Кирилл Борисович Килунин
Сказки из Тени, или Записки Пустоты
5
В нашем роду с Белым и Черным, особенно с Белым и Красным всегда было неважно…
Мой прапрадед, уважаемый и в высшем обществе, крепкий купец-предприниматель новой волны, во цвете лет, прогорбатившись на этой земле пол века, обзавелся собственной нефтяной скважиной, уже тогда в конце 19 столетия приносившей не малый доход. При такой фортуне и умелых руках, жить да радоваться. Но в этой жизни ничего не бывает просто так, и если на небесах чего-то там дают, то обязательно чего-то и забирают, даже если ты об этом не знаешь, или не хочешь знать. Вначале у прапрадеда нищего сироты, выбившегося в люди, умерла любимая жена, от тяжелых родов. Правда, оставив после себя последним светлым лучиком, сына, о коем так мечтал супруг. А затем этот самый сын, опора и надежда нового купеческого рода, предал отца.
В те годы это случалось часто, именно в таких семьях, в те годы, когда сынку стукнуло семнадцать на пороге был буйный одна тысяча девятьсот пятый год, который закрутил, завертел и наш, сонный провинциальный городишко, отозвавшись баррикадами в Мотовилихе, ночными бомбистами у домов уважаемых граждан, и откровенными бандитскими грабежами (почему-то уже тогда называемы экспроприацией) на лесных дорогах ведущих в город. Банда «лесных братьев» атамана Лбова состояла в основном из пролетариев, в банду ушли рабочие и кой-кто из мещан, после неудачного мятежа, того же 1905 года, разгромленного призванными урегулировать обстановку казаками.
Нет достоверных фактов, что прадед был в той банде экспроприаторов. Но вот в революции 1905 года, в Мотовилхинских баррикадах, он принимал довольно деятельное участие, уехав из нашего города, выдвинулся в Питерскую РСДРП, потом на какое-то время пропал, и уже потом после гражданской, в разгар НЭПА он объявился на своей малой Родине, и искал пропавшего отца.
Зачем?
Хотел покаяться…
Я не знаю, что он пережил на Гражданской.., но сам не раз писав про эту проклятую войну, ужасался беспределу творимому и красными и белыми. Прадед так и не нашел своего отца, моего прапрадеда, бесследно, как и сотни тысяч простых и не простых человеков сгинувших в горниле переворота 1917 года и последовавших за этим переворотом кровавых событий.
Мой прадед, так и не смог вернутся к своему отцу, но он мог вернуться к Богу.
Уже в конце тридцатых годов прошлого тысячелетия, помогая горстке отщепенцев, не убоявшейся запретов местных властей, чинить церковную крышу, мой прадед упал с пятнадцатиметровой высоты и разбился. То, что он выжил, можно назвать только чудом. Он остался, с трудом передвигающимся по этому миру, инвалидом, и слегка повредился в уме. Наверное, поэтому его не забрали ни в 30-тых, не позднее. Его не репрессировали, и не расстреляли. Кажется, что убогому, простили все его грехи, но только он сам до самой смерти не мог простить себя, простить, что сделал не тот выбор.
6
Сегодня мы с радиоволной «Русское радио», поем о том, о сем, занимаясь совершенным бездельем. Валяемся на диване и глушим холодное чешское пиво «Будвайзер» прямо из холодильника. Отпадно ржем под скользкие хохмы Фоменко, бросаемся тапочками в мимо пролетающих черте откуда взявшихся мух.
– Прости – прощай, я покидаю этот рай! – орет моя радиоволна.
– Я покидаю этот край, – вторю я ей, думая о том, что сегодня вполне осознанно прогуливаю работу, как раньше вполне осознано прогуливал, с начало школу, затем институт. Так вполне осознанно прогуливал все то, что по моему разумению, не имело смысла. Сам при этом, этого самого «Смысла», так в глаза и не видел. Вот докатился.
– Как?
– Да так обычно. Катился, катился, и докатился. Типа того…
Эх, душа то просит пожрать, и желательно чего-нибудь очень вкусного, а тело забивается меж подушек, и от чего-то жалобно скулит. Странно, обычно все бывает наоборот. Черт, черт, черт…
Прислушиваюсь к себе, чего же такого, я считаю вкусным, сегодня? По путно попросив заткнуться свое дурацкое тело, вкупе с совестью, которая все брюзжит: «Ага, докатился, я так и знала. Вот сволочь!»
