Лариса Тимофеева
Утопия о бессмертии. Книга третья. Любовь и бессмертие
– Мама, спалишься! Маша наблюдает за тобой.
Перестав жевать (я, и правда, положила рыбу себе уже во второй раз), я выпрямилась, равнодушно отодвинула от себя тарелку и кивнула Кате. Катя встала и отошла.
Чтобы не искушать себя, я тоже поднялась из-за стола и столкнулась с Серёжей. В глазах его плясали бесенята. «Догадался?!», – испугалась я. У меня ухнуло вниз всё, что есть внутри. Но он протянул руку со словами:
– Маленькая, потанцуй со мной.
Я машинально кивнула и вложила ладошку в его руку, и только потом услышала, что звучит танго. Сергей легонько потянул меня к себе.
– Не бойся, я не уроню тебя.
Я увидела прищуренный взгляд Павла, ничего хорошего не суливший, и сделала шаг к Серёже.
– Маленькая, ты божественно хороша, – прошептал Серёжа, увлекая меня в кружение. – Что за дивные туфельки у тебя? Пяточки выглядывают так соблазнительно.
Его взгляд обжигал страстью. Я испугалась. Заметив это, он насмешливо улыбнулся, чем и привёл меня в чувства. Я подняла подбородок и смело встретилась с его взглядом. Глаза в глаза, мы танцевали танго. Он настаивал на своей власти, я ускользала, отстаивая свободу. Не знаю, как танец смотрелся со стороны, мне он показался слишком однообразным, а ближе к финалу я и вовсе соскучилась. Сергей потерял уверенность, на донышке его глаз поселилась растерянность, он в последний раз рванул меня к себе и наткнулся на выставленную перед ним руку. Музыка кончилась, мы оба тяжело дышали.
– Лида, не прогоняй меня.
– Я не гоню. Я с тобой расстаюсь.
Андрэ наблюдал за нашим танго с другого конца гостиной, я улыбнулась ему, успокоенный, он вернулся к разговору с Игорем.
Молча проводив меня к столу, Серёжа ушёл, а я села и придвинула к себе тарелку. Но, вспомнив о «наблюдателях», опять отставила её.
Тем временем Максим пригласил Машу на танец, начал было вальсировать, она остановила его, попросила музыку ритмичнее и, как только зазвучали первые аккорды, закружилась, заплясала вокруг него. Постепенно они заразили задором и гостей, и домочадцев, началась общая весёлая пляска, где особым изяществом движений отличалась Алевтина Марковна.
А я с наслаждением ела! На сложной дилемме – взять или не взять ещё один кусочек рыбки, ко мне подсел Игорь.
– Редко к нам стал заезжать, Игорь, – попеняла я ему. – Василич с Машей скучают, обижаются.
– Да то одно, то другое. Отец плохой совсем. Просит, чтобы не отправлял его умирать в больницу. Плачет.
– Прости его. Я знаю, трудно, но надо. И себя не обременяй его грехами, и его уход облегчи.
– Как простить, Маленькая? Вначале, как диагноз узнал, удовлетворение почувствовал, поймал себя на мысли: «Есть справедливость в мире!» Жалко его, боли у него сильные, укола на пару часов хватает, а я злорадствую: «Что не до секса стало теперь?»
Я вздохнула, положила руку на его стиснутый кулак, он разжал кулак, переплёл свои пальцы с моими.
– Игорь, в каждом человеке есть хорошее. В твоём отце тоже. Не усмехайся. В тебе одна половина – он, вторая – мама. А ты хороший. Найдёшь хорошее в отце, сможешь простить.
– Понял я. – Спросил: – У вас что? Серьёзно?
Я кивнула.
– Меня учишь прощать, а сама чего?
– У меня, Игорь, затыка не в прощении, а в доверии.
– И что, навсегда?
Я пожала плечом.
– Думаю, да.
Завершал праздник чай с тортом. Мишин торт ввёл всех в гурманский экстаз – и бисквит, и меренговый слой таяли во рту, оставляя цитрусовую свежесть послевкусия. Маша наслаждалась восторгом и аппетитом гостей. Встала с ответным словом, поблагодарила за подарки, за поздравления, каждому нашла ласковое слово. Забыла про Дашу.
Когда гости откланялись, Сергей объявил домочадцам об отъезде. Василич, не поднимая на него глаз, спросил:
– Сергей Михалыч, а ты вернуться-то планируешь?
