Лариса Тимофеева
Утопия о бессмертии. Книга третья. Любовь и бессмертие
– Мама, я не люблю её, но она самая талантливая среди нас была! – Катя неловко уткнулась мне в плечо. – Почему так? Красивая, талантливая… почему так, мама?
– Не знаю, детка. Не знаю, ни почему, ни зачем люди превращают своё тело в вертеп – модифицируют его, развращают едой, наркотиками, уподобляют проходному двору. – Я тяжело вздохнула. – Другие, наоборот, вериги на тело надевают, аскезы несут. … Не любят, наверное. Себя, других, окружающий мир. В мире, сотканном из любви, остаются голодными. – Поглаживая живот Кати, я успокаивала Ваню, малыш затих, сжался в комочек, отвечая на эмоции матери. – Наличие таланта не делает творцом, Катя. Творцом делает любовь. Которая есть у всех. Прямым потоком из Первоистока она идёт через человека, как через проводник, в мир грубой материи. А человек ухитряется заткнуть поток. А потом, не умея найти любви в себе, отчаянно ищет любовь вовне.
– Почему так? – повторила Катя.
– Потому что в каждом из нас есть ещё и Эго – тщательно скрываемая, иногда сознательно оберегаемая самость. Мне Эго видится крысой, которая крутит носом во все стороны, зыркает глазками, бдительно выискивая обидчиков – кто не так посмотрел, кто не то сказал. Копит крыса обиды и претензии и перекрывает поток любви.
– А у тебя есть крыса?
– Про свою и говорю.
– А как её…
– Уничтожить? – Я пожала плечами. – Расти. Чем взрослее мы личностно, тем меньше Эго. Человек уподобляется Богу, когда позволяет любви протекать сквозь себя. Тогда и таланту применение находит, творить начинает. И жизнь начинает ценить, и тело своё уважать.
Мысли Кати потекли в другом направлении, и Ваня успокоился. Максим собрал походный столик и оставил нас, унося столик и короб в машину.
– Мама, у меня вопросы есть… – начала Катя, помолчала и передумала, – нет, вначале я сама с собой поговорю.
Катя вновь откинулась на спинку своего шезлонга, а вернувшийся Макс и я устроились на другом.
– Вы заметили, что в нашем дуальном мире только любовь не имеет антипода? – спросила я.
– Имеет, – отозвалась Катя, – ненависть.
– Нет, Катюша. Ненависть – антипод благодарности. Ущербное Эго не позволяет испытывать благодарность и порождает ненависть. А любовь и ненависть часто ходят рука об руку.
– Поэтому за любовь надо быть благодарным?
– Да, милый. И за любовь, что дарят тебе, и за любовь, что чувствуешь сам – не будь любимого, и любви не познаешь. Но я о другом. Чрезмерное добро неизбежно становится злом. Чрезмерное зло ведёт к смерти, а, следовательно, к очищению – в итоге к добру. Излишек качества всегда превращается в свою противоположность. А любовь не имеет шкалы оценки – много, мало. Не бывает мало любви, не бывает любви много. Любовь просто есть… или её нет. Потому и служит любовь мерилом всего, потому и облагораживает всё, к чему прикоснётся.
– Что тут к чему прикоснётся? – раздался голос Серёжи. – Экипаж получает увольнительную для проведения гигиенических процедур. – Он бросил на землю ватрушку и снял с плеч Сашку. – Лида…
– Я поняла, Серёжа! Пойдём, Саша. Катюша, пойдёшь с нами?
Катя начала подниматься.
– Ох, засиделась! Сашка, давай руку! – Не сделав и двух шагов, Катя остановилась и засмеялась. – Ох, сестрёнка, чуток подожди. Обрадовался Ванька, кувыркается!
Как всегда, вначале я подала руку и только потом начала соображать.
– Смелее, Маленькая, – Сергей насмешливо улыбнулся, – я не выроню тебя.
Взяв за руку, он повёл меня к спуску. Сел в ватрушку и поманил, хлопнув по своему бедру. Опираясь на его руку, я села меж его ног. Сергей обнял меня обеими руками, оттолкнулся ногой, и мы ухнули вниз, разгоняясь навстречу пропасти. Я закричала, потом засмеялась. Ветер засвистел в ушах, глаза заслезились. Спуск показался очень длинным. В самом низу, останавливаясь, Серёжа притормозил ногой, взметнув снежную крошку над нашими головами, вываливаясь из ватрушки набок, вытянул меня за собой. Ещё миг, и я оказалась спиной на снегу, а он навис сверху.
