Кирилл Борисович Килунин
Сказки из Тени, или Записки Пустоты
Книга 1. Это только знали звезды…
0
Иногда этот мир шлет нам послов, мы их, к сожалению, часто не узнаем. Это те, кто нас любит. Это – любящие нас. Не узнавая или отвергая их, мы не узнаем или отвергаем и мир, который их к нам послал…
(Евг. Богат)
1
Это только знали звезды…
Что, это?
То, для чего этот Мир вертится. Да, Он вертится, и я, верчусь, словно белка в колесе. Движение – это жизнь. Я, так живу…
Как?
Как все. Работа – Дом, Дом – работа… и еще, какие-то ОБЯЗАННОСТИ, не понятно для чего и перед кем. Я вроде бы никому ничего не должен, но Они – есть. И они держат на земле, как земное притяжение, которое не дает улететь под внезапным порывом Ветра, в открытый Космос.
Но все ЭТО – неважно, это – не главное. Разве может быть подобная чепуха – Главным…
Главное – это… Главное – это… главное – это, то что, ТЫ хочешь… очень-очень. Наверное, это – ТВОИ и Мои мечты.
О чем мечтаешь, Ты?
Подожди, это – очень лично, и я пойму, если ты не захочешь ответить просто так, сразу… или вообще промолчишь. Но ведь я могу рассказать тебе о своих мечтах. Я, наверное, кажусь глупым. Но глупость, по секрету, одна из важнейших составляющих счастья.
Хочется, хочется превратить свою жизнь в сказку, ненадолго – это возможно.
Хочется настоящей любви, жены, детей, семьи. И еще…, чтобы, наконец, сбылось кое-что заветное. Но…, сейчас работа, дом, Дом – Работа, а все остальное потом…
Ты даже не представляешь, какое это ужасное слово – ПОТОМ. Это наше – потом. Потом – это Вечность, в которую мы проваливаемся, как в Черную дыру. Мы живем ради того, чтобы наступило потом. Живем не по настоящему, словно только готовясь к чему-то истинно достойному ожидания. Но, а потом – нежданно приходит Смерть. Ожидание ждет, и ничего не происходит…
– Постой! Ты видишь Ангелов?
– Уйди придурок…, сумасшедший …
– Да…, значит, я снова ошибся, и ты не видишь Ангелов. Ты не можешь посмотреть на этот Мир так как я… А ведь Они, есть. Я знаю об этом точно. Их невозможно увидеть, но можно знать, что их возможно увидеть. Это, это, наверное, можно почувствовать самым краешком глаз, как яркое теплое пятно, мгновение назад промелькнувшее, где-то совсем рядом с твоим взглядом, коснувшись нежнейшим пухом пернатого крыла, твоей щеки… И еще, колокольчик, он звякнул – «тзинь», и пропал… На душе – тепло, на лице расцвела неожиданная улыбка… И ты – видишь ангелов. Так жаль, что, Ты не видишь. Когда в чужих глазах находишь свою душу, становится безумно тепле. Только так сложно найти в этом холодном Мегаполисе, Ту, что видит Ангелов…
Безумно сложно, но говорят, что и Безумие – это часть Счастья. Но вот, Эти – лгут. Безумие – это только Безумие. Не Зло, и не Добро, просто стихия, …как Южный ветер, в любую минуту готовый стать Ураганом. И тогда все меняется… И, Ты не понимаешь, это – в тебе, или с миром вокруг случилось, а может и не случилось, и вообще никогда не случалось…, просто Ты изменил свой Взгляд, или Твой Взгляд изменил Тебе, Тебя…
Измени себя, измени себе, подожди…, может, Ты видишь Ангелов?
– Нет. Постой, да ты пьян.
– Я?
– Да, Ты.
– Я. Да я … А Ты? Ты?
– Теперь уже не знаю, и, наверное, не хочу знать…
– Разве ты знаешь?
– Знаю…
– Ну, тогда…
– Да, я уже молчу.
– Нет, Ты послушай!!!
– Я слышу. А хочешь, расскажу Сказку…
– Ты!?
– Я…
– Давай.
