Ирина Муравская
Пари на красавицу
Глава четырнадцатая
Играем в догонялки
POV ГЛЕБ
Неудачное приземление. Хорошо, никто не видел, как я навернулся, запутавшись в ногах.
В ногах, мать твою.
Состояние размазни: ведёт из стороны в сторону, левая рука при механическом воздействии болью отстреливает в башку, а спину словно дубинками лупасили.
– Фак, – злобно цежу сквозь зубы, когда в ладонь втыкается что-то острое.
Одновременно с этим в комнате включается свет. Мальвина пялится на меня, как на привидение. Ага, если бы. Привидений в таком унизительном виде не бывает.
– Воронцов, ты нормальный? Что ты тут забыл? – растирает сонные глаза Покровская. Такая взъерошенная, такая заспанная. Такая красивая.
– Прости. Не хотел тебя будить, – кое-как поднимаюсь на ноги. Слегка пошатывает, но ничего, стою вроде. А вот ладонь саднит и кровоточит. Вытаскиваю глубоко впившиеся осколки от расхреначенной стеклянной вазы. Надо было заказывать цветы в картонке.
– Будить не хотел? А что, позволь спросить, хотел? Окна перепутал? Адрес? – напрягается Праша.
– Планировал посмотреть, как ты спишь. Ну и, может, прилечь рядышком.
– Ты больной?
– У меня день рождения. Именинник имеет право на желание.
– День Рождения уже прошёл.
– Меня задержали дела.
– Какие? Белобрысые и писклявые?
– Я был не с Дариной, если ты на это намекаешь.
– Я ни на что не намекаю. Я пытаюсь понять, начать ли звать на помощь.
– Зачем?
– Ко мне посреди ночи влезает чёрт знает кто. Полагаешь, причин нет?
– Почему сразу "чёрт знает кто"? Это всего лишь я.
– Воронцов, – вздыхает Мальвина. – Что ты здесь делаешь?
– На сообщения ты не отвечаешь. На звонки тоже. Хотел узнать: понравились цветы?
Тяжёлый вздох.
– Понравились.
Заторможено рассматриваю, как по ладони в причудливой дорожке стекает струйка крови и срывается вниз.
– У тебя есть ненужная тряпка?
– Зачем?
Зализываю пульсирующие ранки. В основном мелкие, но есть и парочка глубоких.
– Чтобы я не закапал тут всё кровью.
До Покровской доходит, и она подрывается с места. Со словами "жди" из комнаты вылетают, возвращаясь с тюбиком перекиси и бинтами.
– Садись, – велят мне. Какой приказной тон. Мне нравится.
– Не боевое ранение же, зачем перекись? Ещё зелёнкой обмажь.
– Будешь много вякать, и зелёнку принесу. Никогда не ходил с зелёными усами и в точечку?
– Не ходил, – угроза не пугает, но до меня доходит, что это лишний повод оказаться поближе к ней. А я с какого-то хрена выпендриваюсь. Не дебил ли? Так что послушно сажусь, с готовностью протягивая ей руки.
Пускай делает, что хочет. Хоть пальцы отрезает секатором. Главное, чтоб рядом была. И это клиника. Я болен.
Мальвина, смахивая назад мешающие волосы, садится напротив, подозрительно принюхиваясь.
– Ты пил?
Бурбон, текила, потом пиво. Потом снова бурбон. А, ещё абсент. Но это так, только послеобеденный список.
– Немного.
– По запаху много.
По состоянию тоже, но знать ей об этом не обязательно. Меня пускай и штормит, но я вполне в себе. Соображалка работает, язык не заплетается, перед глазами ничего не расплывается. Максимум – могу нести херню, но это явление повседневное. Им никого не напугаешь.
– Ну так праздник же. А я впервые его встречаю один, – на ладонь щедро поливают перекисью, шипящей и пузырящейся от соприкосновения с кровью. – Жжётся.
– Потерпишь. Если ждёшь жалости, ты не по адресу, – бурчат недовольно, но при этом очень нежно промакивают розовые расплывшиеся разводы сложенным в несколько слоёв бинтом.