Сергей усмехнулся и заверил:
– Вернусь, Вася!
Маша, прощаясь на ночь, обняла меня.
– Ничего, детка, всё наладится. Он что, новую семью завёл? Пашку спрашивала, молчит.
– Завёл. Потом развёл. – Я взглянула в её сочувствующие, и одновременно любопытные глаза и попросила: – Пожалей, Маша, не спрашивай. Трудно мне об этом говорить.
– Не буду, Маленькая, захочешь, сама расскажешь. – Маша протяжно вздохнула. – Оох!
– Маша, Ольгу проводите в квартиру? Или Пашу попросить?
– Завтра уж на квартиру, сегодня у меня пусть ночует. Пойдём мы. Спокойной ночи, детка, – и проворчала: – Хотя, где он тут спокой-то?
– Доброй ночи, Маша.
Сергей попросил прощения перед тем, как уйти к себе:
– Лида, прости. Хочу вернуть тебя и делаю глупости. – И перебирая, целуя кончики моих пальцев, заглянул в глаза.
– Серёжа, просто прояви уважение к моему решению.
– Доброй ночи, Девочка.
– Доброй ночи, Серёжа.
Катя ухитрилась незаметно унести тарелку с наваленной в неё рыбой в свою спальню. Не забыла прихватить и соусник.
Я ещё стояла под душем, когда, предварительно постучав, Катя заглянула в ванную.
– Мама, ты что так долго? Я уже и душ приняла, и к тебе ночевать пришла. Примешь? У меня взятка есть.
– Приму, Котёнок, и взятки не надо.
Она хохотнула.
– А это мы сейчас проверим!
Нашла я Катю, сидящей на кровати по-турецки. Она обеими руками указала мне на прикроватную тумбочку и весело изрекла:
– Прошу!
– Катька, – восхитилась я, – какая роскошь! – Пальцами захватив кусок рыбы, я тотчас отправила его в рот. – Ммм, вкусно как! А я думала, сейчас на кухню пойду, искать чего-нибудь. – Я переставила тарелку на туалетный столик и из вежливости спросила: – Катя, ничего, если я к тебе спиной сяду?
Довольная собой Катя только рассмеялась.
– Тебе хлеба надо? Хлеб в руки не влез, могу сейчас сходить.
Я замычала с полным ртом и помотала головой.
– Обойдусь.
Вдруг в дверь спальни кто-то стукнул. Перестав жевать, я подняла глаза к зеркалу и уставилась на Катю, показала свои испачканные руки. Катя бросилась к двери.
– Кто там? – Она приоткрыла дверь и попятилась. – Стефан?..
Стефан держал в руках две тарелки, на одной кусок моего «любимого» торта, на другой телятина с овощами. Остановился в нерешительности, увидев моё пиршество. Я засмеялась.
– Кажется, этой ночью я буду сыта! Заходи, Стефан.
Катя в ужасе вытаращила глаза.
– Мама, ты всё это съешь?!
– Конечно!
Стефан усмехнулся, поставил одну тарелку на туалетный столик, с другой замешкался – для неё на столике не было места.
– На тумбочку поставь, пожалуйста. Благодарю, Стефан.
Он кивнул и двинулся обратно к двери. Катя закрыла за ним дверь и обречённо вымолвила:
– Мы тебя не прокормим. Мама, без Маши мы не справимся.
Я прикончила рыбу и пошла в ванную мыть руки. Вернувшись, посмотрела на тарелку с телятиной и проворчала:
– Надо придумать, где спрятать приборы, чтобы Жене на глаза не попались. А то, пока дождусь, когда Серёжа уедет, одичаю. – Я вытащила двумя пальцами кусок мяса из-под овощей, вонзила в него зубы, сок потёк по руке. – Катя, достань, пожалуйста, из ящика стола салфетки.
Вычистив и эту тарелку, я повернулась к тумбочке и посмотрела на торт. Катькины глаза опять округлились.
– Нет, тортик я, пожалуй, сейчас не буду. Позже съем. Катя, ты ложись, я отнесу посуду на кухню.
– Я с тобой, – тотчас же подхватилась она.
На кухне мы вымыли посуду и поставили на место, вернулись в спальню уже с полным комплектом приборов.
– Приборы в Сундук Сокровищ положу. Женя в него не заглядывает, а Даше украшения сама буду в руки подавать.
