Евгения Ляшко
Приключения ДД. Глебовская Русь
Глава 28
Тропа к источнику стоически выдерживала натиск дождей. Там и сям её проточили водяные струи, но плотный дёрн въевшихся в камни почвопокровников позволял путникам совершать восхождение. Однако в этом была и злая шутка – при спуске пожухшая корневищно-стеблевая опора превращалась в скользкий настил. Осёл справлялся с препятствиями всё хуже, иногда Диме приходилось подталкивать или тянуть упрямое животное, которое после разгула сырости, позабыло и без того редкие проблески кротости и только рычание Акелы сбивало ненадолго врождённую ишачью неуступчивость. Зачахшая соломенно-серо-коричневая трава пригнулась до земли, хоронила под собой молоденькую зелень. Синь моря и облачные пирамиды по-прежнему притягивали взор. Скоро настанет день, когда от прогулок к источнику до тёплой поры придётся отказаться. Однажды из-за непогоды они разбили амфору, игумен был крайне недоволен. Других издержек он больше не потерпит.
Но сегодня день выдался очень приятным. Низенькие сосенки не прятали купель от ветра, а сегодня он унялся. Нет причин кутаться. Солнце баловало. Только бодрящий солёный воздух, с колоритом запахов угасших растений и привкуса дождя, держал в тонусе.
Осёл по склону выискивал, чем поживиться. Акела держал лапу на пульсе – охранял строптивого труженика и возвращал, если тот отходил слишком далеко. Дима с капелькой завести следил за буревестником. Широкие, изогнутые крылья позволяли морской птице танцевать в воздушных завихрениях.
После погружения в целебную воду отец Пимен, как обычно сел на плоском камне, растирал колени и пристально смотрел на горизонт, словно там находился подстрочник его проповеди. Святой отец прокашлялся. Дима догадался, что сейчас начнётся лекция, подошёл ближе и устроился подле отца Пимена. Гардероб грамматиков и воспитанников сменился, дополнился сермяжными штанами, деревянными башмаками и хламидой из шкур, коричневатый цвет которой издалека на фоне поблекшей природы сливал отца Пимена и Диму в единое пятно.
– Сын мой, апостол Матфей сказал, что «претерпевший же до конца спасётся». Его слова предназначались последователям Христа, ожидались гонения. Но в сказанном суть заложена и для нас. Тот, кто дойдёт до конца, не свернёт с пути христианина, тот достоин вечной жизни, которая уготована после смерти бренного тела. Однако же терпение не есть скорбь и страдание. Как бы не казалась велика ноша, но раздаётся Богом нам всем по силам. Римский философ Сенека утверждал, что жить – значит воевать. Если взять его определение, то выходит так, что терпение позволяет нам бдеть, как если бы «стоять на страже», не подпускать ложь, видеть происки бесов. Как, по-твоему, на чём же зиждется терпение?
– Ну-у-у, – Дима не знал, какую тему отец Пимен избрал для разбора, из вступления не всегда это можно было уловить, но чтобы не выглядеть невеждой, дал ответ, который как он думал, закрывал множество человеческих проблем, и уверенно произнёс, – смирение.
– Истинно. «Ни самый страх Божий, ни милостыня, ни вера, ни воздержание, ни другая какая-либо добродетель не может быть совершена без смиренномудрия» – говорит нам авва Дорофей. Высшего чина ангел Люцифер, названный «несущий свет» за блеск, красоту и разумения, обладал множеством различных достоинств. Но не смирением. Возомнил, что имеющиеся качества есть у него сами по себе, а не дар Творца.
– И потому был изгнан… Гордыня отравила. А почему Бог не дал ему смирения?
– Смирение есть благодать, к которой нужно дойти, тогда она снизойдёт.
– То есть проявить все добродетели, чтобы её достигнуть? Замкнутый круг получается! Смирение это хребет. С помощью него же постигаются остальные добродетели?
– Я верю, чтобы понимать. Поступай по вере, соблюдай заповеди и однажды смысл того что ты делаешь, прояснится. Утешу тебя таким сравнением. Родители любят детей, всех до единого. Случилось, что дети повздорили меж собой. Но от этого любовь родительская не изменилась. И отец, и мать по-прежнему любят своих чад. Ссора не затмевает их разум. Они видят каждого ребёнка. Каждого понимают. Каждого жалеют. А дети? Они на время из-за обиды утратили способность понимать друг друга.
– Я кажется, понял. Человек в гневе закрывается в собственном мирке. Он себя ставит выше других. Правит гордыня.
Отец Пимен кивал, одобрительно улыбался:
– В своём глазу бревна не видим, а в чужом соринку подмечаем.
– Без смирения человек вырывает себя из Божьего мира, точно закрывает для себя других людей. Он не может возлюбить другого, не способен разглядеть мир ближнего. Собственные недостатки незримы, очи замутнены. Человек не понимает самого себя, заслоняет весь мир тенью пороков и страстей. Обрекает себя в темницу.
