Ксения Спынь
Идол. Ринордийский цикл. Книга 1
53.
День более или менее вернул всё на свои места. Лунев, как и прежде, не ощущал ничего, однако теперь он хотя бы понимал: всё, что происходило ночью, – был действительно бред, в буквальном смысле. Возможно, он начался из-за повышенной температуры, немудрено при таком холоде. Как бы то ни было, всё минуло: это знание просто отметилось у него в голове, ничего не дав. Страх прошёл, тоже, впрочем, ничего не оставив взамен.
Память, его скрывшаяся из виду и исчезнувшая было навсегда память, вернулась: Лунев знал, кем он был раньше, и помнил свою жизнь вплоть до ареста. Более того, относительно точно, вполне сносно для ситуации и его состояния, он понимал, кто он и где он теперь. Только понимание всё равно ничего не давало. Связки между двумя этими знаниями не было, будто кто-то по прихоти протянул руку и забрал середину. Вот Лунев «тогда», вот Лунев «сейчас». И что?
То, что посередине… Оно было что-то мутное, что-то затемнённое и неосязаемое, как провал в пропасть и бесконечное падение вслед за ним. Это было засвеченное пятно на плёнке, чёрная прожжённая дыра. Не пустота – там было нечто, но рассмотреть стало полностью, совсем невозможно.
(Он сунулся было туда один раз – но нет, лучше не надо).
Вокруг стлалась приозёрская степь – бесцветная и неподвижная. Если бы хоть сутки стоять на месте и смотреть вдаль, ничего не изменится: всё те же холмы за холмами, всё то же серое небо, всё то же безмолвие. И снег, бесконечный снег, бесконечная белизна.
Теперь он мог нормально видеть всё это, так, как оно и существовало на самом деле. Это был реальный земной мир, только не город, а другая местность, немного другая жизнь, но всё та же по сути своей. Ничего не значило, что Лунев не привык к ней, что раньше он жил по-другому. Теперь живёт так.
По ничем не загороженному снегу их строем привели в лес. Лес небольшой, он был просто клочком деревьев посреди степи. Вот откуда и чёрные веточки на снегу, только тут они ещё не почернели и не разбились на осколки: тут деревья были ещё живые и потому тёмно-коричневые. Гладкие стволы без единой ветки, кроме тех, что у верхушек, тянулись ввысь, в самое небо, но до неба, конечно, не доставали.
Их привели в лес и сказали что-то делать. Пилить? А что значит «пилить»? Это значит взять штуку, которая называется пила, за один только конец, за другой не надо – там кто-то ещё, не он, – потом надо делать вот так и обратно, не важно, кому и зачем надо, просто – это называется «пилить». Хорошо, будем пилить.
Ему абсолютно всё равно было, что делать. Рубить, или валить, или что ещё скажут ему – есть ли причина не делать чего-то? Какие бы действия он ни производил – во всех одинаково нет ни цели, ни результата, ни завершения. Делать что-то или не делать вообще ничего – ничто не изменится. И от разреза ствола – годовые кольца на свежей, только что открытой воздуху и холоду древесине – от этого желтоватого кружка ничто не сдвинется с места. Снег всё такой же рыхлый и белый, а то, что щепки, усеявшие его, не почернели, не мертвы, что это кусочки живых деревьев, бывших живыми совсем недавно, – тоже почти ничего не меняет. Это не его бред, нет. Это реальность, так всё и есть на самом деле.
Он производил однообразные движения – спокойно и абсолютно молчаливо. Нет никакого смысла. И, если честно, нет сил искать или выдумывать этот смысл.
Без него легче.
Он совершал работу – сосредоточенно и методично. Он мог бы продолжать час или сто часов, сколько угодно, мог продолжать без конца, если его не остановят. Если это его день – день гусеницы, медленно ползущей, слепой и бездумной – что ж, ничего. Он не плохой, этот день. Он никакой.
