Лариса Тимофеева
Утопия о бессмертии. Книга третья. Любовь и бессмертие
– Маленькая, ты умеешь целоваться? – внезапно спросил он и повернул ко мне лицо.
Лицо его преобразилось – Виктор улыбался, улыбались глаза, улыбались губы, всё лицо его осветилось плутоватой улыбкой. Я невольно рассмеялась.
– Не знаю. Мои поцелуи никогда не оценивали с точки зрения умения.
– А любишь целоваться?
Я кивнула. Обнимая живот обеими руками, я покрутила браслет на запястье, нашла и зажала в пальцах сердечко. «Моё сердце навсегда в твоих руках», – написал Серёжа в записке, и я вновь почувствовала его поцелуй на своих губах…
Сергей уехал, не дождавшись трёх дней до одиннадцатого ноября – даты нашей встречи.
Ранним утром памятного дня курьер доставил букет роз и подарок – этот самый браслет, состоящий из спаянных между собой прописных букв – Ялюблютебя. К Я крепилась подвеска – сердечко из пурпурно-красного, как я думала, рубина, а оказалось бриллианта.
В футляр была вложена коротенькая записка, написанная от руки:
Лидка, что бы ни случилось,
Моё сердце навсегда в твоих руках.
Тоскую без тебя, Маленькая.
Читая строчки вслух, я вдруг почувствовала дыхание Серёжи на своих губах. Ощущения были столь явственными, что закрыв глаза, я ответила на поцелуй. Я надела браслет и заплакала. Никогда… никогда в минуты страсти, никогда после, когда человек переполнен нежностью и благодарностью, никогда Сергей не говорил мне этих слов – я люблю тебя.
Тонкий голос Виктора ворвался в мои воспоминания. Улыбка уже исчезла с его лица.
– …не умеет целоваться. Бестолково тычется сухими, неживыми губами то туда, то сюда. А Пичужка любила целоваться. Целует, а у меня дух захватывает. Мы времени не замечали…
Природу камня я узнала позже – подсказал ювелир. В одно из моих посещений мастерской, он обратил внимание на подвеску и попросил позволения взглянуть на камень. Рассматривая, взволновался, восхитился:
– Замечательный экземпляр… таких камней меньше десятка на всей земле… настоящий Fancy Red! – Он засмеялся счастливым смехом и пояснил: – Знаете, я впервые держу в руках красный бриллиант!
– … зачем без неё жить. Сергей в палату пришёл…
Услышав имя любимого, я стала слушать Виктора.
– О нём вся больница судачила. Девчонки – сестрички шептались, краснели. Молодые и не очень докторицы прихорашивались, чтобы внимание его привлечь. Я подумал, что мне может сказать человек, который среди многих не знает единственной? А Сергей про тебя начал рассказывать. Будто нарисовал, такая ты живая в его рассказе получилась. О своей любви рассказал. И рассказал так красиво. Сказал, что сейчас ему всё равно, с кем забавляться, он и имён не спрашивает, а если сами скажут, не запоминает, всех одинаково девочками и малышками зовёт.
«Он и меня девочкой, да малышкой называл. Удобно и умно. Забывшись в страсти можно и перепутать имена, чужим именем «любимую» назвать. Слёзы, расспросы. А так не перепутаешь. Любая – и девочка, и малышка».
– А ещё сказал, что когда-нибудь найдёт тебя. И подарит тебе всё, что ты пожелаешь. Для того и деньги зарабатывает.
«И подарил, подарил больше, чем могла пожелать. Подарил всё, кроме себя».
– Этой своей мечтой он и в мою жизнь смысл внёс. Я жить решил, денег решил заработать, чтобы найти Пичужку и ни в чём ей не отказывать. Она, знаешь, очень наряжаться любила. Могла часами перед зеркалом крутиться, наряды примерять. Щебечет, смеётся, я от желания с ума схожу, целовать начинаю, она за наряд свой переживает, что изомну или порву. Вот и решил и даже слово себе дал, наступит время, когда буду дарить ей нарядов столько, что она их жалеть перестанет, сама позволит рвать, чтобы я новый купил на замену.
В проёме двери уже во второй раз возникло вопрошающее лицо Петра, я вновь покачала головой – не мешай, и Пётр исчез.