– Отец Гульельмо убеждает, что трудится над тем, чтобы наши воспитанники не садили себя в такую темницу…, – неожиданно просветил отец Пимен.
Дима разинул рот, захлопнул, сглотнул и уточнил:
– Это когда унижает, заставляет ползать на коленях и запугивает?
– Поведай мне, как проходят ваши занятия, и я поясню тебе их смысл.
На поверхностный взгляд простая просьба выглядела вполне естественной, но Дима почему-то внутренне насторожился. Было в этом что-то такое… Как из репертуара разведчиков. Он сотни раз видел аналогичную сцену в кино. Вопрос прозвучал уж слишком невзначай, избыточно ласковато. Воздух будто наэлектризовался. Тайна отца Пимена приобретала шпионские черты… Юный волхв почесал шею.
– Собственно я мало что могу рассказать… Так, только домыслы. Не всякое же движение верно истолковывать можно, коли языком не владеешь в должной мере. Мало ли что померещилось, привиделось, – попытался Дима «потянуть резину», чтобы посмотреть на реакцию.
– Ты говори, что там происходит, а я уж разберусь, – на уровень строже скорее потребовал, нежели попросил отец Пимен.
«Перешёл к давлению авторитетом» – про себя улыбнулся Дима, интуитивно уверившись, что не ошибся – он имеет дело с разведчиком. Пробудился задор разгадывать детективные ребусы. Дедуктивные способности рвались построить версию, вскрыть секрет.
– Ну ладно… Занятие начинается с того, что ученики сдают записки. Кто-то много пишет, кто-то пару строк. Отдают лично в руки отцу Гульельмо. Причём он читает сразу, не вслух, радостный становится, а воспитанники понурые, в глаза друг другу смотреть остерегаются.
– Ещё бы. Они доносы пишут один на другого. Доверия после такого среди учеников нет и быть не может.
У Димы, словно почву из-под ног выбили. Такого он никак не ожидал. Округлив глаза, он покосился на святого отца. Вот тебе и объяснения! Одно хорошо. Отец Пимен осуждает действия отца Гульельмо, а не поддерживает – это не могло не радовать.
– Продолжай, сын мой, – хлёстким тоном подстегнул отец Пимен.
– Потом обычно отец Гульельмо что-то вслух читает и все должны повторять за ним. Он ставит учеников в центре залы, заставляет вещать громко и в такт себе размахивать руками, будто ораторов готовит. Ещё ученики что-то по очереди рассказывают, но почему-то при этом краснеют и заикаются. Остальные паскудно ухмыляются и переглядываются так, как будто что-то постыдное услышали, – Дима представил воспитанников, от которых веяло токсическим позитивом и его плечи передёрнуло, на лице застыла гримаса отвращения.
– Полагаю, отец Гульельмо заставляет каждого из них в срамных грехах исповедаться…
– Прилюдное самобичевание это правило схолазо?
– Нет. Это происки отца Гульельмо, точнее тех, для кого он собирает оскверняющие сведения. Он стравливает незрелых сотоварищей меж собой и в то же время сколачивает их в единый кулак, ибо они повязаны общими бесславными секретами. Воспитанники побаиваются друг друга и преданы учителю. Преданы так, что выполнят всё, чего бы он ни попросил.
«Сбор компрометирующих материалов. Налаживание контакта с потенциальной агентурой. Дети вырастут и станут влиятельными вельможами! Станут марионетками! – вспыхнул разум Димы, он быстро заморгал, – да это же методы иезуитов! Как я раньше не сопоставил?! Вот что значит незнание языка! Но, иезуиты появились в шестнадцатом веке. Или до того как официально оформился орден уже были те, кто вёл исследовательскую работу, тестировал поведение воспитанников? А потом все эти сотоварищи объединились под эгидой генерала. Бр-р-р миром не пахнет от названия их верховного сановника, – юного волхва пробрал озноб, – интересненько, а чем ещё занимается отец Гульельмо? Игумен в курсе его делишек? Не это ли тайное задание отца Пимена? Задание кого? Кто послал его следить за подрывной деятельностью? Работает легально или нелегально? Проверяет схолазо целиком или только отдельных подозрительных личностей? Что может, какие полномочия? А отец Гульельмо догадывается о том, чем занимается отец Пимен? А не намеренно ли отец Пимен подослан ко мне и другом прикидывается? Кто он такой?!». В двойную игру отца Пимена верить Дима отказывался. Уж очень он ему понравился, такой благодатный свет души как у отца Пимена невозможно сыграть, он настоящий, поэтому подозрения мгновенно улетучились.
Юный волхв ушёл в собственные рассуждения настолько далеко, что не сразу отреагировал на тормошение.
– Что молчишь, как будто воды в рот набрал?
– Ой, простите! Я, я…
– Сын мой, твои мысли отпечатались на лике.
– Что? Что отпечаталось? – потёр лоб Дима, не смея предположить насколько глубоко отец Пимен проник в его мысли.