– Сама сволочь, – отвечаю я, и решаю приготовить «Ужин одинокого Робинзона», ведь я теперь на совершенно Необитаемом острове. Ну конечно далеко не Последний герой, но кушать то, тоже хочется.
Разрезаю, свежую таки помидорку, и вынимаю из нее ее алую мякоть, заправляю обе эти половинки – тертым голландским сыром, смешанным с оливковым майонезом и чесноком. Вдоль, надрезаю пару молочных сосисок и закладываю внутрь ту же сырно-майонезно-чесночную массу, ставлю в духовку. На сливочном масле слегка обжариваю зеленый горошек. На другой сковородке в это время обжариваю с двух сторон шесть кружочков баклажана и сверху кладу сырно-майонезно-чесночную массу, присыпав ее свежей, мелко-рубленной зеленью.
Ага-ага, теперь беру большую плоскую тарелку: пара листиков зеленого салата, фигурненько так, на серединку две заправленных половинки помидора, вокруг баклажанчики с сырной массой, с боку такие розовые сосисочки, и теперь все это чудо присыпать зеленым горошком… Блин, куда я запрятал последнюю банку пива…!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Маг на полную катушку. Пусть, наконец, соседи повесятся… Ага, настройка на непрерывное воспроизведение, Бутусов и «Машина времени», теплый плед и ватные затычки, в оба уха.
СПОКОЙНОЙ ТЕБЕ НОЧИ…………………………..
7
… тропой несбывшихся надежд шла дева Ночь, разгребая руками звезды. Величавая матрона Зима, укрыла Город белым одеялом. В танце Метели – снежная тарантелла. Но ледяная страсть не разбудит спящие улицы… Дыхание Ветра пьянит, как молодое вино, но если Ты потерял свой взгляд, то это просто воздух. Где-то посреди снегов и бесконечной тайги танцует ангел с Одним крылом, и падают к ее ногам алые гвоздики…
Сгорая – родишься заново, и умрешь… Закричав на Небеса, порвешь голосовые связки. Пытаясь убежать, будешь везде, и нигде. Считая шаги, не разберешь – шум трав, или голоса…
Но когда начнешь проваливаться сквозь землю, или озерный лед увидишь сквозь Серые тучи, Солнце. Оно окажется всего лишь долгожданной улыбкой, и так пройдет вся жизнь, длинною в Бесконечность…
Это был сон Нашего мира, мы видели Его вместе. И от этого не хотелось просыпаться, но я проснулся. Второй раз, за эту ночь…, переходя из Сна в Сон, из Реалии в Реальность.
Тень
Все началось с того, что я потерял свою Тень. В этом не было чего-то уж совсем необыкновенного, насколько я знаю из мировой литературы, так бывает, что люди теряют свою Тень, она случайно открепляется, или уходит сама, в поисках собственной правды, или неполноценного одиночества, просто не может терпеть, чтобы был у нее Хозяин.
Кажется, я к своей Тени относился вполне порядочно, не задирал, лишний раз не отсвечивал, и даже когда куда-то спешил, то периодически оглядывался, на мести ли там Она, моя Тень?
И вот, ее нет…
Наверное, нужно куда-то срочно идти, искать, а может быть обратится в милицию, или в ФСБ: «Мол, товарищи, господа, хорошие, Тень у меня значится совсем, что ни на есть, пропала. Может тут террор, какой замешан, ЦРУ, али там бандюганы Чеченские, или вовсе разум инопланетный…!», – подумал так, и решил, что в психлечебнице, мне пока делать нечего, поэтому справлюсь совершенно собственными силами. Буду искать, погляжу во сне, может я ее там забыл…
Но до сна было еще далеко, а Тень все не находилась. И будучи на работе, стуча по клавиатуре, вперя свой взгляд в монитор компьютера «Пентиум 5» наблюдая за вереницей разнообразных цифр, знаков и символов, я не мог не думать о ней.
То же самое происходило в трамвае, и в кресле перед телевизором, с выключенным экраном… Все мне напоминало ее. «Где же Тень? Зачем Она ушла….?», так продолжалось до того самого момента, пока не зазвонил телефон.
– Ало…
С той стороны провода, надсадно закашляв, захрипели, по-волчьи:
– Ты потерял..?
– Тень, – спросил я.
– Да. Ты потерял..?
– Я.