Жужжание пилы давно перешло в фон, оно звучало непрерывно и потому больше не воспринималось слухом. На фоне же то и дело возникали отдельные стуки и грохоты: это падали стволы деревьев. Подпиленные у основания, они шатались, начинали клониться туда и обратно, а когда их расшатывали и валили, падали на снег, взметая облака крупинок, стонали и замолкали. И снова повторялась та же последовательность звуков, немного в другой стороне. Снова и снова, звуки въедались в уши, проникали сквозь них внутрь и печатали свой знак, печатали и печатали опять, постепенно образуя некий постоянный ритм, из которого постепенно вычленились осмысленные звучания:
Мы пилим деревья, мы пилим и валим,
И так протекает наш день.
Мы пилим деревья, мы пилим и валим,
И так приближается вечер.
Звуки грохотали, резали, теребились и теребили слух. Вжик-вжик, вжик-вжик, грр-кк-чч-ххх, щщщ, бух-х-х…
И опять. И опять.
И нет смысла искать смысл.
54.
Откуда могли они знать, так ли они делают, как надо, и как надо? Они просто пожелали и теперь пытались сделать то, что пожелали. Что решено, то решено. Что выйдет – неизвестно, и узнать можно будет только позже.
Рита гордой походкой прошлась по своим комнатам. Когда на глаза ей попалось окно, Рита подошла к нему и выглянула: на улицах ещё было малолюдно, утро только началось. Но скоро оно войдёт в свои полные права, и к тому времени им надо быть готовыми. По её квартире уже ходили люди: они искали необходимое для митинга или то, чем необходимое можно заменить. Другие в это время работали снаружи: на них был выбор наилучшего места и его соответствующее оборудование.
– Это пойдёт для флага? – раздался из соседней комнаты голос Зенкина.
– Что именно? – Рита обернулась слегка, не сходя с места.
Но послышался только приглушённый говор Редисова:
– Ты что, идиот? Флаг должен быть красным.
– С чего это вы взяли? – она возвысила голос и направилась в соседнюю комнату: всё надо проконтролировать самой, так лучше, чтобы не допустить разных нелепых промахов.
– С чего вы взяли, что флаг должен быть красным? – повторила она, входя в свою спальню, где Редисов и Зенкин давно уже перевернули всё вверх дном. – Красный – теперь цвет наших врагов, не наш. Он повсюду у них, вы же видели. Ясно, что нам нужен другой флаг. Но… – она посмотрела на то, про что спрашивал Зенкин, и слегка улыбнулась, – простыня тоже не пойдёт. Она же белая. А мы ведь, – она понизила голос и заговорщически подмигнула им, – не собираемся сдаваться?
Если это и звучало немного театрально, Риту это никак не могло беспокоить: эффектный спектакль требует столь же эффектных фраз и обстановки. Квартира фройляйн сейчас больше походила на возводящиеся баррикады. Предметы вздымались тут и там, как горы. Древняя пыль стояла в воздухе: в поиске они перерывали всё, что можно было перерывать; давно комнаты не раскрывали всех своих возможностей: в разложенном диване и открытых ящиках обнаруживалось столько изумительных вещей, преданных забвению. Ранний свет только-только пробивался через окна, ещё ненастойчиво, как сквозь щели. Утро совсем раннее, но пока оно было ранним, нужно было закончить с приготовлениями. Дальше будет время для других свершений.
– Рита, может, мы под кроватью посмотрим? – они всё ещё искали флаг и в поисках его ползали по полу.
– Посмотрим, – согласилась она. Под кровать она не заглядывала несколько лет, мало ли что полезного и нужного могло оказаться там.
Пыли-то, пыли, на солнце – так просто пыльный взрыв, о, сколько тут хранилось всего, о чём забыли, о чём и не знали вовсе. Вот этот кожаный чемодан со старой металлической застёжкой – откуда он? А его содержимое – и того загадочнее, кто сложил сюда все эти вещи, закрыл и спрятал в темноте? Они склонились, все трое, над раскрытым чемоданом, словно над найденным кладом. Начали искать.
– Что это? – спросил Зенкин. Из груд материи он извлёк нечто по-глубинному синее, поблёскивающее и, казалось, бескрайнее.
Луч солнца соскользнул на материю – случайно, специально ли, – блестящие крапинки вспыхнули с волшебной силой, будто синева пробудилась. Колдовство: в первых лучах солнца, в многолетней пыли, в чём-то ещё, – только колдовство пришло и захватило всё, окрасило мистическим сиянием.