– Не сдержал я слова. Машка виновата. Поначалу я сердился на неё, гнал прочь за то, что помешала за окно вывалиться, за то, что удавку с шеи сняла, а после разговора с Сергеем вдруг благодарность к ней почувствовал. Ну и закрутилось. Она девчушка совсем, ребёнок, прижму к себе, она трепещет вся. Не смог я любовь её детскую предать. И полюбить не смог. И ненавидел себя, и уговаривал, а потом разозлился. На Машку озлобился. Ночью как-то от звука собственного голоса проснулся. Счастливый! Во сне мы с Пичугой по лесу ходили, она очень грибы любила собирать. – Он засмеялся. – Есть их, не ела, а собирать любила. Разговаривала с ними… с грибами-то. И в лесу, значит, во сне моём, мы аукаемся друг с другом. Окликнул я её и проснулся. Хотел опять в сон этот вернуться, и тут меня холодный пот прошиб. Это же я имя Пичуги громко, как в лесу, крикнул. Прислушался, таится Машка, я по дыханию слышу, не спит она. Хотел обнять её, успокоить. И остановился, подумал: «А зачем? Знала, на что шла, и меня не спрашивала. Может, теперь не захочет так-то, да и расстанемся. Я Пичужку найду». А Машка так и затаилась, так ничего и не сказала. Я потом специально имя Пичужки называл, будто во сне, или когда ночью забавлялись. И ничего, терпит Машка. – Ухмыляясь, Виктор искоса поглядел на меня. – Осуждаешь? Осуждай! Только Пичугу мою не думай осуждать. Не предавала она меня, а испугалась. Силы в ней такой нет, как в тебе или Машке. Нежная она, слабая. Одним словом, Пичужка.
– Силу любовь даёт, Виктор. Кто что любит, кто деньги, кто любит саму жизнь, кому-то посчастливилось полюбить человека. А слабый, он потому и слабый, что не умеет любить. Пичугу твою не осуждать, а пожалеть надо.
– Ишь, вот как! А я? Меня тоже пожалеть надо?
– А ты, Виктор, душу свою опустошил. Ошибся ты. Ты любовь в рамки загнал. А любовь, она большая, много чего в себя вместить может, и формы разные иметь может. Пусть бы ты любил свою Пичужку, но не сравнивал бы Машу с ней, а благодарность к Маше в себе лелеял за её любовь спасительную, за детей от тебя рождённых, за жизнь свою достойную. Искренняя благодарность, она ведь, как любовь, и силу даёт, и светом питает. Маша бы приняла твою благодарность и счастлива была. За любовь к другой она тебя не укорила, потому что, как ты правильно сказал, она хоть и девочка совсем была, а знала, на что шла.
Развернувшись всем торсом, Виктор исподлобья, не мигая, смотрел на меня и, едва я кончила, спросил:
– А ты-то что? Если любовь рамок не имеет, ты Сергея почему из жизни своей выставила? Любит он тебя, знаешь ведь, что любит. Детей его носишь, а ему не сказала. Его детей лишила, и детей лишила отца.
– Выставила. Чтобы слабость свою победить, чтобы любовь не убить, себя и Сергея не покалечить. Я единственной хочу быть. Ревнивая я, Виктор.
– Ну и побеждала бы свою слабость при нём. Чего гнать-то было?
– Не знаю, как при нём победить, не умею. Если бы не «выставила», покоя бы не было в семье, следить бы за ним начала. Ревностью изводить. – Я улыбнулась. – В шахматах такая ситуация цугцванг называется – что не выбери, всё плохо. Или сохранить хорошие дружеские отношения и светлую память о прошлом, но при этом расстаться, или остаться вместе и разрушить всё.
– Даа. Глядя на вас, я завидовал. Думал, если бы не плита та поганая, у нас с Пичужкой такая же любовь была. А теперь… старые мы уже. Припозднился я. Теперь Пичужке и наряды, наверное, не нужны. Хочу найти её, чтобы ещё разок в глаза взглянуть. – Он помолчал. – А как думаешь, Машка простит меня?
– Конечно, Виктор. Любит Маша тебя. Маша счастливая, ты, Витя, её первый и единственный в жизни мужчина, отец её детей. А то, что ты её не любишь совсем, я, знаешь, не верю. Пять сынов ты с ней зачал, желанна она тебе.
Виктор в раздумье потёр лоб и признался:
– Я Машку, знаешь, как про себя называю? Маруся. Маму отец тоже Марусей звал. А вслух у меня язык не поворачивается Машку так назвать. Хочу и не могу.