– Понравилось? – Близко-близко я увидела искрящиеся смехом глаза. – Маленькая, ты так кричала…
– Я люблю тебя.
Он перестал смеяться и посмотрел на мои губы. Наклонился ещё ниже, я почувствовала его дыхание на своих губах и… отвернулась. Он зарычал и с силой ударил кулаком по земле рядом с моим лицом.
– Измотала ты меня, всё в игры играешь! В любви признаёшься и тут же отказываешь!
– Я, Серёжа, от любви не отказываюсь, я от секса отказалась, а почему, ты и сам знаешь. Пусти!
Он убрал руку, и я села. Поднявшись на ноги, он помог подняться мне.
– За спуск спасибо! Мне понравилось.
По-прежнему хмурясь, он спросил:
– Ещё поедешь?
Не решаясь дать согласие, я искоса взглянула на него. Он насмешливо усмехнулся, и я согласилась.
Уставших малышей несли к машине на руках. Детки накатались так, что сами попросились домой. Усаживаясь на заднее сиденье, Катя попросила:
– Папа, убери детские кресла. Мы спать будем.
– Катюша, детки уснут. Не тяжело тебе с ними будет?
– Мама! – упрекнула она тоном. – Обниму их… вот так… Андрей, ложись на меня… устали, маленькие… вот так… и сама посплю. Всё, мама. – Она подставила мне губы для поцелуя и скомандовала: – Папа, поехали!
Проводив машину глазами, мы с Максом пошли к его машине. Мы разделились, потому что я хотела заехать в дом Эдварда проведать Анюту.
– Эта девочка много для тебя значит? – спросила я, когда, спустя двадцать минут, мы выехали, наконец, со стоянки. Горожане отдохнули и спешили домой. Не задумываясь о том, что вежливое отношение друг к другу быстрее приведёт их к цели, водители создавали заторы, ругались, возвращая себя в привычное состояние стресса.
– Ева? Нет. … Два года общения.
– Ребята тоже двойняшки?
– Нет. Фрик в детстве чем-то болел, получилось, вместе с младшей сестрой в школу пошёл. У них около двух лет разницы.
– Девочке нельзя помочь?
Глядя на дорогу, Макс медленно покачал головой.
– Ты сегодня про любовь говорила. Не про них это. Фрик сестрёнку сам на наркотики подсадил, чтобы Ева не очень нервничала, когда на сцену выходит. И первый секс они друг с другом попробовали…
– Господи!
– …а потом сообща совращали других…
– Катя…
– Катя от наркоты сразу отказалась, сказала: «Я предпочитаю сама управлять мозгами, а не сдавать мозги в аренду». А на предмет секса Фрик долго её окучивал, а Ева помогала… Катя не знает, что они… – Макс усмехнулся, – не знаешь, как и сказать… что они любовники…
– А ты почему знаешь?
– Я и раньше догадывался, а теперь Ева рассказала. Она записала историю «любви» с братцем во всех подробностях и отдала мне, как гарантию собственной безопасности.
– Брат ей угрожает?
– Да. Ева требует от него денег. Шантажирует. Фрик рассчитывает на наследство, а если отец правду узнает, наследство уплывёт к сыну от первого брака. Ева не жертва, мама. Ей нравится её жизнь. Ева считает, что если ты не собираешься рожать детей, то и разницы нет, кто сексуальный партнёр на этот раз – брат, отец или первый встречный на улице. Секс такая же потребность, как и еда, и ограничивать себя, выбирая с кем утолять голод, глупость.
«Секс стремительно теряет сакральность, – думала я в наступившей тишине. – Приём пищи тоже когда-то имел сакральный смысл и сопровождался ритуалами. А сейчас человек жрёт, что ни попадя, не задумываясь с кем, где и сколько. Теперь и очередь секса наступила – с кем, где не важно. Страшно!».
– Почему ты не поставил нас в известность?
– Мама, это я сейчас бы поставил вас в известность, а тогда я был уверен, что держу ситуацию под контролем. Катя – умница, не поддалась.
«Поддалась, Макс, поддалась, – мысленно опровергла я его утверждение. – Подружка развращала умело. Под братца Катя не легла, а вот мозги в аренду сдала – позволила чужой похоти взломать свою юную чистоту. Не достигнув зрелой чувственности, чувствовала себя отстающей. И ведь хотела со мной поговорить, да я глухой оказалась и отдала дочь под влияние развратной подружки. Евы и в подружках уж нет давно, а влияние осталось. – Я тяжело вздохнула. – А ты себя, Серёжа, обвинил».