Нет, жалости я не жду. С ней я уже ничего не жду. Исключительно надеюсь. Хоть на что-то. А самое мерзкое, что над этим состоянием у меня нет никакой власти. Это не я, а оно управляет мною.
– Как встретился с отцом? – спрашивает Праша. Она сейчас так близко. И при этом так далеко. Вот так оксюморон.
Кривлюсь, всем видом давая понять, что не хочу вдаваться в подробности.
– Хреново. В ушах до сих пор стоит его ор.
– Вы настолько не ладите?
– Чтоб ты понимала: он так и не поздравил меня.
– Оу… А я поздравила. Ну, вроде того…
– Я видел. Спасибо. Это правда для меня важно.
– Это, конечно, не подарок Дарины, но… – перехватываю её здоровой рукой за кисть.
– Хватит о ней. Ничего у меня с ней не было. И уже давно.
– Подробностей не надо. Это не моё дело.
– Ещё как твоё. Всё, что со мной происходит, полностью твоя заслуга.
– Это ты меня сейчас благодаришь или ругаешь?
– Это я прошу.
– О чём?
– Дай мне шанс, – в ответ отрицательно мотают головой, отворачиваясь. Трещит новый кусок оторванного бинта. – Почему?
– Я говорила: я тебе не верю.
– Ты даже не хочешь попытаться поверить. Это разные вещи.
– Ты прав. Не хочу, – снова устало зачесывают непослушные волосы назад, чтобы не лезли в лицо. – Я не хочу ввязываться в это. Не хочу, чтобы ты находился здесь сейчас. Не хочу, чтобы дарил цветы… Если я тебе правда хоть сколько-то нравлюсь, отстань от меня. Найди себе другое развлечение, переключись на кого-нибудь. Займись в конце концов Лерой, которую никак не дожмёшь. Только меня, пожалуйста, не трогай.
Лера? Она и Титову сюда умудрилась приплести? Реально? Да на кой хрен мне сдалась эта глупая трещотка?! Забил я на неё давно. На пари, на договор с отцом, на всё на свете забил. Это как наваждение....
И у наваждения есть имя.
– Дура ты! – вырывается из меня в сердцах. – Что ж никак не поймёшь, что мне нужна ты. Только ты!
На мою ладонь плюхается смятый на нервах бинт. Плюхается грубо, с ожесточением.
– Ну, а ты мне не нужен. Без доверия не может быть отношений, а я соседскому мужику, бросающему окурки на наши грядки, доверяю больше, чем тебе.
Обидно, но не прям чтоб сильно. Сам виноват.
– Это изменится, – тянусь к ней, касаясь подушечками пальцев её лица. Едва уловимо блуждаю по коже, мимолётно задерживаюсь на щеках и спускаюсь ниже, нащупывая учащённую пульсацию на тонкой шее. – Обещаю… Моя Мальвина…
Чувствую себя на охоте. Так тихой поступью обычно подкрадываются к оленёнку, боясь его спугнуть. Вот и я сейчас как никогда осторожен.
Только бы не спугнуть, только не спугнуть…
– Я просила меня так не называть.
Смотрит в сторону, но не отстраняется. Более того, неосознанно ластится, я же чувствую.
– Не могу по-другому. Имя для всех, оно общедоступно, а это только моё. Личное. Потому что ты только моя, – подчиняясь импульсу, склоняюсь к ней… Я на пределе: мой тупой мозг уже успел раз десять представить себе следующие минуты во всех деталях. До малейших подробностей…
А Мальвина просто сидит. Сидит и смотрит на мои губы.
– Я против многожёнства.
Она так близко. Её запах сводит с ума.
– Не будет никакой свадьбы.
– Ну не знаю. Дарина умеет убеждать.
– Дарина безмозглая избалованная кукла.
– Которая, видимо, не так уж и плоха, раз ты её до сих пор терпишь.
Мы так близко. Буквально касаемся кончиками носов, деля одно дыхание на двоих. Могу разглядеть её веснушки. Блеск колечка в ноздре. Светлые ресницы. Искусанные губы. Такие призывные, такие манящие. Нужно лишь сделать последний рывок…
Но не делаю его.
