Кирилл Борисович Килунин
Сказки из Тени, или Записки Пустоты
12
Ветер, вечер, я задержался у Эвы только для того, чтобы рассказать ей на ночь Сказку. Этот большой ребенок обожал слушать сказки, уверяя, что мой голос ее расслабляет иногда больше, чем секс. Все еще не знаю: радоваться, смеяться, или обижаться, только разум подсказывает, что нужно воспринимать мир, таким, каков он есть. Прощая, и принимая, чужие причуды ты легализуешь в этом мире свои. Лишь одна мысль при всем этом не дает мне покоя… «…Все это уже когда-то было. Было со мною. Или с кем-то очень похожим на меня…».
Так вот, малыш, слушай, – когда она закрывает глаза, я кладу свою ладонь на ее неестественно горячий лоб.
13
– О Мудрый Кух, за что такие зеленые бананы!? – ворчал Крапчатый Бурунду, взбираясь на елку. – Вот щаа-ас как упаду, и все….
«Да, ты не Летчик, – говорил Бурунду Мама, собирая мешочек с печенье в Дорогу». А он и не хотел быть Летчиком, он просто хотел поближе увидеть Солнце, и залез на елку. «Такое большое, круглое и рыжее, наше Солнышко, жалко лапкой потрогать нельзя». Ах. Бурунду, так любил все трогать лапками.
В Антрацитовом небе порхали Фиалковые Глю, значит скоро будет Сливовый дождь. Нет ничего вкуснее на свете, чем Сливовый дождь с маминым печеньем. Запивая печенье фиолетовой водицей, можно мечтать о всяком хорошем, например о Мерцающих Коняшках. Многознающие Гучи, говорят загадочно улыбаясь и делая большие глаза, что Мерцающие Коняшки, это – сущая правда. «Как увидишь, что, чудо это проносится рядом, загадай желание. И оно обязательно исполнится. Честно-честно. Ты, только верь. Знай, Гучи слов на ветер не бросают».
Ах, этот Ветер, вечно приносит что-то, а нам с этим жить. Мерцающие Коняшки, самое заветное доверяю вам. Пусть будет так, как я захочу…
Есть в Мире Долина, где спят все краски мира. Черно-белые люди ищут свое маленькое счастье, обычно вдвоем, чтобы не потеряться. Но все же, иногда они теряются отпустив любящую руку, и ищут, пока огонек не погаснет, боясь не найти, хватают все руки подряд, ошибаясь и плача, находя и снова теряя. Я коснусь твоей руки, и не отпущу, пока горит огонек – я знаю, зачем живу…
14
Я поднимаюсь медленно, так, чтобы не разбудить, не сломать ее хрустальный сон, не спугнуть задремавшую на лице Эвы, светлую бабочку улыбки. Теперь она там, в Сказке. А мне, пора уходить, захлопнув дверь, раздумывая о том, что мир, который я творю, слишком похож на бред. Мой бред.
Время полночь. Морозно, на небе звезды, в голове пустота, на сердце тепло. Мне хватит этого тепла, чтобы, не замерзнув доковылять до своего дома, пешком. Говорят, что свежий воздух продлевает жизнь…
Мимо зеркальных витрин магазинов и пролетающих мимо автомобилей, мимо запоздалых прохожих, и ярких световых панно реклам, мимо темных переулков и подворотен, мимо луны, звезд и сумрачного снегопада, я делаю шаги по этому городу, и он проходит сквозь меня, отбрасывая свою тень, моя тень делает с ним тоже самое. Когда наши тени смешиваются, я уже гораздо тверже стою на ногах, в голове проясняется, легкая депрессия переходит в твердую уверенность в завтрашнем дне. Нет разницы, каким он будет, я сделаю его таким, какой он нужен мне…
Подходя в полночь к подъезду своего дома, без новомодных домофонов и кодовых замков, с гостеприимно распахнутыми дверями, для званных и незваных гостей, по знаку благоразумия, в насмешку над личной паранойей, оглядываюсь по сторонам. Пусто…
Однако на площадке второго этажа стоит человек… лицом к окну. Со спины, он старик. Он одет, в грязные, дурно пахнущие обноски, в левой руке характерная сумка с бутылочной тарой.