Их глаза одновременно широко раскрылись. Взгляды встретились.
– Это флаг, – убеждённо объяснил Редисов и, глянув на Риту, переспросил. – Ведь флаг?
– Флаг, – через секунду кивнула она. – Да. Это будет наш флаг.
Их флаг – их символ, воплощение их протеста. А в целом, что значит флаг, что несут в себе его взмахи и его гордое реяние на ветру, почему он всегда так необходим, – на все эти вопросы Рита не знала ответа. Она и не задумывалась особенно, будто больше других дел нет. Просто вдруг пришло неожиданно в голову, будто несвоевременная мысль с другого конца мира; пришло и, не нашедши ответа, зависло в воздухе, любопытно померцало недолгое время, а потом, наскучивши висеть, упало куда-то вниз и исчезло. Рита почти и не обратила внимания.
Они подняли флаг, растянули его, стоя посреди комнаты в завалах, встряхнули. Несколько пылинок – совсем немного, даром что пролежал в чемодане столько лет – взлетели к потолку, к далёкой пятилампочной люстре. Оттуда они посмотрели на трёх воодушевлённых людей внизу и исчезли.
– Ладно, вперёд, – скомандовала Рита. – У нас почти нет времени.
Время действительно истекало: солнечные лучи становились уже смелее и решительнее, они большими пятнами ложились на удобные поверхности комнаты и без страха перебирали раскиданные вещи. Лучам-то всё равно было, успевает кто-то за ними или нет: у них была своя игра.
Многое ещё можно найти в раскрытых тайниках: детскую дудку, которая очень громко и радостно гудит, если дунуть в неё; и даже деревянную палку – бывшую ручку швабры или что-то ещё, не столь важно сейчас, – к ней можно прикрепить флаг. Да мало ли ещё что… Тут можно копаться целый день. Только вот этого дня нет, и утро не резиновое.
– Всё, мы выходим, – бросила Рита и двинулась к двери с флагом в руке.
– Больше ничего не надо? – спросил Зенкин. Редисов только повернул голову: им обоим явно было мало, хотелось искать дальше и дальше.
– Постамент на других, – Рита открыла дверь. – Остальное не так важно. Нам пора, пора!
Спектакль, какой спектакль намечается сегодня! С ринордийской танцовщицей, бунтующей маргиналкой, одним словом, фройляйн Ритой в главной роли. А чем уж он закончится, предугадать невозможно. Либо победой, либо… смертью. Оба варианта хороши. Оба так эффектны!
Рита выскочила из квартиры, молодые люди бросились за ней.
– Расставлять по местам… не будем? – спросил запыхавшийся от поисков Редисов.
– Некогда! – раздражённо бросила Рита. – Потом. Если вернёмся: там уж времени будет завались!
Она метнулась к ступенькам, перехватывая флаг поудобнее.
– Фройляйн? Дверь?.. – неуверенно напомнил Зенкин.
– Оставьте! – крикнула Рита уже с лестницы. – Не надо её закрывать. Пойдёмте! Пойдёмте!
55.
Утро растекалось по пустым ещё улицам, когда тишина нарушилась:
– До-лой и-до-ла! До-лой и-до-ла! – раздавался крик.
Солнечные пятна, перебегая по асфальту, с удивлением обнаружили небольшое столпотворение в точке, где стекалось много путей и дорог, на семи ветрах. Здесь возмущённо шумела кучка людей: не народное скопление, просто несколько человек. Но как настойчиво они протестовали! Люди – все мужчины – сбились вокруг самодельной башни из деревянных ящиков, балок и прочих ненужных вещей. Каждый шумел, как мог: они кричали, дудели в громкие дудки, тарабанили в тротуар палками и арматурами. Один, стоявший перед башней, размахивал синим флагом. Полотно со свистом проносилось сквозь воздух, складки его развевались: не от ветра, нет – по воле тех, кто поднял флаг.