– А ты, Виктор, долг перед ней сними с себя. Ты за то, что она тебе жизнь сохранила, сыновьями с ней расплатился. И Её Величеству Жизни низкий поклон ты тоже уже отдал. Нет у тебя неоплаченных счетов.
Виктор неожиданно засмеялся и смеялся долго, так, что слёзы потекли из глаз. То ли плакал от смеха, то ли это тоска покидала его…
– Мама! Мама, милая, о чём задумалась так глубоко?
– Ох, прости, сыночка, в прошлое унеслась. Пойду посмотрю, как дела на кухне. Обедать уже пора. Дай я поцелую тебя.
Высвободившись из объятий Максима, я по пути обняла Андрэ и в ответ на его тревожный взгляд успокаивающе шепнула: «Всё хорошо, милый».
– Машенька… – позвала я, входя на кухню.
Ольга была в кухне одна.
– Оля, а где Маша? – Я в который раз залюбовалась совершенной красотой её профиля.
Не поворачивая головы, Оля ответила:
– Марь Васильевна еду собакам понесла. Они с улицы такие голодные прибежали, будто три дня не ели. Скулили так, что Марь Васильевна не выдержала и раньше времени решила их накормить. Вы не беспокойтесь, у нас к обеду всё готово. Минут через пятнадцать можно за стол садиться. Сегодня у нас полный стол, только Кати нет. Зато Анюта с Ромкой в гостях, их Стефан привёз, а вечером Эдвард заедет и заберёт.
– Хорошо, Оля, благодарю.
Я повернулась, чтобы уйти, и столкнулась с Машей.
– Маленькая, меня ищешь? А я собакам их варево отнесла. Хорошо остудила, как чувствовала, раньше времени есть запросят. Они в пять глоток такой концерт устроили, думала, оглохну. – Надевая варежки на руки, она укоризненно покачала головой. – Дашка прибегала. У Аньки-то совсем молока нет. Два месяца ребёнку, уж из коробочки кормят.
Маша наклонилась и достала противень из духовки. По кухне разлился запах мясного пирога.
– Маша, аромат какой, слюнки текут! Как собаки сейчас скулить начну!
– Детка, проголодалась! Перехвати чего-нибудь.
Маша озабоченно оглядела кухню.
– А вот, пирожок хоть съешь, он творожный. Сейчас обедать будем, всё у нас готово. Оля, крикни Марфе, давайте стол накрывайте.
Марфа и сама уже сновала от комода к столу, сервируя стол. Я присоединилась к ней. Василич и Михаил что-то бурно обсуждали, а сидевший между ними Виктор поглядывал то на одного, то на другого, слушал и молчал. Пётр с книгой на коленях сидел от них отдельно, и сидел так, чтобы не терять из виду Марфу.
Однажды Марфа осудила Петра, случайно выяснив, что кроме Пушкина, а именно сказок Александра Сергеевича, и «Преступления и наказания» Достоевского, Пётр из русской классической литературы ничего не знает, не читал.
– Как можно, – возмутилась она, – вы же русский человек! Ну и что, что вы в другой стране родились? Как можно не интересоваться родной литературой, не знать Толстого, Набокова, Шолохова… Чехова, наконец? Вы что, и в театре никогда не бывали? В репертуаре любого драматического театра хотя бы один спектакль по Чехову обязательно есть!
Пётр не оправдывался, просто пошёл в библиотеку и нашёл том Чехова. И Марфа взяла на себя «обязательство» обсуждать с Петром прочитанные им произведения, а в «закрепление материала» (в кавычки я взяла её выражения) водила его по театрам на спектакли, поставленные по этим же произведениям.
Сама Марфа открыла мир большой литературы в свой первый год жизни в семье. Катерина часами не могла разыскать внучку, когда та, забившись в укромный уголок и позабыв обо всём, читала очередной приключенческий роман. Со временем вкус Марфы изменился, и к окончанию школы она могла похвастаться вполне хорошими познаниями в литературе.
Частое совместное времяпрепровождение Марфы и Пети привело к пересудам домочадцев:
– Маленькая, у Марфы-то, однако, серьёзно с Петром, – как-то обратилась ко мне Маша. – Катерину поспрашивала, та тоже ничего путём не знает. Как думаешь, сладится у них?
– Хотелось бы, чтобы сладилось.
– И по возрасту подходят друг другу, и детей ни у того, ни у другого нет. Марфе-то уже четвёртый десяток идёт, а ему сколь? Далеко до сорока-то?
