Евгения Ляшко
Приключения ДД. Глебовская Русь
Юный волхв медлил. Рыба отравлена? В мешке гадюки? Если расползутся, попробуй потом излови… Выручил Акела. Он подбежал и словно прощаясь, ткнулся мордой в колени Неже, обнюхал мешок и, не выказав тревоги, вернулся на нос ладьи. Дима принял дар, скупо кивнув в благодарность, на том и простились.
Прежде чем уйти с головой в мысли о предстоящем ночном плавании, Дима с бодрой улыбкой подытожил: «Каждому даётся проявление Духа на пользу. Я справился как настоящий волхв. Просветил Нежу, глупости ей поубавил, вот мне всё добром и обернулось. Слово мудрости и Слово знания уже мне не чужды!».
Глава 14
Забрезжил рассвет. Ладья шла по открытому морю. Встреча с простором тихая: вдали сгустились пергаментного цвета облака, ветер ласково наглаживает волны, а те мирно баюкают судно. На горизонте чисто, неприятелей не видать. И Дима решился на необходимый отдых. Прикорнув пару часиков, он проснулся разбитым и взбудораженным, давала знать тревога о возможности внезапного нападения. К тому же после беспокойного сна на душе заскребли кошки. Солнце радушно грело, наполняя леностью словно успокаивая, но чутьё подсказывало юному волхву, что произойдёт что-то недоброе. Мохнатый друг тоже не вселял уверенности: шерсть на холке дыбом, янтарный взгляд напряжён и обращён в сторону далёкого берега. Нужно уходить, но тело будто сделалось ватным.
– Что за море? – пробормотал Дима, черпая студёную воду из зеленоватых волн.
Чернава бодрствовала. Когда Дима умылся, девочка поспешила ответить.
– Сурожское.
И юный волхв погрузился в суетливое размышление: «Сурож. Крупный торговый город в Крыму. Потому Чёрное море Сурожским некоторые величали – по главной цели путешествия. Но по цвету воды, это не может быть Чёрное море. Это Азовское. Кубанские ребята по фото легко определяли, кто где отдыхал. Указывали, что синь с переливами от тёмно-голубого до лазурно-бирюзового это Чёрное, а светло-зелёные тона – Азовское. Хм-м-м а ведь встречалось в книгах и такое что Чёрное вместе с Азовским не разделяли и вместе называли Сурожским. Получается, что мы где-то на Азовском побережье. Чего же так тяжко-то? Голова гудит. И чайки пропали… Где же эти «пернатые барометры» носит?».
Но тут юный волхв случайно поймал пронырливый взгляд Чернавы. Она явно что-то помышляла на его счёт.
– Ты мне ничего не хочешь рассказать? – плавно спросил Дима, но Чернава вздрогнула, поменялась в лице, втянула голову в плечи и отвернулась, юный волхв продолжил, – не надо от меня ничего скрывать, иначе я не смогу помочь в твоих поисках.
Она резко обернулась, и с яркой претензией в голосе возмутилась:
– У самого тайн, хоть соли по кадушкам!
Дима успел совладать с собой и никак не отреагировал.
– Хорошо. Давай по справедливости. Поступим так: ты спрашиваешь у меня, а я у тебя. Поочерёдно выясним то, что каждому любопытно.
– Ладушки! Чур, я первая!
– Будь по сему.
– Что тебе надо, что ты ищешь?
Дима печально промолвил:
– Ответ частично тебе известен. Скажу боле… Друг у меня сгинул в ваших краях. Хорошего человека стремлюсь спасти. За собой вину чувствую. Не углядел я, к чему разлад привести может. Найду ли, не знаю… Готов жизнь на это положить, – и дождавшись, когда Чернава кивнёт, он спросил, – «Крылатые» и «Бочан» это одно и то же? Как Нежа поняла, что ты из «Бочан»?
– Напутал, – фыркнула девочка, – «Крылатые» – это вольные кудесники из сказок, а о «Бочанах» я тебе как-нибудь в другой раз поведаю. И может быть, даже покажу. А сейчас скажу лишь, что они добрые. Помогают тем, кто к князю в немилость попал, или может оказаться у него в опале, – Чернава сняла берестяной обруч и указала на корявые чёрточки, – вот знак, по которому меня Нежа распознала.