– До-лой и-до-ла! – кричали они, громко и безрассудно, чтоб клич разнёсся вдоль широких улиц в убегающие дали города, чтоб его услышали везде. Рано или поздно, их услышат – они знали. Услышат жители Ринордийска – призыв, обращённый к ним; услышат и стражи порядка. Ибо порядок нарушен, открыто и бесцеремонно, – а чего ждали вы, отняв у нас всё?
Только так – разорвать пелену тягучей покорной дремоты. Только так – прорваться сквозь окостеневшие загородки и заслоны. Если хочешь бороться с системой, разве остаётся смысл следовать её правилам?
– До-лой и-до-ла! До-лой и-до-ла!
Они стояли у самодельной башни и все вместе поддерживали эту шаткую конструкцию: строили второпях, из подручного материала, не стоило и ожидать надёжного строения. Наверху же, на самой вершине ящиков и балок, удерживалась фройляйн Рита. Для равновесия стоя на коленях, она зорко всматривалась в даль улиц. Губы её застыли в полубезумной улыбке-оскале.
– До-лой и-до-ла! – кричала и она, кричала в самую даль со своего возвышения и изредка отдавала указания своим боевым товарищам внизу. Их безоговорочная поддержка – Рита ощущала её – придавала ей сил, вводила почти в экстаз. То, о чём только мечталось, становилось реальностью: это уже не полная негодования болтовня на частной квартире, не возмущённые тихие фырканья – это протест общественный, открытое и честное «нет!». Пусть пока на улице не видно людей, которые могли бы заметить митинг, но кто сказал, что нет никого за зашторенными окнами домов, за углами – в узких переулках? Кто сказал, что нет свидетелей и нет тайной публики, для которой всё и устраивалось?
Это она устроила – Рита, фройляйн Рита, ринордийская танцовщица, – да, да, она сама. Это она созвала людей, это за ней пошли они, презрев риск и опасность, это она организовала всё, всё! Если спросят, кто устроил беспорядок – кто же ещё: она, фройляйн Рита, это она стала предводительницей повстанцев. Она начала дело, которое, может быть, подхватят тысячи.
А может, и не подхватят. Но это уже неважно. Своё «нет» они бросили, и, вполне возможно, наверняка их уже услышали. Слуги идола работают быстро, так что в резиденции, скорее всего, уже знают.
Редкие прохожие начали появляться на улицах. Яркое, хоть и холодное ноябрьское солнце уже стояло высоко, и дымка улетучилась, далёкие дома и ленты улиц обрели положенную им чёткость. Что ж тогда так мало людей в расцвет дня? Не просто так, отнюдь: жители Ринордийска услышали крики протестующих и поняли, к чему всё; они просто скрылись с глаз, опасаясь последствий. Значит, митинг нашёл свою публику. Значит, всё не зря!
Скоро должна прийти и другая публика… Они просто не могут не появиться! Если не сам адресат лично, то уж его прислужники в любом случае объявятся. Солнце совсем высоко…
– Не останавливаемся! – крикнула Рита (ей показалось, что её соратники внизу немного поутихли). – У нас ещё есть время, будем стоять до конца! Редисов, дуди громче! Хассель! Флаг выше! Ещё выше! До-лой и-до-ла!
– Долой! – подхватили внизу.
За всех, кто пал жертвой, – долой. Ты не всесилен, идол, что бы ты ни думал; наши желания, наша воля – не в твоей власти. Мы – большее, чем тебе бы хотелось, и, на самом деле, мы сильнее, чем полагали сами. И справиться с нами у тебя не получится никогда: уничтожить нас – вот и всё, что ты можешь. Но подчинить – невозможно.
На перекрёстке дорог, под открытым безграничным небом, посреди пространства, что тянулось до самого горизонта, они столпились вокруг самодельной башни и кричали. Их синий флаг высоко развевался в воздухе.
– До-лой и-до-ла! До-лой и-до-ла! – хм, а ведь, пожалуй, ещё немного – и к ним присоединятся. Разве больше нет людей в Ринордийске? Вот шевелятся шторки в окнах, выглядывают чьи-то любопытные лица. Зрители за стеклом мысленно давно уже на митинге, только и осталось, что чуть-чуть боязни, потому лишь и не выходят они, наблюдая со стороны. Но боязнь – это не страх, не отрицание в ужасе, её можно преодолеть, и тогда они выйдут из домов и пополнят ряды повстанцев. Ведь так? Так всё и будет?
