очень умный эгоист, никогда не понимал, какое чудо попало тебе в руки и, не зная, что с ним делать, ты погубил ее как своевольный ребенок сложную непонятную ему игрушку. Вы с ней разные, как день и ночь». Ты пустобрех, а она молчальница.
«Инна, мне кажется, ты лет двадцать соблюдала обет молчания на эту тему. С чего это вдруг тебя прорвало? Ты уже по второму кругу пошла меня пилить. Смотри не перестарайся, а то тут и сейчас у нас по инфаркту на брата может случиться. Мне-то не привыкать, а тебе в первый раз это может показаться не сладким. Почувствовала острую нужду чем-то новым поделиться?» – шуткой попытался прервать меня Кирилл, криво улыбаясь щербатым ртом.
Я опять удивилась резкой смене его настроения, но не поддалась на провокацию.
«Разве не опаляет тебя стыд раскаяния? Тривиальность в мыслях и поступках очаровательна только в подростковом возрасте. Теперь от тебя требуется мудрость». – Я попыталась поймать взгляд Кирилла, чтобы уяснить его реакцию на мои нападки. Но он отворачивался от моих настырных глаз.
«Допустим, любовь Тины для тебя ничего не значит, но есть же чувство благодарности. Нельзя швыряться таким прекрасным понятием как безграничная преданность. Ты не можешь отговориться тем, что всерьез веришь тому, что не нуждаешься в Тине. Что, не хватает смелости покаяться в трусости, безразличии и бессердечии? И зачем только судьба вплела в один узор нити ваших жизней? Зачем ты загнал свою жизнь в этот ужасный и абсолютно бессмысленный тупик? Будь хотя бы передо мной честен», – продолжала я раскручивать шарманку упреков.
Кир, насупившись, молчал, а я уже не могла остановиться, накипело.
«Даже если отбросить все другие причины и принять во внимание только наследственность… Подумать только, из умницы, каким слыл поначалу, ты превратился в мишень для едва прикрытых насмешек своих же дружков. Ты же ведешь себя как самый последний забулдыга! Не чувствуешь, что копыта уже нависли над пропастью? Победит ли когда твое мнимое благоразумие или тебе требуется толчок более весомой авторитетной личности?
Существуют ли какие-то объяснения глубинных тайн твоей души? Не пойму, какому идолу ты поклоняешься? Иногда у меня возникает ощущение, что ты марионетка в чьих-то невидимых руках. Мистика… Напасть какая-то…»
«Хочешь взрыхлить мне мозги, подкачать им кислорода? Не надоело представляться умной? Глупость несусветную несешь, дикие дебри невежества. Мой душевный стриптиз тебе потребовался? Без него твое сердце не на месте? Страдает, томится…» – сердито придушенным голосом пробурчал Кирилл.
«Может твоя жизнь – единый, долговременный вопль с детства изболевшейся души, и ты уходишь от проблем, как когда-то уходил от них твой отец?.. Не хочется мне затрагивать эту тему».
«Отродясь такого не бывало», – отмежевался от моих предположений Кирилл.
«Ну и слава Богу», – подумала я.
После короткой паузы наш разговор перекочевал в материальную плоскость.
«А денег ведь нет, как нет? И никогда не водились. Ты же мужчина! И об этом ты давно забыл? Зла на тебя не хватает! До сих пор ждешь манны небесной? Надеешься, с ее помощью разрулить ситуацию? Что бубнишь как пономарь? Где краски в голосе? Дошел до ручки? Ты подвергся отрицательному виртуальному зомбированию концентрированной небесной энергии большой интенсивности? Не слишком ли рано угасла в тебе воля к жизни? На каждой стадии своей жизни человек открывает окружающий его мир заново и заново же в него встраивается. Гончарный круг нашей нынешней жизни все ускоряется. Его хочется немного приостановить, притормозить. Много ли нам осталось? Очнись от сна и хоть немного нормально поживи сам и порадуй окружающих тебя людей. Меня и Тину хотя бы. Мужчина в любом возрасте не должен бояться начинать жить в семье по-новому. Ты же способен на дерзкий поступок! Ты грешный, но бесстрашный и необычайно мужественный», – с улыбкой добавила я, пытаясь его поддержать.
По существу дела: у меня по ходу разговора родилась неожиданная мысль.