Вот так, началось все в пятницу…
2
Она мыла окна, в которых отражалось умирающее лето, уходящее солнце и моя обескураженная физиономия. Я не знаю, почему подошел именно к ней, ведь там, в институте, на просительно-принудительной отработке было так много симпатичных девчонок – студенток. Не знаю… Но, именно в этот момент бытия мое Я перестало существовать неведомым способом заменившись категорией Мы. До сих пор, и спустя шесть лет, я, мысленно обдумывая свое будущее и настоящее, проецирую свою судьбу с ее судьбой, выдумывая совершенно безумные утопические комбинации, способные привести, объединить наши пути воедино…, а затем мысленно отсекаю все мифически ирреальное, о, эта бритва Оккама. И тогда, остается лишь одна дорога, на которой ей нет места. ОНА…
Кто она?
Как и тогда, увидев ее впервые я не знал про нее всей правды, так и не знаю до сих пор… А неправды, ее и так много в нашем мире, чтобы, еще говорить неправду о Ней. Она, – это ее огромные зеленые глаза, с искрами первых рассветных лучей, которые не гаснут даже ночью. Возможно, именно тепло ее глаз свело меня тогда с ума. Я искал тепла и нашел его в ее глазах, в изумрудных очах прекрасной ведьмы с каштановыми локонами, и невинной улыбкой заблудившегося ребенка, ждущего от нашего мира только светлых красок в подарок. Конечно же, она говорила, что похожа на большого пушистого медвежонка, и глаза ее – карие, но я, почему то не верил.
Неведомо как, в толпе обезумевших от счастья тинэйджеров. Успешно сдавших свои первые экзамены в вуз, на сленге улиц именуемый, лаконично – Кулек, готовых теперь побрататься со всем миром и самим Господом Богом. Ее рука, оказалась в моей…. руке. И мне, показалось, что это уже было когда-то. Три тысячи лет назад… Мы все так – же, шли с ней, державшись за руки по мелкому белому кварцевому песку. Я утопал в ее глазах. Она в моих глазах. А вдалеке, было – МОРЕ… Ее розовый прозрачный хитон развивал легкий бриз, а на мне была лишь серая набедренная повязка и кожаные сандалии, она шла босиком, все наши следы смывала внезапно набежавшая волна, и было у нас все, что мы могли пожелать. И не было ничего, только…
Шум голосов, запах дешевой водки и пива, шум моря, крики чаек… Кама, с ее бескрайней синевой и уходящими в даль пароходами, глубиной вод и человеческими отбросами на верхушках речных волн. Как и в долине – Инд, здесь, за Каменным поясом, Кама – все та же богиня любви Кама сутра, Кама – река, Кама – вечный поток… она была МОРЕМ сотни тысяч лет назад, и через малую долю вечности снова станет им, возможно.
Порой, мне кажется, что поток нашей жизни, это аптечная пилюля перевертыш, под глянцевой сахарной оболочкой скрыта небывалая горечь, иногда бывает иначе, когда в дурно пахнущей грязи прячутся настоящие осколки солнца, способные не только обогреть и дать силу корням, но и сжечь своим истинным теплом неаккуратного пользователя.
Но, только пережив, то, после чего и жить не хочется. Или, наоборот, до одури хочется, теперь – то вот, жить вечно. Только тогда, начинаешь с отупляющим изумлением понимать, что самая страшная горечь – может излечить, самое искренне тепло – может в своем ослеплении сжечь, не только свою, но и твою душу… синим огнем, а пока… какая к черту аккуратность, когда ТЫ МОЛОД… и в ЖИЗНИ хочется так много. И ты, в состоянии прыщавой фрустрации, вначале хочешь признаться в любви этому чертову Миру, а затем, рассказать каждой микронной песчинке на созданной Богом земле, как ты всех их ненавидишь, аккуратно подсчитывая в уме, сколько нужно взрывчатки, чтобы взорвать этот Мир.
Я ни когда не думал об аккуратности, когда спешил жить, такие глупости для тех, кто стремится правильно существовать. Так же, наверное, думал и юный Икар, разбиваясь о свое собственное солнце, ломая свои первые, они же и последние крылья.
Долго ли возможно идти рука в руке?