Налицо, он тоже старик, единственное, что осталось в нем человеческого, это его глаза… какие-то полукосмические мысли плещутся на самом дне его ссутулившихся зрачков…
– Проваливай, – кричу я.
– Да, да, – он поворачивается, чтобы уйти, но внезапно останавливается и спрашивает: – Где твои крылья, которые так нравились мне…, брат…
Зная, что не следует отвечать, я все же отвечаю:
– Не знаю…
– Этой ночью, ты станешь Воином тьмы, произносит старик, спускаясь вниз, грохоча сумкой полной пустых пивных бутылок.
– Какая разница!!! – кричу я его удаляющейся ссутулившейся спине.
– Воин ночи, Воин дня – одинакова фигня, соглашается старик, перед тем, как окончательно захлопывается подъездная дверь за его спиною.
– Сумасшедший, – этот мой шепот относятся одинаково и ко мне и к нему.
Иногда мне кажется, что Я просто падаю в какую-то Бездну…, но тут- же приходит понимание:
«Все это – ореховая шелуха, на самом деле, Я лечу…У-у-у………-У ».
15
Этот мой сон, он вовсе не походил, на полет… Я бежал, не зачем, и не от кого… просто, бездумно мчался по хрусткому снежному насту, обгоняя ветер, завывающий меж старых лощин. Я бежал, огибая на своем пути, сосны и вековечные ели, достающие острыми верхушками до самого серого – такого низкого неба, с ходу перепрыгивая невысокие завалы бурелома и заснеженные, похожие на холмики белого пещерного мха, пни. Весь окружающий меня черно-белый мир был пропитан сотнями незнакомых запахов и вкусов, из которых самым разлюбезным для моего гулко бьющегося сердца, был запах свободы…
– Ууу-Уууу-У,– закричал я, выискивая своим острым, как дамская сталь взглядом, желтый призрак луны, на таком же сером, как моя внешняя оболочка, небе этого самого мира. «– Серый! Серый!!!»
Но и небо не было уже таким у-уж серым, это у-же всевозможные оттенки серого спектра, состоящего из тысяч-тысяч цветов, которые теперь я отчетливо различаю своими новыми глазами, с продольными зауженными линиями зрачков.
Я бежал по раскинувшейся на сотни дней и ночей, тайге. Я видел всевозможные оттенки серого, я чувствовал, как летят птицы, и ходит где-то в самом низу под слоем смерзшейся земли, полевой крот в поисках заготовленных им осенью запасов. Я чувствовал, что скоро взойдет самая полная луна, тот большой ало-желтый круг, в свете которого будут сыпать тысячи-миллионы не похожих одна на другую хрупчайших снежинок в самом замысловатом, и таком простейшем танце, привычном и завораживающем с самого сотворения этого мироздания.
Я мчался, наслаждаясь такой кажущейся бесконечной, свободой, я знал, что за все в этом мире нужно платить, но расплата придет лишь с полной луною, а до ее восхода еще есть время быть совершенно свободным и от добра и от зла… «..так говорил тот старик. Какой? Я уже сам не помню… просто бегу-у-у-у…»
*
Я выл зверем, я был зверем, я естьм зверь, мчащийся в ночи – сгусток серого мрака. Мое упругое гибкое тело слушается каждого посланного серым мозгом инстинктивного импульса. Но, оставаясь зверем, я все же где-то на самой глубине зеленых зрачков ощущаю себя человеком, и это мешает окончательно отдаться всей прелести пребывания в волчьей шкуре. Волк, да я волк.