…Вдалеке показались чёрные авто. Ровным строем двигались они по одной из улиц и неторопливо приближались к перекрёстку, где Рита с товарищами устроила митинг.
«Наконец-то!» – подумала Рита, едва только увидела автомобили. Ещё даже не поняв, что означает увиденное, она возликовала: так ждала она этого момента.
– Фройляйн! Машины едут! – предупредил Зенкин.
– Вижу! – ответила она восторженно. Финал определился – гибель в борьбе. Разве это не чудесно? – Идите, я их задержу! – крикнула она вниз, после протянула руку к Хасселю. – Дай мне флаг.
Хассель, ещё мальчишка в сущности, не осмелился возражать и отдал флаг. Остальные переглянулись, замешкались на секунду, но быстро покинули перекрёсток.
Рита приподнялась, насколько это было возможно без потери равновесия, и, высоко размахивая флагом, с улыбкой предвкушения обернулась к рядам авто.
– До-лой и-до-ла! До-лой и-до-ла!
56.
– Итак, фройляйн.
В глухом кабинете за толстыми стенами всё стояло, застыв. Все предметы как бы приросли к своим местам, чтобы сдвинуть или переставить их было невозможно.
Рита подняла глаза на него: ну конечно. Разве можно было ожидать, что допрашивать её будет кто-то другой. Раз уж она среди высокого начальства, то как было не столкнуться с ним – давним и ненавистным врагом. Рита смерила его взглядом сквозь насмешливый прищур, слегка усмехнулась. Отвечать словами пока было незачем.
– Какая встреча, однако, – Эрлин лениво откинулся на спинку стула и как бы нехотя посматривал на Риту. – А вы совсем не изменились со школы.
Слово «школа» бомбой взорвалось в её мозгу, едва не снеся ко всем чертям сложную систему контроля над своими словами и действиями, но Рита вовремя взяла себя в руки.
– А ты-то, Кира, – рассмеялась она. – Как был списывальщиком, так и остался. Только списываешь теперь у других. Ах да, и маскируешь свою бездарность лучше, стоит признать.
Эрлин – официально безупречный в своём чёрном деловом костюме – только холодно улыбнулся в ответ.
– Тактика маскировки довольно часто оказывается полезна. Вам бы стоило поучиться у меня, фройляйн. Властвуют всегда те, кто умеет подстраиваться под существующие реалии и преподносить себя наиболее подходящим образом.
– Чушь собачья, – бросила Рита.
– Больше аргументов не будет?
– Аргументов? – она приподняла бровь. – К чему? И так всем понятно, что это чушь.
Эрлин покивал:
– Ну да, ну да. Фройляйн Рита всегда против, как это я мог забыть. Скажешь ей, что Земля вращается вокруг Солнца, она и это станет оспаривать. Видимо, компенсируя детство прилежной ученицы?
Риту бросило в жар.
– Кира! – она бросилась вперёд, припав к столу. – Ещё раз ты скажешь мне что-то про школьное время… – Рита замолчала, вдруг поняв, как глупо будет звучать в её положении какая бы то ни было угроза. Поэтому, сделав вид, что сказала всё, что хотела, а остальное подразумевается, она снова села ровно с самым спокойным выражением лица.
Эрлин молча пронаблюдал за всеми её метаморфозами, снисходительно покачал головой.
– Что такое, прошлое не удалось? Не уживается с героическим образом? – последние два слова он произнёс с иронией в голосе.
Рита скользнула глазами по субъекту напротив: бесстрастное лицо, чёрные волосы в тон костюму, холодный лаковый глянец во всём облике. Соревноваться с ним в остроумии, пожалуй, было бесполезно.
– Ты насмехаешься, потому что героизм никогда не был тебе доступен, – медленно произнесла Рита. – Это слово отсутствует в твоём словаре, не так ли? Ты скорее разобьёшь башку об стенку, чем поймёшь его значение.