Долго, очень долго…, пока не захочется человеческой, а не ангельской еды, пока не пойдет холодный осенний дождь, способный остудить даже самые теплые отношения.
Мы шли долго, даже не заметив, что нас уже только двое, и мы одинаково мыслим. Наверное, я понял это раньше ее, потому в ее глазах только сейчас появилось безумное удивление, легкая грусть по утраченному гордому одиночеству своей души, и испуг перед тем: что же будет теперь…, когда она утонула в моих глазах, а я в ее.
Я попытался успокоить забившегося в ее душе пушистого беззащитного зверя, сказав, что ничего…, ничего в этом мире не изменилось.
– Ага, – говорили ее глаза. – В этом, нет. А в моем?! Теперь, в моем мире, ТЫ.
– Да, – отвечал я, глядя в ее глаза. А в моем мире – ТЫ…
У нас такие разные улыбки, но суть у них была тогда одна, они в отличие от сплетающихся в единый океан глаз, словно извинялись за допущенное их хозяевами сумасшествие, будучи посланниками ослепленного разума, но нам так хотелось жить только одними чувствами, главным из которых стала – ЛЮБОВЬ…
Наверное в самом начале мы не понимали, что любим друг друга, нас просто безостановочно тянуло быть вместе, и стало совершенно безразлично, что мы при этом делали: болтали без умолку, гуляли по улицам и отдающимся осени паркам, шуршали павшей листвой или просто – молчали… Когда я нежно, словно пригревшегося несмышленого котенка баюкал ее руку, она чаще смотрела в бескрайне ярчайшее небо, цвета вареной джинсы, провожала мечтательным взглядом стаи птиц, так же молча, спрашивая у меня, или у самого НЕБА:
– Зачем они улетают..?
А пока я раздумывал над ее вопросом, в котором не было места словам, она все так же молча, словно затаившись где-то между двумя мирами, бытия и небытия, разглядывала небо, изредка окунаясь в мои глаза.
– Они голубые…
– Что?
– Твои глаза…
– Ты только сейчас заметила?
– Да…, я ведь…, – Она улыбнулась, рассмеявшись, словно раскрывшийся мак. – Раньше я думала, в них просто отражается небо…
– В них отражаешься ты, прошептал я одними губами, но она услышала.
– Дурачок.
– Сам знаю, – отвечал я, – А еще я знаю, почему птицы улетают.
– Ну и почему?
Теперь, она сама взяла мою ладонь в свою розовую ладошку, и посмотрела в глаза. Не знаю, что было в моих, но в ее зеленых глазах резвились такие отчаянные бесенята, что я с самым разумным видом начал нести такую чушь, в которую откровенно верил (Боже, кажется, я верю в нее до сих пор…):
– Скоро придет ЗИМА…– ее пурпурные губки сложились бантом, а я, всего лишь, трепался. – И чтобы выжить, в эту бесконечно – ледяную зиму, всему живому нужно тепло, настоящее тепло, не тот искусственный свет, что придумали мы – люди. Необходимо настоящее солнце или любовь, это почти одно и тоже. Птицы улетают к солнцу, люди то – же раньше умели летать, а теперь разучились, но они, не разучились любить, поэтому выживают в самые холодные зимы. Когда вместе, совсем не страшно, ты моя южная бухта у моря, я твоя, так переживем все самые страшные бури…, зимы…, и другие ненастья.
Она сморщила носик, но свою голову доверчиво положила на мое плечо:
– Выдумщик…
– Я пишу эту сказку для нас ветром, чтобы она стала правдой, нужно только поверить.
– Ну, я и говорю, вы-дум-щик.
– Ты видишь ангелов…? – мой шепот в ее правое ухо.
– Пока не знаю, – она совершенно серьезна. – Но я знаю, что мне пора, – так сказала она, отбыв на своем трамвае номер двенадцать, в неизвестном для меня направлении, называемом ею тогда домом.
3
В нашем мире так мало настоящего, что даже реальностью оказывается всего лишь то, во что мы, наконец, захотим поверить. Глупо, но многие, если не все, живут именно так. Самые разумные верят в то, что видят, еще более приспособленные к жизненным перипетиям верят в то, что хотят видеть, массы – хавают то, что дает на выходе планетарный PR – детище проклинаемого и обожаемого всеми нами СМИ.