Неправильно истолковав мой вздох, Макс успокоил:
– Мама, ты не тревожься, Фрик Катю больше не побеспокоит.
– Почему ты уверен?
– Уверен.
«А я не уверена. Не этот Фрик, так другой. Руслан чем лучше? Катька готова упасть в любые объятия».
Закрывая неприятную тему, Максим сообщил, кто перечислил средства на счета Фонда:
– Папа узнал о затруднениях и тоже перечислил деньги со своих резервных счетов.
– Чёрт! Опять! Макс, научи работать так, чтобы не тянуть из твоего отца деньги.
– Знаешь, что мне папа сказал? – улыбнувшись, Макс мельком взглянул на меня. – Только ты и делаешь по-настоящему нужное дело.
– Ну да. Интересно, откуда взялись бы деньги на «нужное дело», если бы не его и твой бизнес? – Я помолчала и спросила: – Не знаешь, кто его информатор?
Макс рассмеялся.
– Знаешь!
Но он покачал головой.
Анюту я застала в гостиной. Она сидела на диване, некрасиво развалив ноги и обняв руками живот. Увидев меня, хотела встать, но кроме как оторвать от дивана спину, другого не смогла. Жалко улыбнувшись мертвенно-бледными губами, прошептала:
– Лидия Ивановна…
От красоты Анюты ничего не осталось – выступающие кости лица обтягивала уже и не бледная, а серая кожа, глаза, окружённые чернотой век, провалились в глазницы и блестели неприятным лихорадочным блеском. Непропорционально тонкая шейка и выпирающие во всём своём объёме ключицы торчали из ворота, ставшего великим, платья, свисающего тряпкой с плеч и натянутого на животе.
– Здравствуй, девочка. – Я убрала с её лба пряди давно не мытых и спутанных волос.
Анюта скривилась.
– Ну-ну, девочка, тратить силы на пустые слёзы мы не станем. Давай-ка сядем удобнее, да я обниму тебя.
Я помогла ей немного развернуться и, заталкивая между нами подушку – опору под её поясницу, коснулась верхней части тазовой кости, гребнем выступающей под кожей.
«Что же они тебя в больницу-то не положат? – возмутилась про себя. – Так и погибнуть можно!»
– Ну вот, иди ко мне, – позвала я и приняла худенькую спинку в объятия. – Как, детка, удобно?
Голова Анюты бессильно упала на моё плечо.
– Поспишь или поговорим?
– Я только проснулась.
– Ну тогда поговорим.
Одну ладошку я положила на лоб Анюты, другую на верхнюю часть её живота. Малыш притаился. Мы встречались около двух месяцев назад, и теперь он вспоминал меня. «Здравствуй, мальчик! Тревожишься? Не тревожься, маленький, и с мамой твоей, и с тобой будет всё хорошо!»
– Как ты его назвала?
– Не знаю. Эдвард не хочет думать над именем.
– Давай спросим у мальчика?
– У мальчика? Как?
– Сосредоточься на сыночке, он переживает за тебя, успокой его и обними. Он и скажет.
Анюта заплакала.
– Что ты, девочка?
– Лидия Ивановна… я всегда… всегда плачу, когда… представляю…
– Почему?
Вместо ответа она только всхлипнула.
– Подумай, девочка! Почему ты плачешь о своём сыночке?
– Я люблю его.
– Конечно, детка, конечно любишь!
– Я думала, девочка будет. Мне предсказали девочку, а получился мальчик. Он долго прятал себя на УЗИ.
– Ты боишься, что родив своего сына, Эдвард перестанет любить Романа? – догадалась я.
– Дааааа… Лидия… Ив…
– Чччи, детка, не плачь. – Я легонько покачала её. – Ты говорила с Эдвардом?
– Не хочууу… он сердится… в больницу меня… я… боюсь… не хочу, чтобы убили…
– Чччи, тише, не плачь. Послушай меня, детка, твой малыш крепкий мальчик, даже если врачи вызовут искусственные роды или предложат кесарево сечение, малыш родится здоровым. Слышишь меня? Выбрось глупости из головы! Чччи… – Я вновь стала покачивать её, и Анюта через время затихла. У неё и на слёзы уже не было сил. – Но на искусственные роды мы не пойдём, слышишь, ты будешь рожать тогда, когда малыш сам решит прийти в мир. Договорились?
