Лариса Тимофеева
Утопия о бессмертии. Книга третья. Любовь и бессмертие
Очень длинный эпилог. Ночь в ожидании солнца
Серёжа опирался спиной на камень, я сидела у него на коленях, в кольце его рук. Он коснулся заколки, удерживающей волосы на затылке, и попросил:
– Распусти.
Я разжала заколку, потрясла головой, распрямляя пряди, он тотчас зарылся в волосы лицом, втянул в себя воздух и теснее прижал меня к себе.
Прямо над нами висел огромный диск луны, снизу под ногами мягко бились о рифы волны.
– Наш отдых здесь почему-то всегда совпадает с полнолунием, – отметила я.
Он не отозвался.
Он объявил мне о «каникулах» вечером в спальне, после праздника, устроенного в честь нашего воссоединения:
– Завтра убегаем из дома, самолёт я заказал. Недельку проведём вдвоём. Согласна?
– Конечно, Серёжа! – Я опустила взгляд на его рот и облизнулась. – И даже ооочень согласна!
Он куснул меня за нос и, наваливаясь, прошептал:
– Хулиганка. Я и так с ума схожу!
На остров мы прилетели вчера. Кроме нас в самолёте летели шестеро мужчин. Распределившись по салону, они скучливо поглядывали в иллюминаторы или листали журналы, старательно делая вид, что ни меня, ни Серёжи в салоне нет. Неосторожно встретившись со мной взглядом, глаза любого из них, как глаза слепого, попросту ускользали в сторону. «Довольно неприятно, когда тебя в упор не видят», – подумала я, уходя в спальню.
Из Ченнаи мужчины перелетели с нами на остров, а вслед за тем, сопроводили на виллу. В машине я указала на коротко остриженый затылок перед собой и спросила:
– Серёжа, все так плохо?
– Не плохо, Маленькая! Просто пришло время усилить безопасность.
Вчера… нет, не вчера, позавчера, в шумной толкотне ребятни и взрослых, приехавших в усадьбу, я довольно долго не видела Макса и, зайдя по какой-то надобности в дом, заглянула в кабинет. Он сидел за столом, откинувшись на спинку кресла и прикрыв глаза. Не меняя позы, произнёс:
– Я чувствую тебя. Только подумал о тебе, слышу, стук.
Я подошла к нему со спины и приложила ладошки к его вискам.
– Устал?
– Перенастраиваюсь.
– С работы на отдых? С будней на праздник?
– Можно и так сказать. – Накрыл ладонями мои руки и застонал: – Ммм… хорошо! Возвращаюсь в реальность.
– Из сети?
Макс кивнул и минут пять сидел молча. Тихонько целуя его волосы, я через руки направляла поток энергии, стараясь снять его усталость.
– Потеряла меня?
– Потеряла. Макс, ты хакер?
Максим хохотнул и повторил:
– Можно и так сказать. Правда, я ничего не взламываю. Я умею проникать сквозь дверь, мне не требуется взламывать в ней замок.
Сняв с головы мои ладошки, он поцеловал одну и другую и крутнул кресло, разворачиваясь ко мне.
– Твоя деятельность несёт для тебя опасность?
– Нет. Мама, я не хакер, я проникаю в нейросети, приблизительно так же, как ты проникаешь в мысли людей. Не думай об этом. Я стараюсь защитить наш бизнес. Мам… – он вновь взял мои ладошки в руки, помолчал, собираясь сказать что-то важное, и произнёс: – Мам, вернётесь, я познакомлю тебя со своей девушкой.
– Макс!.. – то ли ахнула, то ли всхлипнула я. – О, милый!
Подавшись ко мне, он обнял меня и шёпотом спросил:
– Ну, чего ты?.. Плачешь-то почему?
– От счастья! – Я засмеялась. – Сынка, я ведь чего только не передумала!
– Сказать тебе её имя?
Размазывая слёзы по щекам, а они почему-то не унимались, а набегали и набегали на глаза, я кивнула.
– Мама, её зовут Любовь.
– Ах! – вновь ахнула я и вновь засмеялась. – Любушка… Люба… Любаша… Буся…
Пока я перебирала варианты имени, Максим губами снимал слезинки с моих глаз.
– Люблю тебя, сынок, будь счастлив, родной! Вчера я не поблагодарила, Сашка сказала, если бы не ты…
Максим рассмеялся.
– Всё не так, мама! Я запаниковал, стыдно вспомнить! Андрей оказался самым уравновешенным из нас, он и спас всех.