Юный волхв пригляделся: несколько линий шли полукругом, средняя длиннее остальных и завиток на верхнем конце. Схематично символ напоминал птицу. Но если не знать о скрытом смысле знака, то примешь за обычные царапины. Чернава в этот момент выглядела очень трогательно: она погладила изображение, словно это был образ матери, и Диме невольно вспомнилась версия, откуда взялось поверье об аистах, как доставщиков младенцев. Хорошо погулявшим в Купальскую ночь девицам через девять месяцев приходилось оправдываться. Выходило это как раз в ту пору, когда аисты возвращались из жарких стран. И ничего лучше не придумав, девушки якобы говорили, что новорожденных принесли аисты.
Чернава выставила подбородок вперёд:
– Твой друг тоже кудесник?
– Нет. Хотя так может показаться. Он с лихвой разумен. Однако же его знания, прежде всего, базируются на усвоенных законах логики, нежели понимании сути природы, – Дима кашлянул, – ещё один вопрос задам?
Девочка смотрела, не мигая, и юный волхв обыденным тоном поинтересовался:
– О чём хоть сказка про вольных кудесников, что в ней такого незаурядного, почему они «Крылатые»?
– Обычная сказка. Прилетел кудесник на невидимых крыльях и усмирил лютого правителя.
– Как усмирил? Сразился что ли?
– Не-а. Он его мудрыми речами облагоразумил. И зажило тогда княжество припеваючи.
Неожиданно для себя Дима расхохотался. В нём заговорил доселе невиданный гонор.
– Это у вас какой-то народный фольклор лентяев! Придумали небылицу, что якобы кто-то за вас сделает князя добрым. А могли бы сами в столицу пойти и договориться с ним, – с ехидным укором проговорил юный волхв.
Он, было, спохватился, осознав, что странная чёрствость в нём взыграла, да слово не воробей, вылетит – не поймаешь. Дима попытался смягчить язвительный порыв.
– Ты пойми, я не со зла. Но так часто бывает, что человек сам себе препятствия городит, вместо того, чтобы искать пути избавления. В итоге мелкая проблема вырастает в крупную.
Грустно улыбнувшись, Чернава отстранённо сказала:
– Ты чужак, – она надрывно вздохнула, провела ладонями по лицу, словно умываясь воздухом, – нет уж таких смелых… После того как все храбрецы к князю ушли, их больше никто не видел, а законы только строже стали, – голосок Чернавы задрожал, – когда я была малюткой, я очень хотела встретить кудесника, упросить его помочь нам, чтобы больше родители от детей не отказывались, но потом я перестала верить в сказки…
Диме сделалось стыдно. Уж лучше бы она накричала на него!
– И во что ты теперь веришь? – еле слышно спросил юный волхв.
– В себя. Я обязательно найду родителей. Как только они меня увидят, то сразу полюбят и никогда от себя не отпустят.
Чернава отвернулась. Маленькие плечики содрогались, но звуки плача не доносились. Укрощать печаль ей доводилось и ранее.
Вдруг ладья сильно качнулась. Дима еле устоял на ногах. Он недоумённо озирался. Когда потемнело?! Заболтались! Упустили спасительное время!
Грянула буря. Развезлись тучи. Свист урагана оглушал. Ладью закружило, словно невесомую щепку. От шквалистого порыва ветра мачта надломилась, парус затрещал, порвался и захлопал по ладье, как бьёт крылом раненая птица.
Юный волхв ужаснулся. Берег сначала пропал из виду, но теперь стремительно приближался. Всё происходило так быстро, что Дима не искал иного способа избежать погибели, кроме как довериться заветным дощечкам. Он взмыл вместе с Чернавой и Акелой в беснующееся поднебесье на брусе, на котором неистово трепыхался остаток паруса. Силы Вайю понесли их как на ковре-самолёте, а многометровая необъятная по ширине нагонная волна обрушилась на берег, превращая всё в кромешный хаос. Чернава мёртвой хваткой держалась за брус и непрерывно визжала. Дима же прижимал к себе объятого трепетом Акелу и искал куда бы им приземлиться. Везде творилось жуткое безобразие. Их ладья рассыпалась, доски разметало. Недавнее затишье перевоплотилось в погибель для всего живого. Рокочущая стихия захватывала всё новые территории, как будто море вознамерилось завладеть всей сушей.