Стефан сказал, что мутит Анюту без конца, я более получаса была здесь, и за это время не случилось ни одного позыва. Вытянув шею, я заглянула Анюте в лицо.
– Не спишь?
На меня доверчиво посмотрели печальные глаза Стефана.
– С вами хорошо.
– Хочешь, заберу тебя домой? – Я хохотнула. – Ты меня удивила, Анютка, как можно, чтобы в наше время женщина боялась больницы и врачей? Прямо средневековье какое-то!
Виновато улыбнувшись, Анюта опять скривилась.
– Ну нет, детка, не о чем плакать. Лучше скажи, почему ты решила, что Эдвард переменится к Роману? Я уверена, что твоему мужу и в голову не придёт делить сыновей на своего и не своего.
Анюта опустила глаза. Наблюдая за борьбой, отразившейся на её лице, я ждала, когда она решится на откровенность. Наконец, она произнесла:
– Алевтина Марковна… она ждёт настоящего внука. Она так говорит – настоящего. И мама… давно, ещё, когда я замуж выходила, говорила, нельзя больше мальчиков…
– Ясно. Анюта, ты ставишь меня в ужасную ситуацию. Придётся сказать тебе крамольную вещь. Я скажу, а ты сразу забудь, что я сказала. Обещаешь?
В её взгляде смешались испуг и любопытство, Подумав, Анюта кивнула. Я наклонилась к самому её ушку и прошептала:
– Твоя свекровь ужасно глупая баба, просто непроходимо глупая. А про маму, ты и сама всё знаешь. – И уже в полный голос я закончила: – Но на наше счастье у тебя умный муж! Умный и любящий. Его любви на всех сыновей хватит, Анютка!
На лице Анюты мелькнула не вымученная, а настоящая, живая улыбка.
– Ну что, попробуем вкусить пищу? Я, когда в дом ворвалась, велела Алевтине Марковне сварить курицу. Времени прошло достаточно, полагаю, бульон уже готов. Хочешь?
Анюта неуверенно кивнула, а я в шутку строго предупредила:
– Только немного! Одну чайную чашку бульона и сухарик. Часика через два ещё поешь, уже, думаю, и рыбки маленький кусочек можно будет съесть. Ну да об этом уже Маша позаботится.
– А Эдвард? – шёпотом спросила она.
– А Эдвард пусть решает, либо он едет с нами, либо будет посещать тебя по вечерам.
Поднимаясь, я помогла ей опереться спиной на спинку дивана и пошла к двери. Вдруг Анюта засмеялась тихим и счастливым смехом и так же тихо воскликнула:
– Борька! Малыш мне ответил! Его зовут Борис.
Эдвард принял приглашение погостить в усадьбе недельку, а поскольку Новый Год приходился именно на эту недельку, то он согласился и Новый Год встретить в усадьбе.
– Спасибо, Лидия, спасибо! – шептал он радостно, глядя как Анюта ест без позывов к рвоте. – Не знаю, как вас благодарить! Как вам удалось?
Моё отношение к Эдварду трудно назвать тёплым. В начале его знакомства с Катей, я приняла его, как сына, но потом… его столь скорое решение жениться на Анюте, изменило и моё отношение к нему. Способен ли мужчина на чувства, если едва одна женщина отказала, он тотчас делает предложение другой? А если быть точной, то Катя и не отказала, а оттянула срок, потому что иначе понять смысл фразы: «Я к браку пока не готова», нельзя.
Видя его волнение и радость сейчас, я подумала, что поторопилась в своих оценках. Любит он Анюту, любит и её, и чужого ребенка любит, как своего, волнуется и ждет рождения следующего сына. К тому же Эдвард вызывал у меня уважение ещё и тем, что сумел разобраться в запутанных отношениях своих родителей, сумел сохранить их союз и даже упрочить семью.
Поддавшись влиянию мечтательной Алевтины Марковны, Эдвард вначале обвинил Виталия в несчастьях матери, но скоро понял, что Виталий и есть истинный благодетель и самого Эдварда, и его матери. Он сохранил сыновье отношение к фактическому отцу и сумел стать сыном отцу биологическому, а ещё ему удалось наладить отношения двух братьев. Алевтину Марковну в необходимости сохранения семьи убеждать не пришлось. Аркадий поблагодарил подругу молодости за рождение сына и заявил, что, являясь убеждённым холостяком, нарушать своих убеждений не намерен. Алевтина Марковна выплакала мечту о любви на плече снохи, осушила слёзы и осталась женой Виталия.
