Лариса Яковлевна Шевченко
Тина
– А может, ты дуешься на весь мир, потому что не сумела разбогатеть, – «наехала» на нее Инна.
Жанна только отмахнулась.
11
– Ради кого все это делалось? А на словах ставку делали на народ. Шоковая терапия экономики ценой миллионов людских трагедий? Павловская реформа, безработица, обнищание… Доведены до ручки. Так электорат захотел? А сами его ногами вперед… Не мешало бы им свериться с точкой зрения народа. Все недосуг? До наведения порядка надо успеть побольше наворовать? Москва и Питер жируют. Восемьдесят процентов всех денег страны там крутятся, а окраины… В селах брошенные девственно-пустынные земли, порушенные строения. От неверия и безысходности угар невежественности охватил большую часть молодежи. А равнодушие – бич… Позорище! И все это игрища политиков. С коммунизмом не получилось и с капитализмом пока не больно ладится. Вот и вызревает внутри обида. А как она подрезает крылья! – обреченно закончила Аня свой привычный нудно-обличительный монолог.
«Опять?!» – внутренне взвилась Лена.
– Или вызывает бешенство, готовое выплеснуться на первого, кто привлечет внимание, – насмешливо добавила Инна.
– Твоя правда – поддакнула Жанна. – История не знает прививок от повторения ошибок.
– Ты погрязла в мечтах. Капиталистическое общество за десять лет захотела выстроить?
– Освежи в памяти события прошлых лет. Вникни внимательней. Ведь как тяжело было после войны, но ведь отстроились, промышленность наладили, в космос полетели. Как ты находишь мою мысль? – жестко спросила Инна.
– Тогда мы были опьянены одной только возможностью быть свидетелями триумфа! – торжественно произнесла Жанна. – А теперб?..
– Наконец-то о триумфе вспомнила. Не прошло и полгода.
«Инна считает свои шутки изысканной гимнастикой ума», – устало подумала Аня.
– И что плохого ты видишь в моем восторге? – пробурчала Жанна и уткнулась в подушку.
– …В семидесятые было дикое перепроизводство политической агитации, а теперь от рекламы прокладок глохнем. Идиотизм. Только сядешь обедать, а тебе из телевизора реклама лекарства от поноса вместо соуса, жутких монстров в желудке. В лучшем случае про испорченные продукты в уши напоют. Ни с чем не считаются, лишь бы заманить, навязать, да еще так громогласно. Я звук устала убавлять, – пожаловалась Аня.
– Рекламируют материал для строительства садовых домиков. Но что это за кирпич, если его можно лбом или ребром ладони расколоть? Мой дед такие кирпичи изготовлял, молотком трудно было разбить, – похвалилась своим предком Инна.
И Жанна пожаловалась:
– Меня рекламы по телефону замучили. Только прилягу днем вздремнуть – я теперь быстро устаю и плохо сплю ночью, – а они тут как тут, трезвонят! Я резко отвечаю «Спасибо, прощайте» и бросаю трубку. А сынок шутит: «Мама, больше тепла в голосе. Они ни в чем не виноваты. Это их работа».
– В магазинах проводят рекламные акции, розыгрыши призов, а на самом деле дураков из нас лепят. Считают, что мы больше ценим обертки, чем то, что внутри? – возмутилась Аня.
– …Нам бы на наших просторах сельское хозяйство развивать, – сказала Аня.
– В вечной мерзлоте? – удивилась Жанна.
– В сельское хозяйство надо много вкладывать. А после горбачевской конверсии военной промышленности прорывов во всех отраслях народного хозяйства ждать не приходиться. Пробуксовывает наша промышленность. А у олигархов пальцы веером, – высказала свое категоричное мнение Инна.
– Нам бы второго Королева или Петра Первого, – пожелала Аня.
– Боишься не обойтись без сильной руки?
– Гложут сомнения.
– Поверим новому президенту, – сказала Лена.
– Дай Бог ему сил и здоровья. Страна досталась ему в расхристанном состоянии, – вздохнула Жанна.
