Кирилл Борисович Килунин
Сказки из Тени, или Записки Пустоты
6
Моя любовь… разная, как времена года. То слепа, то холодна, она жжет, греет, возносит к небесам, но Боже, как больно оттуда падать, с периодичностью похожей на постоянство. Она уверяет, что она есть, даже тогда, когда я знаю точно, что ее нет! Ее душа – для меня загадка. Ее сердце – изменчиво как ветер. Ее настоящее имя, называть пока, слишком рано, чтобы, как ни – будь обозначить ее в этом повествовании, выберу всего лишь две одинаковых буквы, Юю (это не ее настоящее имя, просто частичка фамилии).
– Почему Юю?
– «Просто не понимаю, как объяснить, но теперь только именно так буду ее называть, Юю».
Юю, сама толком никогда не знала, чего хочет от жизни, поэтому так старалась брать от нее все, что возможно. Именно в тот момент ее эпикурейских исканий, ее путь пересекся с моим путем. Юю, это она мыла окна, ездила на двенадцатом трамвае, владела зелеными ведьмячьими глазами (по ее уверениям карими) и моим сердцем. Она никогда не говорила, но именно я был ее мальчиком для любви. И не путайте чувства с животным сексом, конечно же, у Юю был мальчик и для него. И еще – один не совсем молодой человек, что за все платил, не считая еще трех-четырех откровенных престарелых мачо, которые, просто водили Юю по шикарным ресторанам, дорогим клубам и званым вечерам.
Я встретил Юю в начале осени, и совершенно не заметил, как наступила зима. Время словно испуганная птица, с криком проносилось над головою, пропадая в свою неизвестность, возможно, всего лишь в теплые страны. Холодная, и бесконечная, целая половина года – короткий всплеск дня и тьма ночи. Зима. Снег снизу и сверху. Снег вокруг, но хуже всего, когда кажется, что он в тебе. Все в тебе состоит только из одного снега.
Мне не хватало Ее тепла. С приходом зимы Юю становилось все меньше и меньше. Она надолго выпадала из моей жизни, ведя какую-то свою, тайную жизнь. Все просьбы и требования воспринимались в штыки, утверждением, «что это мне слишком много надо».
Да, я жаден, корыстен и небывало эгоистичен.
Удивительно, но, устав думать про Юю разные гадости, я поверил в свою неправоту. Это уже случилось после того, как, вместе выпив в баре, неизмеримое количество пива в дикой смеси с Советским шампанским и апельсиновым соком, мы в очередной раз разругались, и по домам отправились врозь, как чужие, совершенно чужие друг другу люди.
Были пропиты последние деньги, поэтому я шел домой пешком, пьяно танцуя с метелью очередной романтичный медленный танец, глотая снег, увязая в сугробах. Нам было так хорошо наедине с метелью, она вела, я лишь галантно поддерживал ритм, из всех сил стараясь удержать равновесие и не уронить лица в снег, а все вокруг медленно сходили с ума. Мимо проносились серебристые «Мерсы» и черные «Буммеры», такие же, как и я, пьяные танцоры, бабки с мешками наполненными стеклотарой, я ни капли не удивился, когда из тьмы появилась фигура, закованная в камуфлу, бронежилет, армейскую каску, с автоматом в руках.
– Вам лучше туда не ходить, это не безопасно, – их стало уже трое, четверо…
Я улыбнулся и повернул в другую сторону, внезапно оказавшуюся нужной…
Добрался до дома на автопилоте, разделся и тут же заснул, только для того чтобы снова отправиться к Ней.
7
Зимой вечер и ночь так похожи … Они сливаются и их нельзя различить. Хорошо, что люди придумали часы. Но и часы иногда врут, или могут сломаться в самый неподходящий момент.
Я часы не ношу. Как много людей сейчас не носят часов.
– Почему? – спросите вы меня, или себя.