На этот раз хочу, чтобы его сделала она.
Хочу, чтобы она первой меня поцеловала.
– Я терплю её, потому что нет выбора.
Ответ неверный.
Фак. Всё. Момент упущен.
Мальвина отстраняется, смахивая с себя мою руку.
– Выбор есть всегда. Просто принятое решение может не всегда нравиться, – резонно замечает она.
Она права. Выбор у меня и правда есть, но…
– Ты не понимаешь. Всё сложно.
– Ты прав. Не понимаю. И, честно говоря, нет настроения пытаться. У тебя своя жизнь, у меня своя. Они вообще не должны были пересечься, но по нелепой случайности пересеклись.
– Наверное, это судьба.
– Скорее, злая шутка.
– Злая шутка – это то, что я потерял целый год. Целый год, твою мать. Знал бы, никуда тебя не отпустил после той вечеринки. Когда впервые подошёл.
Ага. Что и требовалось доказать! Врушка. Кого ты так усердно пытаешься обмануть? Меня? Себя? Я же вижу. Я же слышу. Вижу твою неуверенность. Слышу твоё сердцебиение. Тебя тянет ко мне с той же силой, что и меня к тебе. Ну и зачем ставить запреты? Кому они нужны?
– Не надо, – её смущение осязаемо. Если очень захотеть, его можно потрогать.
– Чего не надо?
– Говорить всего этого. Не поможет.
– Почему? Потому что ты писец какая упрямая и принципиальная?
– Я уже говорила, почему. Не буду третий раз повторяться.
– А, ну да. Потому что у тебя дебильные бабские комплексы и непонятно откуда взявшийся страх оказаться использованной. И не подумал бы, что ты такой ранимый бутончик. Так ломаются обычно только девственницы.
Меня с досадой пихают в плечо, и я, не сдержавшись, охаю. В висках простреливает так, что чернеет в глазах. Даже дышать на несколько секунд становится больно.
– В чём дело? – напрягается Мальвина.
– Ничего. Просто неудачно попала.
– Куда? Сюда? – снова охаю, потому что меня пихают повторно. На этот раз специально. Непонимание перерастает в обеспокоенность. – Раздевайся!
– Я мечтал услышать это от тебя, но давай не сегодня. У меня что-то голова болит.
– Снимай свитер, говорю, паяц! – Праша не дожидается, и сама активно стаскивает с меня одежду. Косуху, толстовку. Клянусь, мне это снилось. И не один раз. Однако сейчас реально ну прям охренеть какой неподходящий момент. Прекрасно догадываюсь, что она увидит… Хм, уже увидела. – О-фи-геть… – застывает она в изумлении с открытым ртом. – Это, блин, что такое?
– Это синяки.
Спина отзывается ослепляющей болью даже на слабые касания. Через зеркальные дверца шкафа вижу, как Мальвина неуверенно очерчивает контуры расползающихся гематом.
От плеча до лопатки особенно большая, тёмно-лиловая. Ниже на боку поменьше и посветлее. Ну и плюс по мелочи: на локте, рёбрах. Как катился кубарем по асфальту, туда и прилетело. Это ещё шлему спасибо, хоть физиономию сохранил в целостности.
– Вижу, что синяки! Откуда они?
Вот же… не думал, что мне будет настолько приятна её обеспокоенность. Я ей небезразличен. Это факт. Это неоспоримо. Это лучше любого туза в рукаве.
– Неудачно упал с мотика.
– Это на какой скорости надо было так упасть?
– На большой.
– Ты был в травмпункте?
– Нет. Зачем?
– Что значит, зачем? А если что-то серьёзное?
– Да ерунда. Просто ушибы. Будто в первый раз.
– Часто летаешь с мотоцикла? Если у тебя с ним контры, может лучше пересесть на четырёхколёсного друга?
– Не. На четырёхколесном в заезды не примут.
– Заезды? – до Покровской доходит. – Так ты гоняешь?
Ну… я бы не назвал это гонками в привычном понимании. Просто сходка отбитых байкеров на пустыре, которых охота расслабиться после тяжёлой недели.