– …Многострадальная Россия! У Смоктуновского спросили: «Без чего не может прожить человек»? А он ответил, что без родины. Не понимаю его. Родины нельзя лишить. Она в душе. Я это так понимаю. Любовь к родине умирает вместе с человеком. А пока живешь: думаешь, страдаешь… Подруга до перестройки ездила с мужем в Венецию. Рассказывала: «…И вдруг под мостом проплывает корабль с нашим флагом! Что со мной было! Это такое сильное чувство!.. А теперь СССР нет, и это так тяжело. Это занимает все мои мысли».
Разговор то затухал, то снова возобновлялся. Лена то внимала подругам, то дремала.
– «И не солгало предчувствие мне», – пропела Инна.
– Что ты нам своими мнимыми предчувствиями глаза колешь, в нос тычешь. Не вводи меня в заблуждение своим глубокомыслием, – вспылила Жанна – Может, ты не чужда изотерики? Ты в той же мере физик, в какой и мистик? И скрывала. Зачем? Связь науки, искусства и изотерики обусловлена их общей принадлежностью к духовной сфере. Многие ученые были теологами и астрологами. И это может служить тебе некоторым оправданием.
Инна в ответ сказала с безнадежно-огорченным выражением лица:
– Вся страна сейчас верит во что угодно, только не в себя.
– …Быстро канула в вечность советская страна с ее международной солидарностью, где русские чувствовали себя братьями всему человечеству. Как старый сапог за ненадобностью выкинули ее на помойку. А мы без рассуждений жертвовали собой, считали, что на будущее работаем, стараемся. Так нас воспитывали. Получается, надо было просто жить?.. А теперь все кому не лень воруют, под шумок стремятся хоть что-то стибрить, себе оторвать… Немудрено, что порядочные нынче без штанов, – вздохнула Жанна.
– Терли бом-бом, терли бом-бом… А тебе получается лень, – насмешливо кольнула оратора Инна. – Клеймить куда как просто. Что, найденные несоответствия раздражают? А ты с учетом изменившихся обстоятельств смейся. Внеси коррективы в свои взгляды и мироощущение. «Смех – по мысли Достоевского – лучшая проба души». Не можешь? Помочь? Нет? Тогда плохи твои дела. Какой флаг висит над страной твоей души? Белый? Остается надеяться, что действительность в скором времени возобладает над грезами, и в конечном итоге все у нас утрясется.
– …Я придерживаюсь старой истины, что деньги губят хуже нищеты, – сказала Аня.
– И куда же мы придем с твоим тезисом? – удивилась Инна. – В моей квартире как-то свет отключили. Я зажгла свечку и вдруг ужаснулась: «Как же мы учились при керосиновой лампе? И ведь истово учились, И счастливы были!»
– …Кругом повальный грабеж. Растащили родину на шматки, в дерьме вываляли. Даже памятники старины рушат. Время их пощадило, а люди – не хотят беречь. Какое варварство! Блеск золота некоторым глаза застит. Как же, народная память в центрах городов находится, а там земля самая дорогая. И некому дать по шеям за содеянное. Не вернуть нам былого. Завлекли в революцию горстку, а расхлебывают миллионы. И не так уж много воды с тех пор утекло. А что дальше будет? И вообще стоило ли огород городить? И сколько еще ждать-надеяться, когда добро в олигархах прорастет?
– Что ты к ним прицепилась? Думаешь, они погоду делают? Или тоже фешенебельную дачу захотела? Возмечтала вращаться в высшем обществе? Западных романов начиталась. Да не тут-то было, мошна дырявая. Гоняешься за счастьем, а оно все время оказывается позади тебя, – от скуки принялась дразнить Инна Аню.
Лена с непроницаемым выражением лица остановила подругу.
Но Аня опять за свое:
– Взнуздали нас, вот мы и тужимся, тужимся… Раньше находились под воздействием социалистической пропаганды, теперь США сует нос в наши дела, пытаются оглуплять. Даже крошечные государства на нас как моськи тявкают. Тоже имеют виды на наш Север. Петр Первый когда-то провозгласил, что Россия будет прирастать Сибирью. А мы ее не благоустраиваем, не развиваем. Разворовываются ее богатства. Вековой лес идет в Китай за копейки. С самолета смотришь – кругом сплошь проплешины. Кто за это ответит?!