16
До того момента, как луна войдет в полную силу, оставался совсем крошечный ущербный кусочек, не заполненный колдовским светом неровного круга. Как бы я не старался, мне не удалось найти у этого леса ни начала, ни края… тайга, тайга на сотни дней и ночей…
Я перебирался через большой замерзший ручей, побывал на крутом холме, среди березовых рощ, найдя двухэтажный деревянный, совсем недавно заброшенный дом. Я так и не решился зайти внутрь, просто доверился своему волчьему нюху, после чего захотелось безудержно заскулить, словно презренный деревенский пес, но я только завыл, обращая глаза к луне, моему брату, Богу и покровителю. У-у-УУУ-у-ууу.
Так, пробирался я сквозь засыпанный по самые краешки снегом мир, до Волчьего камня. Кто-то в моей голове сказал, что он называется именно так, а потом, было уже все равно, потому, что послышался совершенно противоположный голос: «Час пришел…». И я не успел спросить который час.
Луна вошла в полную силу, и тогда появились ОНИ…
Дюжина Черных волков одетых в защитную камуфлу, передвигающихся на двух конечностях, словно люди, разговаривающих короткими рычащими фразами. Старые Хищники наших Темных улиц и отражений.
– Час пришел, – прорычал тот, что шел впереди, и я узнал этот голос, из старых ночных кошмаров.
– Какой час? – спросил я, внезапно обретая людскую форму и суть.
– Час Крещения Оборотня, – произнес тот Черный волк, что шел Всегда Впереди.
– Ес-сс-сли й-я нн-не х-хочу-у, – от холода, или ужаса, в этой человеческой шкуре, у меня зуб не попадал на зуб, а я смотрел на его желтые острые зубы, он распахнул свою пасть, и в небо поднимались клубы замысловатого морозного пара, навеянного волчьим зловонным дыханием. Внезапно, с громким металлическим лязгом его пасть захлопнулась.
– Это Закон, – словно отрезал Черный волк. – На колени!
И я упал в снег, когда со всех сторон меня обступили Они. Встав кругом, держа друг – друга за черные плешивые лапы, развернув свои клыкастые морды к небу с совершенно полною луною, они завыли нечто похожее одновременно на колыбельную и похоронный марш.
Кажется, я плакал, уткнувшись, в промерзшую землю, когда оставшийся в центре круга волчий вожак, порывшись в нагрудном кармане, достал из него три куска льда. Две небольших округлых горошины, и третий размером с кулак, по форме напоминающий человеческое сердце.
– Мы даруем тебе новое сердце и глаза, – рыкнул Черный, словно прочтя мои мысли.
Я хотел скорчиться от ужаса, или убежать, но не вышло не то, ни другое, потому, что я, уже застыл. «Наверное, ледяному человеку, необходимы ледяное сердце и глаза», – успело промелькнуть в моей голове, пока ее не затопила всепроникающая нечеловеческая боль.
Это вожак Черных волков, методично не торопясь, вырывал, своими острыми, как сталь, когтями … мое сердце, а затем глаза, чтобы вставить мне новые органы осязания, взамен старого человеческого хлама. Крови почти не нет, только боль, от которой мне и пришлось проснуться.
Только проснувшись, я бежал от Черных волков с Каменным сердцем и Черным ледяным взглядом, теперь это и мои приметы. Я …. оборотень.
Часть 2. «Оборотень»
00
И мысли как лед, холодное безразличие, и скованность любого движения. Я пытаюсь кричать, но понимаю, что это глупо. Глупа сама жизнь, однако еще глупее быть совершенно безвольным куском дерьма несомым быстрым течением реки, по имени Судьба. Я смеюсь над судьбою, но холоден мой смех, и нет в нем не единого следа эмоций, и нет в нем ничего человеческого. Я – не человек…
И даже телефонный звонок Эвы, в котором она объявила, что возвращается к мужу, не будит во мне совершенно никаких чувств, лишь голос рассудка, что глаголет: «Это лучший выход из ситуации неопределенности», – поддерживает мое чувство определения в пространстве данного континиума.
Я бы сказал, что мне хорошо, но у меня нет никаких желаний, кроме одного – спать…
Я засыпаю…, и вижу сны.