– Можешь пр-ррриехать прр-рямо сейчас, – неизвестный кашляющий голос назвал адрес, и проигнорировав любые мои дальнейшие вопросы, резко бросил трубку.
Пи-пи-пи – тишина, шорохи и полнейшее молчание, теперь и я кладу свою трубку левой рукою на стойку держателя и она, соскользнув мимо, вдребезги разбивается о мягкий ворс ковра на полу, добавив к геометрии ковровых узоров штрихи из пятен алой полупрозрачной пластмассы. «Это похоже на пятна крови… на ковре», – думаю я, и, перешагивая их выхожу в ночь, накинув пальто, забыв повязать шарф и надеть шляпу.
*
Район был совершенно дикий и полузаброшенный. Сплошные трущобы, облезлые выщербленные каменные стены, замученные столетними ветрами и полусгнившие бревенчатые хибары, присыпанные грязным серым снегом. Света здесь почти не наблюдалось, только изредка мелькал, похожий на призрачный бред, маленький желтый огонек в одном из окон окружающих меня домов. Это толи случайный отблеск звезды, толи заблудившаяся во мраке истончившаяся в безмерных исканьях человеческая душа…, теперь напоминавшая огарок пасхальной свечи.
Я уже начал тяготится этой омертвевшей тишиной с улыбкою мертвеца, когда где-то невдалеке раздался пронзительный волчий вой, словно кричал раненый ветер, а затем зазвонил мой сотовый телефон… «Собачки», – подумал я, – «шалят, собачки…»
Шаги.
*
Это мои шаги. Я не знал кто здесь друг, а кто враг….., поэтому одной рукой держал телефон, а другой чертил колдовской знак серебряным клинком по морозному воздуху, любуясь отблеском полной луны на его бритвенно – отточенном лезвии.
– Ало….? Кто говорит…
– Ты пррр-ришел…
– Да….
– УУУУУУУУУУУУУУУУУууууУ, – завыл то ли голос в телефоне, толи раненый ветер в одной из подворотен. Куда идти, знае-ш-шь?
– Знаю, – не знаю, откуда, но я действительно знал, куда мне идти. Двести шагов не Север, затем, тридцать на Запад, повернуться лицом к Тьме, и смотреть в нее, пока не появиться трехэтажная облезлая хрущоба, с номером № 33 на левом боку.
Ул. Брошенных… № 33
Третий этаж, квартира №66, с бурым прожженным пятном после второй шестерки, словно раньше там была третья… Я кладу свою Моторолу в левый карман куртки, а клинок в ножны под мышкой, и иду.
Звонок, как и следует из законов логики, не работает, лишь беззвучно продавливается обычная пластмассовая кнопка, на мой стук, то же никакой реакции, тогда я вот так…., толкаю дверь, и она открывается…, обдавая меня затхлым смрадом склепа и темнотой, не приемлющей света. «Как – же могло быть иначе… Ты, тоже так думаешь?».
Это старая коммунальная квартира, с захламленной прихожей, и длинным коридором с множеством фанерных дверей, на которых вместо цифр, различное количество крестиков, вычерченных на уровне моих глаз, кажется обычным углем. За дверями, как, и в коридоре нет света, но там живут, некие полуприглушенные звуки: таинственный шепот, задушенный женский плач, смех ребенка, скрежет острейших когтей и безумно знакомая песня, которую я ни как не могу вспомнить, как ни стараюсь, как ни напрягаю всю свою волю… и память.
Меня очень манят все эти двери, но мне не нужно туда, потому что я знаю, что ждут меня на общей кухне, этой самой коммунальной квартиры.
На столе в синем фарфоровом блюдце стоит горящая свечка алого парафина, от нее разбегаются сотни теней, словно напуганные моим приближением кухонные тараканы. За столом, на криво сколоченном колченогом табурете сидит ссутулившийся Волк.
– Здравствуй, – говорю я.
– Здравствуй, моя Тень, – хрипит Он. Как долго я тебя не видел…
– Как спрашиваю я…
Волк ненадолго задумывается.
– Думаю, лет триста, или семь часов тридцать четыре минуты по хроноисчислению этого пропащего Мира.
– Как это может быть… Я твоя Тень, – спрашиваю я. Ты лжешь!
– Я никогда не лгу, разве Ты не знал, – улыбается Волк. Черный Волк лучше убьет, чем сможет кому-то солгать…, – рычит Он.