В своей жизни я всегда пытался придерживаться принципа гениев эпохи Ренессанса, универсализм – вот мой девиз, я совершал и продолжаю совершать ошибки людей всех психотипов, страт и вероисповеданий. Я верую и не верую, выдумываю и стремлюсь к самым непогрешимым канонам реалии, с ужасом и благоговением понимая, что реально лишь то, что в твоей голове, происходит в тебе, волнует тебя, дает и одновременно не дает тебе жить…
Так я очень долго не хотел верить в смерть. Нет, я, конечно же, знал, что она где-то есть. Но это просто не могло случиться с кем-то из тех, кто мне по-настоящему дорог. Когда ее не видишь – не веришь, но бывает и так, что, увидев смерть своими глазами, не веришь все равно. Кто-то из древних сказал:
– Пока я жив – смерти нет, когда умру – меня не будет…, нет страха перед тем, чего нет, и не будет.
Смерти своих друзей я не видел, они были совершенно разными, но хорошими людьми, способными не только брать, но и отдавать свое тепло, раздавать его совершено бездумно, налево и на право, даже не думая о возвращении каких либо этических дивидендов, поверьте, сегодня это встречается редко. Богатырского сложения филолог – учитель литературы и русского языка, с обезображенным страшными ожогами лицом. Человек, разговаривающий со своими учениками только на чистой речи, сенсей, мастер по рукопашному бою (это все он один), и еще парень Леха – вечный мальчишка, драчун-забияка в поисках справедливости, которую, по его мнению, необходимо защищать именно так – кулаками (это другой мой друг).
В то время, когда за ними пришла смерть, наши дороги уже давно разошлись, не то чтобы кардинально, всего лишь пространство и время. В один момент, как-то вдруг само собой, оно перестало у нас совпадать. По Маяковскому проклятый быт одинаково разбивает как лодки, так и любовь, вкратце, любые чувства и отношения. Возможно, в этом что-то есть, но и пространство и время, не заставили меня перестать считать этих двух совершенно разных и не похожих друг на друга людей – моими настоящими друзьями.
Учитель русского и литературы, необычайно сильный человек, не способный повысить голос, занимающийся на досуге гипнозом и написанием сказок…, я расскажу сначала о нем, наверное, потому что все еще помню его тишайший голос…
4
– Тот человек возвращался домой очень усталым, отработав тяжелую смену в горячем цехе, отстояв, положенные семь часов у плавильной мартеновской печи, и просто решил срезать свой путь через овощной рынок, по осени расположившийся у старой полуразвалившейся церквушки Петра и Павла, что на площади Молодых коммунаров. Старики в китайских спортивных костюмах, подростки в майках и шортах, толстые грудастые бабы в цветастых сарафанах, все наперебой пытались продать свой нехитрый товарец, расхваливая прелести экологически чистого натурального продукта. Тому человеку, было совершенно безразлично. Что редиска выращенная на приусадебном участке в Новых Лядах, гораздо полезнее одноименного овощного суррогата, высаженного колхозом Рассвет, и взлелеянного с использованием всевозможных гадких пестицидов. Ему было все равно. Пока…, не те странные слова, произнесенные чахлой старушкой божьим одуванчиком, одетой в коричневую вязаную кофту, холщовую юбку до пят, и белый шерстяной платок:
– Сны, кому ж сны. Сны, любые, взаправдашние, забываются и исполняются. Недорого возьму. Не хочешь касатик, сон себе хороший прикупить? – тот человек сначала удивился.
– Ты, бабулька, никак снотворным торгуешь, травка какая, я бы взял, сплю, что-то плохо в последнее время…, после того как жена ушла, и переехал жить в общагу, соседи такие шумливые попались, черти…
– Да ты что соколик, какая травка, снами я торгую, покупай. Не бойся, товар хороший, – старушка ласково, словно живое существо погладила большой картофельный куль, ютившийся у ее ног.
– И по чем, – тот человек улыбался, в сны, он никогда не верил.
– Не дорого отдам, сто рублев за штуку.