Пока я ела торт, Катя строила шутливые планы о том, как удовлетворять мой аппетит незаметно для окружающих, и неожиданно сменила тему:
– Аркадий почти все листы использовал. Я такие блокноты знаю, там девяносто листов.
Я припомнила, художник на протяжении всего праздника усаживался где-нибудь в сторонке, воткнув в зубы трубку и положив ногу на ногу, прямо на коленке рисовал.
– Что тебя удивляет? Художник встретил много новых лиц. Ничего удивительного.
Задумчиво глядя на меня в зеркало, Катя проговорила:
– Знаешь, он давно не работает. Оформляет, какую-то сцену в заштатном театре.
Я выключила над туалетным столиком бра и, уходя в ванную, предположила:
– Может, вернувшись домой, опять начнёт творить? Проведёте выставку, в нём окрепнет уверенность в своём таланте. К тому же, к прежней работе возвращаться нет необходимости. Деньги за «Надежду» у него уже в кармане.
Умывшись и почистив зубы, я вернулась, забралась на кровать и склонилась над Катей.
– Не грусти, Котёнок, художник вновь обретёт свою музу.
– Он её уже обрёл.
– Вот и славно! – Я поцеловала Катю. – Давай спать, детка. – Расправив скомканное в изножье одеяло, я накрыла им её и себя. – Спокойной ночи, Катюша.
– Его муза ты, мама. Весь блокнот исписал. Ты, ты, ты… в разных ракурсах… танцующая, идущая, в покое. Отдельно руки, нога до колена, головка – то так, то эдак, разные выражения лица. Он мне рисунки показал, спросил, согласишься ли ты позировать?
– Не знаю, детка. – Я потянулась и выключила прикроватный светильник. – Неожиданное предложение. Собственно, и предложения ещё нет. Я подумаю.
Катя положила голову на мою подушку. Помолчав, опять начала говорить:
– Он поймал одно выражение. Ты там… как маленькая потерявшаяся девочка. Тебе страшно, мама?
По щекам тотчас заструились слёзы. Слёзы мои вообще перестали подаваться какому-либо контролю. Всхлипнув, я кивнула.
– Мама, я люблю тебя. И Макс любит, и дед, и все домочадцы. Папа тоже любит, просто он запутался. Ты не плачь, ты и папа будете вместе.
– Оох, Катя! Иди сюда, детка. – Я высвободила руку, обняла её, прижалась щекой к её лбу и горячо прошептала: – Спасибо, Катюша, если бы не ты, не Макс, не знаю, как бы я справилась.
День третий
На конной прогулке Макс сказал, что сам повезёт Серёжу в порт.
– Се … дня? – Один слог я «проглотила» – горло перехватило.
Максим отвёл от меня взгляд.
– Да. Папа закончил дела и поменял дату вылета.
– Когда?
– Вылет в 15:00, из дома выезжаем в час тридцать.
Я кивнула.
Скатываясь с Ярого в объятия Серёжи, я не могла насмотреться в его глаза. Он всё понимал, его глаза молили только об одном слове: «Останься!», но я покачала головой. «Нельзя!» Высвободилась и побежала к дому. После завтрака сразу ушла в спальню, меня никто не беспокоил. Ровно в час раздался стук в дверь. Я открыла и отступила на шаг назад. Он вошёл и, не глядя на меня, закрыл дверь. Повернулся.
– Вот и всё, Лида! Я уезжаю.
– Да, Серёжа.
Я подошла близко-близко, чувствуя тепло его дыхания на своём лице, потянулась руками обнять его. Он прижал меня к себе, зарылся в волосы лицом и выдохнул:
– Родная моя… Лидка…
Я горячо откликнулась:
– Серёжа, мне пережить надо, принять случившееся, понять себя. Понимаешь? Ты будь осторожен, береги себя, ты мне нужен, верь мне, очень, очень нужен. Я люблю тебя, люблю Серёжа!
Его губы нашли мой рот. Несмело, едва коснувшись, он поцеловал меня, я ответила. Обхватив за затылок, он прижался длинным жадным поцелуем. Потом, переводя дыхание, наказывал:
– Одна из дома не выходи. Слышишь? Слушайся Макса. – Вновь целовал длинно, страстно, и шептал: – Ооо, сладкие, желанные губки! Моя ты, моя женщина! – Губами снимая слёзы с моих ресниц, обещал: – Никому, никому не отдам. Я вернусь, Маленькая, вернусь, и мы снова будем вместе.