Не соглашаясь, я покачала головой:
– Макс, ты моя самая большая награда.
Первую половину дня мы с Серёжей провели в спальне. Горничная принесла то ли завтрак, то ли обед и сказала, что у ворот с самого утра ждёт ведунья, и они боятся её прогнать. Я рассердилась.
– Серёжа, спроси её, почему она раньше не сказала о гостье?
– Я запретил беспокоить нас до полудня.
Как только горничная вышла, я торопливо поцеловала Серёжу и скатилась с кровати, надела сарафан прямо на голое тело и завязала волосы узлом.
– Серёжа, я недолго, но ты обедай, не жди меня. – Отправляя ему поцелуй, я чмокнула перед собой воздух и выскользнула за дверь.
«Тахмина, прости, не знала, что ждёшь, – винилась я мысленно, пока бежала к воротам виллы, путаясь ногами в длинном и широком подоле сарафана. – Почему сама не подала весточку?»
Как всегда, голос, раздавшийся в голове, прозвучал неожиданно:
– Сладкая ночка и сладкое утречко у тебя, – она захихикала, – не хотела мешать.
Ведунья сидела на корточках, высоко задрав коленки. Служащие виллы даже не удосужились предложить ей стул.
– Здравствуй, Тахмина, – поздоровалась я, останавливаясь и переводя дыхание.
Ведунья встала, сделала ко мне шаг и вдруг опустилась на колени, легла на землю грудью и возложила ладони на мои ступни. Я вскрикнула:
– Что ты? Что ты делаешь? – Схватила её за худенькие плечи, потянула к себе, понуждая подняться. – Зачем ты?
Она прижалась костлявым регидным телом. Я с удивлением обнаружила, что она ещё меньшего роста, чем я.
Садовник, бросив работу и разинув рот, во все глаза пялился на нас. Я оглянулась. Тем же занимались ещё трое служащих, собравшихся перед входом в дом. А за их спинами возвышался один из тех шести, что прилетели с нами из Москвы.
– Что ты, Тахмина? – повторила я.
– Ты была там и вернулась. И мужчину вернула. Я поклонилась силе Любви.
– О, Тахмина! – я крепче прижала её к себе.
– Сила твоя велика, ещё больше упрямство и глупость. Слушай меня. Сын-воин захочет оставить тебя. – Она помолчала, будто прислушиваясь. – Уже знаешь? Отпусти! Он вернётся. Оба твоих сына – твои помощники. Дочь беду страшную принесёт. Сама после этого не захочет жить. В доме враг. Не ищи его, найдёшь, будет хуже. Демоны вокруг, сейчас их время. Знаю, ты думаешь, что самые страшные демоны у человека внутри. Это не так. – Она прижималась лбом к моей щеке, и я дышала горьковатым запахом трав, вуалью покрывающим её голову. – Мужчину ты вела за собой, как слепца, теперь он равный, он обрёл могущество. Он может решить вопрос с дочерью, его отродье она, но не станет. Не удержишь его ни любовью, ни жизнью в себе. Уйдёт. Много боли впереди, много потерь. Кровью демонов руки омоешь. Но знай – тебя поддерживают могущественные силы, ты из свиты Ахурамазды. – Она оттолкнулась от меня. – Мне пора. Прощай. Мы больше не встретимся. – Помолчав, добавила: – Пора уходить. – И торопливо засеменила к воротам.
Я запоздало позвала:
– Тахмина…
Она ответила звуком хлопнувшей калитки.
Я беспокойно заёрзала.
– Неудобно? – спросил Серёжа и разжал объятия.
Устроившись удобнее, я затихла, и он снова обнял меня.
Я ещё не имела возможности обдумать всё, что произошло с момента нашего возвращения из тоннеля. А произошло многое…
АНДРЭ
На крылечке домика нас дожидались псы. Кинг лежал, скрестив перед собой лапы и величаво созерцая окрестности. А Амур оберегал мои куртку и туфли, кем-то заботливо принесённые и оставленные на крыльце. В туфли он уткнулся мордой, а на куртку, то ли случайно упавшую, то ли специально стянутую с перил, пёс для надёжности возложил лапу. Выразив приличествующую встрече радость, обнюхав нас и облизав, псы эскортом, усилившимся за счёт прибежавших Леди и Вулкана, проводили нас к дому.