– Маша, я не знаю, сколько Пете лет.
– Ну всё одно, даст Бог, родить ребятёнка успеют.
Пётр пока так и не сделал официального предложения Марфе, однако Виктор нечаянно проговорился, что с приездом жены, и последний его сын обзаведётся своим гнездом…
– Не будет того! – крикнул Василич и хлопнул ладонью по колену. – Пока я жив, не будет!
Я поставила на стол стопку тарелок и поспешила к мужчинам. Присела подле Василича и взяла в руки его мозолистую ладонь.
– Василич, что случилось? Ты почему сердишься?
– Да не сержусь я! – Он отнял у меня ладонь. – Так, спорим о пустом. Михаил, вишь, часть коней на конезавод предлагает отправить. Некому, говорит, выезжать их, застоятся кони без дела. Плясунья, Ярый твои, Гром Сергей Михалыча. А я в толк не возьму, как Громушку-то из дома выгонять? Ведь с нами поболе двадцати годков живёт. Я и Красавицу твою до сих пор со слезами вспоминаю, – глаза Василича, и правда, увлажнились набежавшей слезой, – и капризница была, а всё равно любил… простить себе не могу, что не уберёг.
Я обняла его.
– Не мог ты уберечь Красавицу, милый, не казни себя.
– Что не мог, знаю, а всё равно вину чувствую. – Шмыгнув носом, он вернулся к первоначальной теме: – А с другой стороны, Маленькая, я ума не приложу, что делать-то? И так, и сяк раздумываю, как коней между наездниками распределить, а всё не получается. Вот смотри, что выходит – Стефан выезжает и своего Гарта, и Грома Сергей Михалыча. Граф Андрэ выезжает своего Граната и твоего Ярого или Снежка Кати. Трёх он не осилит, значит, один конь без седока остаётся. Тогда получается, Максим работает со своим Гаруном и со Снежком, Снежок ему лучше, чем твой Ярый по весу подойдёт. А Плясунья и Пепел без выездки остаются. Когда Катенька дома, на каждого всадника по две лошади, а без Кати… – Удручённый нескладывающейся, как надо, арифметикой коней и наездников, Василич махнул рукой.
Я улыбнулась.
– Коней много, наездников мало, из чего следует вывод – надо нанять наездника. А ещё надо нанять тебе помощника, а лучше двух.
– Помощника не надо. Петя, когда может, помогает. Много народу на конюшне когда толчётся, тоже нехорошо. А наездника можно, пусть, как на работу приезжает, коней выездит и домой. Нам семью увеличивать незачем, она и сама вскорости увеличится. Катюшка замуж выйдет, Максим женится, вот и наездники появятся. Ты родишь. – Он искоса взглянул на меня и добавил: – Сергей Михалыч, дай Бог, вернётся.
– На ком это ты, Василич, женить меня собрался? – воскликнул Максим.
Он и Андрэ вышли, наконец, из недр кабинета и направлялись к нам в диванную зону.
– Дак сам выберешь на ком, Максимушка. Дело-то твоё молодое, завтра встретишь ненаглядную и приведёшь в дом. Жениться – дело нехитрое, прожить вместе всю жизнь, тут ума надо.
Повисла напряжённая тишина. Максим растерялся, глаза его метнулись ко мне, как и взгляды всех присутствующих.
– Ты прав, Василич, – поспешила согласиться я, – как всегда, прав. Прочный союз больших усилий и большого ума требует.
Обстановку разрядили вновь прибывшие – в гостиную вошёл Стефан с внуком на руках Он на ходу стягивал с малыша тёплый комбинезон. Ступать ему приходилось осторожно, чтобы не наступить на завихряющихся вокруг его ног пёсиков. Даша и Анюта шли следом, за ними Павел и Савелий. Мгновенно почуяв напряжение, Павел насторожился, обошёл взглядом всех и прищурился на смущённого Василича.
– Лидия Ивановна, здравствуйте! – Бросилась ко мне Анюта. Она, как и Даша в молодости, перемещалась исключительно бегом. – Лидия Ивановна, я так рада, поздравляю вас! Мне только вчера мама сказала. – Она оглядела меня. – Вы стали такая… – и запнулась, не сразу подобрав слово.
Я рассмеялась.
– Какая, Анюта?
– Красивая вы всегда, а сейчас вы такая мягкая, уютная… ямочки на щеках! – И она бережно обняла меня.