«Кир, – говорю, – отбрось дружков, пошли их на три буквы. Не смотри на меня с унылой безнадежной завистью. Забудь о своем несчастном затюканном самолюбии. Продерись сквозь дебри своих пустых фантазий. Разозлись на самого себя и просто для начала забурись с Тиной в лес, в поле, послушай пенье птиц, стрекот кузнечиков, шуршанье собственных шагов на песке. Это беспроигрышный вариант. Там вы сразу найдете общий язык. Порадуйтесь вместе природе, пропустите через себя ее красоту, величие и вечность. Природа ведь так мудро устроена! Она лечит. Я сама там люблю отдыхать, набираться сил, очищаться от коросты реальной жизни, от рутины. Как мне иногда среди зимы хочется поваляться на ромашковом лугу или на лесной поляне, усыпанной колокольчиками! Кажется, многое за это могла бы отдать…
Любовь тоже ветшает. От смены обстановки она возрождается. Уходят противные мелочи жизни, на душе становится светлее и радостней. Я теперь быстро устаю от повседневности и мне хочется чего-то идеального, гармоничного или хотя бы легкого. Лишние хлопоты меня сильно затрудняют. Я даже собаку не завожу. Еще я слушаю музыку, она во мне пробуждает любовь к миру. Она моя отрада. Но я не смешиваю эти два мира. Чутье мне подсказывает, что эти лекарства от разных болезней моей души.
Я понимаю, одними формулами красоты и искусства уравнение жизни не решить, но попытаться ими объяснить что-то для себя – можно. Правда, ты не любишь классики… Но все мы дети Природы и это главное. Ну что? Застала врасплох? Так-таки нет у меня ни одного шанса увидеть вас счастливыми? Нет?
Долго ты еще собираешься нести свой позор? Прикончит тебя водочка. Что, сладка? Не опротивела еще? Гордишься собой? Нравится жить «в венце неполного сознания?» Сам о себе не подумаешь – никто и ничто тебе не поможет. Сколько в тебе намешано… от смешного до жестокого, от радостного до истеричного. Крутой замес! Дерьмо ты в кепке. Тебе надо начинать хоть иногда выпадать из своих проклятых пьяных будней. Посмотри на себя в зеркало – в чем душа только держится? Выродившийся интеллигент. Может, тебе внутри себя поковыряться, Бога поискать?.. Давай, проясни ситуацию. Что, наступила на любимый мозоль?».
Понимаю, не права, что перешла на грубость.
«В каждом человеке есть и мужское, и женское начало. В Кирилле преобладает женское, а в Инне мужское?» – подумала Жанна.
А Кир мне ответил возмущенно:
«Налетела как коршун. Я снова попал тебе в немилость! Это откровенно наглый выпад, коварная полуправда! Что за грязные намеки? Отфильтровывай сплетни, прежде чем ими пользоваться».
«Можно подумать, ты процеживаешь информацию сквозь разные сита. Слышала твои «перлы» и двусмысленные шутки, но мне ближе губермановские, «запеченные в банальность», – парировала я и продолжила давить:
«Кирилл, ты можешь вновь стать востребованным. Ты же азартный. Я же помню твою хватку. У тебя еще есть время удивлять и радовать. Интересная деталь: Ивана помнишь? Он, преодолевая невероятную боль, находил в себе силы работать. Захотел вернуться в жизнь и вернулся. Какое у него было блаженное счастливое лицо, когда он понял, что еще что-то может, хоть и без ног. Как о нем тогда заговорили! Неудачное прошлое забыли. Героем ушел из жизни».
И что Кир ответил мне? «Это не мой путь».
«В молодости люди меньше думают, но больше говорят, а в нашем возрасте – наоборот. Хотя, кто как…» – вздохнула внутри себя Жанна.
«Тебя, дурака, жалко. Что в тебе от студенчества осталось? Ничего. А что нового хорошего появилось? Ничего. Ведь не скажешь же, что здравомыслие? Дожил до времени переживания утраченных иллюзий, но так и остался сырым, незрелым. В тайне ты должен стыдиться себя. Тебе ведь нечем оправдаться даже в собственных глазах не то, что передо мной. Хотя, что я требую? Ты же отворачиваешься от правды как от удара хлыста». – В этот момент мне показалось, что я кричу на своего последнего бывшего мужа. И замолчала. А Кирилл сразу ворвался в паузу со своим комментарием.
«У тебя, – сказал он, – иногда бывает взгляд женщины, мстящей впрок всем мужчинам сразу, за еще не совершенное».
Ну я и перестроилась:
«Подчеркиваю: мой метод не терпит отлагательств. Хочу, чтобы сомкнулись, наконец, ваши с Тиной линии жизни. Сколько можно идти параллельно? Сколько можно тебе перескакивать через логические барьеры, произвольно менять принципы и позиции в сторону своего послабления. Оно, конечно, так проще. Прошлое не наверстаешь, но все же… Намек мой уяснил? Я давно к тебе примеривалась. Готов отдаться в мои руки? Я с радостью займусь вами. Стоит попробовать. А может, ради такого случая сначала в кафешку закатимся! За милую душу умнем по паре бутербродов, усидим бутылочку сухого или «огуляем», как в студенчестве, по вазочке мороженого? Надеюсь получить от тебя веер благодарностей. Шучу, шучу. А может еще что-то хочешь? Прислушайся к себе. Найди свой кайф и держи в голове, радуйся, надейся осуществить. После пятидесяти моя жизнь стала более наполненной. Я многим стала интересоваться. Людям нашего возраста в большей степени нужна красота».