– Хотите совет, Эдвард? – спросила я, покидая их бестолково-негостеприимный дом.
Макс уже унёс Анюту в машину, Роман убежал за ними, а мы шли следом, задержавшись со сборами. Собственно, для Анюты я ничего и не собрала, вещи её были либо не стиранными, либо не глаженными. Алевтине Марковне, видимо, не приходила в голову мысль, что ослабевшая девочка не может обслуживать себя сама. Точно так же, ни ей, ни её сынку не пришла в голову мысль, предложить моему сыну чаю, пока я была с Анютой. Ну да бог с ними.
Получив согласие Эдварда, я сказала:
– Учитесь слышать женщин, Эдвард. Трёх ваших слов было бы достаточно, чтобы токсикоза у Анюты не случилось.
Маша только всплеснула руками, увидев Анюту, и побежала на кухню готовить для неё перекус.
– Маленькая, рыбка-то у нас уже готова, – сообщила она на бегу, – сейчас только разомну, чтобы косточек не попало, и можно кушать.
После рыбки, Даша увела дочь в свои бывшие владения, а ныне владения Люси, и там, уложив дочь в кресло, в мойке для волос вымыла ей голову. К ужину Анюту приодели – Катя подарила купленный в салоне «Марфа» сарафан, а к нему Люся подобрала из моего гардероба блузку – размеры похудевшей Анюты совпали с моим. Девочка выглядела лучше – серость кожи сменилась бледностью, в глаза вернулся мягкий блеск. Смущённо улыбаясь, Анюта прижималась к боку матери и поглядывала на сочувствующих и желающих поддержать её домочадцев. Даша поминутно целовала дочь то в лоб, то в макушку.
– Как же довели до такого состояния девочку? – улучшив момент, когда поблизости никого не было, прошипела Маша. – Глаза-то у них есть? Дашка ладно, не вхожа в дом зятя, а Стефан куда…
Машу прервал девичий смех. Девушки-горничные, сгрудившись в кружок, обсуждали что-то весёлое – Люся, торопясь словами, что-то рассказывала, Марго перебивала её и вставляла короткий комментарий, все дружно взрывались хохотом, не замечая, что привлекают всеобщее внимание.
Маша недобро посмотрела на девушек, но промолчала и вновь повернулась ко мне.
– Маленькая, я Аньку завтра каждые два часа кормить буду. Сергей Михалыч дома завтра, пообещался Стефану лежать весь день, вишь, как отёк у него увеличился… – Маша помолчала и просительно добавила: – ты бы тоже осталась… воскресенье ведь…
Раздался новый взрыв хохота, и Маша поморщилась. Из кружка «аграриев» раздался зычный окрик Натальи:
– Ну, вы там, кобылицы! Тише!
На этот раз поморщилась я и взглянула на графа. Андрэ продолжал разговаривать с Эдвардом, но покрасневшие щёки и лоб говорили, что реплика Натальи не прошла незамеченной. Андрэ негодовал. Необидчивая и добрая Наталья нравилась всем членам семьи, за исключением графа и Маши – графу Наталья не нравилась за грубость в общении, а Маша к Наталье ревновала.
Громкоголосая, с широкой спиной и могучей грудью Наталья с первого взгляда не понравилась Маше. Неприязни добавляли и косы Натальи – длинные и тяжёлые, как у Маши, точно так же уложенные венцом на голове, но рыжие, редкого золотистого оттенка да, к тому же, с милыми завитками на шее.
– Да не свои они у ней, – злопыхала Маша, – красит она.
На что Наталья при случае и, будто невзначай, заявила во всеуслышание:
– Да отродясь не красилась и не завивалась. Мама моя красавицей была, от неё и достались.
Маша и так досадовала, что поторопилась с приглашением матери и сестёр Семёна в усадьбу, а тут ещё Наталья узурпировала власть в коровнике, уверенно оттеснив Василича со словами: «Коровам женские руки лучше подходят!» Василич натиску уступил, и к вящему неудовольствию жены назвал Наталью королевой коровника. Маша начала копить обиду.
В ближайший выходной я отправилась на «ферму» на «разговор». «Карьеристские» устремления Натальи сошли на нет. А после и Маша сочла за лучшее держать косистую соперницу в подругах и пошла навстречу добрым отношениям.