На последних метрах я почти бежала. Тревога, охватившая меня ещё в домике, в пути окрепла и сосредоточилась на графе. «Андрей, Андрей…», – стучало у меня в мозгу. Едва ступив в гостиную, я бросилась к нему.
Внезапно ссохшийся до размеров подростка, он сидел на диване, бессильно привалившись к подушке плечом, руку его, обнажённую до локтя, оплетали трубки, тянувшиеся к флаконам на штативе. Конфузливо улыбнувшись, Андрэ следил за моим приближением глазами и, когда я упала перед ним на коленки, едва слышно прошептал:
– Детка!
– Милый, прости! – Я прижала к щеке его ладонь.
– Не плачь. – Преодолевая одышку, он с трудом выталкивал из себя слова. В ответ на мой взгляд, брошенный на Стефана, чуть усмехнулся бледными губами, и заявил: – Я стар.
Я положила ладонь на его грудь. Там, в коронарных сосудах сердца нашла себе место накипь его одиночества, того одиночества, что окружало его до встречи со мной, и того, в котором он пребывал при мне, когда я так легко оставила и его, и детей, и семью и отправилась работать в офис.
– Нет, милый, – покачала я головой, – тебе ещё многое предстоит сделать! Помнишь, я говорила, что испрошу у твоего рода разрешение на удочерение? Разрешение я получила легко. И теперь Саша и Андрей продолжают твой род. В них нет твоей крови, но между тобой и детьми есть более могущественная связь – духовная. Два духовных рода – твой и Сергея, соединились в детях. Люди родовую связь давно почувствовали, Андрея называют не иначе, как Андрей младший.
И энергия, истекающая из моей ладошки, и слова мои делали своё дело, просвет в сосудах увеличивался, и ткани сердца наполнялись кровью. Умершей ткани я в его сердце не чувствовала. Прошло ещё немного времени, Андрэ выпрямился, и на лицо его вернулось аристократическое достоинство. Он перевёл взгляд на Серёжу. Не мешая мужчинам корректировать отношения, я положила голову на колени графа, и его окрепшая рука легла на мой затылок. Как и в случае с Катей и Максом, он спросил у зятя:
– Ты не будешь против, если дети примут мой титул?
Сергей, как и в прошлый раз, спокойно ответил:
– Дети сами решат вопрос о титуле, когда подрастут.
– Деда, – подала голос Саша, – я буду графиней Р., когда вырасту.
Я оглянулась и воскликнула:
– Сашка!
И Саша, и, вынырнувший из-за Серёжи, Андрей прижались ко мне.
– Детки!
Одной руки, чтобы обнять их мне не хватало, но мои детки сами обняли меня, я целовала их щёчки, глазки, вдыхала аромат их головок, и не могла ни надышаться, ни наласкаться.
– Мои славные детки! Спасибо! Сашенька, Андрей, спасибо и за себя, и за папу, и за деда. Спасибо! Люблю вас, родненькие мои, славные мои детки!
– Мама! – остановил поток моих ласк Андрей, крепко поцеловал меня и отошёл к Серёже.
Саша за ним, и я вновь повернулась к графу. Граф похлопал меня по руке, лежавшей на его груди, и мягко сказал:
– Детка, будет! Ты нужна не только мне. Иди поцелую тебя и отпущу. – Я потянулась к нему, свободной рукой он привлёк меня к себе и поцеловал. – Вижу новый камешек у тебя на пальчике. Я рад, что ты вернулась к мужу, умру спокойно. Отныне и на все времена, будь счастлива, девочка! – произнёс он, как заклятие.
Только я убрала руку с его груди и встала на ноги, как он раздражённо потребовал:
– Стефан, сними эти чёртовы трубки! Рано ещё капельницами обвешиваться!
Стефан безропотно вынул иглу из вены, и Андрэ, не дожидаясь, пока он залепит ранку, начал подниматься, кровь побежала по предплечью. Стефан молча удержал его на месте.
Наконец, ранка была залеплена, кровь смыта спиртом, Андрэ поднялся и протянул руку Сергею.
– Рад, что у вас всё наладилось! Давно жду. Корил себя, что не давал вам своего благословления. – Граф взял мою руку, соединил с рукой Серёжи и без всякой пафоса произнёс: – Благославляю вашу любовь и ваш союз. – Моргнув, не стал вытирать покатившуюся по щеке слезу и проворчал: – Бутылочку заветную припас, схожу принесу.
– Деда, я с тобой! – подбежал к нему Ваня и ухватился за руку.
