Лариса Яковлевна Шевченко
Тина
– Так и вышло? – спросила Аня.
– А ты сомневалась? – удивилась Инна.
– Не могу такое слышать. Мне дурно становится, – жалобно проговорила Аня.
– У каждого начальника найдется сын или племянник, через которого не перепрыгнуть простому смертному. И еще не факт, что этот преемник окажется достойным. И при социализме, и при капитализме – одно и то же, – засмеялась Инна.
– Я везде ищу то, что могло бы меня порадовать, но глаза и уши невольно натыкаются на грустное. Незадолго до приезда сюда пошла я в парикмахерскую. «Следующий клиент у меня только в три. Оставайтесь. Я успею вас постричь», – сказала мне мастер, не отрываясь от работы. Женщина, которой она в это время делала прическу, еле приметно неприятно усмехнулась. И я подумала, глядя на ее надменное лицо: «Эта все сделает, чтобы получить удовольствие, помешав мастеру заработать лишнюю сотню. Но я тут же усомнилась в своей наблюдательности и даже устыдилась предвзятости: «Может, это просто усталая или неудачливая женщина?». Но я стала свидетелем неприятной сцены и лишний раз убедилась, что первая мысль, приходящая мне в голову, как правило, бывает верной.
Стою у окна. Деревья в инеи. Погода чудная. Настроение прекрасное, беззаботное, что бывает у меня не часто. Вдруг слышу, как клиентка начальственным и капризным тоном заявляет мастеру: «Что вы мне тут нагородили? Смывайте свое сооружение и делайте прическу заново!» Я почувствовала себя виноватой. Настроение испортилось. Оглянулась на мастера. Пожилая женщина была напряжена, но держалась стойко. Я молча вышла на улицу и отправилась через парк в библиотеку без «марафета». Иду и думаю: «На природе и с книгами я зачастую чувствую себя уютнее, чем среди людей. При социализме встречались такие вот особи… а теперь их стало еще больше. Деньги подняли статус «некоторых избранных» до невообразимой высоты, а ума и культуры не добавили, характера не улучшили».
Интересное наблюдение. Мне с подругой случалось не раз вместе смотреть в один день по два разноплановых фильма, допустим комедию и грустно-лирический. Проходило какое-то время и я помнила только печальные фильмы, а моя подруга – только веселые.
– Потому что ты всё хочешь понять, тебе во всё надо влезть по самые уши. А еще потому, что много эмоций в себе подавляешь. И если они прорвутся, возникнет новый Ниагарский водопад. Думаешь, ты возглавляешь длинный ряд пессимисток-неудачниц? Этот Минотавр сидит в каждой из нас. Чтобы он не сожрал тебя, почаще выпускай пар, – пошутила Инна. – А я фильмы теперь иначе воспринимаю: смотрю и думаю, что еще нового придумали сценаристы и режиссеры из того, что я еще не знаю? И не нахожу. И это обидно.
– …На рыбалке была. Снасти на леща с берега забросила. А тут пьяный предприниматель по реке вдоль берега на новеньком импортном вездеходе несется. И море ему по колено. Намотал он на оси колес лески удочек всей нашей компании, визжит от восторга, маты изрыгает, песни орет. Его жена по берегу мечется, уговаривает успокоиться. Застряла машина в иле. Народу набежало, как на пожар. А ее пьяному хозяину надо всем показать, что купил он самую лучшую, самую дорогую машину. Она рычит, но не тянет. Он газу добавляет и добавляет… Ну и запорол двигатель. Дыму и гари по всему берегу – не продохнуть.
– Удивила! Видно на дармовые, ворованные деньги машину купил. Если бы на кровные, берег бы, – отреагировала на Анин рассказ Жанна.
– Идиотов и дураков во все времена хватало, – рассмеялась Инна.
– Ну, если ты так ставишь вопрос, то…
Жанна не договорила. Наверху громыхнуло что-то тяжелое. Женщины напряглись. Но шум не повторился.
*
– …Не скажи, на развилках истории всегда интересно.