Ослабил руки.
– Всё, Лида, пошёл.
Когда мы появились в гостиной, Катя несколько секунд изучала моё лицо и лицо Серёжи. Стефан обнял её, что-то сказал, она кивнула.
Вся семья вышла на террасу. Простившись с домочадцами, Сергей ещё раз поцеловал меня. Он уже собирался сесть в машину, когда Катя, выскользнув из-под руки Стефана, с отчаянным криком бросилась к нему: «Папа!» Сергей резко повернулся, поймал её в объятия и, прижимая к себе, прошептал:
– Прости, Котёнок. Не забывай, детка, я люблю тебя.
Поверх головы Кати он ещё раз посмотрел на меня. Беззвучно, одними губами я произнесла: «Люблю». Он кивнул едва заметно.
Глава 3. Одна
День первый
– Макс, я не понимаю. Я не услышала веской причины для отказа.
– Мама, причина – безопасность. Я отвечаю за тебя и малышей не только перед собой, я отвечаю за вас перед отцом.
– Твой отец бы мне не запретил.
– Я не мой отец.
И на этом всё. Мы во второй раз обсуждали этот вопрос. Сын говорил абсолютно ровным тоном, он не уговаривал и не извинялся, он просто озвучил своё решение: «Нет».
Я шумно выдохнула.
– Детка, – вмешался Андрэ, – я удивлён твоему столь горячему желанию пройти по подиуму, в особенности теперь – беременность не совсем подходящее время для публичной жизни.
Графу был неприятен наш спор – соглашаясь с решением Максима, он хотел смягчить его отказ.
Я потянулась к нему, накрыла ладонью его, потирающие друг дружку, руки и мягко поправила:
– Андрей, я не просто так проявляю «горячее желание», а в связи. Кутюрье Высокой Моды объединились в призыве: «Беременность – это красиво, беременность – это модно, стильно, престижно, сексуально». Я хочу поддержать призыв. Во-первых, потому что европейцы перестали рожать. Не буду утомлять вас перечислением причин, побуждающих их оставаться бездетными. Они глупы, и вы их и без меня знаете. Во-вторых, я действительно считаю, что беременность – лучшее время в жизни женщины. А сейчас я имею право вполне убедительно говорить об этом. – Я похлопала себя по животу. – В-третьих, это мой протест против абортов. Несмотря на обилие контрацептивов, убивать детей во чреве не перестали. И причины для прерывания беременности подчас обескураживающе нелепы, например, страх потерять привлекательность в глазах своего мужчины. И четвёртое, что, наверняка, не послужит для вас аргументом, но я всё же скажу. Я не верю в случайности – Дома Высокой Моды объявили призыв именно в тот модный сезон, когда я заметно беременна. Я должна участвовать!
Не глядя на меня, Максим задумчиво крутил карандаш в руках. В руках его, таких же крупных и красивых, как у его отца, карандаш выглядел длинной спичкой. Я засмотрелась, и ослабила контроль – тоска тотчас явила себя: «Серёжка, как я скучаю по твоим рукам. Серёжа…», – мысленно застонала я, представляя на своей щеке его пальцы, и… опомнившись, тряхнула головой, отбрасывая ненужные мечты.
– Сынок, человек иногда обязан манифестировать свои убеждения, особенно в том случае, когда есть шанс скорректировать вредные тенденции в обществе.
– Мама, я услышал. Я подумаю, что можно сделать, и вечером дам ответ. Ты хочешь весь мир объехать?
– Нет. Только два города – Париж и Милан, и только показы моих любимых кутюрье. Всё вместе займёт месяц времени. Фотосессии хочу провести в Москве, может быть, даже дома в усадьбе и ближе к весне.
– Ещё вопрос. Ты собираешься участвовать в показах без гонорара?
– С гонораром. На гонорар я собираюсь открыть кризисный центр для женщин, как это сейчас принято говорить, «попавших в трудную жизненную ситуацию».
– Значит, нужен кто-то, кто выступит в роли твоего агента.
Я кивнула.
– Макс, у меня есть ещё одна просьба – помоги найти хорошего управляющего. Я собираюсь всерьёз заняться благотворительностью.
Бросив карандаш, Максим поднялся из-за стола, шагнул к моему креслу и опустился на пол.