Я мысленно хохотнула: «Я теперь вся из ямочек состою! Отец твой помалкивает, только хмурится, глядя на показания на весах».
Будто услышав мои мысли, Стефан улыбнулся, глаза откровенно приласкали меня. А Анюта уже устремилась к Андрэ, здороваясь на бегу с Максом:
– Привет, Максим! Дедушка, здравствуй!
– Здравствуй, Аннушка. Редко заходишь к нам, красавица!
– Анютка, классно выглядишь, ещё красивее стала! – вторил Максим.
Розовея лицом, Анюта торопливо поблагодарила:
– Спасибо! – и затараторила: – Дедушка, некогда мне! Сынок много времени требует. Но ты не думай, я скучаю. – Она расцеловала Андрэ в обе щеки и убежала к отцу.
Граф предложил мне руку.
– Пойдём, детка, провожу тебя к столу.
Я положила руку на его предплечье, он ладонью накрыл её и нежно погладил. Склонившись ко мне, тихо произнёс:
– Думаю, Максим согласится на твою поездку в Европу. Принц с удовольствием принял предложение погостить в особняке. Я еду с тобой и скажу тебе на ушко, Макс тоже подумывает устроить себе каникулы.
– Правда? О, Андрей! – Я прижалась щекой к его плечу. – Люблю тебя! Раз ты едешь, я хочу бывать в свете: опера, театры, приёмы. Надо заказать билеты и получить приглашения!
Брови Андрэ поползли вверх, я засмеялась и подразнила:
– Помнится, ты хотел, чтобы я вела светскую жизнь!
Обед прошёл несколько шумно и с аппетитом. Самым громким был Виктор, он без устали бросал комплименты кулинарному искусству Маши, не забывал хвалить и Ольгу, много шутил и сам же своим шуткам смеялся. Маша хлопотала, желая накормить всех сверх всякой меры, Василич помалкивал, сожалея о неловком слове. Молчала и Даша – не обращая внимания на внука и дочь, она то и дело поглядывала на меня, когда же я впрямую встретила её взгляд, она тотчас отвела глаза. Я и Даша не общаемся. Фразы приветствия и прощания, вот и всё наше общение с того дня, как к своим обязанностям приступила моя новая горничная.
Нашла Люсю Маша в телефонном разговоре со своими дальними родственниками из Хабаровского края.
– Маленькая, девчонка – дочка их, Москвой бредит, – пересказывала она мне разговор, – грозится из дому сбежать. Стилистом стать хочет. Мать плачет, боится её одну отпускать, двадцать лет девке. Да и что скажешь, правильно боится, вон наша Анька учиться поехала, да с брюхом к маме и папе вернулась!
– Маша!
– Что Маша? Я правду говорю. Тебе горничная нужна? Девка стилистом хочет стать. Станет – не станет, видно будет. Возьми её, Маленькая. Семья хорошая, работящая, мать женщина чистоплотная, порядочная. Я у них, правда, один раз всего была…
– Маша, я возьму девочку в дом, пусть приезжает. Но не горничной, Даша пока не отказалась.
Маша задумчиво уставилась в потолок и рассудила:
– Девка поездом поедет. Пока соберётся, пока в дороге, тут и Анька родит, Дашка помогать с дитём отправится…
Случилось всё так, да не так.
Даша тоже рассчитывала, что, как только Анюта родит, она переедет в дом зятя. Но приглашения от зятя не последовало, и Даша осталась в роли горничной, как и прежде, добросовестно выполняя свои обязанности.
Однажды с утра пораньше она пришла в мою спальню в слезах.
– Ты что так рано, Даша? Что случилось?
Вместо ответа она всхлипнула.
– Проходи, садись. Я сейчас.
Я сняла с головы тюрбан из полотенца, и Даша взялась за фен. За работой она перестала плакать.
– Спасибо, Даша, – поблагодарила я, как только она убрала мои волосы и пригласила: – Теперь садись и рассказывай.
– А что рассказывать? Эдвард няню для Ромы ищет. – И она вновь заплакала. – Анюта вчера проговорилась, уже две няни Эдварду не понравились, он теперь решил искать не через агентства, а по знакомым… по рекомендации, то есть. На сегодня вот две встречи назначил.
– Даша, ты плачешь-то по какому поводу?