– Пойдём, внучек.
Наскоро поцеловав Ваню в макушку, я провожала их взглядом. Граф шёл, как всегда, неторопливо, держался прямо, расправив плечи. Ваня снизу заглядывал ему в лицо и спрашивал:
– Ты уже выздоровел, деда? Ты опять сможешь мне книжку читать?
– Серёжа, с Ваней пора выездкой заниматься.
– Мама! – прильнула сзади Катя.
– Катюша! Иди ко мне, детка! Наплакалась сегодня?
– Мамочка…
– Дай глазки поцелую.
– Лошадку готовят, – ответил Серёжа, как только мы с Катей затихли. – Через пару недель Иван сядет на своего первого коня. Лида, я знаю, моя роль заключалась в том, чтобы привести тебя к графу. Следуя твоей терминологии, граф и есть твоя половинка.
– Да. Мы из одного духовного рода. Но я полюбила тебя.
– Я принёс в твою жизнь страдания.
Я покачала головой.
– Ты принёс в мою жизнь счастье.
Притихшие домочадцы, так и не двинувшись со своих мест, выжидали, что последует дальше. В гостиной повсюду стояли тарелки с недоеденной едой – не решаясь сесть за общий стол, домочадцы перекусывали на ходу. Я поискала глазами Машу.
– Машенька, милая, покорми голодных. Мы с Серёжей в последний раз вкушали пищу вчера.
– Ох, батюшки! – подхватилась Маша и, бросившись на кухню, прикрикнула: – Девки, быстро на стол накрывать, хватит по углам кусочничать!
Женская часть семьи дружно снялась с мест, включая Наталью, и, толкаясь, устремилась на кухню. Из кухни послышался новый окрик Маши:
– Куда толпой-то? Передавите друг друга!
– Катюша, все переволновались, устали, прими на себя роль хозяйки, пожалуйста, – попросила я дочь, и Катя отправилась руководить дамами.
А я решила не откладывать и до ужина сделать ещё одно, много лет требующее разрешения, дело.
СТЕФАН
Откатив штатив к выходу из гостиной, Стефан присел в одиноко стоявшее у двери в лекторий кресло. В ногах его устроился Бо́ян. Пёс вежливо приподнял голову, когда я подошла, я наклонилась и потрепала его за ухо.
– Хороший мальчик, верный. Храбрый наш пёсик.
Переполнившись чувств, Боян лизнул меня в лицо. Я засмеялась и спросила у Стефана:
– Он помирился с Амуром?
– Хабиба, собаки не люди, они не таят зла друг на друга.
– Однако пёс не отходит от тебя, помнит, что на тебя нападали.
Стефан безразлично пожал плечами и промолчал.
– Стефан, позволь я прикоснусь к тебе.
Он усмехнулся.
– Я каждый день мечтаю, чтобы ты прикоснулась ко мне.
– Стефан, я имею в виду…
– Я понял, Хабиба, что ты имеешь в виду.
Чёрные глаза смотрели печально. Наконец, он медленно наклонил голову, соглашаясь.
– Чуть подвинься, я сяду рядом, – попросила я.
Он ужался большим телом, как мог, освобождая для меня краешек кресла.
Положив ладошку на его ладонь, я закрыла глаза, настраиваясь на ритм его сердца… и, не удержавшись, всхлипнула:
– О, Стефан!
Передо мной разверзлась бездна, более страшная, чем та, в которую когда-то хотел прыгнуть Стефан. Чернильный мрак, ни единого проблеска света!
Я собрала всю любовь, всю благодарность, какие испытывала к Стефану, и направила на эту огромную рану… залатать… хотя бы стянуть края… но даже и край мне не удалось нащупать. Я почувствовала помощь Сашки. В полном молчании она забралась на колени к Стефану и привалилась к его груди, он встрепенулся нежностью, на миг подсветив черноту, обнял её и склонил лицо к её головке.
Я продолжала бороться с мраком, как вдруг из бездны стали подниматься женщина и младенец. Черноглазая, со смущённой улыбкой на тонком, совсем ещё юном лице, женщина поддерживала под спинку мальчика с длинными лохматыми волосиками. Мать и дитя были связаны пуповиной. «Отпустиии, – простонала я, – Стефан, отпусти их. Каждый должен идти своим путём. О, Стефан, ты не позволяешь им жить, ты не позволяешь им перевоплотиться заново».
Он испуганно отозвался:
– Как? Как отпустить?