И я верю, но не значит, что это… хочу принимать. Я вообще не хочу принимать этого Сна.
– Это не твой Сон, – читает мои мысли Волк.
– Ты не умеешь лгать, – усмехаюсь я. – Но можешь просто кое о чем промолчать, Так?
Черный волк хмурит надбровные дуги, поросшие густою щетиной, и что-то угрюмо рычит себе под нос.
– Я угадал… Это Твой сон, Волк.
– Да, – соглашается Он. Ты оказалась умнее, чем я думал, моя Тень. Теперь, Я готов поменяться местами…
– Как это, – спрашиваю я.
– Теперь я буду твоей Тенью, – усмехается в клыкастом оскале Волк, резко поднимаясь с кухонного табурета.
– Но я этого не хочу, – кричу я, делая шаг назад, там, где за коридором полным тьмы, и шорохами за множеством дверей, таится моя собственная свобода, и Выход, выход отсюда….
– Попробуй, – рычит Черный волк, протягивая ко мне свою лапу, при свете свечи и полной луны заглядывающей в кухонное окно поблескивают его острейшие когти.
– Со мною уже было… это!!! – и я протягиваю к нему свою руку, с раскрытой ладонью, из которой на загаженный отбросами пол падает всего лишь иллюзорная роза…
– УуУуУ, – визжит Волк, не в силах переступить разделяющую теперь нас преграду. А роза постепенно, распускаясь, в шорохе собственных лепестков, превращается в алую гвоздику, и Волк теперь совершенно не может двинуться с места, замерев, подобно бездвижной статуе.
– Прощай, Тень, – говорю я, оборачиваясь к нему спиною. – Как ни – будь обойдусь. Теперь, Ты, мне совсем не нужна.
Тук-тук-тук, – стук моих ботинок по коридору «без света», я не верю ни в «шорохи», ни в «двери», ни в таинственные голоса, зовущие куда-то, и мне не нужна… такая Тень, и я никогда не вспомню Ту Песню…, как не напрягаю всю свою волю… и память.
В ответ мне лишь Тишина….
Когда я выхожу из подъезда этого странного дома, совсем рядом загорается фонарь, а рядом с ним стоит человек, в серой шинели пахнущей мокрой псиной, с серым пустым лицом, молодой лейтенант милиции, старый знакомый, Охотник… В правой его ладони зажат пистолет неизвестной мне иностранной марки, в левую, пустую его ладонь, я вместо рукопожатия, кладу свой серебренный клинок.
– Надеюсь, твое оружие заряжено серебром, – приветствую я Охотника… на Волков. Он лишь кивает в ответ, но, уже собравшись подняться туда, откуда пришел я, спрашивает, свистящим приглушенным шепотом:
– Волк там?
Не в силах ответить, я тоже лишь киваю, но ничего более не спросив, все-таки ухожу, не оборачиваясь…
*
…а, проснувшись рано утром, забываю обо всем, даже о том, что когда-то у меня была Тень, или когда-то я сам был чей-то Тенью. Просто заглотив свой необходимый пищевой рацион из двух вареных яиц и куска «Чесночной» колбасы, спешу на работу…, я все еще не понимаю, как это лучше назвать…
8 (ОХОТНИК)
Его звали Сергеем, но для знакомых и редких друзей он по жизни оставался Серым. Эта была его суть и облик… невыразительное лицо, серая внешность, он никогда не обманывал себя относительно своих собственных серых мыслей, желаний и устремлений. Но, все вышесказанное вовсе не значит, что он не желал когда – ни – будь обрести яркие краски. Для этого он пошел служить в армию, где его серость сыграла с ним отличную шутку, потому как его ни кто не замечал, и не кому было ему завидовать. Он единственный, кто не стал жертвой дедовшины в их не слишком благополучном полку. Тогда, в его голову впервые вкралась мысль, о том, что «серость – это хорошо», но он выгнал эту гнусную тварь прочь, более не желая так думать. Однако опять же благодаря собственной серости он легко, без каких либо проверок и экзаменов был принят на службу в милицию, получил через год службы, лейтенантские погоны, и кличку Охотник, за то, как постоянно трепался, о том, что когда – ни – будь, поймает своего, совершенно настоящего, маньяка.
А ему было совсем не смешно, он специально возвращался со службы попозже, самыми темными и злополучными подворотнями, сыскавшими себе, самую, что ни на есть мерзкую славу «Дна жизни».