– Почему хочется свободы? Почему хочется забыться и потеряться в толпе …
Оставим решать эти вопросы кому – ни – будь очень умному, а я спешу …
Желтый свет фонарей, белые крылья снега, дырки в небе похожие на свечи – это звезды. Бархатно – черная ночь, или может быть вечер. Я не знаю – ведь я не ношу часов, и я очень спешу. Деревья – мерцающий иней, деревья – словно из сказки. Крыши домов в снежных шубках. Узкая тропинка прочь из-под ног, исчезает куда-то. Я уже спал, а ты позвонила – улыбнулась в телефонную трубку, рассмеялась и позвала, ты сказала, что хочешь меня видеть.
Боже, зимний вечер как в сказке. Мне так тебя не хватает….
Спящий город, сонные окна домов, напрочь закрытые глаза … И, кажется я один на земле.
«Нет, я не один. Я спешу к тебе…Юю».
– Эй, тропинка, куда ты меня завела? Где я, зачем ты обманула. Не надо шуток, не надо лжи, ведь я спешу к ней, – она меня ждет.
– Ложь, ложь, ложь, – ответила тропинка.
– Ну, вот я с ума схожу что ли. С тропинкой разговариваю, а она мне отвечает.
Да скоро и с деревьями заговорю и перееду в дом, где ходят люди в белых халатах, и решетки на окнах, и так спокойно – пока не кричат буйные соседи по палате …
Я стою. Я мыслю – значит, я существую. – «Я сплю или все это наяву? …бред, сон. Сон, но нужно спешить, ты ждешь…Юю, я знаю, что ТЫ ЖДЕШЬ…»
И так страшна эта ночь. Впереди грязно серый овраг с черными кляксами неизвестно чего – там так тихо и так хорошо, кажется, даже звезды туда не смотрят – не беспокоят.
– Где я?
– «А не все ли равно. Как хорошо и хочется туда вниз, и тропка моя туда бежит».
– Стой, – закричала Луна, – Тебе туда нельзя. Там дорога мертвых…
– «Ну, вот опять началось. Я вообще отвернусь …»
Теперь впереди огни – желтый свет фонарей, какие-то ларьки – остановка, и ящик с окошками подъехал – автобус еще называется, если побегу – успею к тебе. Ведь я знаю, что это – последний автобус.
Вот дом, в нем горит лишь одно окно.
Как я хочу, чтобы оно было твое.
Железные двери – холодные и мертвые. Ярко синий звонок, одно касание руки. Двери открываются без шума. Зелень (карих?) глаз, улыбка – подобная самому солнцу – твоя улыбка. И тихие, такие нужные слова:
– Я ТЕБЯ ЖДАЛА …
– Юю, – улыбаюсь я в ответ, стряхивая с себя осколки льда, и просыпаюсь…
8
Все так странно и запутанно в этой нашей с вами жизни, даже когда ты уверен, что у тебя что-то есть, то этого вполне может быть – совершенно нет. С Юю мы вместе учились в одном вузе, и по невысказанной договоренности не афишировали там свои чувства, конечно же, многие догадывались, стоило лишь поглядеть, как я на нее смотрю…, как жду ее прихода и каждый раз радуюсь новой встрече.
Знал ли я о том, что большинство слов сказанных мне Юю – ложь? Конечно же, знал, но я знал так же о том, что она меня все таки любит, по своему… Возможно кому-то это покажется извращением. Но вот такая любовь, замешанная на обмане, и самообмане, предательстве, притворстве, искреннем желании отдать или забрать последнее, обогреть и сжечь. Если посмотреть на все это совершенно с другой стороны, то это было ее простое человеческое желание – быть счастливой. Юю довольно рано догадавшись, что в нашем мире нельзя получить все сразу, словно детскую мозаику или набор цветных пазлов, слепила искомое благо из совершенно разных кусочков, взяв у разных людей недостающие ей для счастья части. Можно долго любоваться собранной из пазлов картинкой, но как бы, не была она совершенна и прекрасна, выпадение всего лишь одного кусочка, подобно вселенскому катаклизму, потому что, в одно мгновение рушит всю собранную с таким трудом картину целиком. Ты можешь собирать ее снова и снова, но она безнадежна, как разбитая и склеенная заново ваза, на нее еще можно смотреть, даже любовно созерцать, наслаждаясь издалека, когда не видно искусно замазанных трещин, но пользоваться ею в быту невозможно.