– Кому, стороннему наблюдателю? Развилку мы уже прошли. Колесо истории уже катится само по себе и всех подминает под себя. Капитализм в действии.
– …Мы скромно жили в своем социализме и до поры до времени ни в чем не сомневались. Мы не мечтали переехать в другую страну. Мы даже не рассматривали возможности жить в Москве, в этой великой, прекрасной столице. Пуп земли! Недосягаемая… – сказала Жанна.
– Какая безнадежная ущербность! – удивилась Инна.
– Не помышляли, потому что не могли себе позволить, – сказала Аня.
– Не доставало смелости и авантюризма сняться с насиженного места. А Лена смогла.
– Нам не хватало свободы фантазии. Скованны были долговременной нищетой.
– Нерешительность в характере, – делая снисходительно-разоблачающее лицо, фыркнула Инна.
– Ну и тему вы затронули. Хватит заниматься словоблудием, – остановила подруг Жанна.
– …Начинать надо с собственной национальной идентичности, с традиций – с этой корневой особенности нации, а потом уже браться за мировые проблемы.
– Политика оставляет меня равнодушной. Все эти ваши рассуждения также далеки от меня, как пески Сахары, – сонно сказала Жанна, чтобы сгладить полученные от разговора отрицательные эмоции, которые не позволяли ей быстро уснуть. Но погасить неприятно раздражающее настроение оказалось делом непростым.
– …В мире стереотипов и условностей трудно остаться самой собой.
– Нам ли этим печалиться?
– …Доскональная правдивость воспроизведения реальности? Неустанное остервенелое нытье. Упиваешься страданиями. Понимаю: дамоклов меч безысходности. Милости ждешь? Не убедила. Оставим беспредметный разговор. Ты отклонилась от темы.
– …Откачнулись на семьдесят лет назад, вернулись в капитализм. Сдали прежние позиции, и задохнулась ветром перестройки. Не ждала скоротечных перемен? И похуже с нашей страной дела случались. А теперь медленно, но верно будем восстанавливаться.
– Я будто на семи ветрах между небом и землей. Долго ли нам пребывать под сенью двуглавого орла? Никак к нему не могу привыкнуть.
– Спроси у нашей карманной Думы.
– А правда, что в Думе по определению не может быть бедных?
*
– …На всех уровнях нашей жизни в той или иной степени происходит использование своего служебного положения. И чем выше, тем шире. Даже в библиотеке. Стих мальчик читал великолепно. Лучше всех. Я ему первое место напротив его фамилии вывела. А когда проходило награждение, гран-при получил сынок какого-то начальника. Я ничего не могла изменить и только удивленно посмотрела на членов комиссии. До сих пор гадко вспоминать. Тот мальчик, наверное, презирает меня, считает соучастницей. Следующий раз с девочкой то же самое получилось. Перестала я «заседать», – вздохнула Аня.
18
– …Еще Иван Грозный заставлял переписывал летописи, свои вставки и врезки в них делал, – сказала Аня Жанне.
– История – самая «изнасилованная» наука в мире.
– Давай, тряхни стариной, растревожь наше не самое далекое прошлое, если это ему на пользу. Подними вечные вопросы: «кто виноват?», «что делать?» – рассмеялась Инна.
– Ответ зависит от того, как поставлен вопрос. Часто он уже заранее его предполагает, – ответила Жанна.
– Вся история жизни людей на земле – история войн. Мужчины к ним относятся, как к необходимости, а мы, женщины, рассматриваем их с эмоциональной стороны. У нас в этом вопросе с ними по-разному смещены акценты. Вот и ищем точки соприкосновения. Нам посылать своих детей в их жерло.
– Верхи посылают, мы отдаем, – возразила Ане Жанна.
– Войны – неизбежны. Они – форма существования жизни, – сказала Инна.
– Одна из многих, – уточнила Жанна.
– Потому-то в истории остаются только полководцы и цари? – спросила Аня. – Понимаю, но не хочу принимать.