– Как по какому? А я? Я хотела сама с малышом помогать. Да, видно, не по нраву мы зятю! Ты знаешь, Маленькая, они же ещё до родов расписались, а меня со Стефаном даже не пригласили, отметили вдвоём в каком-то ресторане.
Я рассмеялась.
– Браво, Эдвард! Я рада, Даша! Рада, что твой внук родился в браке. А по поводу «не пригласили»… я правильно поняла, Эдвард и своих родителей не пригласил?
Даша кивнула.
– Новобрачные решили отметить свой праздник вдвоём, что в этом обидного, Даша?
– Я думала, мы родными станем. Думала, зять пригласит нас со Стефаном в свой дом. Я буду хозяйкой в доме. Алевтина-то бестолковая, только рада будет…
– Даша, хозяйкой в доме Эдварда будет его жена, а жена – не ты, Даша, жена – Анюта.
– Анютка молодая ещё, ничего не умеет.
– Конечно, не умеет, потому что в роли хозяйки дома никогда не была. Анюта быстро научится, она у вас умненькая девочка. Даша, почему ты решила, что выдав дочь замуж, ты получаешь право управлять и домом зятя, и им самим, и его деньгами?
– А как же? Они молодые, а родители должны помогать.
Я опять рассмеялась. Подбородок Даши начал подрагивать.
– Даша, не обижайся! Но неужели ты думаешь, что Эдварду, который сумел заработать состояние, требуется твоя помощь в управлении деньгами?
– Зачем ты всё переворачиваешь?! Я просто хотела жить не в чужом, а в своём доме, я всю жизнь в прислугах, и хотела стать хозяйкой!
– Мне жаль, Даша, что ты чувствуешь себя в услужении, я считаю тебя членом семьи. Я не понимаю, как ты можешь сердиться на Эдварда? Эдвард любит твою дочь, заботится о ней и о малыше.
Даша в сердцах выкрикнула:
– Не любит он Анюту, Катьку он твою любит, и всю жизнь будет любить! Как Стефан… – Даша прикусила язык.
Я ждала продолжения, а Даша раздумывала – опустив голову, она грызла ноготь большого пальца.
Даша гордилась своими манерами, и подобный моветон ранее допускала только однажды. Четверть века назад юная Даша, как и сегодня, пришла ко мне в спальню в слезах, и, как и сегодня, плакала над своей поруганной мечтой. Не дождавшись предложения руки и сердца от Стефана, Даша сделала предложение сама и сделала его в такой форме, что, вначале обескураженный её напором, а потом и оскорблённый её притязаниями, Стефан отверг всякую перспективу брачных уз с ней.
Вздохнув, я встала.
– Даша, пойдём завтракать.
– Пойдём, – согласилась она спокойно. И добавила: – Маленькая, я больше не буду твоей горничной. Хватит! Да и не годится так, моя дочь жена богатого человека, а её мать прислуга. Стефан хорошо зарабатывает, хватит нам и без моего заработка. – Она вздёрнула подбородок и вышла из моей спальни навсегда.
Маша оказалась права в главном – пока девочка Люся доехала до Москвы, место горничной освободилось.
Первое, что сделала Люся, она отправилась к Даше с требованием «сдать ей дела». Вскипевшая до потери разума Даша прибежала в дом и застала меня на кухне.
– Маленькая, твоя девка требует сдать твои платья и украшения. Это под запись, что ли? Она что, думает, что я воровка?
На её резкий голос, кажется, откликнулись, задребезжали все кастрюли и вся посуда на кухне. Маша закрыла глаза и зажала уши ладонями.
– Даша, пойдём в гостиную, – предложила я.
Но Даша продолжала кричать. Возвышаясь надо мной, она размахивала над моей головой руками, брызгала слюной во все стороны и мне в лицо.
– Ааа, я поняла! Это ты велела проверить меня! Хочешь унизить? Мстишь, что я отказалась прислуживать тебе? Или за Катьку свою мстишь?
– Даша…
– Счёты сводишь? Сергей Михалыча нет, так ты норов решила показать? Я чуяла, ты только прикидываешься доброй! Проверять они меня будут! Ты меня ещё посади!
Идея была хорошей. Я оглянулась и, зацепив ногой ножку стула, резко дёрнула его. Не рассчитала – послушно проехав по каменному полу, стул ударил Дашу под коленку.
– Сядь! – Удар стулом и мой приказ сошлись во времени.
Даша вздрогнула, открытый в крике рот потерял звук, и она рухнула на стул.