«Для начала словами. Скажи, просто скажи, что ты их отпускаешь. Поблагодари и отпусти. Ооо… – вновь застонала я, – прости их, милый! Прости им, что они ушли… ушли вдвоём и оставили тебя одного». Я услышала глухое, тотчас подавленное, рыдание. Сжав до боли мою ладонь, Стефан боролся с собой, боролся со своей обидой, обидой человека, безмерно любившего и безвозвратно оставленного любимой.
«Стефан, подожди! Подожди, милый! Вспомни, как ты любил свою девочку, свою Джамилу».
Стефан постепенно расслабился, от него к женщине потянулся ручеёк энергии, игривый и ласкающий. Я почувствовала его любовь и желание, лицо женщины страдальчески исказилось, и она вновь начала опускаться в бездну. «Он до сих пор занимается с ней сексом!», – догадалась я и прошептала вслух:
– Стефан, теперь отпусти её. Подари ей свободу! Помоги ей подняться из бездны.
Энергия Стефана изменилась. Вновь улыбнувшись, женщина начала подниматься. Любя всем сердцем, Стефан подталкивал её кверху, она поравнялась с моим взглядом и взмыла вверх, по-прежнему придерживая младенца под спинку. «Да, милый, да! Ты справился! Любовь вечна, Стефан! Пройдёт время, и вы снова встретитесь».
Я принялась латать его рану. Растерянный, опустошённый, он погрузился в тупое безразличие.
«Помоги мне, Стефан. Думай о тех, кого ты любишь, о живых думай!»
Чёрная пустота начала очень медленно заполняться живой энергией. Я смутилась, почувствовав вожделение Стефана. Запоздало остерегла: «Стефан! Саша». Он понял, заметался в образах, наконец, выправился и стал думать об Анюте, Романе, непоседливом Борьке. Меня до слёз тронула его глубокая сострадательная любовь к Кате, его восхищение Максом, его трепет перед Сашей и Ваней… неподдельная любовь к домочадцам и семье в целом. И ещё искреннее уважение к Серёже. Всё быстрее пустота заполнялась его привязанностью к разным объектам, вскоре образы с молниеносной скоростью сменяли друг друга – собаки, лошади, горы, его поделки и многое другое, вплоть до борща в глубокой тарелке. Я тихонько засмеялась и вздрогнула, увидев образ Даши, ненавистный и вызывающий брезгливость. «Ох!», – только охнула я и образ исчез. Потом мелькнул образ Жени. Я не успела удивиться, как и Женя исчезла. Последняя картинка – я, стоявшая спиной и расстёгивающая замок платья на спине, и, связанный с этим образом, липкий страх и отчаяние. И потом радость – он увидел меня, входившую в гостиную.
«Благодарю, Стефан. Я не умею передать, как бесконечно ты мне дорог».
Расколотая матрица Стефана обрела цельность, и я открыла глаза. Сашка уже покидала колени Стефана, деловито уведомив:
– Пойду к папе.
Я проследила взглядом за её перемещением и поблагодарила: «Сашка, спасибо за помощь!»
– Маленькая, – окликнула меня Маша, выкатывая из кухни сервировочный столик с супницей, – разливай рассольник. Сегодня все без обеда, может, кто жидкое на ужин захочет?
– Пойдём ужинать, Стефан, – позвала я и поднялась с кресла.
Семья будто очнулась от наваждения, зашумела, задвигала стульями, рассаживаясь вокруг накрытого стола. Маша оказалась права, «жидкое» захотели все, кроме Вани и меня.
Первую тарелку я налила Серёже и только следующую Максу. Домочадцы переглядывались между собой, пряча улыбки. Я открыто посмеивалась их радости, наливала рассольник и подавала полные тарелки в руки. Как всегда, глядя в глаза, желала приятного аппетита, и вдруг обнаружила, что вижу в глазах домочадцев то, в чём они вряд ли признаются. Савелий, например, был недоволен и даже раздражён. Я не разобралась в нюансах, но ему явно не нравилось наше с Серёжей примирение. Марго сердилась на Женю, а Женя, забирая у меня тарелку, мне улыбнулась, но думала обо мне нехорошо.
«Что же это? Я теперь не должна смотреть в глаза людям? Сашка смотрит в глаза. Может быть, она умеет не видеть, когда не надо видеть?»
– Что ты? – склонился ко мне Серёжа. – О чём задумалась?
Взглянув на него, я коротко хохотнула.