Жанна ушла от болезненной темы:
– Мой Коля говорит, что женщину необязательно понимать. У нас слишком разные системы мышления. Ее надо баловать радовать и жалеть. А еще проявлять уважение. И самому быть терпеливее, уметь мириться, если даже не виноват, быстро прощать. Тогда легче достичь взаимопонимания. Когда сыночка первый раз увезли в больницу, я плакала, прижимала его ношеную рубашечку к лицу, вдыхала запах его тельца, а он не понимал моего волнения и жалел меня. А беременной я ревновала мужа к работе. Мне хотелось быть для него главной, ни с кем не делить…
– Везет же некоторым. Он у тебя подкаблучник? – спросила Инна.
– Утверждает, что счастливый подкаблучник.
– Мужчины говорят, что война несет смерть, но учит преодолению, иначе не будет развития ни человека, ни общества, – сказала Инна.
– А без войны простым людям нечего преодолевать? Война – орудие политиков, – угрюмо заметила Жанна.
– Достоевский писал: «Они идут не убивать, а жертвовать собой».
– Прекрасное романтичное оправдание.
– Мужчина должен выходить за пределы самого себя, учиться находить способы разрешения непредсказуемых ситуаций.
– Женщинам это тоже нужно. Мужчина может прожить жизнь нигде, кроме армии не столкнувшись с такой необходимостью, – сказала Аня.
– Я понимаю, если речь идет о защите своих границ. Мой сын литературу буквально понимал. Любил Гайдара, Лермонтова, говорил, я несу ответственность за Родину.
– Литература всякая бывает. Окуджава и Толстой с болью писали об ужасах войны, – сказала Аня.
– Но и с гордостью. – дополнила Инна.
– Почему моему соседу не снимись ужасы войны, а мой сын не мог спать после гибели товарищей?
– Психо-физические качества мужчин разные. Соседа, наверное, тронет только гибель близкого человека, родственника. Такие после атаки хохочут. Они опять готовы идти в бой. Воевать – их работа. А смеются они потому, что живы остались. Для них главная беда – бесчестие. И с годами их отношение к войне не меняется. Они гордятся своим послужным списком тех лет, когда они были в горячих точках, – объяснила Инна. – В автокатастрофах каждый день кто-то гибнет, но за руль люди все равно садятся.
– А и правда, услышишь об очередном происшествии на дороге, сердце сожмется жалостью… и через минуту забываешь. Не накапливаются в памяти чужие беды, – сказала Аня.
*
– …Потом воскресим разрушенные общим безумием храмы. Восстановление церквей я должна воспринимать, как одну из возможностей гражданского самовыражения? – спросила Аня.
– Трясти обветшалым прошлым?.. Каково время, такова и миссия. Всплеск мистических настроений в обществе, в котором происходят серьезные коллизии, явление обычное, – с холодной убежденностью сказала Инна.
– По каким таким таинственным тропинкам прошлого блуждает твоя душа? Что ей дорого? – задумчиво пробормотала Аня.
– Теперь с развитием технологий приходится быстро менять не только свои привычки, но и убеждения, – заметила Жанна.
– Не погрешу против истины, если скажу, что люди в большей или меньшей степени зомбируются системами, в которых живут. При Сталине больше, при Хрущеве, допустим, меньше, – сказала Инна. – Помнишь «осадное сознание», когда кругом враги? Удобная форма влияния на массы. С многим миришься, если враг у ворот.
– В Америке такая же система. Только они помалкивают. Может, и правы. Не всегда вся правда должна быть известна миллионам и обсуждаться ими. Наверное, поэтому Хрущев, ниспровергая Сталина, не трогал Ленина? Только Бунин все равно развенчал вождя пролетариата зло умно резко и открыто. Такое было внове. А мы, будучи студентами, набрасывались даже на самоиздат. Потом и Хрущева отстранили… – поддержала разговор Жанна.
– Не только «Баню» из-под полы читали, – рассмеялась Инна.
Аня уловила пошловатую интонацию и вопрошающе уставилась на Инну. Ей было невдомек, что от нее прятали подобного рода «литературу».