Мир спит и видит Сны. И сны эти о снах. А где, то, что захочется назвать явью, выберешь Ты сам, но это совершенно не обязательно делать. Просто спи…
1
Действие этого странного сна происходит в разделенном надвое мире, Света и Тени.
Снежное крыло и Черный волк, идущий Всегда впереди – вожак стаи… Черный снег и Белый, таков интерьер сцены, его декорации и главные действующие лица разыгрывающегося действа.
– У него должен быть выбор, – произносит Снежный ангел с одним крылом, и ее хрупкая фигурка замирает.
– Согласен. Но в нем Зло, и зло будет тянуться к нему с наружи, – отвечает волк Живущий в тени, и начинает движение, вокруг своей оси.
– Он всегда может выбрать, кем быть. Все зависит от Веры, – пытается доказать волку свою правду Та, что стоит в Свете недвижимо.
– Он верит, что он Волк, – и у Волка есть своя правда, волк продолжает свое движение.
– Да, но лишь пока не подтает лед, пока его Каменное сердце и Черный взгляд не привыкнут к его телу, – шепчет сквозь стиснутые белые зубки Снежное крыло.
– Тогда, посмотрим, – смеется волк, и пропадает из всякой видимости, рассыпаясь во Тьме вместе с дьявольским, кашляющим черным смехом, в черной воющей вьюге из самого черного-черного снега.
Тогда наступает полная тишина.
… И только по белоснежной пустыне бредет, завязая в сугробах, маленькая фигурка Ангела с одним крылом, потому что это, не ее сон, в котором Она умеет летать.
*
Промежуток. Всего лишь пространственный промежуток. Мир – разделенный надвое…, не все это видят, или думают иначе.
*
«…Я стою на самой верхушке крутого холма, и наблюдаю за происходящим. Я все понимаю. Я не понимаю ничего. Это уже не я, всего лишь – ОН…………………………………………………………………………….».
2
Ночь… Он проснулся от женского плача, которого никак не могло быть сейчас в его квартире, кажется в ней, уже давно не было ни одной женщины. Но, она плакала, и так пронзающе явно, что он, пересилив чувство разума, вступил голыми пятками на холодный пол, и двинулся в направлении предполагаемого источника звука, к мерцающему серебряным инеем застывшему окну спальни.
– Что, кто, Ты?
Молчание…
Забыв протереть глаза, так и не поняв: спит ли он? Молодой мужчина взглянул сквозь два ряда стекол, тьму и снегопад… На толстой ветке ясеня сидела большая Белая птица, рыдая в полный голос, отпущенных ей птичьи богом сил.
– Кто ты? Зачем? – спросил он и проснулся, в холодном поту и слезах. Такое чувство, что, где-то внутри его растаял огромный кусок совершенно черного льда. Раньше там находился камень, который мешал дышать, а теперь вода, вода сочащаяся кажется из каждого квадратного миллиметра его плоти. Кажется, он снова меняется, и лишь черная муть, застилающая глаза и мешающая вспомнить нечто важное, никуда не ушла, занимая свое прежнее место с самой глубине зрачков.
Сон, всего лишь, сон… Он забыл его. Как будто и не было ничего. Не было никогда Снежных ангелов, тайги и Черных волков, необыкновенного чувства свободы и ледяных людей…., не было Эвы, не было любви.
Привыкая к постоянству черной мути, застилающей какую-то большую часть его сознания, к необычайно обострившемуся восприятию запахов, видению этого мира в черно-белом спектре, он ощущал постоянно необыкновенную жажду, а еще желание сделать некий поступок, но как не старался, не мог понять, какой… оставалась только тяга.