Тихую рыжеволосую Раису – вторую дочь Натальи, как и Сёму, Маша привечала, а старшую – грубоватую и острую на язык Марго, побаивалась и почитала за лучшее не связываться.
– Говорю, ты бы тоже оставалась, – продолжала наседать на меня Маша, – лазарет дома… Дашка и та всех клиенток на мастериц своих бросила, с дочкой хочет побыть.
– Не могу, Маша, не могу! – Я поднялась. – Самые горячие дни сейчас… завтра и вернусь, не знаю, когда.
– Катя-то опять нагрубила тебе? Прибегала, повинилась.
– Тебе? – Я рухнула обратно на стул.
– А что ж?.. – Машины глаза сверкнули вызовом, дальше должно было последовать: «Не гожусь я-то?», но, выдержав паузу, Маша спокойно пояснила: – Как вернулась из замужества, с тех пор и бегает ко мне. Стефан-то, вишь, нехорош стал – упрекнул, что вечно мать у ней виновата. Оох, батюшки-светы! – вздохнула Маша, – избаловала ты её больно. Прощаешь всё.
– Ладно, Маша, пойду, – я вновь встала со стула, – пойду малых укладывать, спят на ходу.
Андрей, как хозяин дома, развлекал Романа, а Саша делила себя между Анютой и Серёжей – то к отцу молчаливо привалится, то к Анюте.
– Андрей, пора, милый, спать.
– Мама, я Рроману про Стояние на Угррре ррассказываю. Битвы не было, а ррусские победили. Это при царре Иване Трретьем было в тыща четырреста восьмидесятом году.
– В тысяча четыреста восьмидесятом, милый.
– Да, в тысяча четырреста восьмидесятом. Мне Максим карртинку с диспозицией полков показывал.
– Сынка, Иван Третий был Великим князем Московским. Первым русским царём стал его внук Иван Четвёртый.
Андрей помолчал, усваивая информацию. Я подтолкнула его.
– Беги, прощайся со всеми и Сашу зови.
Андрей убежал. Я обняла Романа и прижала к себе.
– А у нас ёлки нет, у нас мама болеет, – сообщил мальчик.
– Всё будет хорошо, милый. Мама поправится, у тебя родится братик. Ты ждёшь братика?
Ромка кивнул.
– Мама сказала, его Борисом будут звать. Я буду его учить. И защищать!
– Конечно, милый. Ты – старший брат.
Поблизости с малыми всегда располагался кто-то из псов, то ли охранял, то ли, как нянька, следил, как бы чего не случилось. Амур, лежавший до моего прихода неподвижно, потянулся к нам огромной головой. Роман отшатнулся ко мне.
– Рома, боишься? Не бойся, милый, давай знакомиться будем, – я протянула руку к псу, всё понимая, Амур осторожно подполз, – это Амур, Рома. Уумница пёсик, уумница.
Прижимаясь ко мне, Роман несмело протянул ручку к носу собаки.
– Я дедына Бо́яна знаю и не боюсь, – мальчик оглянулся на Стефана и махнул в ту сторону ручкой, – воон он около деды лежит. – Потом коснулся носа Амура и засмеялся. – Мокрый! У Бо́яна тоже нос мокрый! А я сегодня у деды ночевать буду!
Амур легонько лизнул пальчики мальчика.
– Тётя, а если ёлки нет, то Дед Мороз не придёт?
– Ну что ты, милый! Дед Мороз к каждому ребёнку приходит! Ты уже написал ему, какой подарок хочешь получить?
Глаза мальчика начали наполняться слезами.
– Ну что ты, милый? Напишем письмо? А я скорой почтой его отправлю!
Малыш кивнул, и я достала из-под ёлки блокнот желаний с прикреплённым к листикам автоматическим карандашом. Под ёлкой уже появились упакованные в подарочную бумагу коробки, шуршащие свёртки, бархатные и холщовые мешки. Скоро подарки заполнят все подходы к ёлочке.
– Дорогой Дедушка Мороз, – стала я выводить на бумаге, – пишет тебе мальчик Роман. Я хочу…
Ребёнок начал перечислять желания. Заканчивая послание, я приписала:
– А ещё, Дедушка Мороз, я хочу, чтобы мама моя поправилась и больше не болела. Правильно, Рома? – Мальчик кивнул. – Что ещё напишем? – Мальчик молчал. – Всё? – Он вновь кивнул. – Ну, раз всё, поблагодарим и попрощаемся. Спасибо, Дедушка Мороз, за то, что ты исполнил мои просьбы. До свидания. Ну вот. – Я оторвала листок от блокнота. – Рома, позволишь мне отправить письмо?