«Не серебреный век, это уж точно», – поймав этот взгляд, хмыкнула про себя Инна, и будто почувствовала на кончиках пальцев ощущение торопливо пролистываемых тончайших замусоленных листочков, которые она хоть и выборочно, но иногда читала, закрывшись на шпингалет в бытовке, не имеющей окон.
– …У американцев порядка больше, – сказала Аня.
– Они его оружием устанавливали, а мы говорильней, – нетерпеливо поправила ее Инна и сердито постучала себя кулаком по лбу.
– Поведение американцев отдаленно напоминает мне пацанов-хулиганов из моего детства: собирают кодлу и нападают на одного. И считают себя правыми. Однотипные постановочные кадры. Помнишь, как дружно американцы долбали на телемосте химика, перебежавшего в нашу страну? А еще кичатся своей свободой! Живут богато за счет того, что весь мир надирают, беспрерывно печатая макулатуру – свои не поддержанные золотым запасом «зеленые». Да еще ложью и подменой понятий. Они основные положения морали трактуют как им на данный момент выгодно. В ходу политика двойных стандартов. Каши с ними не сваришь. У них всегда виноваты все, кроме них. А теперь и мы пожинаем плоды перестройки и оболванивания масс, которые переняли у хитрых американцев.
– Здесь ты хватила лишку. Уподобляться западу? Ни за что! Мы болеем за Россию. Угомонись. Страшнее смутного времени ничего нет, но мы уже пережили безвластие, отсутствие строгих законов, растерянность.
– И что же, даже не рыпаться?
– «Век иной, иные песни». Надо ухватиться за новое время и плыть с ним в одном потоке. Ни история, ни страна не могут ждать, пока мы окончательно опомнимся.
– Жизнь новая, но печали старые.
– Открыли людям большие возможности , но все бросились не в науку, не в искусство, не в созидание, а деньги зарабатывать.
– Деньги дают свободу.
– А мы считали – отсутствие вещизма.
– Кое для кого свобода – нетребовательность к себе.
– А Илья опередил время?
– Нет, он где-то сбоку.
– Отщепенец?
– Дашка не на того поставила?
– А ты сразу этикетку прилепила?
– И все же современные дети более ушлые, в хорошем смысле этого слова, чем мы.
– Сейчас тоже нужны люди с позицией.
– Диктат рубля оказался сильнее диктата идеологии.
Интересно, что останется от этого времени в памяти людей через двадцать пять лет?
– Ну-ну… вообрази, – усмехнулась Инна.
19
– Мой отец в сорок пятом встречался с американцами, – вернулась Инна к утерянной теме. Ему было под сорок и у него не было юношеской эйфории от употребления их тушенки. Говорил, что улыбки америкашек не искренни, что они считают себя самыми умными и уважают только свою нацию.
– К нам каждое лето целые толпы их молодежи приезжают. Купили огромный магазин около института, тот, что раньше научно-методической литературой торговал, и занимаются распространением религиозной литературой или еще чем-то. Первый год я на них с любопытством смотрела, но потом они стали меня бесить своей настырностью и чувством превосходства над нашими людьми. Я как-то спросила: «Зачем нам ваша религия? У нас своя, тысячелетняя имеется». Улыбаются. Не нравятся они мне. У всех на лицах неподвижные, неискренние, словно нарисованные маски дружелюбия. Вышколенные одинаково, будто из организации «гитлерюгенд». Только у одной девушки я заметила естественные эмоции: осторожное любопытство и недоверие. Так она, как оказалось, напросилась с ними съездить в Россию просто так, в отпуск, ради интереса. Эти молодые люди постоянно говорят о толерантности. Надеются переформатировать нас и нашу среду обитания? А что есть толерантность? «С медицинской точки зрения – это ослабление или утрата иммунной системы, неспособность организма к иммунному ответу. А в политическом и социальном плане – это утеря национального и религиозного иммунитета, корней, которыми народ держится за родную землю. Мы должны оберегать, защищать и закалять свою генетическую корневую систему, свою идентичность, иначе наши внуки не воспримут свою культуру, не будут отличать добра от зла, и мы исчезнем как нация». Так режиссер Никита Михалков говорил. Я с ним согласна.