3
… а через месяц он познакомился с Вероникой, и кажется всерьез, и кажется навсегда. Он не хотел, но Она, стала для него многим, если не всем… Офис и работа, бывшие – его смыслом в течение последних лет, превратились в одночасье в вынужденную обязанность, которая позволяла ему сводить Веронику в дорогой ресторан или престижный ночной Клуб. Вероника, после четвертой ночи, проведенной с ней в одной постели, сливаясь в одно, в страсти, до крови прикусывая губы, он так и не смог толком ничего о ней узнать… Нет, он знал, что она любит ночные прогулки, полную луну, Моцарта, пурпурные розы, шум дождя, и ненавидит кошек и запахи резких духов. Но, где она живет, и чем занята днем, оставалось загадкой, на которую она пока не желала сама отвечать, и он, наверное, тоже подсознательно не хотел этого знать…
– У тебя снова соленые губы…
– Наверное, прокусил. Твои поцелуи и ласки сводят с ума.
Вероника утренней птахой выпорхнула из моей постели, и, набросив на себя легкий, как все ее движения, розовый пеньюар, отправить на кухню готовить кофе.
Я коснулся своих губ, действительно кровь…
«Это сон. Всего лишь сон. Большая охота на серых улицах ночного города…»
4
Я смотрю на свое отражение в зеркале, через пятнадцать минут после утреннего кофе и поцелуя. Серый, деловой до одури, костюм тройка, синий галстук, короткая стрижа, и глаза, меняющие свой оттенок от серого до синего цвета. Они лгут, в них столько серьезности, сколько никогда не было в моей душе. Рядом с моим отражением появляется еще одно, Вероника поправляет сбившийся воротник моей белоснежной рубашки. И еще семь секунд молчания, я любуюсь ее отражением. Слегка вьющиеся выкрашенные в пепельный цвет волосы, глаза цвета весенней травы, алый свитер ручной вязки, и так идущие к ее идеальной фигуре бежевые стринги.
– Эта кровь на твоих губах милый.
– Ничего, пустяки. Ты со мной, или поймаешь машину?
– Опоздаешь, иди, я за тобой…, и захлопну дверь.
Где-то в подсознании я слышу, как захлопывается дверь в мою квартиру, уже после того, как я, так и не дождавшись ее, запрыгиваю в автобус, опаздывая на службу.
5
За двумя рядами стекол, тьмой и снегопадом, плачет огромная Белая птица. Я открываю глаза. Гайм овер…, время обеда, четыре часа за компом: прибыли, убытки, новые и упущенные возможности, закупки и продажи.
– Ты слышала, сегодня ночью убили еще одну женщину…
– Да ты что… Это слухи! Всего лишь слухи.
– К сожалению, нет. Она жила в нашем подъезде, задержалась на вечеринке, возвращалась поздно ночью одна, и вот….
– Ужас, позвоню мужу, пусть встречает со службы…
Я стою в очереди в буфет, и слушаю дурацкую болтовню двух дурно накрашенных девиц из соседнего отдела сетевого маркетинга. Чушь. Какие-то маньяки и мертвые женщины. Такого, просто не бывает… в реальности, только в кино. Я люблю Веронику, и тоже хочу встречать ее с работы в нашем Безумном мире. Солоноватый слизкий комок застревает в горле, это кровь на моих губах… Остаток рабочего дня мучаюсь, думая о том, что, возможно, есть на свете Злая сила, угрожающая всему тому, что теперь у меня есть.
Вероника…, она позвонила лишь в девять вечера, смеялась, сказала, что сегодня ее не будет. Я глупо пошутил, спросив:
– Совсем?
Она сказала, что:
– Нет, только сегодня, – а завтра она хочет снова быть только моей.
Я попросил, чтобы она берегла себя, рассказал об услышанных в буфете ужасах. Она сказала, что целует, и не верит в страшные сказки…, и положила трубку.
Какие длинные гудки…, длиннее их стала лишь эта ночь, в которую я думал только о ней: «Как бы чего не случилось, уж лучше пусть в эту ночь она будет с другим»…
6
Проснулся я от запаха свежесваренного кофе и веселой песенки про маленькую лошадку, несущую свою тяжкую ношу. В комнату с подносом, две чашки и хрустящие тосты с сыром, впорхнула Вероника в моем банном махровом халате.