Глава 15
Дима стукнулся макушкой. Сознание сквозь кашу размазанных воспоминаний тягуче возвращалось из небытия. Юный волхв усиленно щурился, тщетно метя воспрянуть из вязкой темноты. И вот очи открыты. Рваной простынёй низко слоятся облака, в бреши проглядывает ярко-голубое небо. Солнце прячется за сизой тучей. Завываний ветра не слышно, буря миновала. Очередной удар по голове. Не то что бы сильный, но болезненный. Дима хотел потереть ушиб, дотянуться бы, но сил нет, ослаб, руки безвольно болтаются на грязном холсте. И тут юный волхв сообразил, что его волочат. Акела?! Чернава?! Дима напряг зрение. Впереди крупная спина мужчины размером с гору. Некто с густой соломенного цвета шевелюрой сквозь кушири тащит парус. Незнакомец одет добротно, без излишеств. Дима исхитрился повернуть голову и увидел, что затылок упирается в брус. Чернава рядом. Она урвала где-то травинку, с миролюбивым видом разжёвывает, разглядывая облака в вышине. Поодаль мелькнули уши Акелы, мохнатый товарищ семенит рядом. Дима прерывисто вздохнул, и тут память «нагрянула с отчётом» и всё сложилось. Он не справился с управлением импровизированного летательного объекта. Ураган, шибко помотав над волнами незадачливых пассажиров, выплюнул троицу на берег. Посадка прошла жёстко, сочный травяной ковёр из солероса лишь незначительно смягчил приземление. Но теперь всё хорошо. Их подобрали. Им помогут. Дима прочистил горло и крикнул:
– Куда ты нас, друг любезный?
– Горыня я. Не раздражайся. Покуда под моей опекой вы. А путь мы к тяте моему держим. Он разберётся, – не оборачиваясь, несколько спесиво откликнулся незнакомец.
Без всякой надежды Дима прибавил:
– Мотра. К нему направлялись, покуда шторм не разыгрался.
Незнакомец повернулся. Пригожий атлет засиял широкой улыбкой так, что аккуратная борода распушилась пшеничным облачком. Голос зазвучал дружественнее.
– Мил человек, я же сказываю, всё устроится, тятенька разберётся!
Дима отстал с расспросами, прикидывал варианты, где набрался сил этот мускулистый крепыш: «Руки чисты, не кузнец и не ратник. Но такие как у него бугристые контуры от природы не даются. Это точно. Откуда же этот культурист взялся? – были и другие, кручинные думы у юного волхва, – почему я опять в переделку угодил? С чего это злой рок прилип, зачем преследует? И шагу не могу сделать, снова пленили! Хм-м-м… Учили, что человек сам всему повод творит. Причина всегда кроется в нас самих…».
Глубоко задумался Дима. Чернава одёрнула, а он и не чувствует. Всё померкло, только один вопрос мучает. Путь долог, оттого анализ выдался славный. От самой пропажи друга Дима всё в мыслях перетряс и нашёл-таки причину: объявился кудесником – принимай испытание, доказывай, что соответствуешь. Взялся за гуж – не говори, что не дюж. А как доказать? Только выходя мирным словом из чреды невзгод. Плечи юного волхва передёрнуло: «Что же с Глебом сейчас происходит?». Но ответа у Димы не было, оставалось, надеется на лучшее. Он нахмурился. Усмехнулся. Бледность от вороха тревог отступила, заиграл румянец.
Дима громко выдохнул.
Чернава тут же защебетала:
– Ну, наконец-то в себя пришёл, а я уж думала, умом тронулся!
– Не дождёшься! – усмехнулся Дима, в этот момент тропа устремилась вверх, мягкость трав сменилась колкостью мелких камней, замелькал утёс, край которого выпирал посеревшим сучковатым частоколом. – Где это мы?
– Неугомонный какой! Сказано тебе «тятенька разберётся», – хихикнула Чернава и с тенью страха в смышлёных глазах шепнула, – стало быть, тут их жилище, поглядим, как быт обустроен и узнаем, что за люд проживает.
– Да-а-а, какого рода люд обитает обычно с порога видать, – согласился юный волхв.
Внезапно нагрянула сумеречная темнота. Блеснула молния, раскатистым треском разразился гром, протяжно засвистел ветер. Дима и Чернава импульсивно обменялись перекошенными улыбками, а Горыня остался безучастен: идёт себе как тягловый конь в заданном темпе ровной поступью.