Зачем?
Он ждал Зверя.
*
И Зверь пришел…
Охотник возликовал. Конечно, ему было жаль, и даже очень жаль, тех, кого Зверь успел погубить. «Но зато» – думал он про себя, – «теперь у меня появился шанс, вырваться навсегда из серой мглы, обретя в этом мире, ярчайший статус Убийцы Зверя».
Зверь пришел в середине зимы, однако на этом, кажется усыпавшем все, что возможно, снегу, Он не оставлял никаких следов. Только растерзанные тела своих жертв и кровь…, кровь…, кровь…
Но Охотник не впадал в уныние, искал, вынюхивал, пробовал, ту самую кровь на вкус…, думал о крови, думал о Звере.
И не находил.
Но вот однажды Серому – Охотнику показалось, что он наконец-то вышел на след Зверя. Это случилось три жертвы спустя…, когда Зверя в этом городе искал уже каждый, кто носит серые погоны Стражей закона, теперь в Зверя верили, теперь над Охотником уже никто не смеялся. Да ведь было не до смеху…
*
Жертвами Зверя становились в основном молоденькие девицы поздно возвращающиеся домой, в глупом гордом одиночестве… и поразмыслив, Охотник уговорил одну свою знакомую, (после этого случая ставшую его законной женою), побродить в том районе, где совершались страшные убийства, в один из поздних вечеров, конечно же, под его личным присмотром.
Тогда у них почти ничего не вышло, но именно – почти… Зверь не попал в расставленные силки, но всего лишь потому, что, был занят своим грязным делом, совсем неподалеку, настолько близко, что Охотник смог услышать крики очередной жертвы Зверя, и подоспеть к уже остывающему телу. Конечно же, Зверь ушел, но оставил след. Эта был остроносый замшевый сапожек с ноги женщины убитой Зверем, случайно найденный Охотником в паре кварталов от места убийства, в подъезде одного из домов на «Тихой» улице.
Случайность?
«Конечно же, нет», – подумал Охотник, – «след…».
*
Он сидел в засаде рядом с этим самым подъездом, где обнаружил след (тот замшевый сапожек…) около месяца, и побывал в гостях во всех квартирах, отследив всех проживающих здесь жильцов, но все совершенно тщетно. Зверь ни как не желал проявить себя.
Охотник не сдавался, сутью Охотника – стало ждать свою дичь в засаде, так Зверь сам превращался в жертву чужой охоты. И это был большой шанс… закончить начатое Охотником дело победой.
*
Иногда Охотнику от долгого сидения с взглядом, устремленным в одну точку, начинали казаться всяческие невероятные вещи. Так являлась Охотнику тень огромного Черного волка, секунд семь оценивающе, не мигая, смотрела Тень ему прямо в глаза, и растворялась в снежной ночной кутерьме. Если бы Черный волк оставлял следы на снегу, Охотник отнесся серьезнее к этому самому явлению, случавшемся с ним не менее двух раз в неделю, в течение последнего месяца охоты. Однако Тень волка никаких следов не оставляла, и Охотник беспечно сваливал все на проявления собственной гипертрофированной фантазии, и жажды словить Зверя.
Наверное, зря…
Зряшность подобного отношения к реалиям бытия Охотник осознал, когда, после явления Тени, появился ее вполне реальный обладатель, волк, точнее волчица. Только благодаря упорству Охотника, ему удалось выследить эту тварь…
А случилось все, так. Охотник, знакомый и с личностями жильцов, опекаемого им дома, и с их жизненным распорядком, заметил одну странную закономерность на уровне несуразности.
К молодому человеку, кажется работающему в компании торгующей компьютерами оптом, всегда под вечер приходила довольно эффектная зеленоглазая ведьмочка. Она заходила в его квартиру, в которой вскоре гас свет, и выходила под утро. Но иногда и не выходила, но на следующий вечер, или два-три вечера спустя, заходила в его квартиру, вновь.
Серому – Охотнику такая странность совершенно не понравилось.
Он решил следить в два раза зорче, вообще не смыкая глаз ни на долю секунды. И вот однажды ночью, он засек тот момент, когда из подозрительного дома выскочила уже не тень, а волчица, оставляющая на снегу реальные следы, более того, когда волчица вернулась той же ночью, то оставляла на снегу уже кровавые следы… Кровь…Зверь….Охотник снова почуял след.