– Я понял, мама. Прости. Прости, что не выслушал и отмахнулся отказом. – Он положил голову мне на колени и закрыл глаза.
Я коснулась пальцем маленькой вертикальной чёрточки меж его бровей. Совсем недавно её не было. «Отдохни, мой мальчик. Тебе всего восемнадцать, а на твоих плечах бремя ответственности за семью… ты управляешь огромным бизнесом своего отца, у тебя есть свой бизнес, и ещё ты помогаешь в делах деду. А теперь и я обременяю тебя».
– Представлять мои интересы я хотела просить Катю. В это время, она будет в Европе. В январе у неё выставка в Париже, а на начало марта заявлена защита научной работы.
Не открывая глаз, Макс предостерёг:
– Мама, я дам окончательный ответ только после обсуждения вопросов безопасности с Савелием.
– Я поняла, сынок.
«Графу ещё труднее. Ему в этом году восемьдесят четыре. Он относится к той категории людей, что всеми силами стремятся избегать жизненных потрясений. А теперь и возраст настаивает на размеренной созерцательности. – Я усмехнулась своим мыслям. – Всё не так – один слишком молод, другой слишком зрел. На самом деле, сын мой полон сил и энтузиазма, чтобы начать вершить большие дела, а Андрэ умудрён опытом…»
Максим поднял голову и положил обе ладони на мой живот, заговорил, отвлекая от размышлений:
– Это же чудо из чудес. Этих деток не было на земле, и вот они есть. Живые. Пока ещё в тебе, но они двигаются, чувствуют, наверное, думают, и желания у них уже какие-нибудь есть. Если их удалить… невозможно представить, какую боль они испытают. И не только физическую. Я бы сказал, не столько физическую… они испытают душевную боль – самый дорогой человек, самый любимый, их вселенная, вдруг отказывается от них, решает, что они ему не нужны и… убивает. – Максим поднял на меня глаза. – Мама, я созвонюсь с Его Высочеством, он с дамами своей семьи каждый год ездит на Неделю Моды в Париж. Наша служба безопасности плюс его охрана, мне спокойнее будет.
Я потянулась и коснулась губами чёрточки меж бровей.
– Благодарю, милый.
Максим замер, принимая ласку. В этот момент дверь кабинета резко распахнулась, и на пороге возникла инвалидная коляска.
– Вот ты где, с сыночком милуешься! – Громкий визгливый смех наполнил комнату. – Маленькая, я потерял тебя, уже решил на руках в спальню к тебе отправиться.
Лавируя между мебелью, Виктор подъехал к нам, остановил коляску, почти коснувшись колесом торса Максима. Тёмные глаза его плескали радостью, освещая лицо, свет люстры отражался бликами от лысины, всё вместе создавало иллюзию сияющего нимба вокруг головы. Я засмеялась. Виктор ласково взглянул на меня и обратился к Максиму:
– Ты чего перед мамкой на коленях? Провинился, что ли?
Разведя руками, Макс покаянно склонил голову.
– Ты, сынок, смолоду уясни, женщины, они лучше нас! – нацелив в потолок указательный палец, проговорил назидательно Виктор. – Их Бог, уже имея опыт создания человека, творил. А, значит, учёл все ошибки, допущенные при предыдущем творении. Потому они и совершеннее нас, мужиков. А мама твоя, она самая совершенная из женщин.
Я потянулась поцеловать Виктора, он с готовностью подставил щёку, после сам, удержав меня за плечо, влажно и звучно поцеловал в губы и вновь рассмеялся.
– Я, Маленькая, чего искал тебя, – посерьёзнев, проговорил он, – мы с Петей дом присмотрели. И размерами годится, и ценой, и место понравилось. От вас далековато, но не дальше же, чем из Стамбула! – И он вновь коротко хохотнул. – Моя певунья, не знаю, когда в Москве будет. А хозяева уезжают в Америку, говорят, торопятся, ждать не могут. Хочу просить, завтра съезди с нами. Вы, женщины, нутром чуете энергии там какие-то. Скажешь, сама-то такой дом взяла бы для себя или нет. Поедешь?
– Конечно, Виктор.
– Андрей, может, и ты с нами прокатишься? А? Макса и не зову, знаю, что занят.