– Были сильными – боялись к нам соваться, а теперь наша держава держится на нефти, газе, оружии и женщинах. Лена, подтверди. Что ты молчишь? – обратилась к подруге Инна.
– Я свое честно исполняю, а этот кафтан не по мне. Я умираю… спать хочу, а вы меня на дыбу.
– Прости. Спи спокойно, я от тебя дежурство приняла, – пошутила Инна, чтобы смягчить подругу.
– …Раньше была вера в торжество человеческого разума. Наука была мощным фундаментом этой веры. Мы считали, что научно-техническая революция изменит породу человека в лучшую сторону, верили, что человеческая природа в принципе положительная, и, что, скрепленные между собой братской дружбой, мы продвинемся к вершинам добра и справедливости… А кому-то нашего добра не надо было. Им свое, пусть даже худосочное, подавай.
12
– …Красота нашей природы – как произнесенное доброе слово, как одобрительный любящий материнский взгляд. Нам тесно в странах Западной Европы и хорошо на своем огромном пространстве, где душа распрямляется и расширяется. Американцу, может, участка земли около дома хватает, а нам мало, еще чего-то хочется… Нам надо, чтобы всему миру было хорошо! По-нашему хорошо. У нас… вот даже пьющий, а все равно пытается себя понять: кто он, почему не держит себя… А как на этот счет американцы или немцы?
…Капитализм вернул жестокость, звериную ненависть. Конкуренция, борьба за существование – нормальное состояние мира животных. Мы к этому возвратились? А ведь человек присвоил себе право быть царем природы как более умное существо, а не более сильное. У нас была иллюзия, что своим творческим трудом мы сможем научить человека понимать что-то большее. В нас была жажда чистых помыслов и поступков. Мы верили, что плохое уйдет из человека и останется только хорошее. Нас остерегали от пустой радости, препятствовали распространению глупости. Нам казалось, что легкое отношение к богатству, дано русскому человеку изначально. И все для нас в стране были родными. Считали, что душевную красоту ничем не затмить, – тихо, будто для себя бухтит Аня. – Эту планету уже не переделать. Надо лететь на другую, заселять ее, и там строить новые взаимоотношения.
– Мы до сих пор ждем чуда, – усмехнулась Инна.
– Раньше мы в определенном смысле были в тисках идеологии, а теперь все можно. А толку нет. Всё чего-то там мутим, путаем… Чем мы закольцуем свою жизнь? Беспомощностью? Тем с чего начали? – рассыпала больные вопросы Аня.
– Не ной. Историю пишут победители, – сказала Жанна.
– А побежденные пишут грустные романы, – рассмеялась Инна – Ой, Лена, это не о тебе. Ты у нас оптимист.
Аня продолжила:
– Недавно пришлось мне поздно вечером возвращаться домой. Смотрю, девочка лет двенадцати нищенского вида за углом дома от ветра прячется. Хотела подойти к ней и спросить, чем помочь. Вижу, ее грязное голодное измученное личико чуть оживилось. Глазки засветились устало и призывно. Оглянулась. Скабрезно улыбаясь, к девочке приближался огромный толстый, чисто, но неряшливо одетый мужчина. Он сделал непристойный жест и что-то шепнул девчушке. Она согласно кивнула. Мужчина противно ухмыльнулся. Он был страшно доволен, что задешево снял проститутку. Я была в шоке. Некоторое время столбом стояла, растеряно глядя вслед странной паре. И только когда темнота окончательно их поглотила, пришла в себя. Мне хотелось кричать: «Безжалостная скотина! Избить бы тебя до крови…» Мне казалось, что не будь я в оцепенении и, имея оружие, я могла бы убить.