Только любовь делает тебя полноценным человеком, все восприятие мира меняется, и ты понимаешь, что больше не в состоянии довольствоваться малым. Или все, или ничего… Всего лишь один луч солнца, квадратный метр неба, или кусочек земли, этого не хватит, чтобы жить. Я не хотел быть частью мозаики, дополняющим общую картину чьего то счастья пазлом. Я так и заявил Юю, а она предложила остаться друзьями.
– То, что я могу простить любимой женщине, я никогда не прощу другу. – Мне не нужны такие друзья, – хотелось пафосно бросить ей в лицо, а я всего лишь шептал. Кажется, убеждая в этом вовсе не ее, а себя.
Мы, все-таки расстались… Первые две недели – был совершенный ад, а если по правде, последующие два года тоже. Труднее всего было не отвечать на ее телефонные звонки, а еще я видел ее везде: в толпе на троллейбусной остановке, в бакалейной лавке покупающей двести граммов голландского сыра, среди спешащих сумеречных прохожих, в чужих городах, в которых я был случайным гостем, даже у неба были ее глаза… Самое ужасное, что я не мог найти, то, что могло ее заменить, хотя–бы ненадолго. Перепробовав уличные знакомства, бары и излишне веселые компании, я поддался на авантюру друзей, попробовать продажной любви. Болтали мы об этом часто, даже те, у кого были постоянные девчонки и периодический здоровый секс. Треп, обычный пацанский треп, но что-то в этот раз пошло не так как обычно, среди нас не было никого из прекрасной половины человечества, ящик «Балтики» на пятерых, хорошее, демократичное пиво «№ 3», решает многие проблемы, но только не те, которые мы создаем себе сами. Безумный «Рамштайн», немецкий хаос в русской душе. Чья-то пьяная шутка с телефоном и случайно выбранным газетным объявлением, о предоставлении приятного отдыха для мужчин, ищущих ласки. Потрепанная черная «Волга» и три жрицы любви, к тому времени, нас осталось только трое…
Сутенеры, лысый толстяк и дерганный рыжий амбал, обожгли нас оценивающим взглядом.
– Товар смотреть будем, – осклабился рыжий.
– Будем, – согласился кто-то из нас троих.
– Ну что кошки, работать, – толстяк со скрипом приоткрыл дверцу Волги, откуда выскользнули три, вполне симпатичных молоденьких гурии, как мы и сказали диспетчеру: грудастая блонди, худощавая большеглазая брюнетка и явно крашенная, рыжая ведьмочка – хохотушка. – Если не понравилось, привезем других, – толстяк по залихвацки хлопнул блондинку по оттопыренной попке.
– Да нет, уже нравятся, все путем братан, – мой взгляд прикипел к милой брюнетке с ее большими, похожими на горные озера глазами.
– Деньги вперед, – рыжий сделал шаг в нашем направлении, пряча большие узловатые ладони в карманах своей балахонистой кожаной куртки.
– Кто-то из нас протянул ему заранее приготовленную пачку денег. – Как и договаривались, на всю ночь…
– За кошками приедем утром, – толстяк уже запрыгивал в машину, а рыжий детина все тормозил.
– Приятно повеселится, пацаны.
Но ни кто из нас, его уже не слушал. У всех троих взыграли гормоны, оставалась лишь маленькая локальная проблема, как разместится теперь уже вшестером в однокомнатной квартире. Под откровенные смешочки разрезвившихся путанок, мы просто тянули спички. Приятелям достались параллельные диваны в единственной комнате, а мне на выбор кухня или ванная, я выбрал ванную, вообще люблю воду и все чистое, даже если это просто секс с проституткой.