– Однако…
– Да не дорого, сынок. Сны то, какие хорошие, одно загляденье…
Не то чтобы, тот человек совсем не поверил, он просто рискнул на половину, заплатил старушке полтинник и получил из ее трясущихся морщинистых рук нечто серое, похоже одновременно на сгусток тумана и мокрую вату, нечто тут же растаяло уже в его руках. Но человек остался доволен, когда шел к себе домой он думал о том, что «всего, что хочется, за деньги не купишь».
*
В эту ночь ему явилась его школьная любовь. На ней было именно то выпускное платье, белое, словно наряд невесты. Это были те же карие всепрощающие глаза. Однако, тогда она не смогла его простить… Он так старался забыть причиненное ей зло. Что, наконец, это у него вышло. Именно тогда он позволил себе завести семью – жениться, стать отцом. Но теперь, когда он снова один, память вернулась, вернулась Эльга, так ее звали…
– Я простила тебя Иван, – и это было его прошлое имя. – Между нами нет больше зла. Все проходит, и это прошло… Я люблю тебя Вани-сан.
– Ты моя цветущая сакура, как жаль, что это всего лишь сон. Я даже не знаю где ты…
– Ты ошибаешься, все это правда. Я проведу, покажу тебе дорогу в мой дом, когда ты очнешься, то вспомнишь весь путь, и дом тот станет нашим, нашим новым домом. Хочешь? Веришь?
– Верю и хочу.
– Тогда дай мне твою правую руку.
Иван шел босиком по пустынным холодным улицам, спящим мертвецким сном, она… все время только рядом, на высоких каблуках в своем белом выпускном платье, как будто не было меж ними его сотворенного зла и десяти лет разлуки. В этом городе они никого не встретили, пустота, не было даже света в окнах. Незнакомый город, но все эти улицы были знакомы ему, так, же как и город, кажется еще чуть-чуть, и он вспомнит его название. Эльга, всем телом прильнула к его широкой груди, глаза ее были спокойны, только губы чуть-чуть дрожали.
– Тебе холодно, милая?
– Нет, ты…, ты слышишь эти голоса, они зовут меня. Пожалуйста, не отпускай, не отпускай мою руку…, и никогда не бросай меня!
– Не бойся, может это просто голоса ангелов.
Эльга улыбнулась. Ее внезапная истерия угасла, так же мгновенно и внезапно, как и вспыхнула. Она даже что-то хотела произнести в ответ, но именно в этот самый миг в его лицо ударил ледяной порыв совершенно черного ветра…, пропали все звуки и краски, и наступила пустота. И не было больше с ним Эльги, только гигантский черный экран наполненный пустотой, посреди которого висели пылающие красными всплесками, неоновые буквы: КОНЕЦ. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
Иван очнулся в холодном поту, и еле дождался рассвета, он выпил пять банок пива одна за другою, совершенно не чувствую вкуса. Оделся как зомби. И пытаясь заставить себя ни в коем случае не спешить, тронулся в сторону овощного рынка. Кажется, весь этот мир тронулся вместе с ним… Старики в китайских спортивных костюмах, подростки в майках и шортах, толстые грудастые бабы в цветастых сарафанах, все наперебой пытались продать свой нехитрый товарец, расхваливая прелести экологически чистого натурального продукта.
Чахлая старушка – божий одуванчик, одетая в коричневую вязанную кофту, холщовую юбку до пят, и белый шерстяной платок стояла на том же месте, у ее ног ютился большой картофельный куль:
– Кому капусту, свежую капусту, – вещала она.
– А сны, бабушка. Я хотел бы купить у тебя сон. Можно даже просто половину, ту вторую, я был вчера здесь, отдам любые деньги, все, что у меня есть, у меня есть мало, но я отдам все…,– Иван упал на колени и заплакал как ребенок, навзрыд. Как, будто еще не понимая, что в этом мире всего никогда не хватит на всех, и всего за деньги не купишь.