Уже на службе Охотник узнал, о том, что как раз этой самой ночью, Зверь совершил еще одно убийство. Сопоставив очевидные вещи, Охотник пришел к выводу, о том, что ему, наконец, повезло.
Все линии сходились в перпендикуляре, не оставляя иной параллельности.
«Однако, сначала проверю того, к кому ходит волчица, а затем убью ее саму», то есть начну охоту, – решил Охотник.
*
Встреча с хозяином квартиры, которую навещала волчица, прошла престранная… Охотник, так и не решил, кто перед ним.
Жертва, Зверь, или … иногда ему начинало казаться, что рядом с ним попивает коньяк, предложенный нежданному гостю (лейтенанту милиции, Серому – Охотнику), брат, такой же Охотник, как и он сам… Но тут же за спиною хозяина квартиры просвечивала иллюзорная тень Черного волка, и в эти секунды Охотник непроизвольно хватался за вороненую сталь своего пистолета… ТТ, жалея что не зарядил его серебром, как того давно следовало сделать.
А было все так…
Хозяин квартиры предлагает выпить коньяка…
Охотник не против… смягчить двусмысленную обстановку позднего визита стража правопорядка.
Охотник пьет коньяк, с хозяином квартиры молча, на кухне. Не торопясь, цедит из коктельных трехсотграммовых бокалов черный «Нахимов», смакуя пятизвездный терпкий бархат, глоток за глотком.
– Ждешь? – Спрашивает Охотник.
А тот глядит прямо в его глаза.
– Да, жду…
– Меня дома, наверное, то же ждут. Жена, боюсь за нее (лжет Охотник). Если поймаю этого зверя, церемониться не буду, пристрелю. Веришь, нет…(говорит охотник чистейшую правду), – голос Охотника дрожит, он уже готов убить этого человека (уже видит, как … распластается его обездушенное тело на светлом линолеуме кухни, запачкав его своею кровью, задергается в предсмертной агонии, и затихнет вечным сном…), но почему-то медлит…
– Верю…. – отвечает хозяин квартиры, не отводя своего взгляда от серых, хищных глаз Охотника.
И только тут Охотник решает, что действительно верит этому человеку.
– Кажется, ты хороший парень, – произносит, смутившись чему-то своему внутреннему Охотник, радуясь про себя, что не вышло ЭТО во вне.
Да ты то же, вроде ничего…., – отвечает хозяин квартиры, и они пожимают друг другу руки, прощаются в прихожей, так и не зажигая в ней света.
Охотник спускается вниз, по такой же темной лестничной клетке.
И так бесплотен весь этот мир, что кажется, он, и я, и Ты, всего лишь тени, которые отбрасывает этот Город. Тени, даже у снега есть своя тень. – «Есть ли Тень у Зверя», – думает о своем, Охотник.
А за окном снегопад, в котором, теперь Охотник это знает точно, таится Зверь… там, за снегопадом…
*
Трудно говорить о неудачах, тем более тяжело выплескивать на свет неудачи свои собственные. Но Охотник делает это….. потому что так легче жить.
Он так и не смог убить волчицу, действительно не смог… именно не смог.
Он следил за ней, он гнал ее через весь Город до самого дальнего, заброшенного парка, там, где замерзший пруд и начинается уже самый настоящий лес. Он загнал Зверя на лед. Охотник видел, как волчица сменила облик. Он стоял, с пистолетом в руке, не смея ступить на застывшую гладь озера. Не смея стрелять. Не смея убить своего первого Зверя. Ловя себя на мысли, что начинает засматриваться на ее красоту. Ее грациозную звериную прелесть, серебряный пух пепельных локонов волос, и изумрудную глубину глаз, на ее наготу, и сбитые в кровь узкие щиколотки. Он видел ее крепкую грудь с выпученными от холода бутонами багровых сосков. Он даже издалека видел, как дрожит ее тело, и раскрывается пухлогубый рот, выпуская наружу клубы белого пара. Она прочла свою смерть в его глазах. А он прочел в ее глазах готовность, или желание умереть.
Охотник решил подумать о тех, кому волчица принесла смерть сама (чтобы легче было убить…), но вместо этого подумал о том: «Как ей там, на этом ветру…?».
Он увидел в ней то внешнее, что ему так не хватало… внутри, эти самые яркие краски жизни.