И вот добрались до венца кручи. Уж гневно клубится лиловая завеса ненастья, усиленно накрапывает дождь, норовит при очередном порыве вихря обрушиться студёным ливнем. Волнительно и радостно на душе юного волхва: пристанище близко, но что ждёт их под этим кровом? С кем встречу судьба готовит?
Пока преодолевали узковатый проход меж трухлявых створок, Дима приметил, что врата давненько вросли в землю. Местами их плотно обвивала не только сочная трава, но и раскидистый кустарник. Юный волхв уловил в этом добрый знак: пришлым рады, врагов не ждут – мирный уголок.
Крошечный метёный дворик пересекли шустро. И три десятка шагов не наберётся от входа до спрятанного плющом строения. Оно ветхое, того гляди развалится, накренилось к каменной лишаистой глыбе и кряжистому дубу, кажется, что только на них и держится, поскрипывает будто дряхлый человек постанывает. Беглого взгляда Диме хватило, чтобы рассмотреть скромное дворовое достояние: обложенное булыжником кострище с позеленевшим бронзовым котлом на ржавых цепях, свежеуложенный оголовок крытого колодца да добротный шалаш из жердей, веток и дёрна, под которым стопками лежали вязанки прутьев и громоздились заготовки плетёнок.
Горыня перемахнул через отслуживший свой век порог и словно горох высыпал продрогших гостей, грубым движением стряхнув с паруса. Дима и Чернава, охая, поднялись. Акела уселся у замшелой двери. Внутри ни то изба, ни то конюшня. Хозяева довольствовались малым. На полу единственной комнаты пахучее сено. В щелях меж брёвен дышит ветер, запускает морскую свежесть, разбавляя бальзамические нотки.
«Будто и не живут тут вовсе, а наведываются» – подумалось юному волхву, пока он внимательно оглядывал тесное помещение без печи, увешанное букетиками соцветий, связками кореньев, ожерельями листьев и пучками стеблей. Вдруг живот Димы резко скрутило и из нутра вырвалось жуткое бульканье, а в глазах замелькали мушки. Только сейчас юный волхв сообразил, что с того момента как они попали в шторм прошло немало времени, по ощущениям не меньше суток.
Горыня понимающе кивнул, снял с крюка под потолком объёмную котомку и двинулся к окну, где стоял ладный стол. Смахнул горсть засохших лепестков, кинул льняное полотенце, как скатёрку, и вытряс на неё дородный кругляш овечьего сыра и пухлые лепёшки. Достал с угловой полки плошку с мёдом и чашу с россыпью лесных ягод.
– Отведайте.
Он подобрал глиняный кувшин и вышел.
Чернава ринулась к столу и давай хозяйничать: разгребла на три стопки хлеб, принялась ломать сыр.
Неожиданно из противоположной части помещения донёсся мягкий мужской голос:
– Милое чадо, дели на четверых.
Девочка вздрогнула и, не оглядываясь, повиновалась. Обладатель приятного баритона вышел на свет. На вид чуть состаренная копия благодетеля, который их сюда приволок. И одет таким же образом, и взгляд ясный, но что-то странное в нём всё же было…
Отворилась дверь, вернулся Горыня с полным кувшином.
– А вот и мой тятя! – громыхнул он и, весело хмыкнув, представил, – Мотра его величать.
Дима поприветствовал Мотру лёгким поклоном и замер, слова застряли в горле. Вот что странно. Глаза разного цвета. Одно дело слышать о гетерохромии, и совсем другое столкнутся с ней нос к носу. «Бог шельму метит». Хоть раз в жизни каждый сталкивался с этим выражением и слышал людскую молву – печати Каина ставятся за грехи и грязные помыслы. Юный волхв стоял как завороженный крольчонок перед матёрым охотником удавом. Дима, памятуя о том, что Каинова печать это всё-таки не знак гнева, а милосердия Божия, усилием воли еле удерживал бесстрастный взгляд, рассчитывая на то, что его молчание сочтут не за оскорбление, а за уважение к старшим.
Не зря Мотра слыл мудрым человеком. Он распорядился расставить лавки и беседы вести после трапезы. Выдав порцию Акеле, изголодавшийся Дима присоединился к Чернаве, которая, как и большинство детей, ещё не наделённая предрассудками, никак не реагировала на разный цвет глаз Мотры.