Но что самое обидное, наши безработные женщины у них на побегушках: по квартирам ходят, нахраписто суют яркие религиозные рекламы с обещаниями рая, навязчиво, настырно пристают со своими разъяснениями и внушениями. Видно неплохо им платят, и они честно отрабатывают полученные деньги. Конечно, на безрыбье… но ведь надо и головой думать, прежде чем распространять иноземное. А последнее время эти «друзья» и по почте стали рассылать свои подозрительные брошюры. Я за дружбу народов, но когда агитаторы уже… как нашествие, это заставляет задуматься. Знаешь, если всё можно – это не достоинство времени. Сорос – этот американский гений финансовой спекуляции – сначала гранты нашим ученым раздавал, теперь взялся продавать «правильные» идеи. «Унюхал» их огромную выгоду. Открыто, гад, работает, ненавязчиво, чтобы привыкали, не подозревали подвоха. Широко шагает по нашей стране. Это-то и беспокоит. А денежек они всегда допечатают сколько надо. Станок в их руках. – Аня расстроенно махнула рукой и замолчала.
– Что выиграла наша страна, пойдя коммунистическим путем? – раздумчиво спросила Аня.
– Была распята на кресте советской власти, – хмыкнула Инна.
– А теперь не распинают нас? Деревня окончательно обезлюдила. Безнадежно-чахлая, немощная… «Две избушки, три старушки», которые слаще морковки ничего не едят. В старину шутили, что в России с ноября по март ничего кроме сугробов не произрастает. А теперь мы круглый год питаемся заграничным. Картошку, редиску закупаем. Позорище! Стыд и срам! – прямодушно выложила свое мнение Аня. – Но ведь не народ виноват.
– Опять «черные метки» чиновникам и бизнесменам начнешь раздавать?
– Пора.
– Что бывает, когда поверхностные, посредственные люди попадают в водоворот великих исторических событий?
– С людьми или с историческими событиями?
– Вот я и думаю…
– Что думать? Достаточно проследить события от Ивана Грозного до Путина или хотя бы последних трехсот лет и сделать выводы, – фыркнула Аня. – Они как «Князь Тьмы и Князь Мира».
– Ты не обманываешься на этот счет? А глубже не желаешь заглянуть?
– Я и гляжу.
– Молодец, – на полном серьезе похвалила Аню Инна.
– …Одним проще стать поперек проблемы, другим – уйти от нее.
– Можно принимать или не принимать Ельцина, можно подсчитывать его недостатки и ошибки, но мне кажется, с выбором преемника он не промахнулся.
– Дай-то Бог. Ошибся или нет – жизнь покажет, – сдержанно заметила Инна. – Не забывай, «короля делает свита». Трудно бороться с махиной наслоения всякого «добра». Одних чиновников полтора миллиона! Будем надеяться, что справится.
– Я верю. Он руководитель новой формации. Пусть ведет наш корабль через бури и штормы перестройки, а наша молодежь посодействуют, поможет, тем более, что пока никто ему в затылок не дышит. Капитализм, похоже, всерьез и надолго. Хочешь-не хочешь, но придется его развивать, – отозвалась Лена.
– И начнем Ельцинскую Россию поверять Путинской, – поддакнула ей Жанна.
– Это всё твое пророчество или только одна из тенденций? Таково божественное проведение? Мнение Всевышнего на компьютере не просчитать. А может, явление президента нового типа – результат «духовной вибрации земли»?
На что Инна намекала Жанне последней частью своей фразы, Аня не поняла, но спрашивать не стала, боясь шквала презрительного обвинения в полной некомпетентности или даже в отсутствии элементарной эрудиции.
– А что мы выиграли, перейдя к капитализму? Повсюду еще большая безответственность, безалаберность. Так же за каждой справкой бегаем. А чиновниками – этими мерзавцами, падкими на чужое – теперь еще в большей степени кишит наша земля. Правда и неправда для них имеет равные права. Они все равно делают нас крайним, и мы расхлебываем последствия. Кругом масштабная ложь. Мы не способны отделять реальность от ее интерпретации. Мы трагически дезориентированы.