Мальчик кивнул ещё раз.
Уложив малых спать, я вернулась в гостиную и направилась к Серёже. Он полулежал на диване, водрузив ногу на две, положенные друг на друга, подушки. Как и утром, Кинг вытянулся подле хозяина на полу.
– Пропустишь меня, мальчик? – обратилась я к псу.
Кинг поднялся, уступая дорогу. Убрав подушки, я устроилась на диване, Серёжа положил мне ногу на колени, и я обняла ладошками его пятку.
– Спасибо, что закрыл дыры в бюджете Фонда, – поблагодарила я.
Он молча кивнул. До конца вечера меня никто не беспокоил, и я наслаждалась близостью Серёжи. Маша ещё два раза кормила Анюту, а, отправляя спать, напоила её козьим молоком с мёдом.
Катя пришла в спальню, когда я уже легла и выключила свет. Заглянув в дверь, она радостно сообщила:
– Мама, а мы к тебе на ночь! Примешь?
– Приму, детка! – Я потянулась к светильнику и снова включила свет. – Как Ваня?
– Ваньке сегодня хорошо. – Катя присела на кровать и осторожно легла. – Мы с папой приехали, так Стефан прямо от машины отправил меня гулять с Пашей. А Паша всю дорогу анекдоты рассказывал. Так что и надышались мы с Ванькой, и насмеялись.
Я села, накрыла её ноги одеялом и положила ладони на её живот. Как всегда, Ваня встрепенулся навстречу. «Здравствуй, маленький! Здравствуй, мальчик! Ванечка наш славный!»
Катя засмеялась.
– Ой, мама, кому расскажи, как вы общаетесь, так никто не поверит!
– А зачем надо, чтобы кто-то верил?
Катя погрустнела и отвернулась от меня.
– Что ты, детка?
– Анюту жалко. Ты бы видела, какая она худая! Я сарафан принесла, а Даша с Люсей её как раз раздели. Даша причитать давай: какой красавицей Анюта замуж вышла, и какая стала, начала грозить, что она и муженька её и всю семью его под суд отдаст… пихает Анюту к зеркалу и вопит: «Ты посмотри на себя, посмотри, до чего они тебя довели…» Люся старается так встать, чтобы Анюта себя не видела, а Даша… Кое-как перекричала её, что всё будет хорошо, выгнать бы надо было, да Анюту пожалела.
– Спасибо, Катюша, и что Дашу встряхнула, и Анюту от лишней боли уберегла.
– Мама, как же Эдвард, не видел, что ли?
– Многие мужчины боятся физиологии, считают, что беременность, месячные это женские дела…
– А Стефан?..
– Катя, Анюта через пару дней щёчками зарумянится, а ещё через два дня побежит. Это главное!
– Ты со мной, как я с Дашей… просто я подумала, что это я могла оказаться на месте Анюты.
– Не могла! – отрезала я. Потом спросила: – Одиноко тебе?
Она кивнула.
– Ну-ка, – я сдвинула подушки к изголовью, оперлась на них спиной и протянула к ней руку, – иди ко мне!
Катя неуклюже придвинулась и опустилась головкой ко мне на грудь.
– Вот так. Удобно?
Она опять кивнула.
– Найдёшь ты, Катюша, своего мужчину…
– Мама, я наврала Максу, я встретилась с Даней не случайно. Даня единственный, кто помнит меня. Эдвард забыл сразу. Руслан тоже. А Даня говорит, что не может меня забыть.
– Катя, я могу перечислить больше десятка мужчин, что почтут за счастье, если ты просто обратишь на них внимание. А ты готова отдать себя таким, как Руслан или Даня, только потому, что они что-то там тебе сказали. Ищи свою любовь, Котёнок. Не ищи того, кто полюбит тебя. Ищи того, кого сама полюбишь.
– А кто это? Ну, мужчины, которые…
– Зачем тебе? Если ты их не замечаешь, значит, среди них нет твоего принца.
– Мама!
– Лёва. Проша. Папин партнёр Олег Сергеевич. Твой помощник… Самюэль, кажется, его имя. Катька, я не хочу перечислять!
– Проша же женат!
– Да, и счастлив в браке! Ты для него небожитель…
Катя засмеялась.