– Хочешь вина? – она кивнула. – Как тебя зовут? – она поправила кудрявую черную прядку, укрывшую на мгновение ее восточные глаза, настоянные на миндале. Посмотрела на меня как то по новому, задумчиво, что – ли.
– Энигма, – бросила, потупившись, на этот раз ее полные бархатные губки остались неподвижны, только расширившиеся зрачки улыбались.
– Я быстро, Загадка. Не бойся, я добрый, и немного знаю английский… Хм.
А ребята мои уже дорвались до сладкого, никаких тебе дурацких прелюдий, один самозабвенный трах. Они имели грудастую блондинку, и рыжую хохотушку в одинаковой позе, поставив девчонок на колени и зайдя сзади. Диваны скрипели в унисон, путанки вполне искренне стонали, создавая эффект стереозвука, дополняемый натужным страстным пыхтением молодых оголодавших парней. Между прочим, это здорово заводило, я схватил со стола раскупоренную бутылку «Токая» и бокал, и тихо ретировался, не мешая этой милой вакханалии.
Когда я распахнул двери ванной, в моих глазах полыхал настоящий лесной пожар, Загадка, сняв кожаную юбку, принялась за свою розовую кофточку, кружевные невесомы трусики, я снял с нее сам, а лифчик она не носила.
– Включи горячий душ, сказал я, отворачиваясь к двери, медленно раздеваясь сам, резко отказавшись от ее навязчивой помощи.
– А ты красивый, она стояла ванной, совершенно обнажена, так же как и я в эту минуту. В зрачках веселье, на полных бархатных губках задумчивая улыбка.
– Тебе это мешает?! – интонация моего голоса, после многообещающего начала нашего знакомства, прозвучала излишне грубо. Я протянул ей наполненный вином бокал. Она, сделав маленький глоточек, поставила его на стеклянную полку, облизывая губы с остатками помады.
– Совсем даже нет, – Загадка стушевалась, – Даже наоборот приятно, что Ты… такой....
– Можно я тебя вымою? – возможно, это даже для нее прозвучало странно, но она согласилась.
Не знаю, что стало с моим лесным пожаром, животной страстью, она никуда не ушла, лишь временно расплылась обволакивающим невесомым облаком, касаясь наших обнаженных тел, и мне казалось, что теперь я чувствую каждой клеточкой кожи. Медленно водя мягкой губкой и розовым пенистым мылом, присев я дотрагивался сначала до ее голеней, медленно поднимаясь по ноге выше…, нежно целуя каждый сантиметр вымытой, пахнущей теперь земляничной поляной кожи. Внутренняя сторона бедер, бритый лобок, плоский загорелый живот, небольшие крепкие груди с соцветиями шоколадных сосков, еще поцелуй и еще, сто семьдесят первый, и двести второй – ее шея, подбородок…
– Можно я поцелую тебя в губы? – Загадка, согласно кивает. В ее глазах испуг и сладкая истома.
Ее губы раскрываются, как два бесстыдных распухших розовых бутона, а я все никак не могу, ими насытится. Отрываюсь с трудом, на прощание, дотрагиваясь до них самым кончиком языка. Я обнимаю Загадку и усаживаю ее на краешек ванны, раздвигаю ноги и медленно вхожу в ее жаркое влажное лоно. Так и не выпуская ее тела, нежно придерживая его руками, наращиваю ритм, нашептывая ее изголодавшейся душе самые сумасшедшие признания в любви, которые приходят в голову, конечно же, в моих полуприкрытых глазах – Юю, это именно ее я люблю сейчас, и все слова и ласки только для нее одной. Загадка томно вскрикивает в кровь расцарапывая мою спину, судорожно сжимается приподнимая бедра, кажется кончая, впервые за эту ночь шепча мне на ухо:
– Лю-би-мый…
И я знаю, что причиной ее оргазма стали мои лживые слова, а не ласки…
И я продолжаю свои простые движения, доводя теперь уже свою взбунтовавшуюся плоть до экстаза, шепча в ее душу:
– Юю, Ты для меня одна. Я люблю только тебя. Ты самая лучшая жемчужина мира, ведь ты совершенна. – Я все беру, а она самозабвенно отдается мне, за эту ночь еще три раза. Мое тело насыщается в край, ее душа то же полна. Закутанная в белоснежную махровую простыню, Загадка, словно ангел засыпает в моих объятьях, посреди кухни с выключенным светом и яркими северными звездами в проеме окон, в большом, притащенном мною, плюшевом кресле. Ночь нежна…
А утром, я просыпаюсь от одуряющего запаха свежее сваренного кофе. Мне двадцать шесть, большой мальчик, наверное, поэтому сплю с проституткой. А Загадка уже, совершенно одетая мечется по кухне, готовя нехитрый завтрак.