– Трагический пессимизм на данном этапе развития нашего общества хуже простенького искусственно взбодренного оптимизма скользящего по поверхности душ обывателей, который хотя бы создает прекрасные иллюзии. Да и трагический человек не всегда глубокий… Что, скисла, придавленная тяжким грузом старости, праведная ты моя. Не зная броду, уже не лезешь в воду? Только теоретически серьезно готовишься к встрече с чинушами? – отчитала Инна Аню за ее нытье.
– Так они же хитрее меня и юридически более грамотные, – безнадежно отмахнулась Аня.
– …Одни заводы еле коптят, другие вообще стоят. А производственный «караван выстраивается по самому медленному верблюду». И люди лучше не стали. Даже напротив. Раньше существовало негласное мнение: у государства можно красть, а у частника – грех. Например, браконьерствовать на реке можно (все ничейное), но рыбу из чужой сети нельзя брать. Такой вот странный кодекс чести. А теперь и друг у друга воруют.
– Анюта, кто на твои пустые углы позарится. Ты для них мелочь пузатая… тощая – засмеялась Инна – А зажиточным и при советах доставалось от уркаганов, если те светились. Так сказать, вор у вора.
– Привыкли свое родное государство надирать и остановиться не могут.
И еще. Сейчас о соборности, об особом пути России вновь стали много говорить, о стремление русских людей работать сообща. Старая песня. Необходимость заставляла людей вкалывать вместе в поле или, допустим, на строительстве. Машин не было. На своем участке для себя человек лучше работает. Там за чужой спиной не спрячешься. Всё на виду, оттого и производительность выше. Не слова, а дела перевоспитывают. Гуртом и дружно только ворога бить надо.
– И перед начальниками прогибаться нет необходимости, когда сам себе хозяин. И травить неугодных не имеет смысла, кругом все свои, родные, – съязвила Инна.
– Я обеими руками «за», – сказала Жанна.
– Как была подпевалой, такой и осталась. И ноешь по привычке. Учись изгонять из своих помыслов несбыточные мечты. Ты же противоречишь себе. В один миг хочешь исправить то, что наслаивалось в генах веками или пусть даже десятилетиями? А как же Моисей, водивший сорок лет свой народ по пустыне? Думаешь, к нам это не применимо? Библия – на все времена и для всего человечества.
– Это ты всегда предъявляешь запредельные требования. Высоко и быстро прыгают одни блохи. Окажись ты на месте президента… ох и посмеялась бы я над тобой! – не осталась у Инны в долгу Жанна.
– Эх, вернуть бы в страну всё награбленное олигархами! Кто-то подсчитал, что хватило бы и на безбедное существование народа, и на переоборудование предприятий, – сказала Аня.
– Бабушкины сказки. – Инна обвела глазами притихших подруг.
– Когда ничего особенного не ожидаешь, не разочаровываешься, – раздраженно отмахнулась Аня.
– Готова поклясться, что ты стала законченным пессимистом. Не мешкая, займись своим перевоспитанием.
Инна изобразила насмешливое удивление:
– Жанна, а тебе так не нужно? Не зарекайся.
– Опять против меня ополчилась.
– У каждой из нас есть глупые привычки и пристрастия, от которых мы не в силах отказаться.
– В твоих есть что-то нездоровое.
– Это с твоей «кочки» зрения. – Сказала дерзко, словно бросала вызов.
«Назревает конфликт? Инна не станет спешить гасить искру, подождет, пока вспыхнет пожар. Вмешаться?» – заволновалась Лена.
Но Жанна вызов не приняла, оставила дальнейшие попытки что-то доказать Инне и только ломким, срывающимся, но тихим голосом заметила:
– Природа враждебности в непонимании. Осуждать просто, а ты попробуй уяснить.
– Болтаем, как когда-то на кухнях… Недопустимые вольности произносим и не боимся. Это и есть свобода, – усмехнулась Аня.