– Маша, выйди!
– Маленькая…
Я оглянулась. Опустив голову, Маша бросилась к двери. Ногой я захлопнула за ней дверь и повернулась к Даше. Неловко бросив руки на колени, так и не закрыв рот, побледневшая и испуганная, она следила за моим приближением.
– Извинись!
Губы, размалёванные красной помадой, беззвучно зашевелились. Даша сглотнула и звук прорезался:
– Маленькая… прости…
– Теперь вразумительно, что случилось?
– Дев…чонка… – Даша сморщилась, схватилась за горло и закашлялась.
Я подала ей стакан воды, она жадно начала пить, сглатывая крупными и звучными глотками. Опустошив стакан, Даша шумно втянула в себя воздух и обрела способность говорить:
– Она пришла требовать отчёта.
– Люся так и сказала: «Требую отчёт»?
– Нет. Она сказала: «Предоставьте…». Я не помню, как она сказала! «Сдать отчёт»! Да, точно! Так и сказала.
Я пошла к двери, открыв её, увидела испуганную Машу и Павла, спешившего к кухне. Я поморщилась. «Крик, наверное, и на улице был слышен». Не останавливаясь, Павел хотел шагнуть в дверь кухни, я рукой преградила ему путь: «Нет».
– Маленькая…
– Нет! Маша, где Люся?
Люся выглянула из-за Маши. Девушка была маленького роста и совсем невидима из-за Маши.
– Я здесь, Лидия Ивановна.
– Заходи, Люся.
Пропустив её, я вновь, на этот раз бесшумно, закрыла дверь.
– Люся, дословно, что ты сказала Даше, и что ты имела в виду?
– Я сказала: «Я требую сдать дела!» В шутку…
– Вот видишь, – прервала её Даша, – как я и говорила!
Не слушая Дашу, Люся спокойно повторила, глядя мне в глаза:
– В шутку, Лидия Ивановна. Под «сдать дела» я имела в виду информацию. Даша давно работает с вами, я хотела узнать о ваших предпочтениях – какие причёски вы любите, как часто маникюр, педикюр нужно делать. Я хотела пошутить, а шутка не зашла.
– Я поняла, Люся. Как видишь, иногда нехорошо начинать общение с шутки.
– Да. – Люся повернулась к Даше. – Даша, простите меня.
Не обращая внимания на Люсю, Даша покаянно заглядывала мне в лицо.
– Маленькая, прости. Я не знаю, что на меня нашло. Прости меня.
Она вскочила, бросилась ко мне и резко остановилась, наткнувшись на мой взгляд, будто на преграду. Я сухо произнесла:
– Я приняла твои извинения, Даша. – Повернулась и вышла из кухни.
Чуть не столкнувшись с Машей,
– Ох, Машенька, прости! – не глядя по сторонам, я понеслась мимо Паши к лестнице, потом по ступеням наверх, скорее в спальню. Захлопнув дверь, обессилено припала к ней спиной и сползла на пол. Злые, едкие, обжигающие глаза, слёзы, наконец, пролились. «Господи, как она меня ненавидит! Ничего, ничего у меня не получается… без Серёжи ничего. Я думала, это я сплотила людей и создала семью, а это твой авторитет, Серёжа, держал всех этих людей в рамках вежливого взаимодействия».
Я ещё долго плакала и жалела себя. Наплакавшись, встала на коленки и, как старая бабка, опираясь рукой на дверь, поднялась на ноги. Платье намокло слезами, я сняла его на ходу по дороге в ванную. Из зеркала над умывальником на меня смотрела горемыка-неудачница с опухшими глазами и унылым взглядом. Я усмехнулась.
– Даа, сударыня, жалко выглядите! Некая Даша выпила радость из вашей жизни? Стыдно, сударыня! Стыдно сдавать в аренду собственную жизнь! – Я разделась и встала под душ.
«Отныне я не буду оправдывать недопустимое поведение Даши или кого-то ещё сложным периодом в их жизни. Пора признать, человек позволяет себе недопустимое поведение только в одном случае, когда он чувствует безнаказанность. Серёжа говорил, что снисхождение к дурным проявлениям людей, есть разновидность гордыни. И он прав! Я требую от себя, ожидаю от Макса, от Кати достойного поведения, а другим потакаю в их слабостях. Взрослым людям должно нести ответственность за эмоциональную распущенность! Я научусь выстраивать отношения, в которых нет места оскорблению. Так общается Андрей, так выстраивает отношения Серёжа. И я научусь!»