– Серёжа, я стала… господи, смешно сказать, я стала ясновидящей!
Ничуть не удивившись, он внимательно всматривался в моё лицо.
– Почему ты испугалась? Ты видишь будущее?
Я расширила глаза.
– Я что, могу ещё и будущее видеть? Неет, не пугай, будущее, к счастью, я не вижу. – Потянувшись к его уху, я прошептала: – Серёжа, я вижу, что люди думают… нет, не думают, а чувствуют. Я вижу, что люди чувствуют в тот момент, когда я на них смотрю. – Я захихикала. – От меня теперь ничего не скроешь, представляешь? Серёжка, страшно-то как! Сашка с Андреем как с этим живут?
– Чччи, Девочка, – он обнял меня, – успокойся. Разберёшься, научишься управлять новыми способностями. Что тебе положить? Рыбу будешь?
Глубоко вдохнув, я медленно выпустила из лёгких воздух.
– Буду. Ты прав, надо успокоиться.
Не чувствуя вкуса, я начала есть, одновременно проверяя состояние Андрэ и Стефана.
Андрэ быстро набирался сил, ему помогала Саша – не глядя на деда, она направляла на него поток любви. Стефан ещё не понимал своего нового состояния и знакомился с самим собой. Я ему ободряюще улыбнулась.
– Серёжа, а ты? – я снова взглянула на Серёжу.
– Что я?
– Ты тоже видишь?
– Вижу, но не анализирую. Примерно, так же, как чужой разговор – слышишь, а в смысл не вникаешь.
– А что ты видел, когда я со Стефаном работала?
– Я не смотрел Стефана, я видел тебя.
– И что ты видел?
Припоминая, он стал перечислять:
– Ужас, сочувствие, отвращение мелькнуло… – он лукаво взглянул на меня, – но больше меня заинтересовала смесь смущения и удовольствия. Тебе нравится, что Стефан тебя хочет?
– О! – Я в ужасе уставилась на него и шёпотом поинтересовалась: – Серёжа, как мы жить будем? У каждого человека есть потребность в личном пространстве, где чужое присутствие нежелательно. А мы теперь лишены убежища и внутри себя! – Я замолчала, поражённая открывающейся перспективой. – Серёжка, тотальный самоконтроль очень скоро сделает из нас психов! – и вновь захихикала. – Семейка психов – хорошенькая перспектива! Хотя, погоди, «внешний» самоконтроль теперь бессмыслен. Что толку демонстрировать выдержку, если видно, что ты злишься? – Я застонала. – Господи! Серёжа, малые с детства видят нас во всех подробностях, всё наше враньё…
– Маленькая, но, тем не менее, они нас любят.
– Они – Чистые Души, потому и любят! Что с нас взять, запутавшихся в тенётах Эго?
Сергей рассмеялся.
– Лидка, я всегда знал, что ты лицемерка. Увидев сегодня моё истинное я, ты перестала меня любить?
– Я – нет! А ты?
– Я люблю твои слабости. Я их и раньше видел.
Я прищурила глаза.
– Тогда… поцелуй меня!
Поцелуй случился продолжительным. Василич громко крякнул, выждал немного и спросил:
– Так это, Сергей Михалыч, горько, что ли?
Серёжа прерывать поцелуй не торопился и, нацеловавшись вволю, прерывающимся голосом ответил:
– Сладко, Василич, не оторвёшься! А ты-то позабыл, видать, сладость женского ротика, Машу что, уже и не целуешь?
– А он с коровами за день так нацелуется, что уже и не до Маши. Ты послушай его, Сергей Михалыч, он же только о коровах и говорит. Видать, и ночует с ними! – ответил за Василича Володя.
Все засмеялись, а Володя бросил взгляд на Ольгу, но та, не заметив ни взгляда его, ни шутки, переглядывалась с Павлом.
Перед десертом, я пришла на кухню заваривать чай. Маша убирала остатки салатов в холодильник и досадовала, что не догадалась испечь сладкого к чаю:
– И что в ум не пришло? Максим Сергеич с малыми в дом прибежал, сказал ведь мне, что с тобой и Сергей Михалычем всё в порядке. Я могла испечь чего-нибудь, успела бы. – Толкнув дверцу холодильника, Маша попятилась и бессильно опустилась на стул. – Ох, Маленькая, что промеж вас произошло-то, что Сергей Михалыч так заболел? Он крепкий, а тут… Ох, и испугалась я! – Маша заплакала. Я бросила своё занятие и обняла её. – Стефан пришёл белее волос своих, не сел, упал на диван. Я спрашиваю: «Что там? Как Сергей Михалыч?» Он глазами вращает и молчит. Ну, я и подумала, что всё… – Маша махнула рукой. – Хорошо, Оля побегла к домику узнать… – Она протяжно всхлипнула-вздохнула. – Оох, батюшки-светы.