Глава 16
Трапеза шла к завершению. Едоки уж не метали, а вкушали. Дима громко икнул и схватился за кувшин с водой. А Мотра ни к кому напрямую не обращаясь, пространственно заговорил:
– Не зря послал сына… Крутило и метало аки щепу в коварном омуте… Уцелели… Не чудо ли? Не чудо. Во всём есть промысел десницы да шуйцы воли сотворившего нас: только его правая и левая рука ведают что творят. А от нас сокрыт сей промысел. Изменчив ли он? Скорее да, ведь ни один гадатель нашего будущего ни разу начисто не предсказал, каждый в чём-то да ошибся. Но может быть червоточинка в прорицателях? Абы как ремеслом владеют? – он многозначительно вздохнул, – сколько же ещё непознанного… Разумеем токмо очевидное, то, что в логику Аристотеля запихнуть получается. Да толку мало. Нет ответа на простейшее. Вот почему всё меняется? Вещи в труху. Явления чередуются по лету. Иногда невозвратно покидают… Нет уж тех снегов, тех трав обильных живым соком. И камни рассыпаются, чего уж ждать от растений – гниение их венец. Животным та же судьба уготована. Но бьются звери за каждый вдох, хоть тление и придёт однажды. Млечное младенчество, цветущее отрочество, добрая зрелость… Вот-вот и гребень горы мудрости откроется… Всё так насыщенно и безмятежно, со всем горазд совладать. Но тут она – дряхлость, немощью бьёт, не отвертишься. Подкралась, скосила. И ожидание неминуемого конца… Мука или нет? Ма быть в этом сладость? Пытлив ум был. Познание пришло. И вот передача умственного, не зримого наследия. Ты проводник в законы бытия. Тешься, поучай юнцов, но нет. Старость захватывает, сковывает разум, отбирает силы. Тут колит, тут ноет, не до учеников… Думы вытесняет тоска, страх, опустелость. Эти коварные сестрицы попирают жажду поиска смыслов. Бренно. Всё бренно. Но вечное всё же имеется. Борьба жизни и смерти, вот что вечно. Жизнь бьётся. Хочет движения, ловкость обретает, приноравливается… Цепляется… Напрасно. Тело обречено. Неотвратимо разложение и трупный смрад. А коли отобрали смерть, будет ли существо сражаться за жизнь, али нет? По-прежнему ли жизнь вкусна? Не пресность ли в бессмертии таится?
Он умолк, вздыхая, а юный волхв осторожно проронил:
– Всё прахом становится. Да не всё.
Мотра оживился:
– Сказывай!
– Есть те, кто смог нетленным стать. И одежды их остались нетронуты. Образ жизни вели они не праздный. Молитвы, познание и прославление Творца, благочестивым уставом бытия служили.
– Но да канули в лету! – подпрыгнул Мотра.
– Сами ушли, дела окончив, а останки их торжествуют над гниением и источают благодать, – не стушевался юный волхв от неожиданного напора.
– Как такое… Ах, да ты о тех, кто Кресту поклоняется!
– О них, о христианских святых. Достигнув просветления, они заканчивают земной путь. Уходят отсюда, чтобы перейти в не телесный мир. Хотят продолжить совершенствовать дух там, откуда был изгнан человек за проступок пращуров. Уходят в новое начало.
– Любопытно сказываешь. Есть чем подивить. Судьба вас ко мне прислала не иначе!
Мотра светился от счастья, а Горыня добродушно хмыкнул:
– Сыскал я тебе тятя знатного собеседника! Укрепишь теперича труды мыслительные иными тропами дум, – он горько усмехнулся, – другие наники и так на нас косятся, ещё поводы появятся позлословить…
– Плевал я на их косость понимания и кривоту помыслов! Пусть себе привередничают и своенравничают! Бла́жить им никто не мешает! – Мотра схватился за голову, – нет обратной дороги! Эх, знал бы заранее какого это быть наником, в отшельники бы подался! Избежал бы княжеского подарочка!
– Тятя, да ты и так аки отшельник тут от мира скрываешься, – возразил Горыня.
– Как же, скроешься… Нет-нет да кто-нибудь, да и припожалует… Требы всяк и глупец и молодец разделить хочет. А куда жалобщику? Так завсегда к Мотре! Он разберётся!
Отец и сын полушутливо спорили, а сердце Димы затрепыхалось от волнения. Выходит, что перед ним два самых настоящих наника! И что с этим открытием делать? Мотра философ. Сын вроде нет, но яблоко то яблони не далеко катится. Как же к ним подступиться, чтобы Глеба скорее разыскать?