Андрэ, соглашаясь, молча наклонил голову. Виктор прочувствованно поблагодарил:
– Спасибо, Андрей. А то я без Машки струсил решение принимать, на завтра, вишь, оттянул. – С графом Виктор разговаривал иначе, чем с остальными людьми – серьёзно и сдержанно.
Андрэ и Виктор познакомились в день первого сольного концерта Маши.
В Стамбул мы прилетели втроём – я, Сергей и Андрэ. Граф прилетел посетить Айю, которая к этому времени уже вновь превратилась в мечеть. В концертный зал он пришёл по моей просьбе.
Зал был полон. Маша в роскошном сценическом туалете, с мягкой полуулыбкой на губах пела так, будто рассказывала собственную судьбу. И Андрэ был покорён. Он слушал, закрыв глаза и покачиваясь в кресле. Когда Маша брала высокие ноты, Андрэ напрягал шею и плечи и подавался вперёд, словно стремясь помочь ей, но услышав свободное, широкое звучание её голоса, расслаблялся, вновь откидывался на спинку кресла и удовлетворённо улыбался. Во второй части концертной программы, когда Маша пела русские романсы, Андрэ расчувствовался – достал большой белый платок и, не таясь, поминутно прижимал платок к глазам, пока Маша не кончила. Взглянув на меня, прошептал:
– Детка, она восхитительна. Лучшая из всех, кто пел русский романс.
После концерта Андрэ в числе прочих почитателей Маши дожидался очереди, чтобы выразить свою признательность и восхищение. Принимая от него корзину цветов, Маша смущённо покраснела; в ответ на комплименты глаза её увлажнились, а когда Андрэ склонился к её руке, она коснулась губами его макушки, и Андрэ был сражён окончательно – скромность Маши и её безыскусность потрясли его не меньше, чем её талант.
– Удивительная женщина, вокруг роятся толпы льстивых и назойливых почитателей, а она абсолютно естественна и проста, – восхищался он Машей, с неодобрением поглядывая на визгливого Виктора, снующего между гостями в инвалидной коляске.
Виктор смотрелся франтом в вишнёвого цвета смокинге, из рукавов которого выглядывали манжеты белоснежной сорочки, сколотые гранатовыми запонками. Шею его украшала слегка сбившаяся набок бабочка. Виктор шумно хвастался женой, называя её не иначе, как Машка. Маша же глядела на мужа, как на шаловливого ребёнка мать – не сердясь, одёргивала его нарочитые оглаживания, иногда шутливо замахивалась кулаком, чем вызывала у того еще более громкий смех.
Улучшив момент, Сергей представил мужчин друг другу. Лицо Виктора сразу сделалось серьёзным, он первым подал руку Андрэ. Несколько секунд мужчины смотрели в глаза друг другу, потом еле уловимо качнули головами и расцепили руки. Что увидел Андрэ в глазах Виктора, а тот в глазах графа, я не знаю, но впоследствии Андрэ нисколько не раздражали ни шумливая эмоциональность, ни навязчивость и бесцеремонность Виктора. Тот, в свою очередь, не замечал аристократической холодности Андрэ.
На том концерте присутствовал и Мехмет, один, без Лейлы. Как всегда, неулыбчивый и молчаливый, он пригласил нас в свой ресторан на ужин, устроенном им в честь встречи и в честь первого сольного выступления Маши. На этот раз ресторан был закрыт для посетителей, и ужин затянулся до самого утра. Мехмет демонстративно не замечал Виктора и оказывал особое внимание Андрэ. Он счёл необходимым извиниться и передо мной:
– Лидия… простите, графиня, приношу свои извинения, если был недостаточно предупредителен к вам в прошлые наши встречи. Ни вы, ни Сергей не поставили меня в известность относительно вашей знатности и вашего титула.
Заверив в отсутствии каких бы то ни было оплошностей с его стороны, я подала ему руку, а позже спросила у Серёжи:
– Откуда в наше время такое преклонение перед титулом?
На что Серёжа равнодушно пожал плечами.
Виктор с Петей гостят в усадьбе с самого юбилея Маши – нашей Маши, Маши-кормилицы.
Первое время Виктор активно знакомился с жизнью в России – «захаживал» в магазины, ездил в метро, заводил разговор с людьми прямо на улицах Москвы, расспрашивая их о житье-бытье. Объяснял он свою активность так:
– Должен же я знать страну, в которой собираюсь умереть. Родился я в другой России.