– Устала сегодня ты, Машенька, переволновалась.
– Ничё, Маленькая. – Маша похлопала меня по руке. – Главное, что все живы. И граф, вишь, помирал совсем, а ты пришла, посидела с ним пять минут, он и ожил. Ещё лучше прежнего стал. Главное, Маленькая, что ты и Сергей Михалыч помирились. Теперь опять всё хорошо будет! Граф Андрэ сказал, что ты офис свой бросила?
– Бросила, Маша!
– Вот и хорошо! Дом без тебя пустой. И детям хорошо с тобой будет, и нам всем. Ваняткой сама займись, а то он всё с дедом, всё книжки, вишь, читают. Твои-то дети в эту пору на языках разных уже разговаривали, посуду мыли, Василичу помогали, да много, что уже умели.
– Хорошо, Маша, займусь.
– Ну ты не стой возле меня. – Она опять похлопала меня по руке. – Чай-то заваривай. Успокоилась я, с тобой и лекарств никаких не надо. – Она поднялась со стула. – А я сейчас варенье разное достану, рахат-лукум твой любимый, конфет положу. Завтра пораньше встану и торт испеку. Сергей Михалыч сказал, завтра гости будут. Ты-то какой торт хочешь?
Я пожала плечом, но Маше мой ответ и не нужен был.
– Я твой любимый сделаю, с бизе. Орехи НБ наколет. Максим Сергеич с бизе тоже любит. Узаконив свой выбор любовью главы семьи к бизе, Маша задумалась. И задумалась, вероятно, над тем, что глава семьи опять сменился. Услышав мой смешок, Маша рассмеялась сама и махнула рукой со словами:
– Оба они, и Сергей Михалыч, и Максим Сергеич торты не едят!
Я расхохоталась, а она ворчливо добавила:
– Теперь к обоим приноравливаться надо. Два главы-то теперь у нас! Ну заваривай, пошла я.
Я составляла чайники в раковину, когда на пороге появился Паша.
– Маленькая, давай я сам ошпарю.
– Давай, Паша.
Только он взялся за чайник с кипятком, на кухню вбежала Ольга. Павел окинул её взглядом, она зарозовела, спрятала глаза за ресницами и начала составлять на разнос вазочки с вареньем. Убежала, вновь прибежала, опять впотай бросив взгляд на Павла.
«Неужели отношения? – обрадовалась я и сама себя окоротила: – Да нет! Опять придумываю! Разница у них в годах большая. Ольге двадцать семь в этом году. Она с одного года с Максом и Катей. А Павлу? Павлу… пятьдесят четыре… Ну так и знают они друг друга почти восемь лет…»
– Лидия Ивановна, давайте я заварники возьму.
– Да, Оля, – я посторонилась, – прости, задумалась.
Я смотрела, как Ольга переставляет чайники на сервировочный столик. Маленькие ручки мелькали умело и сноровисто, без суеты. Я подняла взгляд на её лицо – глаза девушки были полуприкрыты ресницами, на губах блуждала мягкая улыбка. «Светится, как светятся любящие и счастливые взаимностью женщины… Ах! Она беременна! – Нечаянно обнаружив тайну, я смутилась и заспешила к двери, оставив Павла и Ольгу одних. – Счастье-то, какое! Пашка – отец!»
Серёжа и Андрэ распивали заветную бутылочку, ту самую – Николаевскую, что граф получил от зятя в подарок на Новый Год. Желание графа исполнилось – я и Серёжа вновь вместе.
Саша сидела на коленях у отца. На коленях графа примостился сонный Ваня. «Где Катька? – с досадой подумала я, направляясь за внуком. – Ване спать уже давно пора! Настя уехала – ребёнок бесхозный!»
Настя, няня всех моих детей и внука, уехала в Чехию навестить свекровь – маму Андрея, доживающую век в полном одиночестве, сначала схоронив сына, а следом и мужа.
«Вот и останется Настя няней в усадьбе! – забыв про досаду, вновь порадовалась я. – Ваня подрос, так у Ольги сынок родится!»