– Ты проснулся? Знаешь, девчонки уехали, а парни ушли за пивом. Я никогда не варила кофе, попробуй, вдруг понравится. – В ее больших миндалевидных глазах – страх, надежда, нечто по солнечному теплое. А в зрачках – полная безнадежность.
– Я не люблю кофе, – мои глаза лгут.
– Можно поговорить с тобою серьезно, – Энигма стоит, отвернувшись ко мне спиною, но и без этого видно как дрожит каждый мускул ее хрупкого тела.
– Нет, это не к чему…., – я незаметно, маленькими глотками отпиваю из чашки дымящийся свежее смолотый кофе. Я вор… – «Божественно, необычайно вкусно, никогда такого не пил…», – но я и никогда этого ей не скажу, потому что знаю точно – через десять минут она уйдет. Я вор… но не убийца, тем более с мерзкой приставкой – «само…» За окном идет снег, со скрипом рессор останавливается черная Волга, из которой выходят толстяк и рыжий, сладкая парочка, ее, Загадкины сутенеры.
– Я никому и никогда не признавалась в любви, – она все так же стоит ко мне спиной. – Мне двадцать семь, и я никого, никогда не любила. Я знаю, что это звучит по-идиотски, но хочешь, я все брошу…!
– Зачем? – кофейня чашка показывает дно, с густой ароматной лужицей гущи.
– Потому что я тебя люблю, – теперь, Загадка, обернувшись, смотрит прямо в мои глаза.
– А я тебя нет, – я не могу видеть своего отражения, но кажется, мои глаза снова лгут.
Она отворачивается, на ее полных бархатных губках играет совершенно кривая улыбка, глаза пусты, лишь зрачки плачут.
– Ты проводишь меня?
– Да, – я растерян. – Ты даже не спросила моего имени! – сам не замечаю, как начинаю кричать.
– Теперь этого ненужно. Совершенно не нужно…– стучат ее каблучки. Улица обволакивает зимней прохладой, ветер дышит в лицо, на деревьях сине – белый иней… Горечь выхлопных газов от припаркованной рядом машины, конечно же, это черная «Волга». С веток медленно поднимается стая ворон, во дворе кроме нас никого.
– Все в порядке, кошка? – благосклонно кивнув мне, спрашивает толстяк у стоящей ко мне спиною Загадки.
– Сволочь, ублюдок, гад!!! – Загадка, развернувшись ко мне, хочет расцарапать ногтями мое лицо, а рыжий детина пытается ее оттащить.
– Он что-то сделал с тобою плохое, – хмурится толстяк, сжимая кулаки.
– Нет! Нет! Поехали отсюда, это я дура… – рыжий отпускает ее, и с довольной ухмылкой раскуривает Золотой «Кэмел», запрыгивая в машину, занимая место водителя, а Загадка садится рядом.
– Парень, у тебя есть к ней претензии? – спрашивает толстяк все так же, продолжая хмуриться.
– Нет, все было просто супер. Она прелесть, никогда не спал с такой милашкой.
– Кошкой, – поправляет толстяк. Не забывай наш телефон, парень.