Эрлин пожал плечами:
– Слова, слова… Слова ничего не стоят, их легко заменить другими, а выдумать новый смысл проще простого. Возьмём тот же «героизм», и что же? Это слово обозначает ровно то, что им хотят обозначить. Скажем, для тебя героизм – это одно из экстремальных игрищ, нужных, когда скуку уж никак не побороть…
– Хочешь сказать, я устроила митинг от скуки? – Рита резко повысила тон и подалась вперёд.
– Хочешь сказать, это не так? – откликнулся Эрлин. – Хорошо, тогда давай будем отвечать для протокола, у нас всё-таки допрос. Рита, зачем ты устроила митинг? Тебе же по фигу, кто сейчас у власти.
– Мне? По фигу?! – она задохнулась от возмущения. – Я ненавижу теперешнюю власть! Я отдала бы жизнь за то, чтобы свергли идола!
– Ну, это несерьёзно, – Эрлин отмахнулся. Рита, ошарашенная его репликой, замолчала. Эрлин, глядя даже как будто немного печально, заговорил:
– Вы не цените свою жизнь, фройляйн. И отдадите её за что угодно при первом удобном случае. А если вы до сих пор не покончили с собой, то только потому, что это противоречило бы какому-то из ваших принципов.
Рита не нашлась, что ответить. Вообще говоря, да, всё это соответствовало правде. Но кто позволил этому человеку (ненавистному ей!) так запросто кидать правду ей в лицо? В поисках выхода – физического или морального – она ещё раз обозрела застывший в неподвижности кабинет: лакированный блестящий стол с царящим на нём безукоризненным порядком, дальнюю стенку с несколькими секретерами и сейфом, непроницаемые стены без окон. Молодого человека, сидящего по ту сторону стола: бывший одноклассник в доверенных людях у идола, просто смешно.
– Что ж, тогда удобный случай пожертвовать собой мне представился, – сказала наконец Рита. Она даже улыбнулась, широко и немного напряжённо: а что, хороший финал. – Я была против властей и я по-прежнему против властей. Своего мнения я не переменю в любом случае, что бы вы не предприняли. Так что, – она отвернулась и гордо подняла голову, – можете меня расстрелять.
– Ну зачем же сразу расстреливать? – невозмутимо отозвался Эрлин. – У нас демократическое государство. Свобода слова и всё такое. Ваша выходка на расстрел ну никак не потянет, – он проглядел пару листков из стопки на столе. – А вот ссылка за нарушение общественного порядка вам вполне пойдёт.
– Что? – Рита резко развернулась. – К-какая ссылка? Ку-куда?
– Обыкновенная ссылка, – Эрлин чуть улыбнулся. – Высылка за пределы столицы. Далеко отсюда, куда-нибудь в степи приозёрья, где уже давно околачивается ваш знакомый Лунев.
– Приозёрье, – шёпотом повторила Рита. Ей действительно это сказали? Как так? Её – и в приозёрье? Этого быть не может…
Подождав, не оборвётся ли её молчание чем-нибудь более осмысленным, Эрлин продолжил:
– Впрочем, есть другой вариант. Скажем так, поблажка с моей стороны давней знакомой.
– О чём речь? – Рита внимательно смотрела на него, чуя подвох. Её уже начинало нервно подёргивать.
Эрлин лукаво прищурился:
– Ты же не одна устраивала митинг, так? У тебя были сообщники.
– И? – хоть ей и никак не хотелось, она начинала понимать, куда он клонит.
– Их фамилии. Больше нам ничего не надо, – произнёс Эрлин самым невинным тоном.
– Фамилии? – медленно Рита осознавала, что ей только что предложили.
– Или ссылка, – Эрлин развёл руками.
Рита недоверчиво взглянула на него, отвела глаза. Будто от того, что она будет смотреть не на Киру, а на стену, что-то изменится. Нет, но это возмутительно: как он, как кто бы то ни было имеет право ставить её перед таким выбором? Это просто нечестно. Мы так не договаривались.
– Я не хочу в ссылку, – она посмотрела на Эрлина.
Тот подвинул к ней чистый листок бумаги и ручку.