Чернава легонько пихнула Диму и тихонечко напомнила:
– Сви-и-то-о-ок.
Но её посыл остался без внимания. Мотра вдруг сощурился, тесно придвинулся к юному волхву и, постукивая пальцами, с изучающим взором голодного коршуна спросил:
– Донесла мне молва, что Святое Писание наставляет христиан не творить себе кумиров. Отчего же иконы они пишут почившим благочестивым людям да молятся им? А ещё мощам праведников поклоняются? В чём смысл сокрыт? Не обыкновенное ли язычество проявляется?
Юный волхв встревожился: «Ох и ретивый лис, однако, этот Мотра! Надолго ли у меня запаса сведений хватит?! Такими темпами он меня быстрёхонько, прямо-таки со свистом раскусит!».
Дима выпустил на передний план лицедейство: он пару раз шмыгнул носом, глубоко вдохнул и шумно выдохнул, пригладил шевелюру, кротко улыбнулся, чуть прикрыл глаза, слегка выпятил губы и лениво закивал, как бы говоря «я понимаю, о чём вы». Но сам в этот момент надрывно перетряхивал и группировал имеющиеся знания. Он не имел право нести околесицу или высказаться общими размыто-витиеватыми фразами. Мотра запросто мог владеть правильным ответом. Это испытание. И то, как Дима себя покажет либо принесёт почести и выполнение просьб, либо… Ему даже думать не хотелось, что может замыслить этот неординарный философ. Разложить доводы надо так, чтобы пресечь подобные вопросы, хотя бы на время…
– Видите ли, подвоха никакого нет, всё прозрачно, лежит на поверхности, – растягивая слова, проговорил Дима.
Мотра посмотрел беспощадно, как кичливый человек, в умственных способностях которого сомневаются.
– Несомненно, мой друг любезный! И-и-и?!
Юный волхв задумчиво почесал шею. Что-то значительное удалось припомнить. Но это обрывки данных. Достаточное толковые, но обрывки! А целая мозаика смутно просматривается. Та-а-а-к, ведь советуют же при анализе объёмных тем, отталкиваться от главного, а информацию дробить, давать обзор фрагментами… Таким образом и объяснится проще, и меньше путаницы мелочёвка в логику суждений привносит… И тут на душе отлегло. Ура! Наконец-то в уме что-то внятное сложилось.
Он внутренне азартно возликовал, что всё-таки в краткий срок умудрился сформировать вразумительный вариацию ответа, но, продолжая играть роль матёрого кудесника, неспешно изложил суть:
– Прежде всего, христиане совсем не язычники. Они не поклоняются, а почитают мощи.
– Почитают, стало быть…
– У христиан иное отношение к смерти. Разделение плоти и духа это не естественный финал жизни, а последствие дурного деяния пращуров. Возможно, вы слышали об Адаме и его жене? – Мотра кивнул, и Дима продолжил, – сотворив первый грех, человек порвал связь с Богом. И после этого получил смерть: отделение тела от души. Но Рождение сына Божьего Иисуса Христа, его Крестная смерть и Воскрешение повернуло историю вспять. Теперь однажды все люди, когда-либо жившие на земле, могут восстановить связь между телом и духом – воскреснуть. А рьяных последователей заветов сына Божьего, живущих по его слову в этот знаменательный день ждёт и восстановление связи с Богом. Так вот святые люди для христиан – это те, кто, ещё находясь в бренном теле, продвинулись на праведном пути дальше остальных верующих и уже обрели вечную жизнь.
Мотра закрутил головой, словно избавляясь от наваждения.
– Тпррр! Не гони лошадей! Чем же пригождаются мощи с иконами?
Дима, как ни в чём не бывало, по-учительски вскинув голову, произнёс:
– Святыни и священные образы есть самый ближний способ обратиться к Творцу. Образ возводит к первообразу, а не творит отдельного кумира. Лики святых, их останки, вещи которыми они пользовались при жизни – всё это насыщено благодатью, а она как если бы водный поток, который несётся до Создателя. Человек молится у иконы святого не самому святому, а Богу. Как если бы кладёт кораблик-послание на воду и судно это однозначно подплывает к Творцу, потому как святые внимают требы и передают их куда следует. Святой он друг и ходатай, проводник от человека к Богу и от Бога к человеку, – Дима подытожил, – христиане молятся только Богу, а святыни и иконы это надёжные каналы общения.