Вынужденный сопровождать отца, которому довольно часто предлагали выпить за знакомство, нередко навязывали деньги, жалея увечного, Петр ворчал:
– Отец, ты уже тысячу раз задавал одни и те же вопросы, столько же раз выслушивал одни и те же ответы. Что ты хочешь нового узнать? Люди всегда будут жаловаться на здоровье, на дурную погоду, всегда будут ругать правительство, их никогда не будут устраивать цены, одним цена всегда высока – они покупатели, другим цена настолько мала, что «еле-еле сводят концы с концами» – эти продавцы.
Виктор выслушивал сына, не прекословя, а назавтра опять отправлялся на улицы Москвы.
Конец «похождениям» положило знакомство с полицией и, последовавший вслед за этим, разговор со мной.
Тот день выдался серым, промозглым, в воздухе висела влажная взвесь, мгновенно проникающая ознобом сквозь одежду. Я прошла два круга по периметру усадьбы и вернулась в уютное тепло дома. Кати уже неделю не было дома, она уехала в Париж по делам своей выставки, Максим и Андрэ проводили какое-то совещание вне дома, Стефан уехал на работу, по обыкновению, захватив в город Виктора и Петю. Домочадцы занимались своими делами.
Предоставленная самой себе, я наслаждалась редким в моей жизни одиночеством, забравшись с ногами в кресло перед камином, читала «Смерть в Венеции». Маша заботливо уставила столик рядом со мной вазочками с сухофруктами и орехами. Недавно принесённые Василичем поленья отогревались в тепле и приятно пахли смолой, а вокруг моего кресла на тёплом полу разлеглись подросшие щенки. Лепота, одним словом. Правда повесть мне казалась скучноватой – бледноватой копией с первой части романа «Лолита», хотя и написана была задолго до «Лолиты». Возможно, повествование имело меньшую эмоциональную окраску потому, что Манн вынужден был оберегать чувства читателей, так как в начале двадцатого века общественная мораль строже относилась к разного рода откровениям на тему девиантного поведения, чем это стало во времена Набокова.
Собак в усадьбе теперь много. Когда Максим принёс «сюрприз» домой, опешившая Маша всплеснула руками.
– Куда ж столько? Собак больше, чем хозяев. И Сергей Михалыча нет, и Катенька всё время в разъездах, и ты, Максим, то ли дома, то ли нет, всё одно из кабинета не вылезаешь. Кто же с собаками-то? Маленькая не справится с пятью сразу.
– Мама, Маша, я, когда парней в корзину положил, девочка следом за братьями, сама в корзину полезла. Бортик высокий, у неё не получается заднюю лапку на корзину поднять, а она не отступает – скулит, жалуется и опять карабкается. Ну, я и подтолкнул её снизу. Деньги за неё хозяевам отдаю, а они и рады, говорят, никак хозяина для девочки не найдут. – Он виновато посмотрел на меня, потом на Машу. – А от папиного щенка я бы всё равно не отказался.
Усевшись на пол, Катя поддержала брата и запустила обе руки в корзину:
– И правильно, братка, папиного как-нибудь тоже воспитаем. А девицу я, пожалуй, себе возьму. Ой! Смотри, мама, она мне руку лижет, а язычок ещё плохо слушается. – Катя наклонила лицо к самой мордашке щенка. – И верная, и ласковая ты у нас, и трудностей не боишься, прямо, как я! Хочешь, чтобы я твоей хозяйкой была? Соглашайся, я тебе имя красивое подберу.
Катя начала выуживать щенков на пол. Один кобелёк неспешно подошёл к моим ногам, я, как и Катя, тоже села на пол, и пёсик утвердился передними лапками на пальцах моей ноги – застолбил. Стараясь сесть, валился на бок и опять начинал всё сначала.
– Мама, твой тебя сам выбрал! – объявила Катя, но, увидев другого малыша, крупнее первого, торопливо семенившего к развалившемуся брату, воскликнула: – Ой, мама, Макс, смотрите, ещё один!
Достигнув цели, второй щенок прижался к моей ноге сбоку и направил мордочку к конкуренту.
Катя шёпотом произнесла:
– Мама, это папин щенок, раз он тоже тебя выбрал.
Четвёртый из помёта уткнулся носом в ладонь, присевшего на корточки, Максима. Увлечённые знакомством, пятого щенка мы хватились, когда услышали крик Даши:
– Мне не надо в дом пса!