– Ну что ты родиночка, – старушка ласково гладила его взлохмаченные после сна волосы. – Хочешь, капустки возьми, за так. Что же вы все молодые таки горемычные, – бабка вздохнула. А Иван, поднявшись с колен, не замечая больше никого, побрел домой, сжимая в руках подаренный бабкой зеленый вилочек капусты, безнадежно пытаясь вспомнить то название города, то лабиринты улиц, которыми вела его Эльга, в его незавершенном сне, купленном наполовину…
5
ВОТ ТАКИЕ СТРАННЫЕ СКАЗКИ рассказывал мой учитель русского языка и литературы. Его смерть, как и жизнь не была похожа на сказку. Про его жизнь я знал меньше, чем про его смерть. Даже имя его незримо стерлось из памяти, осталось лишь прозвище, данное ему нами – такими милыми в своей непосредственности и такими жестокими детьми, КИНГ-КОНГ. Большая обезьяна… Мне было тогда всего двенадцать лет, и я мало понимал взрослые разговоры, откровенно мне было на них наплевать, но все что говорилось про КИНГ-КОНГА, было для меня вовсе не безразлично.
– Его жизнь – череда потерь, – произносила громким шепотом учительница истории Эмма Поликарповна Друль, поправляя на своем мясистом носу узкие очки в серебристой оправе.
– Ох, если бы не эти шрамы, – томно вздыхала наша певичка, теребя кудрявый черненый локон на своей пухлогубой, большеглазой головке, Ниночка – учитель пения. По этой красивой легкомысленной особе вздыхали все ученики старших классов нашей, довольно средней школы. Мне было всего двенадцать, и я еще так мало понимал этот мир, но чувствовал, что даже в этом мире, где все взрослые лгут, а дети ничего не понимают, есть что-то настоящее…, и сколько лет тому, кого хочется назвать другом, совершенно неважно.
Почему я считал Кинг-Конга своим другом?
Вряд ли это легко объяснить… Это, и не нужно объяснять. Просто друг, ты это знаешь, и он это знает. Вы равны. Как я мечтал, чтобы он был моим отцом, кажется, он то же хотел, чтобы у него, когда – ни – будь, был сын, такой как я…
– У тебя все будет хорошо, Кирюша…
Настоящий друг, это когда тебе плохо, он рядом, когда тебе хорошо, ты хочешь поделиться с ним этой радостью. Когда его нет рядом, ты все равно знаешь, что он есть, твой друг. Таким человеком, для меня был Кинг-Конг.
Когда я узнал о его смерти, то не поверил, просто не хотел верить. Тогда мне стукнуло семнадцать, я уже многое понимал, но, это вовсе не значит, что хотел принимать, этот мир таким, каков он есть.
Дело было так… В нашу школу привезли две тонны оконных стекол для капитального ремонта, и конечно же ни какие районовские сметы не учитывали грузчиков, для того, чтобы это самое стекло разгрузить. Тогда, в нашей довольно средней школе, главенствовала сильно пьющая директриса, попавшая на столь ответственный пост то ли случайно, то ли в качестве наказания, понижением с ведущей партийной должности. Эта неопрятная женщина с вечными кругами у глаз, приказала отправить на разгрузку стекла школьников младших классов, а наш учитель русского и литературы, Кинг-Конг, в силу тонкости и хрупкости своего душевного мира, не мог позволить свершится столь вопиющей несбалансированности реалий, поэтому решил сам лично выгрузить – все две тонны чертово оконного стекла…
Никто не знает точно, что же тогда случилось, но все две тонны проклятого оконного стекла рухнули прямо на Кинг-Конга, а за его спиной стояли несколько младших школьников, все-таки пришедших помочь, кроме учителя русского языка и литературы, моего друга, не пострадал никто. Он взял на себя все, совершив небывалый подвиг нечеловеческой отваги и силы, не замеченный совершенно ни кем. Удерживая эту сползающую с кузова грузовика стеклянную махину. После своего неоцененного геройства он жил еще сутки, находясь в коме. В итоге, сильно пьющую директрису выгнали, но без скандала, заменив ее пожилым худощавым дедулькой в толстостенных очках, которому тоже было насрать куда катится наша школа, но он не пил…. А Кинг-Конга схоронили по тихому, на одном из центральных кладбищ нашего северного города.