– Доброе утро, милый.
– Прости, я забыл, что отдал тебе вторые ключи. Как провела ночь?
– Знаешь, такая скука, я сбежала к тебе. Ты так сладко спал в своем кресле, что я не решилась разбудить.
– Зря, я…
– Ты, думал обо мне?
– Да…
– Я поцелую тебя…
– Да…
– Губы, соленые губы …, это кровь на твоих губах…
– Наверное, прокусил во сне…
– Прости дорогой, спешу, сегодня я уйду первой.
– Хорошо.
7
Офис, компьютер, работа, выволочка у шефа на ковре, за ошибку в расчетах, призванных показать, и обосновать рейтинг наших продаж, и очередь в буфет, на которую уходит большая половина моего времени, отведенного на отдых и обед. Очередь за витаминным салатом, чашкой двойного кофе, котлетой и булочкой с марципаном. Бесплотная попытка насытить свой организм необходимыми ему веществами.
А еще, желание сделать некий поступок, но как не стараюсь, не могу понять, какой…
– Знаешь, сегодня убили еще одну… женщину…
– Да ты что!
– Да, она работала медицинской сестрой и поздно возвращалась с дежурства, одна… говорят убийца, как будто бы разорвал ей горло.
– Ужас…
– Да, там было так много крови.
Я словно проснулся, все та же очередь, все те же сплетницы из соседнего отдела, все тот же кошмар, ставший вдруг чей-то реальностью. «Как там Вероника, все же следует узнать, где она работает, и напросится встречать». Я не хочу, чтобы ее загадка закончилась где-то в грязной подворотне, в теплой омерзительной лужице крови, этой сублимации нашей жизни.
– Где ты?
– Жди, сегодня ночь нашей любви…
– Жду, может мне встретить тебя?!
– Да, в постели. Встретимся там…
Я положил телефонную трубку, с недоумением рассматривая в настенном зеркале глупо улыбающегося, туповатого индивида, меня – влюбленного… меня с черной мутью застлавшей глаза, меня постоянно испытывающего в последнее время необыкновенную жажду, а еще желание сделать некий поступок, но как мне понять, какой…, когда есть Вероника.
8
Звонок в дверь, я словно сумасшедший бросаюсь открывать, босиком, забыв накинуть халат. На пороге стоит молодой лейтенант милиции.
– Здравствуйте, я ваш новый участковый, Геннадий Владимирович Зуев.
– Какие проблемы?
– Да, так, профилактика. Женщины в доме есть?
– Да, бывает, – улыбаюсь я, совсем ничего не понимая. Он растерянно улыбается в ответ.
– Знаете, я недавно на этом участке, а тут маньяк, сущий зверь…
– Коньяк будешь?
Он согласно кивает, вешает в коридоре серую, почему-то отдающую мокрой псиной шинель.
Мы пьем молча, на кухне. Не торопясь, цедим из коктельных трехсотграммовых стаканов черный «Нахимов», смакуя пяти звездный терпкий бархат, глоток за глотком.
– Ждешь?
Я гляжу прямо в его глаза.
– Да, жду…
– Меня дома, наверное, то же ждут. Жена, боюсь за нее. Если поймаю этого зверя, церемониться не буду, пристрелю. Веришь, нет…
– Верю…
– Кажется, ты хороший парень.
– Да ты то же, вроде ничего…. Мы пожимаем друг другу руки. И так бесплотен весь этот мир, что, кажется, он, и я всего лишь тени, которые отбрасывает город.
За окном снегопад, я не вижу, но чувствую там полную луну, и это чувство таково, что хочется завыть… Я открываю окно, впуская в комнату вместе с морозным воздухом тысячи запахов ночи.
Когда он уходит, я совершенно забываю, каким он был…, этот человек. Серая шинель, серое лицо, серые глаза, охотник на серых волков… Может быть для меня весь этот мир серый, но меня это совершенно не беспокоит, пока я жду ее…