«Что случилось в семье этой девочки, почему ее постигла горькая участь? Кто ее сюда отравил. Никто не прольет свет на эту темную историю и не даст мне в руки ключ к разгадке этой трагической тайны», – обессиленная стрессовой ситуацией, в тоскливом безмолвии я всё прокручивала и прокручивала в голове увиденное, стыдливо признавая всю нелепость своих грозных вспышек возмездия. До сих пор чувство ненависти и брезгливости к этому гаду не остыло. Его жирная морда стоит перед моим взором, и его глаза, говорящие, что нет горла, которого он не перекусит. Мне кажется, и в час своей смерти я буду помнить это жалкое испуганно-смелое личико с выражением… еще на пороге мысли.
Женщины потрясенно молчали. Потом Жанна сказала:
– Пока не видишь и не слышишь, так вроде бы всё у нас не так уж и плохо. А вот как узнаешь, что согласно данным мониторинга…
– Вот и нечего всю грязь собирать. Люди строят новую жизнь, а мы… – Инна не продолжила.
– Для кого строят? Чьими душами… – Аня замолчала.
Подруги вновь заговорили о ЖКХ.
Лена обрадовалась, что они прекратили этот, как ей казалось, бессмысленный и неуклюжий разговор. Она расслабилась и задремала в какой-то, если смотреть со стороны, неловкой неестественной позе, очевидно позволяющей ей компенсировать боль в позвоночнике.
– …А со мной случай был на третьем курсе, – услышала Лена сквозь тяжелую дрему. – Позвала меня подруга в незнакомую компанию. Выпили, потанцевали. Потом разбежались по парочкам. Я с каким-то парнем наедине оказалась. Он не был ни развязными, ни вульгарным. И вдруг без всяких предисловий попытался меня обнять. Я испуганно отшатнулась, а в мыслях мелькнуло: «Матерь божия, заступница… Я же с ним не справлюсь!» Он удивился: «Ты девочка?» Я утвердительно кивнула. «А тогда зачем ты здесь?» – еще больше удивился молодой человек. Пожалел он меня, не тронул. Этот случай потряс меня и многое поставил на место в моей голове.
Глупая была. Что я знала о жизни? Я с детства не хотела меняться местами со своими обидчиками и заполняла пространство вокруг себя вымышленными друзьями. Я не могла оскорбить, унизить, мне было жалко людей. Я не спешила искать ответы на многие беспокоившие меня вопросы. Мне казалось, что если я не буду о них думать, то взрослая жизнь долго будет находиться от меня на недосягаемом расстоянии. Все вокруг будет происходить как бы понарошку. Вот такая странность при моей жизнерадостности и кипучей энергии, направленной на учебу и общественную работу, – неожиданно открылась Жанна.
Перехватив в глазах Инны невысказанный вопрос, она продолжила:
– А с моей подружкой нечто подобное случилось в трудовом лагере после девятого класса. Она об этом уже после института созналась.
– А мой отец ремнем отходил девицу, которая слишком рвалась к взрослой жизни: пыталась к нему приставать, делала сальные намеки, – сказала Инна. – Порядочные были мужчины.
В комнате наступила гулкая тишина. Женщины вспоминали свою юность и мужчин, встретившихся на их жизненном пути.
13
– Вся штука в том, что наш обыватель слишком доверчив. У него не сформировано критическое отношение к жизни. Правда, после ваучеров часть населения перестала верить в правительственные игры. И современные технологии не приблизили нас к правде жизни. Может, и интернет исключает интеллектуальное развитие? Все-то у нас наперекосяк да враскорячку… Но и это было бы ничего… Однако, что станет с нами еще через двадцать лет. Вот что первое приходит на ум в этой связи… Сколько всего с нами произошло за шестьдесят-семьдесят лет! Еще одного потрясения как в девяностые мы не выдержим, – забубнила Аня. – Думаете, мои страхи несостоятельны?
– …Подустали произносить речи и истерики восторгов поутихли…Хватит «мутить народ альтернативными идеями с глубоким подтекстом» и прочей дребеденью. Надоело! – процедила Жанна.
– А ты их вполуха слушай. У меня в одно влетает, в другое вылетает. Как раньше на открытых партсобраниях, когда разум напрочь отвергал ахинею. Тебя раздражают любые признаки неблагополучия? Тебя бы в тридцать седьмой или в сорок первый, тогда узнала бы, что почём, что такое страх и с чем его едят.