– Хм-м-м…Паромщик… Личный гонец к великому князю…, – погрузившись в раздумья, проговорил Мотра.
Юный волхв, кашлянул, переключив взгляд Мотры на себя, и, вскинув указательный палец, с предостережением добавил:
– Но сработает только в том случае, если человек искренне покается в злых деяниях. Покается и остережётся в другой раз эдак грешить. А коли в помыслах чёрен остался, закрыт канал. И ещё важно, с каким вопросом пришёл. Если не о спасении души христианин печётся, а о мирском тревожится – типа помоги у меня, мол дочь не устроена, хворь хмельная супруга замучила и тому подобное, то не будет он услышан. Хоть все иконы перецелует, всем мощам на свете поклонится, а толку не добьётся.
– Как же? Здоровья испросить, тоже грех? – без тени лукавства диву дался Мотра, выпучив глаза.
– Не грех, конечно, но глупость. Здоровье будет, если по заповедям свыше установленным живёшь. Когда духом здрав, и тело здоровым делается. А то, как получается – переел, медовухой злоупотребил и пришёл в храм испросить, чтоб голова не болела и живот не крутило? Так не бывает. Грешить не надо. Не сто́ит подменять смыслы. От греха откупа нет. Бог не купец в лавке, где милость приобрести можно. Кстати, желаний он буквально тоже не исполняет. Чаяния наивный люд возлагает, наподобие – «Дай мне Боженька милосердный всё готовое!». Да не тут-то было. Вот как выйдет. Попросит христианин овладеть добродетелью, скажем терпением. Так получит случай, где выдастся проявить желаемое. И кто знает, как у него получится – твёрдость духа скалой выстоит, али прахом надежда развеется. Другой хочет мужество и стойкость показать, героем стать. Так же случай представится. А там уж как справится. Или зайчишко в кусты, или медведя стать покажет, – Дима сменил тон и концептуально произнёс, – человек сам решает, как из трудностей выходить, зло или добро творить, грешить или нет. Выбор свыше дан. Главное, никогда не забывать, что приходит всё по помыслам. И этот порядок касается как одного мирянина, так и целого государства. Сам себе на шее народ узел затягивает или славный мир выстраивает. Как говорится, что сеет, то и пожинает.
Мотра смотрел заинтриговано. Он помедлил чуток и спросил:
– И что же такое, по-твоему, грех?
Дима без запинки выдал:
– Это некий поступок, который противоречит самому естеству человека, повреждает его духовную часть и потому приносит страдание.
– Как же складно ты сказываешь… Признаться однажды я уже был так восхищён… Как-то мне довелось беседовать с одним страстным книжником. Он множество вещей излагал так ясно, что и упрекнуть не в чем. Мог чётко поведать о славных баталиях персов, доходчиво разложить замыслы первых правителей Рима, а вот Воскресение Христово отвергал. Я возразил. Ведь данное событие имеет куда больше свидетельств, чем все перечисленные им баталии. И он мне честно ответил, что если поверит в факт Воскресение Христа, то ему придётся изменить свою жизнь. Разумеешь? Он не слепец. Он уклоняется верить в то, что его не устраивает. Как, по-моему, грех это не только некий дурной поступок, это и бунтарство, непринятие того, что Творец властвует над человеком, ибо всякому отраднее видеть себя единоличным царём, – брови Мотры заходили ходуном, – ты, верно, знаешься с прямыми потомками апостолов?
Вопрос порядком защекотал нервы Димы, которые и так были натянуты до предела. В ушах зашумело, зазвенело. Юный волхв мягко улыбался, соображая как же теперь ответить. В каких они тут взаимоотношениях с христианами находятся-то? Гонения? Дружат? Скажешь что был с кем-то знаком, так запросит имя назвать, начнёт докапываться откуда явился… Одна ложь потянет за собой другую… Беды не миновать.
От провала спасло ненастье. Крыша так сильно прохудилась, что рухнула почти в центре горницы под мощным натиском разыгравшегося ливня. Дождевые потоки с потолка заструились в щели пола. Все выскочили из-за стола. Но не во двор же бежать в такую непогоду?
Горыня рванул к двери:
– Я на крышу!
– Я с тобой! – ринулся за ним Дима. – Вместе шибче залатаем! Тащи парус!