А так всё по лайту: ни допинг-контроля, ни чётких правил, ни как таковой организации мероприятия. Всё проходит неофициально и подальше от центра. Чтоб жалобы на грохот не сыпались.
Не сказать, что я такой уж частый гость на таких вечеринках, однако иногда нелёгкая заносит. Не отрицаю. Когда срочно нужно выпустить пар или подзаработать – это прям топчик.
Собственно, именно для этого подобные встречи "по интересам" и проводятся. Чтобы народ мог расслабиться и выплеснуть агрессию не кулаками, а меряясь мощью железного друга под собой.
– У тебя свои хобби, у меня свои.
– На деньги?
– Разумеется.
Новость ей не нравится. Это очевидно.
– Гонки. Пари. С таким азартом поражена, что ты до сих пор не продался казино. Или продался?
– Обижаешь. В местный покерный клуб меня не пускают после того раза, когда я разнёс им игральный стол, – усмехаюсь, замечая её высоко взметнувшиеся брови. – Да там карты шли неудачные. А я перебрал и начал буянить. Дело давнее, не забивай голову.
– Не забивай голову… – эхом удручённо вторят, и я успеваю пожалеть, что вообще поднял эту тему. Очков она мне точно не прибавит. Праша о чём-то недолго думает, после чего вскакивает на ноги, жестом веля мне делать тоже самое. – Ладно. Одевайся. Поехали.
– Куда?
– В травмпункт.
– Прямо сейчас? А он работает?
– Понятия не имею, но должен же быть там дежурный врач. Тебя надо осмотреть. А если скрытые переломы или отёк?
Она такая милая в своей заботе, а я ей не избалован. Могу ведь и привыкнуть.
– Мда. Не так я представлял наше следующее свидание, – хмыкаю.
– Следующее? А было предыдущее?
– Вчера. Ты уже забыла?
– Да какой там. Его захочешь, не забудешь… – замолкает. Точно хотела сказать что-то ещё, но передумала. – Хорош болтать. Поехали. Надеюсь, тебя всего в гипс закатают. Будешь как в мультиках: ни пошевелиться, ни нагнуться.
– Эй, давай я завтра с утра сам скатаюсь. А то ты там щас надоговоришься, – Покровская стоит напротив со скрещёнными на груди руками и… смотрит на меня. Вернее, на голую часть меня. Опять же, всего лишь смотрит, а меня от одного этого колбасит. Возможно, панцирь из гипса не худший вариант. На какое-то время сможет её обезопасить. – Так ты согласна? – возвращаю её в реальность. Не хочу портить момент, но я опять возбуждаюсь, а с учётом того, что почти со стопроцентной уверенностью мне грозит на эту ночь очередное динамо, это просто жестоко.
Мальвина с задержкой моргает. Ожила.
– На что?
– На свидание.
Молчание затягивается.
– Глеб, тебе пора.
Как ожидаемо. На другое я и не рассчитывал.
Подхожу к ней, не утруждаясь тем, чтобы одеться. Подхожу очень близко. Практически вплотную. Исключительно подразнить.
Правда при этом раззадориваю и себя ещё больше, но на что не пойдешь ради любви. Кого-то ждёт в ближайшее время заваленная льдом ванная.
Спойлер: меня.
– Уйду, если пообещаешь подумать, – почти шепчу ей на ухо, с удовлетворением слыша, как тяжелеет её разгорячённое дыхание.
– Глеб, не начи…
– Просто подумать. Я же не заставляю соглашаться.
– И тогда ты уйдёшь?
– Уйду. Хоть и не хочу.
Мальвина набирает в грудь побольше воздуха. Решается. Ну давай же, девочка.
– Хорошо. Я подумаю.
– Над чем? – каверзно уточняю.
– Над тем, чтобы согласиться.
– На что?
– На свидание.
– Замечательно, – перестаю напирать и довольно натягиваю толстовку. Аа, болит, сука. – На свидание так на свидание. Значит заеду за тобой завтра. Часов в пять, – мимолётно целую её в губы и, прихватив куртку, сигаю в окно. Отличный лайфхак для того, чтобы не вступать в лишние дискуссии и не слушать брошенные вслед оскорбления.