– Не забуду, – отвечаю я, улыбаясь, а в глазах – ледяная пустыня. Я себя презираю…
К подъезду подгребают друзья с пивом, это «Балтика» «Тройка», черная «Волга» увозит навсегда из моей жизни Энигму (Загадку, если по – русски), и я напиваюсь до беспамятства, отправляясь бродить в одиночестве по Синему Лесу…
9
Синий Лес – это самая моя страшная тайна. Если кто – ни – будь, ее узнает, то решит, что я совершенно сошел с ума. Может быть, так и есть…
Синий Лес, это – место, куда я ухожу, когда совсем плохо: душа разрывается, подкашиваются ноги отказываясь двигаться, и в качестве заключительного личного коллапса – останавливается сердце, можете мне не поверить, но в таком состоянии жить – крайне сложно. Если вообще возможно, …И тогда, я ухожу в Синий лес, в поисках собственного локального катарсиса. Лес…, он, действительно синий. Синие ели, и хвоя у сосен синяя. Но, самое синее в Синем Лесу – этого его безумно синее небо … такое глубокое, холодное и бесконечное, до самых первых лучей рассветного солнца…
В этом Синем лесу живет Дед, он умер тогда, когда было двенадцать лет. Там, в лесу, он навсегда остался таким, каким я запомнил его при жизни: седые волосы, крупные черты лица, тихая успокаивающая улыбка и медленные уверенные движения, человека повидавшего за свою жизнь много. Очень, много. Морской офицер, кавалер различных орденов и наград, побывавший на трех войнах, здесь, он продолжал служить миру защитником леса, его Лесным хозяином.
Даже будучи в вполне реальном лесу, я всегда чувствовал и продолжаю чувствовать его незримое присутствие, обещающее непременную заботу и защиту. Наверное, поэтому, я вообще не боялся, и не боюсь любого леса…
В верхушках сосен болтали птицы, я никогда их не видел, но знал, что это именно они. Тропинку, усыпанную золотистой хвоей, и шишками изредка перебегали упитанные зайцы, деловитые барсуки, и совершенно рыжие, хитрющие даже на первый взгляд, лисы. За третьим поворотом тропы – заросли малины, она так любит цепляться за мою куртку, но всегда платит сладчайшими фиолетовыми плодами, здесь иногда я слышу медведя, зная, что этот косолапый всегда дружелюбен и нам с ним нечего делить, кроме этих самых ягод, которых точно хватит, чтобы прокормить целых шесть медвежьих семей. Но, он один… поэтому, наверное, иногда жалобно поскуливает, когда я прохожу мимо зарослей малины. А я, безбоязненно протягиваю ладонь, нежно поглаживая торчащие из кустов кончики ушей и черную шершавость медвежьего носа.
Лес, тропинка сбегает в овраг, здесь через бурлящий ручей с совершенно прозрачной изумрудной водой перекинуто трухлявое, но все еще вполне надежное бревно – бывшее когда-то кленовым стволом.
Я останавливаю свое движение ровно на две минуты, которых вполне достаточно, чтобы утолить внезапную, однако регулярно охватывающую меня именно на этом самом месте – жажду. От ледяной прохлады воды ломит зубы, на дне ручья мечутся серебряные тени водяных, на фоне золотого песка, и павшей, уплывающей вдоль, по течению ручья, листвы. Именно там, я вижу свое изменчивое отражение… взлохмаченная шевелюра, глаза, распахнутый в счастливой улыбке рот.
Лес, Синий Лес, синее его лишь синее небо … такое глубокое, холодное и бесконечное, до самых первых лучей рассветного солнца…
Какое – то время, я только любуюсь небом, вдыхаю его, делаю небольшой пробный глоток, а затем пью небо, словно холодную прохладу из пройденного ручья. Впереди еще огромная поляна целиком из распустившихся подсолнухов, Волчий камень – место моей легкой не поддающейся разумному осознанию тревоги, Кедровый кряж, березовая роща на холме, а в конце пути Изба – дом, в котором живет мой дед.
Изба – самое надежное из известных нам с Дедом жилищ. Большая, из цельных дубовых стволов, в два поверха, с покатой двускатной крышей, выложенной по признанию деда драконьей чешуей, она царит на самой высокой точке холма, посредь вечно молодых тонкостанных русских берез.