– Пустомеля. Язык длинный как деревенский шляхт или сибирский тракт, – рассердилась Жанна.
– …Я о своем знакомом вкратце расскажу. Когда в конце восьмидесятых их организация развалилась, он организовал фирму. Несколько лет они выживали. И все же своим добросовестным упорным трудом, знаниями и вниманием к клиентам сумели завоевать рынок труда. Пошла у них прибыль. Коллектив доволен. А тут ввели контрактную систему. Выигрывали те, кто брался выполнить работу за меньшие деньги. О качестве работы речи не могло быть. На местах люди недовольны, а куда денешься? Обязаны выполнять законы. Разбежалась у него половина сотрудников заработка искать. Потом клиенты перестали платить, только обещали. Накололи их фирму на крупную сумму без надежды на возврат. Кое-как рассчитался мой знакомый с долгами и окончательно фирму прикрыл.
– И что нового сообщила? Кажется, Вольтер сказал, что вершина разума состоит в том, чтобы уметь выстраивать отношения с теми, у кого нет разума, – сказала Инна.
– Жестоко, – охнула Аня.
– Мой знакомый не глупый, – обиделась Жанна.
– Ищи дурака в зеркале! – отреагировала Инна.
– …Только почему это при нашей бедности машин на улицах все больше и больше, – усмехнулась Инна,– И все импортные. Они – свидетельства неудачного развития нашей страны?
– Не берусь судить, – не сразу ответила Аня, видно что-то анализируя в уме.
– А как-то по телевизору сказали, что у нас был коммунизм, только мы его не заметили, – сказала Жанна.
– Не при Брежневе ли? Видно он распространялся и распределялся неравномерно, не повсеместно, – рассмеялась Инна.
– …А ты после «хундая» прокатись на «жигуленке», на этой консервной банке, так сразу отпадет необходимость отвечать на вопрос: почему покупаем хоть и «ношенные», но импортные. Весь цивилизованный мир живет на пятой скорости и нам надо успевать, – сказала Инна.
– Миф это. Какая там пятая, – забухтела Жанна. – Когда вокруг все жили небогато, некому было завидовать. Не знали лучшего и жили себе спокойно.
– Не осознавали, что были ущербные и ущемленные, но все равно пришли к застою.
– Тогда гласности не было, – напомнила Жанна.
– Есть еще одно соображение по этому поводу: когда все будут жить хорошо, то никто не будет завидовать даже миллиардерам.
– Ты уверена? Разве сдвинешь с места такую махину как наша страна?
– Можно. Не сразу, и если как следует, с умом взяться… Китайцы пытаются и, похоже, у них неплохо получается.
– У них дешевая рабочая сила, а у нас некем Сибирь заселять. Если только китайцами.
– Ой, не надо! И к чему мы придем?
– Думаешь, подтвердятся худшие из догадок? – осторожно спросила Аня Жанну.
– А ты думай как Пушкин: «Вперед гляжу я без боязни», – посоветовала Инна подругам.
– И сразу сделается как в присказке: «тепло светло и мухи не кусают»?
– «Что станет с нами, стариками – не вопрос, передохнем», – хмыкнула про себя Инна. А вслух сказала грубо:
– Хана России будет, если за ум не возьмемся!
– Заклинаю тебя: заткнись.
«Основательность содержания не уступает утонченности формы их разговора», – усмехнулась Лена.
– Да будет тебе преувеличивать. Не теряй головы, не устраивай сама себе Голгофу. Шагнем вперед, еще как далеко шагнем!
– В пропасть? Я не принадлежу к числу поклонников оптимизма.
– Одну и ту же информацию можно подать по-разному. И кто только тебя наставляет на открытое противостояние, кто пытается заполучить твою мятущуюся душу, кто сеет смуту в наших рядах? – «благодушно», отозвалась Инна, расплывшись в довольной ироничной улыбке. – Пора менять масштаб восприятия себя в мире. Ты еще стародавние времена вспомни, может легче станет. Ленина, его борьбу за равенство нищих. Семьсот концлагерей, которые он создал в восемнадцатом году во исполнение своей гениальной идеи… Это же жесть!