Лене сразу мать вспомнилась, ее тревожные оглядки в пустой хате, и отчим, говоривший так, будто обдумывал каждое слово, боясь сказать лишнее. Их до конца дней душил неизжитый страх, придавивший в молодости. Осторожность была одной из главных их черт. Еще она вспомнила административное бессилие отчима как депутата, когда он хотел и, казалось бы, мог, но партийная дисциплина не позволяла. И ведь не много на себя брал. Кувалдой бы тех тогда…
– Жанна, успокойся не принимай близко к сердцу слова Инны. Ей не спится, вот она и пытается всех расшевелить, чтобы было с кем дискутировать, – сказала Лена, чтобы уйти от мыслей о прошлом.
– Болтать легко, а строить, управлять страной, вести правильную внешнюю политику в окружении волков, которые только и хотят обмануть нас, ослабить, чтобы оторвать от нашей страны кусок послаще, ой как трудно, – сказала Жанна.
– Да понимаем мы всё, – вздохнула Аня, – Только нам остается лишь языками работать. Проку-то от нас теперь…
«О Боже! Мне остается застрелиться!» – внутри себя простонала Лена.
20
Некоторое время женщины лежали молча, и было слышно, как ветки растущего под окном тополя тихонько царапают по стеклу.
И вдруг Жанна рассмеялась. Все головы дружно повернулись в ее сторону. Лена даже приподнялась на локте.
– Представьте себе! Иду недавно из магазина и что я вижу? Мужчина в коляске малыша везет. У того во рту соска, а в ручонках телефон! На вид малявке года полтора. Он тычет в мобильник пальчиком и что-то внимательно высматривает на экране! А вы говорите, пропадем.
Женщины откинулись на подушки. Они улыбались.
«Спустили пар», – подумала Лена и прикрыла веки.
*
– …Я считаю это его проявление совершенно неоправданным. Я трезво смотрю на жизнь. Предоставим селянам беспрепятственно нести свой жребий? – обиженно возмутилась Жанна. – Я до сих пор с болью вспоминаю неослабевающий гнет серой скудной деревенской жизни, мужественную безропотность, кроткое достоинство, скромное благородство и житейскую мудрость сельских жителей. В них не было и следа холопства, что наблюдала я в городах средней полосы. Они свободно и безбоязненно высказывали свою позицию по любому вопросу. Не могу себе представить людей более чистых и прекрасных. Они как из другой эпохи: добрые, честные, верные. Какой-то внутренний аристократизм в них присутствовал, интеллигентность. Я храню о них самые теплые воспоминания. То были годы, спрессованные из трудных, но счастливых мгновений. Мужчины там колоритные, женщины тихие, мечтательные, терпеливые, домовитые. Но, если надо, то сильные, смелые, упорные. Сколько дивных людей я там встретила!
В молодости я прибилась к ним, но так и не сумела стать с ними в один ряд, сделаться их частью, хотя честно старалась. Видно надо было там родиться. Я терпела их жизнь. Она широкая, привольная – во весь горизонт от края до края все леса, леса, – но беспросветная, красивая, но грубая, жестокая и жалкая одновременно, – призналась Жанна. – Одним необдуманным, решительным поступком я пустила под откос привычное течение своей городской жизни. Мне казалось, счастье само шло в руки. А потом… Оказии не случилось сразу уехать, а позже будто прикипела. Чем-то, видимо, привлек меня их мало обустроенный быт. Нет, я ни о чем не жалею. Все было бы ничего…
Инна прервала ее откровения:
– Приведи себя в чувство. Из-за любви к мужу сжилась с новой ролью? Вы перемешались и переплавились с ним в одно какое-то особое существо? Рядом с Николаем было очень тепло? Ради него готова была взойти на любую голгофу? «Я на кресте своих проблем распята… не отвести возмездия судьбы» за то, что поперек себя пошла… Вся духовная элита страны прошла через лагеря, а ты сама себя сослала туда, где погибал Мандельштам. Сама лишила себя права легко и свободно дышать в привычной среде. Все остальное – не стоящее внимания – в своем сердце преодолела. Умерла для самой себя, для своей мечты. Как ты осмелилась на это? И никакой обреченности? И ведь не выставляла свое геройство на всеобщее обозрение, не поддавалась паническим настроениям. Не сникла, не сдалась. Двадцать пять лет оттрубила в сельской школе, как пригвожденная пахала на педагогической ниве. Честно тянула лямку. Не своротили беды тебя с выбранного пути, хотя и не обходили стороной. Не совершила постыдного поступка – бегства от трудностей. Героиня! Гордишься? Неподдельный энтузиазм украшал беспросветную жизнь? А любовь к мужу не снижала планку твоего подвига, не убавляла пафоса?