В проемах окон часто гостит солнце, большая, выложенная цветными изразцами домашняя печь согревает своим теплом все два этажа дома, все семь комнат-горниц, которые, уже давно, очень давно ждут своих гостей, но до последнего момента к Деду приходил только я один.
Сегодня все пошло не так, Дед не встречал меня как всегда, стоя у изгороди, раскуривая свою незабвенную вересковую трубку, набитую отменным голландским табаком. Бродяга ветер не шумел в березовых кудрях. В моей душе поселилась пустота. И дом казался пустым, до того самого мгновения, пока не распахнулась ведущая в дом дверь.
– О, у нас сегодня сплошные гости, – дед, широко улыбаясь, шагает прямо с крыльца мне на встречу.
– Разве еще кто-то пришел, – удивляюсь я.
– Да… и они говорили, что ты их хорошо знаешь, и даже просились назваться друзьями.
Заинтригованный подобным заявлением, я прохожу сначала на широкое крыльцо, а затем в не менее просторные благоухающие свежескошенным сеном сени, так оказываюсь в гостином зале избы, он же кухня с красавицей печкой. Темно, но прикрыв глаза ровно на десять секунд, а затем, открыв их, я, наконец, вижу нежданных гостей. Они сидят за одним столом, и пьют чай с баранками… Рыцарь – сильно печального образа, в серых, местами сильно помятых доспехах, с серыми же крыльями за спиною и чернявый вихрастый черт, с улыбкой на пол лица, и небольшими козлиными рожками посреди лба. К столу прислонен огромный, покрытый ржавчиной меч, а в углу, в самой густой тени, чернеет, чертов трезубец. Серый рыцарь, он же ангел – печален, черт весел, первый – естмь воин света, второй – воин тьмы, но для меня они в первую очередь просто – друзья, ведь это Кинг-Конг и Леха…
– Будьте здравы други, – это моя улыбка. – Вот и свиделись, – это моя затаенная, и выпущенная теперь на волю птица – печаль. – Ну, где же Вы были, – спрашивают мои широко открытые глаза.
– Мы постоянно были где-то рядом, – все таким же тихим спокойным и одновременно уверенным голосом произносит серый ангел, отвечая на так и никогда не заданный мною вопрос.
– Да, – подтверждает черт, все так же, как в нашем с ним былом детстве, открыто и дерзко ухмыляясь, не мне – всему миру, – Я был в твоих грехах.
– А я в молитвах, – шепчет серый ангел, опуская уставшую голову ниц, его седые волосы струятся тонкими нитями чистейшего серебра, прикрывая так никуда не исчезнувшие шрамы от старых ожогов, поцелуев огня.
Мне хочется обнять их сразу обоих…
– Чаю будешь? – улыбается Дед за моей спиной, он как всегда все понимает. – Гости – то без тебя начали. А я вот сегодня еще чаечком не баловался.
– Буду, – я пожимаю крепкую ладонь Серого ангела, а затем загорелую длань черта, просто по старшинству, что соответствует личной хронике минувших потерь. Они поднимаются, и я обнимаю их, обоих сразу, сдерживая, внезапно подкатившие к глазам солены слезы. – Теперь все будет хорошо, конечно же, я не верю, но чувствую, что сейчас это именно так. И это сейчас – Вечность.
Так, мы вместе садимся пить золотой чай, настоянный на родниковой воде, отражении утренней звезды, а так же на медовице, зверобое и еще каких – то особенных, скрытых, известных только деду лесных травах.
Большое закатное солнце заглядывает в домовое окно, по очереди освящая наши лица, своими пушистыми одуванчиковыми лучами,…его желтые лучи нежно, словно пальцы слепца касаются туманных, и одновременно реальных ликов сидящих за одним столом: старик, ангел, черт…, я…Ты… Лучи, прикасаясь к нашим лицам, просвечивают насквозь, проникая в самую глубь. Там, тоже свет.