Пёсик «убежал» в поисках хозяина далеко от корзины и остановился у громадного башмака Стефана. Даша наклонилась и сделала попытку отпихнуть щенка рукой.
Вспыхнув, Катя вскочила на ноги. Но Стефан махом подхватил щенка в ладонь и опустил к себе на колени.
Подросшего Бо́яна Стефан забирает на ночь в коттедж, а уезжая на работу, приводит обратно в дом, не оставляя пёсика наедине с Дашей.
Сейчас Бо́ян вместе с братьями мирно спал, слегка подрагивая правой передней лапой. Лапу ему дверью прищемила Маша, не пуская настырного пёсика на кухню, и сломала косточку. Маша до сих пор чувствует вину, тайком подсовывает Бо́яну лакомства, и каждый раз плачет, вспоминая, как жалобно скулил малыш от боли.
Хлопнула входная дверь. Щенки подняли головы, прислушиваясь. Леди, которая норовила и сесть, и лечь так, чтобы по бокам от себя иметь надёжную защиту из братьев, вскочила и оскалила клыки. Наскоро оглянувшись на меня, опять обратила взор в сторону холла.
В гостиную без обуви, в одних носках вошёл Пётр. Тяжело отдуваясь, он нёс в могучих руках отца. Псы вновь уронили головы на пол. А Леди, смущенная своей ошибкой, виновато поскулила и аккуратно положила голову на передние лапы. Я улыбнулась. «Она – леди, Катя права».
Пётр дотащил отца до кресла, стоявшее против моего, и, опуская в кресло, видимо, завершая разговор, сердито произнёс:
– …теперь, надеюсь, угомонишься. Здравствуй, Маленькая.
– Добрый день, Петя.
Петр ушёл за коляской. Я взглянула на Виктора – он смотрел в пол и, почувствовав мой взгляд, расстроено махнул рукой.
– Здравствуй, Виктор.
– Здравствуй, – буркнул он, так и не подняв глаз.
Я вернулась к чтению.
Виктор молчал долго, сопел, видимо, мысленно спорил с сыном, наконец, заговорил:
– В отделение чуть не забрали. Тётка какая-то полицейским нажаловалась, мол, которую неделю к людям с вопросами пристаю. Хотели до выяснения обстоятельств задержать, да Стефан уговорил отпустить. – Он опять умолк. Спохватился и пояснил: – Стефан нас случайно увидел, шёл к машине от пациента своего. А тётка эта соседка пациента. Повезло, в общем. Петька вот только шибко рассердился, теперь, наверное, со мной больше не поедет. – Он вдруг хлопнул ладонью по подлокотнику кресла так, что пёсики вскочили. – Ну и ладно. Я сам. Сам буду искать.
Я отложила книгу. Виктор покосился на меня, вновь отвёл глаза и продолжал:
– Хотел её найти. Будто на улице случайно встретить. Её, мою Пичужку. Да, ты не знаешь! Любовь моя первая, до сих пор только её и люблю.
– Зачем искать таким замороченным способом? Поговори с Павлом. Он подскажет, как искать, чтобы найти.
– Знать никто не должен.
– Павел не болтлив.
Виктор поднял глаза, из их тёмной глубины на меня смотрел – затягивал омут многолетней и безнадёжной тоски. «Оох! – мысленно охнула я и прикрыла живот руками. – Чем же ты живёшь, Виктор? Теперь я понимаю твоё отношение к Маше – ты мстишь ей, мстишь за то, что она не та, кого ты хочешь. Ты и смеёшься беспрестанно только затем, чтобы смехом заглушить тоску. Если ты не будешь смеяться, ты станешь кричать!»
Он отвернулся и, недобро усмехнувшись, спросил:
– Чего испугалась? Не нравлюсь таким? А ты послушай меня, может, и мнение обо мне переменишь.
Леди скалила клыки, заняв позицию между мною и Виктором. Мальчики тоже тревожились – Амур положил голову на мои колени и заглядывал в лицо. Серёжин пес, по-прежнему самый крупный в стае, я назвала его Кинг, сел, как и Леди, обратившись мордой к Виктору.
Виктор перемены настроения у собак не заметил, так же, как и их перемещений; погрузившись в свои мысли и наклонившись вперёд, он смотрел на огонь. А я смотрела на пульсирующую венку на его виске, на неопрятно торчащие седые волоски из уха, на измятую морщинами и плохо выбритую щёку.