Но он не мог взять это так, взять от нее, и поэтому поднял пистолет… готовясь стрелять…., и тогда вскрикнув, она провалилась сквозь лед… Охотник бросился к ней, чтобы вытащить из адски холодной воды, но только чуть сам не провалился, упав на живот, он, скрипя зубами взирал, как уходит под воду прекрасная серебристая головка волчицы, его жертва, его Зверь, его маньяк, его…. желание убивать, он изрезал свои ладони о ту самую острую кромку озерного льда, но больнее всего стали сердечные раны, нанесенные такой долгожданной, желанной, случайной и предрешенной, смертью волчицы. Смертью той за кем он вел свою Охоту.
*
Он шел по спящим улочкам этого самого Города, который на протяжении прожитого, всегда считал родным, и чувствовал себя таким чужим, рядом с этими спящими улицами, подворотнями, магазинами, и жилыми домами. С каменным сердцем, давясь осколками льда, в которые на холодном ветру превращались его слезы, Охотник блуждал по Городу остаток ночи, и только под утро благодаря инстинкту, а вовсе не чувству разума вышел к собственному дому. Он поднялся к себе. Открыл квартиру, запертую на четыре замка. И рухнул в заправленную, кажется неделю, или вечность назад, койку, провалившись в индивидуальное ничто, не жаркое, и не такое ледяное и холодное, как ничто волчицы, обычное, серое, такое, каким был он сам.
*
Охотнику почти никогда не снились сны, но сегодняшняя ночь стала исключением. Исключительно хотя бы то, что проспал он около трех суток, но главное, это откровение явившееся Охотнику, откровение, о искуплении, не перед кем-то, перед самим собою, а это дороже чем чужое уважение, презрение, одобрение, либо полное безразличие к твоей персоне.
Явилась к Охотнику ушедшая волчица в своем человеческом обличье, и не было в ней ничего от смерти, боли, и хлада, и было полно ее обнаженное прекрасное тело жизни, и было полно оно тех внутренних и внешних красок, которые так дороги Охотнику в этом мире.
И показала она ему темный Дом, и темную комнату, и Тень Черного волка, на серой стене, тень, облеченную в плоть, и показала, как убить Зверя, и прикоснулась своими холодными алыми губами к правой щеке Охотника в прощальном поцелуе. И шепнула в его правое ухо, о том, чтобы не забыл, убив Зверя, открыть все двери… Так, мол, она, Бывшая Волчицей, хочет сделать ему, Охотнику, прощальный, и заслуженный трижды, подарок…
*
… и сделал он все в точности, как она и просила…
И встретился Охотник во второй раз с любовником волчицы, и взял из его рук серебряный клинок.
И убил Охотник собственными руками Зверя, Тень Черного волка, облеченную в плоть, и не было более в его сердце не печали не сожаления, не презрения ни к себе не к другим, а только пустота, так и не заполненная красками, о которых он мечтал с самого детства. Он молча взирал на свои ладони, в которые медленно впитывалась кровь Зверя, и видел что, те все так же остаются, бледны, так же как бледно его лицо, и вся прожитая до этого самого мгновения жизнь.
И заплакал Охотник, рухнув на грязный пол кухни, рядом с телом убитого им волка. И не было в том помещении света, лишь полыхала свечка алого парафина, и разбегались от нее вспугнутыми тараканами тысячи всяческих теней.
«Почему же это все так происходит», – думал про себя Охотник. «Зачем? Зачем я все это сделал? И что теперь, для чего жить, и как?»
И вспомнил он тут о последних словах волчицы, и начал открывать двери в той самой коммунальной квартире, в которой он убил Тень Черного волка, облеченную в плоть. Он открывал двери одна за другою… и был за теми дверьми настоящий свет, и не только свет.
За первой дверью была его жена, которую будет любить он до самого последнего мига собственной жизни.
За второю дверью – его еще не рожденные дети, мальчик и девочка. Он назовет сына Алексеем, в честь прадеда, а дочку Тамару, назовет в честь собственной матери его любимая и единственная жена.
За третью дверью были их будущие совместные вечера, поездки за город, отпуска у моря, и зимние катания на лыжах в еловом лесу.
А за четвертой дверью, было его истинное призвание….. но нам это знать совсем не обязательно, ведь это его сугубо внутреннее личное дело, его заслуженная судьба, его взлелеянные, долгожданные краски, ярчайшие краски этого Мира.
Удачи тебе, Охотник…