На этот раз приземляюсь удачно. Хоть и болезненно. Урок на будущее – не гонять пьяным. По трезваку меня бы так не занесло на повороте.
Впрочем, сегодня исключение, нежели закономерность. Неприятный инцидент с утра, ещё менее приятный разговор с отцом, целенаправленный игнор Мальвины… Одно на одно наложилось и получилось то, что получилось.
Последствия этого теперь ближайшие несколько недель ещё будут о себе напоминать. Не самый идеальный День Рождения, но и не самый худший. Ничего. Дальше лучше. Хочет она того или нет, но Покровскую ждёт новое свидание. И с ним я напортачить не должен.
Привычным маршрутом пробираюсь к просевшему участку забора, но до него так и не дохожу. Слева, там, где под яблоней возле теплицы приютилась скамейка, из ночного полумрака сперва загорается огненным глазом тлеющий огонёк, и уже только потом разносится негромкий голос Андрея, отца Леры.
– Дышите свежим воздухом перед сном, молодой человек?
POV МАЛЬВИНА
Свидание.
Разумеется, я никуда не собираюсь. Хотя бы потому что в его присутствии превращаюсь в кляклую амёбу, которая не способна держать себя в руках. С недавних времён не способна. И это ппц как пугает.
Не привыкла я к такой робости, не привыкла к ватным ногам и нервозным покалываниям в животе. Не было такого никогда!
Вру. Конечно, было. Приблизительно похожие ощущения были когда-то с моей первой любовью. Первой неразделённой любовью, что уже говорит о многом.
О, как я сходила тогда по нему с ума! Настолько, что язык отсыхал и речь каждый раз подводила. На выходе всё, что я делала – это мычала и блеяла. Он такого, естественно, не оценил. Как и моих чувств.
Тогда-то всё и закончилось. Обиженная девочка решила, что больше не будет посмешищем, а потому впоследствии выбирала романы практичные. Те, от которых пусть и проскальзывали мурашки по коже, но чувства при этом не отключали голову.
Теперь же всё повторяется. Причём реально всё. Что в том, что в этом случае уж больно велик шанс оказаться этим самым посмешищем. Тем более, когда речь идёт о Воронцове.
Хоть ты тресни, не получается у меня утрамбовать в мозгу мысль, что я ему действительно могу нравиться. Это же Воронцов!
Во-ро-н-цов, твою мать.
Где он, и где понятие влюблённости? Да он слова-то такого не знал никогда. Не иначе, как ему словарик дядюшки Даля подарили.
Свидание. Заедет он за мной, понимаешь ли, в пять.
Да пускай заезжает, меня всё равно не будет.
Не придумав ничего лучше, заранее сваливаю из дома и всю субботу прячусь за баррикадами у Аники. Прячусь и игнорирую сердитые сообщения с угрозами прилюдно отхлестать ремнём мою, цитирую: "нежную, упругую попку до состояния спелой помидорки".
Эм… что-то мне уже заранее стрёмненько за понедельник.
Да. Не зря боялась. Потому что прямо с утра меня зажимают в угол в коридоре возле лаборантской. Больше не таясь. Наплевав на свидетелей. Шутки кончились.
Тпр-у-у-у, притормозите сани, моя остановка!
Короткий диалог ни к чему не приводит. Мне вещают про тучки, я про подсолнухи.
Он мне: "Я тебя свяжу и поволоку силком на долбанное свидание, если потребуется".
Я ему: "Я обещала только подумать. Я подумала. Ответ отрицательный. И вообще, не дышите на меня чесноком, молодой человек. Или это перегар?".
Из медвежьего капкана загнанную зайчиху с поджатым хвостиком, то бишь меня, спасает Аника. Со словами: "Убедительная просьба, товар руками не трогать" меня, как морковку из грядки, вырывают из его цепкой хватки и уводят в аудиторию.
Помогло, но ненадолго. Чего-чего, а упёртости Глебу не занимать. Вот даже не знаю: сам он такой по натуре, или это я его этому научила? Типа, на Лерке попрактиковался, а на мне решил закрепить усвоенный материал.