– Список твоих сообщников – и иди на все четыре стороны. Я тебя отпускаю, легко.
Рита перевела взгляд на белый лист – и негодование захлестнуло её с головой, горячее бешеное негодование.
– Кира! – вне себя она вскочила со стула. – Ты… Ты вообще… Кем ты меня считаешь? Я не предательница!
Эрлин встал из-за стола, обошёл стул Риты.
– Сядь, – прихватив Риту за плечи, он усадил её обратно. Обошёл стол с другой стороны, сел. Эта методичность и изящность, с которой им совершалось любое движение, выводили из себя. Тем же тоном, в той же позе, будто и не вставал с места, Эрлин продолжил:
– Я это только для твоего блага предлагаю.
Рита с ненавистью смотрела на него.
– Всё равно их так или иначе поймают. Это вопрос времени, – произнёс он равнодушно. – Зато какая польза тебе от такой маленькой помощи следствию. Ты по-прежнему будешь жить в Ринордийске, сильно твоя жизнь не изменится. Своя квартира, толпы поклонников, танцы, веселье по вечерам… Всё, к чему ты привыкла. Соблазнительно, правда?
Правда, гадёныш, самая что ни на есть правда. Иную жизнь, чем жизнь в Ринордийске, в центре всеобщего внимания и вечного праздника, Рита не представляла. Как же ещё? Она не может иначе. Только вот останется ли всё по-прежнему, останется ли она сама фройляйн Ритой после того, что предлагает ей Кира? Вряд ли. Очень вряд ли.
– А там сейчас снег, – смотря ей в глаза, произнёс Эрлин. – Скоро вообще зима начнётся. Холодно, никаких домов, и людей почти нет, только степь, степь…
Рита поймала его намекающий взгляд, застыла. Всё застыло. Остановилось на тонком ребре. Молчание становилось критическим: оно требовало, чтобы его оборвали чем бы то ни было.
Решение?
Решение?
Зазвонил телефон. Эрлин вынул сотовый:
– Слушаю.
Через несколько секунд он встал и, не отрываясь от сотового, шагнул к двери: видимо, решил, что при разговоре посторонние не нужны.
– Подумайте, – бросил он Рите, мимоходом коснувшись её плеча, и вышел.
Как только позади захлопнулась дверь, Рита вышла из оцепенения и беспокойно задвигалась на стуле.
– Чёрт, – пробормотала она, судорожно прижав руки ко рту. – Чёрт, вот я влипла.
Оба варианта не просто плохи: они неприемлемы. Фройляйн Рита, предавшая своих друзей, – это, конечно, уже не фройляйн Рита. Но и фройляйн Рита в ссылке, посреди бескрайней заснеженной степи, – как мало это согласовывалось с её идеальным образом как она его видела. Это подмена, не та судьба, не тот спектакль. Да разве существует фройляйн Рита вне столичного шума и бега, вне вечерних огней и восторженной публики – или вне красивой драматичной смерти?
И никак теперь не прочертить линию, чтоб было как надо. Что ни сделать – неизбежное искажение, слишком сильное, чтобы рисунок остался всё тем же. А ведь до того всё складывалось так удачно, так ладно, почти идеально! Закончить бы представление сейчас, в этот момент, чтобы не портить всем последующим…
Нервно скачущим взглядом она пробежала по столу, ища что-нибудь подходящее.
«Пузырёк!»
Рита схватила его, сорвала крышку. Почти вплотную поднесла к носу, вдохнула. В ноздри ударил резкий неприятный запах ацетона.
«Растворитель. Наверно, если выпить, можно отравиться».
Она уже собралась глотнуть, но остановилась.
«А если это будет долго? Я боюсь. Ich habe Angst».
«Дура, не время сейчас об этом думать!»
Она запрокинула голову, собираясь выпить залпом, но в последний момент растворитель исчез из её пальцев. Рита опустила руку и с тоской смотрела, как спасительный пузырёк исчезает в глубине сейфа в дальней стене.
Эрлин закрыл сейф, положил ключ в карман и, как ни в чём не бывало, сел в своё кресло.
– Так что вы надумали, фройляйн?