– Не могла я как другие офицерские жены дома сидеть. Увидела, как учительница вела детей на прогулку, что-то вздрогнуло во мне и я поняла: это мое.
– Охотно допускаю. Тут кстати пришлось и образование. С политехническим, наверное, не взяли бы в школу. Хотя нет… не хватало учителей в деревнях. А разве не грешно умерщвлять свои чувства? Пошевели извилинами: не растратила ли свой талант и душу по мелочам, не занимаясь наукой, не растеряла ли опыт осмысления развернутых высказываний? Ты же была отличницей. Из всех развлечений оставалось тебе привитое в раннем детстве, неизжитое наслаждение читать, да еще собственное пылкое воображение.
Наверняка увлекалась мужчинами, но неизменно остывала, порывала, как только чувствовала возможные оковы. Не позволяла ни себя, ни душу свою трогать грязными руками. Или из-за сплетен разражался скандал? Скажешь, никто не посягал? Сторонилась, отпугивала мужчин, была непрошибаемой? С твоей-то внешностью! Богатая биография была только по части влюбленностей? Но в кого там, в деревеньке… Такая красотка и вдруг чужды муки тщеславия. Не поверю. В чем-то оно должно было проявиться. Что, разоблачила? Сидела-таки занозой в воспаленном мозгу неудовлетворенность, набухала медленной болью? Или после, уже задним числом сожалела об упущенном, мол, зря откладывала мечты в долгий ящик сомнений? Раскаяние и обиды, постепенно накапливаясь, сплавлялись в тяжелый ком. Они всегда накатывают с опозданием. Они же следствие. А надежды всё теплились… Неужели перехлест?
Конечно, скажешь, любила мужа, ничего не требовала, ни на что не претендовала. Мужчины мечтают заполучить именно такую жену. В отшельничестве и подвижничестве хотела увидеть мир глазами Бога? При твоих возможностях и способностях такая жизнь мало стоит. Когда долго находишься под идеологическим или любовным гипнозом, реальности уже не замечаешь. Что мнешься и ежишься? Я далека от того, чтобы кого-то осуждать за неуверенность и нерасторопность. А ну как не повезло бы с муженьком? Тогда хоть вешайся. Или будь что будет? Что сводишь плечики и сутулишься? Думаешь, буду великодушно хвалить? Хвалящих много, мало полезно критикующих. А я люблю смело и довольно опасно дразнить, дерзить и провоцировать.
Разве ты не замечала, что когда в семье портились отношения, ты чаще влюблялась и «заводилась» с полуоборота. Нет, ты, конечно никогда не изменяла своему заботливому мужу, но сексуальная неудовлетворенность исподволь, независимо от твоих желаний, толкала тебя на инстинктивное проявление внимания к другим мужчинам. Но ты молча страдала. Случай не представился? Не встретила там легкого, раскованного, обворожительного, обольстительного? Не решилась воспользоваться? Ах эти сладкие таинства любви!.. Между сексуальной неудовлетворенностью и влюбленностями существует линейная зависимость. Может, параболическая? А еще она приводит к болезням. Если женщину все устраивает в моральном и физическом плане она не влюбляется, но малейший перекос ведет к подспудному влечению. Скажешь, я не права? Работой заглушала?..
Жанна обомлела. Она не находила слов и задыхалась…
«Речь Инны – сознательная гнусность? Она просто захлебывается желчью!» – в глубоком замешательстве подумала Жанна.