И еще про его сказку, ту самую, которую я рассказал тебе выше, о человеке, купившем свой сон, ты помнишь… Сегодня мне бы очень хотелось задать вопрос, не своему учителю русского языка и литературы, а тому человеку, Ивану, Иван-сану:
– Почему ТЫ, молодой и сильный, не стал искать ЕЕ (Эльгу) дальше, а по-слюнтяйски отправился жевать свою никчемную жизнь, как вилок зеленой капусты, бесплатно отданный дряхлой старухой – судьбой? Я хочу на него закричать, может даже ударить, а он тупо, по бараньи, пялится в мои глаза, так долго, что на протяжении своих сегодняшних, теперь уже двадцати шести лет, я его наконец понимаю… «Кто же знает, куда ОНА могла его привести в ту роковую ночь, там во второй половине незаконченного сна, вполне вероятно была обычная БЕЗДНА, Дорога в Никуда. Ведь Эльга умерла. Он знал об этом, но, так – же как и я не хотел верить. Ведь легче было просто поверить в существование незаконченного сна и своей личной неполноценности, или возможную хорошую концовку, чем в неотвратимость свершившегося.
Второго моего настоящего друга звали просто – Леха… Его судьба была не столько ярка, но не менее трагична. В чем-то, она по существу напоминала событийную реальность принятую Кинг-Конгом. Он, тоже стал жертвой чей – то халатности, бездумного эгоизма, или просто несчастного случая. Александр погиб в армии, избежав горячих точек и стрельбы, он попал в самые суровые российские войска – стройбат… Они с другими бойцами возводили очередную дачу очередному армейскому генералу, когда плохо закрепленное бревно, соскользнув, ударило Леху-Александра по голове – прямо в висок, став по заключению доктора – контрактника, причиной Лехиной смерти. По другой, не официальной версии, его просто насмерть забили злобствующие деды.
Учась с ним вместе, мы часто представляли себя отважными первооткрывателями, исследуя территорию Логовой свалки, бродя среди разрушенных домов и ничейных дворов Костырева, заросших полынью, ромашкой и огромными слоноподобными лопухами. Это была ничья земля, иногда даже казалось, что это совершенно иная планета, чужая, неоткрытая ни кем еще галактика. Было время, когда два героя, десяти лет отроду, отчаянно бились со всей местечковой шпаной, не боясь ничего и ни кого, потому что стояли спиною к спине, отчаянно защищая друг друга. И это были мы… Но, вместе с уходом Лехи, пропал куда-то весь мой героизм. За прожитое до сего момента время, я так и не встретил того, кому бы смог, так же без раздумья доверить свою спину, или самую страшную тайну.
*
Обычный весенний солнечный день. Именно тот – с синейшим безоблачным небом, воздухом, наполненным самыми обворожительными и завораживающими запахами, возрождающейся жизни. День, сотканный из распускающихся почек лип. Звона ледяного ручья. Пения проснувшихся птиц. И, накатывающегося с неотвратимым блаженствием настоящего желтого тепла. Я, иду по Южной дамбе. Голова пуста – там ветер. В глазах – небо. В сердце – пустота, требующая немедленной заполненности. И тут, пошел дождь. Вернее, это только я так думал, что дождь пошел. На самом деле, его просто не было… Это я, плакал. Это мое небо прорвало. Потому, что умерли два таких дорогих мне человека, в долину Смерти, черной реки Стикс, ушли мои друзья. Я не знаю, откуда это пришло, мне стукнуло уже двадцать лет… И я, впервые пришел в церковь сам, в слезах и незаполненной ни чем пустотой в сердце, чтобы поставить заупокойные свечки за тех, кто умер уже давно, но для меня только сейчас… Не знаю, что подумали церковные старушки, что прочитали в моих глазах, меня просто невесомо подхватили за руки, подвели к нужным иконам и помогли расставить те самые заупокойные свечи, молча разделив мое горе, перекрестив, и отпустив из мира ушедших, в мир живых… все так же молча. Нужные слова не срывались с языка, они были в голове и сердце. Тогда боль не ушла целиком, то, что от нее осталось, навсегда превратилось в пустотелую серую тень, что шепчет иногда в минуты осеннего листопада, о том, что однажды все можно потерять. Но пока в этом мире весна, я хочу думать только о любви.