Позднее, одеваясь в гардеробной, я вспомнила вжатую в плечи голову Маши в тот момент, когда она по моему требованию покидала кухню, вспомнила бледное и испуганное лицо Даши и простонала:
– Ооо… я вновь прибегла к силе, что запретила себе ещё в юности! Я напугала и Дашу, и Машу.
С того дня я с Дашей не общаюсь. Предоставленная самой себе, в отсутствии дела и каких-либо интересов Даша ещё больше располнела. Ярко и криво накрашенные губы, кое-как сколотые волосы, тесные не по размеру туалеты – когда-то красивая и ухоженная Даша стала выглядеть неопрятно и… неприятно – от неё часто пахнет спиртным. Стефан на жену не обращает внимания. Эдвард избегает приглашать тещу к себе, а Анюта приезжает погостить к маме редко, да Даша и не проявляет желания видеть дочь и внука.
«Я хотела бы тебе помочь, Даша, но уже не знаю, как. Рассчитывая получить лучшее, ты непременно стремишься разрушить то, что есть».
За окном шёл снег. Крупный, хлопьями. Обнявшись, мы с Машей стояли на кухне и смотрели в окно.
– Знаешь, Маленькая, не нарадуюсь я Ольге, – вдруг сказала Маша. – Как подарок она мне на день рождения появилась! Хорошая она. Я-то допреж переживала, силы уходят, кто вас кормить будет? Теперь успокоилась. Да и дольше я с ней на кухне продержусь – без неё меня списывать надо было бы, и не успеваю, и забывчива стала.
– Маша, я тебя с Василичем в отпуск отправлю. Не сейчас, а к концу месяца. Устала ты, потому и не успеваешь. Куда ты хочешь поехать?
Маша помолчала, раздумывая. Загоревшись глазами, повернулась ко мне.
– Хочу! Хочу, Маленькая! В Париж хочу! Дашка и та Париж знает, а я никогда не была.
Я засмеялась.
– Вот и славно! Вместе и поедем! Ну, пошла я, Машенька, пошла одеваться. Спасибо за обед чудесный.
– Ты одна, что ли, собираешься гулять?
– Одна. Похожу, подумаю. Есть мне, о чём подумать.
– Одна бы не ходила. Думать-то можно и с кем-то.
– Собак возьму.
Я уже выпустила собак наружу и надевала сапоги, когда в холл вошёл Стефан и уставился на меня. Я пыхтела, застёгивая замок на сапоге.
– Что ты, Стефан? – спросила я, разгибаясь и направляясь к нему. – Я иду гулять.
Он посторонился и открыл дверь, пропуская меня.
– Подожди на террасе. С тобой пойду.
– А Анюта? У вас же Анюта в гостях.
– Уехала. Только что проводил.
– Как уехала? Не прощаясь? – Я остановилась. – И Эдвард поздороваться не зашёл. Случилось, что?
Стефан отрицательно покачал головой.
– Я думала, они поужинают с нами.
– Эдвард не приезжал, водителя прислал. Торопил Анюту.
Я вышла на террасу.
– Хабиба, не уходи далеко, я ненадолго к Максу загляну. – И Стефан закрыл дверь.
Нетерпеливо повизгивая, собаки обегали вокруг моих ног, сбегали с террасы в снег, ловили хлопья пастью, или припадали на передние лапы и утопали в снегу носом, потом бросались друг на друга, гомонили в щенячьей радости. Опять бежали ко мне, зазывая скорее гулять.
– Пойдём, пойдём гулять. – Я спустилась с террасы и медленно пошла вдоль дома.
Пёсики продолжали забавлять сами себя, время от времени кто-нибудь возвращался ко мне, я трепала его за ухо, пёс на мгновение прижимался боком к ноге и опять убегал.
Снег мягко опускался на землю, приглушая звуки, будто призывая насладиться тишиной. Я подняла голову, наблюдая снежную круговерть в воздухе. Уминая снег ногами, сзади подошёл Стефан. Не оглядываясь, я сказала:
– Стефан, смотри, как танцуют снежинки, ни одна не падает вертикально, каждая кружится, как будто красуясь, показывает себя со всех сторон. Они никогда не сталкиваются, и не мешают движению друг друга. Люди так не умеют, людям почему-то всегда друг с другом тесно.