Макс обсуждал новую версию электронной системы безопасности с Савелием и Володей, а Андрей, положив руку на плечо брата, крутил головой, слушая то одного, то другого. Под мышкой Андрей держал папку с рисунками. В последнее время он увлёкся карандашным портретом. Домочадцы с удовольствием принимали его работы в дар, заказывали Стефану рамки и развешивали портреты у себя в квартирах. Проходя мимо, я поцеловала макушки одного и другого сына. Оба откликнулись:
– Мама!
Оглянувшись, я прошептала: «Люблю».
– Как ты, Андрей? – наклоняясь к внуку, я заглянула графу в лицо. Щёки его слегка порозовели от вина.
– Всё хорошо, детка!
– Ваня, пора спать. Ты сам пойдёшь, или взять тебя на ручки?
– Я сам, Лида. – Ваня сонно завозился, в намерении покинуть колени Андрэ.
– Маленькая, оставь, – остановил меня Серёжа, – я уложу Ваню. – Он поцеловал Сашу, и она перелезла с его колен в соседнее кресло. – Ваня, иди ко мне, иди мой мальчик. – Серёжа поднялся и взял внука на руки. – Сейчас мы с тобой искупаемся и в кроватку. Ушедший день обсудим, наметим планы на завтра.
– А как это, деда?
– Вначале ты мне расскажешь, что нового за день узнал, потом я тебе расскажу свои новости.
– Деда, я расскажу, что я узнал?
Пока я целовала Ваню, прощаясь с ним на ночь, Саша перебралась на колени к Андрэ. И дед, и внучка заговорили по-французски.
– Андрей, Саша, простите, – прервала я их. – Андрей, Ваня с завтрашнего дня начинает изучать языки.
Помедлив, видимо, размышляя над тем, как к этому отнесётся Катя, Андрэ согласно наклонил голову. А я направилась к Даше, уныло и одиноко склонившейся над чашкой с чаем. За столом остались только она, да поодаль от неё Маша, Катерина и Семён обсуждали меню на завтра. Ольга тоже сидела с ними, но в разговоре не участвовала, с тою же бессознательной улыбкой на лице она, кажется, и не слышала никого вокруг.
Маша, безусловно, царствовала – выслушав предложение кого-то из подопечных, корректировала его и выносила вердикт:
– Булки твои, Семён, никто есть не будет, хоть с изюмом они, хоть с повидлом. Я торт испеку. А вот хлебы Катерина правильно говорит, печь надо. Свежий на стол, а из вчерашнего сухарики к борщу насушим. Маленькая, – обратилась она ко мне, – Сергей Михалыч сказал, шашлыки завтра делать будет. Ясный день вроде обещают, может, и стол накроем на террасе?
– Хорошо, Маша, накроем на террасе. А баранины много?
– Три туши завтра из хозяйства привезут. Грозились к шести утра поспеть. – Она помолчала. – А ты почто спрашиваешь?
– Я могу плов сделать.
– Давай, Маленькая, плов! – вмешался Паша, стоя у другого края стола, он разливал чай сразу по нескольким чашкам. – Давно ты для нас не готовила. Мы с Саввой помогать тебе будем.
– Так я хотела рыбу запечь… – засомневалась Маша.
– А что тебя смущает, Маша? И плов приготовим, и шашлыки, и рыбу. Гостей много будет, – успокоила я её и склонилась к Даше.
ДАША
– Даша.
Даша вздрогнула и подняла голову.
– Ох, Маленькая, задумалась я.
Ухоженная, подтянутая, элегантно одетая Даша была по-прежнему красива, теперь она была красива зрелой, и, на мой взгляд, ещё более манкой красотой.
– О чём? – Я присела на соседний стул.
– Да себя молодой вспомнила. Думала, что всё-всё у меня будет хорошо да счастливо. А теперь вот сижу одна, постаревшая, никому не нужная. Я сегодня испугалась, если тебя не станет, мне тоже хоть в петлю, заклюют без тебя.
– Глупости говоришь, Даша! И клевать никто не будет, и защитить есть кому.
Даша была одинока. После развода со Стефаном она замкнулась в себе и перестала общаться с домочадцами. Днём работала с клиентами, вернувшись домой, шла заниматься в тренажёрный зал, а вечером запиралась у себя в квартире и напивалась. Я делала попытки убедить её, что она вовсе не чужая в семье, но добилась обратного – Даша стала задерживаться в салоне допоздна и иногда по целым неделям не заходила в дом.