И в гражданской войне не было ни правых, ни виноватых. Обе стороны пострадавшие, обе одинаково несчастливые. Некого там выгораживать. Нечего на это возразить? Скажешь, притянутое за уши безосновательное сравнение совершенно несопоставимых ситуаций? Выдумка на ровном месте? Не всякое лыко в строку.
– Оплевывать и поливать грязью прошлое – не велика заслуга, – возмутилась Аня.
– А за что хвалить? За то, что воевали за народную власть со своим же народом?
– Это удел всех гражданских войн. Иначе не бывает.
Плохие мысли иссушают мозг, – пошутила Инна, чтобы прекратить еще не начавшиеся излияния дотошной подруги. – Вспоминая, не наделаешь в штаны?
«Некоторые вещи я не люблю вышучивать», – не в связи с разговором подруг сквозь дрему подумалось Лене.
– …Все мы время от времени позволяем себе прибегать к этой зыбкой теме – Жанна опять попыталась смягчить грубый выпад Инны.
– Боже мой, как поменялось отношение к частной собственности! Раньше «цеховиков» – подпольных частников, на чистую воду выводили, а им и черт был не брат. Вкалывали, засучив рукава, добросовестно и качественно. Зарабатывали очень даже прилично. Поступали сообразно своим понятиям чести и достоинства. А мы, дураки, их презирали, но где-то глубоко внутри себя понимали, – сказала Аня.
– Мне вспомнился наш мастер. Бывало, кричит: «Шайбы на станках они из репы, что ли делают, не напасешься, мать их так! Самому до ума каждую деталь доводить приходится. Руки уже отваливаются. Все-то у нас через задницу…»
«Инна пытается склонить меня на свою сторону притворным расположением? Ну так получи!» – подумала Жанна.
– НИИ самое подходящее для этого место.
– Как ты смеешь пусть даже в шутку порочить наши НИИ! Они-то здесь причем? Я о мастере в нашей школьной мастерской рассказывала, он крыл заводской брак.
– Не стану дальше развивать эту тему, – насмешливо успокоила ее Жанна. – Просто юмор спасает от обид на несправедливость жизни и от жалости к себе.
– И это ты называешь юмором! Юмор должен быть пристойным и не обидным.
– Обиды от ощущения несправедливости или от несоответствия ожиданий и реалий? – ехидно уточнила Жанна.
– Обидчивость – это тонкость души? – спросила Аня. Она уводила подруг от ссоры.
«Опять этот иронично-покровительственный тон. Никогда не отказывает себе в удовольствии поиздеваться надо мной», – в свою очередь обиделась Жанна, хотя понимала справедливость Инниных слов.
– Я так не считаю. Мелкие обиды я быстро забываю хотя и помню, потому что память дает осторожность. Ожоги и предательства не прощаю. Не иду на перемирие, но и в месть не ухожу. Друг не должен обижать, а чужой может.
«Постарели, но друг к другу во время споров лучше относиться не стали», – вздохнула Лена.
Аня сказала напевно:
– А меня моя мечтательность всегда выручала. Погрузишься в фантазии и…
– Посмотришь по телеку «В мире животных» и будто сама побывала в экзотической стране. Счастья, счастья-то сколько!
Инна брезгливо поморщилась, и ее лицо показалось Ане каким-то усохшим, съежившимся, сморщенным. И она, чтобы отвести от себя Иннино внимание, вернулась к «цеховикам»:
– Потом точно хляби небесные над частниками разверзлись: сажать их стали за подпольную производственную деятельность и тем застолбили им горькое место в истории советской страны.
– От Ивана Грозного до наших дней те, что над нами, предпочитали террор любым другим методам управления народом, – заметила Инна.
– Наше партийное руководство считало: умели воровать, умейте и ответ держать. Тогда это соответствовало идеологии, – проворчала Аня.
– А теперь за то же самое на щит поднимают и усердно нахваливают. В селах так даже пытаются понемногу принуждать хозяйствовать, приучать к земле. Только это не тот путь, по которому стоит идти. От насилия теперь любой сбежит. От любви и желания надо плясать. Иначе венец будет не по челу. Здесь как раз тот самый случай, когда инициативу стоит самим проявлять… а не загонять. В нас раньше противоестественное отношение к частной собственности воспитывали? С позиции сегодняшнего дня они были не правы? Опровергни меня. Тебя ничего не смутило в моих рассуждениях?