Капец. И что я, извиняюсь, наделала?! Был же такой спокойный мальчик. Сидел себе тихо в уголке, в свободное время, нет-нет, да почпокивал однокурсниц. Так нет же, вручила гранату мартышке.
Короче, весь понедельник спасаюсь от Воронцова шпионскими перебежками. Спасибо Анике и Боре, прикрывают. Смешно, когда на выходе возле женского туалета топчется парень, намеревающийся сопроводить тебя до следующего этажа, но что делать. Не мы такие – жизнь такая.
Просто мне реально нельзя оставаться с Глебом наедине. Я уже слышу, как трескается моя броня. Ещё всего одно попадание, даже скользящее, и та окончательно рассыплется. А я этого не хочу. Я по-прежнему ему не верю.
В детские нелепые прятки мы играем следующие три дня. На самом деле это несложно. Основные правила: передвигаться в опасных местах в сопровождении и наглухо закрывать дома окна. От греха подальше. Для надёжности до упора задёрнув штору. Днём же вообще просто, так как после пар я сразу уматываю на репетиции.
Погода не разочаровывает. Всё, как завещал великий классик: "люблю грозу в начале мая". С выходных не прекращаются дожди, а ночью всё сверкает и полыхает молниями.
Почва раскисла, по откосам меланхолично стучит капель, а дороги превратились в озёра, по которым малявки с радостным ухом прыгают в резиновых сапожках, пуская кораблики.
Ясное дело, скейт-площадка в таком режиме нас подводит. Не очень приятно скакать по лужам, особенно если речь о верхнем брейке.
Да и заболеть недолго: малейший ветерок на вспотевшее тело и здравствуй, красный нос, сопли, предсмертные конвульсии и грустно сложенные на груди ладошки.
"Где листок и ручка? Мне срочно нужно написать завещание, ведь с температурой 37,2 не живут. И не убеждайте в обратном, я же чувствую, что умираю" – или коротко о том, как в последний раз болел Валёк.
Ох, как он нас тогда достал. В такие моменты мужики становятся особенно невыносимыми.
В общем, на подобную непогоду у нас давно имеется запасной вариант. С прошлой зимы Вольт периодически арендует просторный зал в студии у знакомых. Там мы и зависаем, отрабатывая новый номер. Все… И я с ними.
Понятия не имею, зачем снова ввязываюсь в эту катавасию. Наверное, потому что подсознательно всегда этого хотела. Боялась, но хотела. Быть частью чего-то, с головой уходить в то, что нравится…
Страшно ли мне? Да. Но то, что тогда было в ресторане, тот безумный адреналин, феерия эмоций… Я хочу снова испытать это микс. Он как наркотик. Ребята давно на него подсели, а я вот только-только распробовала на вкус.
Ну а вообще, давно у меня не было такого плотного графика: когда вечером плюхаешься в кровать вымотанным трупиком. Занятия, закрытие сессии, подготовка к экзаменам, репетиции с постоянной физической нагрузкой.
И это никто не отменял домашних рутинных дел: стирка, пылесос, ужин, дополнительные брата. Забить нельзя, иначе мамик опять всю плешь проест. И тут я без претензий, честно. Её тоже можно понять, в одиночку-то она всё просто не осилит.
Пока я по уши в заботах, Воронцов бесится. Прям конкретно бесится. Заваливает меня сообщениями и звонками, на которые я, кстати, отвечаю.
На расстоянии проще абстрагироваться и держать оборону стойким оловянным солдатиком. А вот когда он наступает мне на пятки в универе…
За каких-то несколько дней уже все успевают в прямом смысле слова встать на уши. Его внезапно вспыхнувший ко мне интерес, как и следовало ожидать, не проходит мимо. В том числе и мимо Леры. И у-уф…
Где моя шапка-невидимка? Я хочу спрятаться, пока меня не выжгли ненавистным взором до пепла! Сводная сестрёнка и раньше-то меня ненавидела, теперь же официально объявила вендетту.