…На какое-то время каждый из нас уходит в себя, словно шаря где-то по самому краю прошлого, во второй, или одна тысяча второй раз, пытаясь доспорить, дознать, доискаться, или просто долюбить. Они уходят в свое вчера, лишь моя неугомонная тень мечется меж хрустальными замками и туманными долинами будущего. Теперь, из нас четверых, настоящее завтра есть только у меня… Но, здесь, этим не стоит кичится, здесь об этом не следует кричать, даже самым тихим шепотом, а так же, этого не позволительно стыдиться, ведь это просто потустороння реальность, в мире, для которого действенны лишь законы нерукотворных внутренних вселенных, равных перед рамками всей беспредельности мироздания, вселенным внешним.
Теперь, мне кажется, что само время встало, или просто застыли краски этого мира, я пришел сюда в поисках тишины, и не думал что, найдя ее, снова захочу дисгармонии звука, который в любой момент готов взорваться порванной струною, и… «об этом не думать, только не думать» -, иначе дорога в Синий лес исчезнет навсегда, здравый смысл победит, лишив, таким образом мою неспокойную душу всяческого смысла, заменив истинную сказку придуманными чужими людьми всяческими внешнемирскими суперблагами.
Затянувшееся молчание нарушает Дед…
– Кирилл, уважаемый черт Леха, говорит, что видел на окраине леса, какую – то милую женскую тень, – только слова Деда не способны сломать этот хрупкий мир, который я сам рушил и снова создавал по крупицам вновь и вновь, кажется уже не одну сотню раз.
Леха кивает, со щелчком когтистой ладони доставая прямо из воздуха стограммовый бокал коньяка, по доносящемуся до меня пряному аромату, это – Камю. Черт подмигивает, протягивая раскрытую ладонь, готовый в любой момент достать из воздуха теперь – мой коньяк.
– Нет…, черт побери, – прошу я старого друга. – Этой дряни полно и в поту стронем мире, – мои случайно вырвавшиеся наружу слова с хрустальным звоном разбиваются на тонкие осколки, ударившись об пол вместе с вдруг выпавшим из ладоней Черта-Лехи коньячным бокалом.
– Зачем же ты так, Кирюша, – бледнея, шепчет Дед.
– Пусть больно, но зато это – правда, – внезапно окрепшим, повелительным, и не терпящим возражения голосом, останавливает Деда Серый ангел. А черт, забыв о своей непременной пофигистской улыбке, болезненно морщится, словно его ударили по лицу.
«Никогда не говорите мертвым, что они мертвы, а детям, что в реальной жизни нет места сказочным чудесам. Поверьте, это очень больно, когда твой мир рушится…, прямо на твоих же глазах, а ты уже ничего не можешь сделать».
– Черт, – я всячески пытаюсь смягчить нехорошо сложившуюся ситуацию. – Ты, кажется, видел на окраине леса «милую женскую тень»? Чертов бабник, расскажи…
– Действительно очень милая, – оживляется черт-Леха. – Я даже хотел ее слегка закадрить, но она спрашивала только тебя…
– Да, я то же ее видел, – подтверждает Серый рыцарь, – Хоть пока всего лишь тень, но очень даже симпатичная леди, я думаю, она совсем скоро проявиться, такая загадочная и…
– Нет!!! – кричу я, вскакивая со стула…, внезапно оказываясь сидящим в кресле у раскрытого окна, своей привычной старой квартиры, не своего, теперь уже – просто нашего, мира. Синий лес за спиною…, он есть, его никогда не было, но кажется, он еще будет, когда-то, ведь у меня все еще есть будущее…, а пока…
…бескрайнее теплое море, белый песок, мы идем вместе, держась за руки, словно дети, хоть Ты молчишь, Я все равно знаю, как тебя зовут. Ты…..
Звон, звон разбившегося коньячного бокала… Я стою голыми ногами на полу, боясь сделать шаг, чтобы не порезать ступни, и… просыпаюсь повторно, чтобы отключить, чертов будильник… пора, вставать. Впереди целый рабочий день. И это зима…не похожа на сон.