– Ой, мама! Я – небожитель?
– Катька, не вру! Он сам так говорит. – Я погладила её по голове, убрала локон со лба. – Как случилось, детка, что ты себя не ценишь? Все тебя любят, восхищаются тобой…
– Не все, – прервала Катя, помолчала и стала рассказывать: – Помнишь, на последний звонок в школе мы давали концерт. Макс занял для тебя и папы места в первом ряду, а я не знала и нервничала – зал уже полный, а вас всё нет. Ева смотрела в зрительный зал в щёлку занавеса и вдруг говорит: «Не психуй, пришли твои. Катька, твоя мать вошла в зал, и все мужики повернули к ней головы, даже те, кто сидел спиной». Я бросилась тоже посмотреть, а она смерила меня взглядом с ног до головы и так презрительно говорит: «Ты не в мать», и отвернулась. А я к полу прилипла – она таким тоном со мной никогда не разговаривала. А она продолжает: «Ооо, а мой-то даже подскочил… кланяется, ручку твоей матери целует! Жентмун, блин! Урод вонючий! А от твоего отца я теку, даже представить не могу, какой он без тряпок. Ты отца своего видела? – Я не поняла, что она имеет в виду, и молчу, она оглянулась и спрашивает: – Ты что, ни разу за своими не подглядывала? – захихикала так противно… у неё вообще смех был противный, и зубы некрасивые, они так тесно лепились друг к другу, наползали один на другой… и будто всегда испачканные чем-то… – Ах, у кого я спрашиваю? – продолжает. – Ты же у нас невинное дитя, целина нетронутая. Братец твой тоже в целибате, но он хоть на отца похож, есть надежда, что когда-нибудь вырастет в самца, а тебе стать, как мать, не светит. – Опять смерила меня взглядом и повторила: – Нет, не светит». Я никогда так не злилась, как в тот раз, мама, руки чесались изломать её, исковеркать, рот её противный разорвать… Она всех нас оскорбляла, а я даже слова не сказала!
– Катюша…
– Ей тогда семнадцать было, а она уже вся перетр***нная была вдоль и поперёк… а ещё к Максу липла, дрянь!
– Катюша, девочка хотела грязью тебя измазать, чтобы и ты такой же грязной, как она, стала. А ты не поддавалась и заставляла её ещё сильнее сознавать свою грязь.
– Я знаю, мама! Ева завистливая… а ещё трусливая. После концерта нам хлопали, кричали «Браво», со сцены не отпускали. И Макс стал импровизировать на рояле, а папа, помнишь? его поддержал – заскочил на сцену, подключил гитару, и они стали играть, потом присоединилась я, потом Данька, а потом Воробей с саксом. Помнишь? Потом папа положил гитару, приглашая Воробья к соло, а сам в зал спрыгнул и тебя на сцену поднял. И вы стали танцевать. Зрители с ума сошли! О, мама, как я гордилась! И папой, и тобой, и Максом, и всеми нами! А Ева из кулисы так и не вышла, стояла там одна, грызла свои губы и завидовала. Потом папа опять взял гитару, а ты ушла на задник сцены к Дане, увидела её и позвала, а она разревелась и убежала.
– Катя, десять лет прошло. Ты понимаешь мотивы этой девочки. Почему же её оценка до сих пор сидит в твоей голове? Помнишь, мы разговаривали о необходимости стирать из мозгов негативную информацию? Я учила тебя устанавливать фильтры на негативное влияние.
– «Пошёл вон, болван!»? – припомнила Катя. – А ещё ты про меч любви говорила. Я поработаю, мама. Мне так много над чем надо работать.
– Зато, когда ты хотя бы чуть-чуть что-то изменишь, изменится по чуть-чуть всё.
– Что-то я упускаю, что-то очень простое не могу понять.
– Ответ придёт, Котёнок, ответ хранится в тебе самой. Познание себя не всегда радостно, но только так открывается путь к счастью, свободе, росту. В нашем контексте – это синонимы. Развитие личности – это не процесс поглощения внешнего, а переосмысление внутреннего. Внешнее – топливо. Например, происходит какое-нибудь событие, его осмысление может лучше познакомить тебя с собой, может обогатить тебя опытом, а может привести к ещё большей зависимости от обстоятельств. Под обстоятельствами я имею в виду то, что оправдывает наши неудачи в собственных или чужих глазах, например: время не то, не повезло с семьёй, правительством, страной, друзьями, ну и так далее, до бесконечности.