– Ты делаешь это назло, да? – прошипела она мне во вторник вечером, когда мы столкнулись возле туалета. Дома, хе-хе. Да-да. Бывают порой огорчения, и я наблюдаю эту разукрашенную морду перед сном. Потом без кошмаров не обойтись.
– Что делаю? – не поняла сначала я.
– Не даёт покоя моя слава? Завидуешь? Самый популярный парень запал на меня, и теперь ты пытаешься его отбить? Что ты хочешь доказать? Что ты лучше?
Просто фейспалм. Надо было видеть Леркино лицо, когда я заржала. Да так, что обплевала её всю и чуть не описалась нафиг. В туалет же не просто так рвалась.
– Да куда мне до тебя, королева ты наша! Куда мне до тебя… – только и смогла выдавить через хохот я, сгибаясь пополам и хватаясь за заколовший бок.
Ох. Как же мне хотелось в тот момент всё рассказать сестрёнке. Тупо, чтобы посмотреть на её физиономию, когда она узнала бы о пари. Но сдержалась.
И где вселенская справедливость, спрашивается? Пока на меня спускают всех собак, уличая в зависти, для Глеба всё складывается просто шедеврально. Ему даже делать ничего не приходится.
Уязвлённая равнодушием цель сама лезет к нему в руки. Вернее, на коленки на обеде. А ещё вешается на шею в перерывах. И клеймом оставляет след от красной помады на его щеке, помечая собственность. Причём специально подгадывает моменты, чтобы я имела честь наблюдать за всем. А я…
А я наигранно закатываю глаза, показываю ей большой палец, разлюбезно улыбаюсь и ухожу куда подальше, сгораемая ревностью. И яростью. Потому что Воронцов её не отшивает. Одёргивает, вежливо освобождается из объятий, но не отшивает.
Впрочем, а чего я ждала? Что он с апломбом на всё здание пошлёт её, после чего встанет на одно колено и признается мне в любви? Камон. Повторяю, это же Во-ро-н-цов.
Понимаю всё, принимаю, знаю, ревную и продолжаю его игнорить. Задетое женское самолюбие придаёт сил. Но лишь до четверга. Дальше вся решимость летит к чертям кошачьим. И собачьим. И попугаичьим.
Глеб влетает в мою аудиторию за несколько минут до начала лекций. Вот метеор. Я даже не успела закрыть вкладку с последним отправленным ему секунд двадцать назад очередным ответным сообщением:
"Ну вот что ты от меня хочешь? Чт-а-а-а??? Я совершенно не знаю тебя. Так как же тогда могу всерьёз воспринимать?"
Воронцов скользит беглым взглядом по макушкам, быстро находя мою. Справляется без труда, естественно, так как она всё-таки достаточно приметная.
– Что ты делаешь? – недоумённо ойкаю, вскинув кверху ладони, когда у меня отбирают мои же вещи и небрежно заталкивают их в мой же рюкзак.
– Решаю проблему.
– Какую?
– Доверия, – снова ойкаю.
На этот раз потому, что меня сдирают со стула и подхватывают на руки. Чтобы не грохнуться, инстинктивно обхватываю ногами его за туловище.
Вишу на нём неудобно, где-то сбоку, но Воронцова это не беспокоит. С дополнительной тушкой наперевес он спускается по лестнице, идёт к выходу, а оттуда к парковке.
– Как конечность? – замечаю, что придерживает он меня только здоровой. Покровская, ты дура. Ты на него обижена, забыла? Так какого фига интересуешься о его самочувствии?
– Превосходно. Кайфует от обезболивающих.
Он так близко. Его губы так близко. Глаза… Глаза такие зелёные, такие глубокие, таки…
Бли-а-а-ан…
Help. Кто-нибудь. Please.
– Куда мы идём? – честно говоря, мне всё равно. Я так и так пропала. Аника, где ты? Мне нужна тяжёлая артиллерия. Я не справлюсь.
– Едем.
– Едем?
– Едем.
– Так пары ведь. Нельзя же…
– Можно.
– Можно?
– Можно.
– Можно… – твою мать, тупее диалога не придумаешь. Когда я начала деградировать? – Так куда едем?
– Узнавать меня получше.