– Некоторые – не будем указывать на них пальцем – вносят путаницу в умы сограждан своими инфантильными рассуждениями. – Это Инна уколола Жанну.
– А как же работа над ошибками для будущих поколений?
– К чему нам пустое разбирательство? Я отклоняю твое предложение. Надоело трепать языком.
– Это нечто! Благодать на тебя снизошла или помрачение? Не знаю чему и приписать… Это потрясает воображение. У меня гора с плеч свалилась. Ты уже не позиционируешь себя как оракула? Разрешишь мне самой развить свою мысль?
Взгляды Жанны и Ани обратились к Инне, но она
намеренно пропустила иронию Жанны мимо ушей.
«И что за птица эта Инка? Абсолютно непредсказуемая», – разочарованно подумала Жанна.
– Мы проснулись после дефолта, когда «заплакали» наши денежки. Тогда-то в противовес мгновенной потере и возник идеал мгновенной наживы. Один в один американцев повторяем, – сказа Аня. – Но мало кому блеснула удача. Слишком разнежили мы себя при социализме, отвыкли бороться. Старые застарелые привычки трудно поддаются ломке. Как тут отречешься от беспроблемной жизни? Отсюда очередной виток ностальгии.
– Ерунда все это, пустое. На смену старому все равно придет новое. Это закон развития цивилизации. Только какое оно… это новое? – вздохнула Жанна.
– Не вешайте носа. Не все еще потеряно. Наверстаем. Сполна свое получим, – рассмеялась Инна.
«Что получим?» – не поняла Аня ее иронии.
«Когда же выдохнутся мои «старушки на лавочке»? – сердито вздохнула Лена.
А Инна, глядя на усталое лицо подруги подумала: «Сегодня мы Лене «капитально» подпортили настроение. Надеюсь, завтра, после встречи со всем курсом в стенах университета и на базе отдыха, она забудет наше сегодняшнее нытье, получит массу положительной информации, а потом напишет о своих друзьях добрую, оптимистическую книгу, в которой мне будет отведено особое место. Или она пригласит нас как бы изнутри изучить свой мир? А может, попытается передать дух нынешнего времени?»
Люблю Ленину способность изучать людей «на молекулярном уровне». В жизни человек не совсем сам «пишет» свой роман. Его подталкивает судьба. А в создании произведения автор главный. В жизни нам не хватает обожания, «карменовских» буйств. Вот мы и ищем их, особенно если свое сердце не на месте… Но эмоции не сочинишь, их надо прочувствовать, прежде чем перенести на бумагу. А для этого талант нужен. Писатели – люди из космоса? Я опять фантазирую?..»
14
– …Россия меняется стремительно, но противоречиво.
– Что-то я не чувствую этой скорости.
– …Смею сказать, и к революции семнадцатого года отношение тоже поменялось. Оказывается, это всего-навсего был переворот. Хотя… бывает бунт маленький, а события разворачиваются мощные, непредсказуемые.
– Не выношу, когда так говорят. Принижают значимость.
– А что еще через сто лет скажут! О, Россия, моя заповедная, зачарованная моя Русь! Сколько веков тебе еще стоять, мир на планете охранять?
– …По телевизору нас пугают, что белого населения на земном шаре все меньше. Если даже мы начнем «выправлять» нашу демографию, все равно через пятьдесят лет некому будет оберегать наши границы, а через сто лет наше государство вообще может исчезнуть с лица земли, – осторожно сказала Жанна.
– А сколько раз тебе за последние пятнадцать лет конец света обещали? – отреагировала Инна.
– И все равно надо детей рожать и хорошо воспитывать, чтобы старики сиротами не оставались.
– Режим сменился, хотя ничто не предвещало.
Не было звонков судьбы.
– Были, но те, кто должны были услышать – прохлопали, проспали.
– Как всегда думали, что пронесет.
– Может, и к лучшему?
– Нас бы в хорошие руки.
– Так ведь уже.
– …А не упоминание о февральской революции?
– …А говорят, что народ – носитель памяти истории.
– По моему внутреннему убеждения народу преподносят информацию «соответственно оформленную и упакованную», – заметила Инна. – А вот глотать ее или нет – он сам должен решать.
– Много ли ты сама решала, хотя ты у нас с претензией на оригинальность?
– …На одно и то же художественное произведение в разные времена читатели реагируют неодинаково. Что было нормой жизни сто лет назад теперь отрицается.
– Если учесть, что даже зрители в первом ряду и на галерке по-разному реагируют на спектакль… что уж там говорить…
– …Конечно, сомнительное удовольствие спорить о грустном, – заметила Жанна. – Не все поддается рациональному объяснению.
– Некоторые вещи нельзя не учитывать. Твои разговоры носят явно очернительный характер. Решила нас постращать? Можно сколько угодно спекулировать ошибками прошлого. У Петра Первого, может, тоже закрадывались сомнения, но он шел вперед. А в Америке, в гражданскую войну, основным аргументом являлся кольт, а главной денежной единицей были патроны. Индейцев всех извели-изничтожили. Но они об этом помалкивают, а мы на каждом углу языками молотим, что было и чего не было, – возобновила тему Инна.
– Эта информация должна прибавить мне задора или внести смятение? – непонятно к чему спросила Жанна.
– Нелишне упомянуть, что у нас постепенность осознания себя растянулась на годы: длительная пытка собственного дознания – путаный бред, не поддающийся интерпретации. Безнадега. А единицы, принадлежащие к элитной касте, употребив все свое влияние, умыкнув государственную собственность, дорвались до власти с отъявленной зримостью просаживают миллиарды, устраивают пир во время чумы. Не прогадали. Неладное твориться в стране, петрушка какая-то.
– Где ты слышала о чуме? – испуганно, будто спросонья пролепетала Аня.
– Я в сугубо метафорическом смысле, – раздраженная Аниным непониманием бросила Инна.
«И этим все сказано, – подумала она брезгливо скривившись – Глупость не истребима. Кажется, немецкий канцлер Аденауэр сказал, что Господь дал предел человеческому уму, но не ограничил его в глупости».
– …И с ваучерами был заведомый обман. Такое начало кого хочешь отпугнет. Бывшие комсомольские и партийные функционеры не растерялись, нахапали. И это звучит унизительно, – сказала Аня.
– Для кого? А кто тебе не давал? Непозволительно долго размышляла?
Лена сжала подруге плечо, но та не смогла согнать с лица усмешку. Она словно приклеилась к ней.
– Нет во мне торгашеской хитрости. Что проку пытаться? Не привыкнуть, не втянуться хватать чужое. Своего бы не проворонить.
– Так ведь и проворонили, – превозмогая в себе боль, похожую на зубную, – сказала Жанна. – То не про нас говориться: «Если не помогает волчья шкура, надень лисью». Без денег и связей? Мой сосед пытался скупать ваучеры, так его чуть не убили те, кому он дорогу переходил. Не все так просто было с этими бумажками.
– Интересы выскочек и остального народа не совпадали. А на словах верхи преподносили свои деяния как волеизъявление народа.
– Ты надеялась, что о тебе вспомнят коммунисты, сжалятся и помогут? Привыкла к государственным вливаниям, и тут возлагала надежды на новых русских, рассчитывала на их содействие? А горькая правда открылась во всей своей ужасающей неприглядности. И осталась ты не у дел. И я объявляю об этом во всеуслышание, потому что все мы из этого числа. Нашей ахиллесовой пятой всегда была наивность. Ты считала, что если ты всю себя отдаешь людям, то и они должны к тебе относиться соответственно. Но о тебе забывали. Разве ты с этим не сталкиваешься каждый день? Разве не обижаешься? Еще наша беда в том, что мы слишком доверчивы и открыты. Тебя это не настораживает? Умереть и не встать! Не ухмыляйся. Учись у американцев. Они тебе улыбаются, располагают к себе, а сами думают, как бы тебя наколоть. Расчухала?