– Продолжай, – мягко попросил святой отец. – Что вспомнилось?
И Дима поведал странный случай, который мог бы хоть как-то объяснить его состояние заторможенности.
– Я как-то ночевал не в спальне грамматиков. Меня поздно вечером оставили присматривать за воспитанниками, и я случайно заснул. В полночь пришёл отец Гульельмо. Я пробудился от вскрикиваний. Одним мальчишкам он показывал человеческий череп, другим колючие сухоцветы.
Отец Пимен сохранил непроницаемость, но в каждом его жесте и слове угадывалась предельная концентрация:
– Что ещё ты можешь поведать?
– Новички. Прибыли новички. Отец Гульельмо с ними себя ведёт иначе и ученики по его указке тоже. Новички каждую четверть часа получают указания. Самые разные. Каждую седмицу к ним другой старший приставляется. По кругу наставления дают. Ещё они периодически стоят на коленях, а остальные грозят пальцем и что-то строго выговаривают. А новички кивают и падают ниц. Муштровка какая-то…
Последнее откровение отца Пимена взбудоражило. Вцепившись худощавыми пальцами в больные колени, святой отец поведал:
– Мне удалось выяснить, что о самоограничении отец Гульельмо мало что даёт, высказывается вскользь, не уделяет должного времени. Не разъясняет что самоограничение нужно для построения твёрдости духа. Не растолковывает, что это основа любой добродетели. И труд древних философов преподаёт как обычные исторические письмена. Словно нет в них широты и остроты содержания. Он рьяно заставляет воспитанников упражняться в риторике, развивает талант убеждения. Отец Гульельмо проповедует мораль – дозволительно то, что он разрешил, даже греховное. Цель оправдывает средства.
За спиной всполошилась птица. Опять крик. Вдруг кто-то подходит к источнику? Отвлекаться не хотелось, Дима нехотя обернулся. Около сосен никого. И тут он что-то уловил боковым зрением. Юный волхв на мгновение закрыл глаза, словно перепросматривая картину, которую выхватил взгляд. За ними кто-то следил! За россыпь валунов шустро занырнула тёмная фигура, в полах которой промелькнул ярко-жёлтый кусок ткани. И сейчас этот кто-то несётся по тропе вниз. Знакомый цвет! Дима вскочил:
– Там был отец Гульельмо! Его надо поймать! Он не успел уйти далеко!
Юный волхв уже хотел свистнуть Акеле. Занятый ослом, волк не почуял приближение недруга. Но отец Пимен огорошил Диму, и юный волхв медленно опустился подле святого отца.
– Этим ты ничего не добьёшься… Мы не знаем, что ему стало известно. Да и стало ли? Мы не голосили и не вопили, говорили умеренно. Если меня спросят, я скажу, что ты в языке греческом упражнялся. Ты же веди себя бесстрастно, с лёгким сердцем.
– Но отца Гульельмо всё равно надо остановить!
– Сын мой, его голыми руками не возьмёшь. Да и зачем?
Брови Димы взлетели до корней волос, он почесал шею и, недоумевая, чеканя слоги спросил:
– Вы что?! Как это зачем?!
– Где теперича правду искать? Раскол церковный четырнадцать лет назад разрезал окончательно Рим и Константинополь. Запад и Восток ныне движутся противоположными направлениями. Даже если удастся доказать вину отца Гульельмо и сместить его, то недруги пришлют ему подобного. Моя доля обнаруживать и записывать всё, что здесь происходит не по Священному Писанию да передавать куда следует. Когда же встряска раскола уляжется, я убеждён, мои донесения услышат и наладят где надо. Рассыплются козни вражеские, – после глубокого вдоха он смиренно произнёс, – апостол Павел нам говорит, что от скорби терпение, а от терпения опыт, от опытности надежда, а надежда не постыжает, потому что любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам.
Отец Пимен пригорюнился и отвернулся, ему худо в этот миг удавалось справиться с зачатком подступившего уныния, требовалось уединение мыслей. А Дима по-быстрому прикинул: «Он намекает на тех, кто стоит за разделением христиан на католиков и православных. Это событие с взаимным обменом анафемами произошло в 1054 году. Итак, плюс четырнадцать лет до сего года. И ещё плюс 5508 лет вырезанных реформой Петра I и получается, что идёт 6576 год! По обстановочке такое ощущение, что не в фантазию Глеба, а почти на тысячу лет назад в реальную историю сиганули. И о чём он тогда грезил? Не просочилось бы чего в настоящую ленту времени…».
Раздался приглушённый голос святого отца. Усиленно растирая колени, он сухо проговорил:
– Долго растолковывать, да и не растолковать мне. Свежа рана, не затянулась. Да и не затянется, – он кашлянул, – рождённым человеком измором взять тех, у кого в распоряжении вечность, не удастся.
– А кто он? – опешил Дима и, сев вполоборота, посмотрел назад, словно намереваясь вглядеться в отца Гульельмо, но след его давно простыл.
– Я сомневаюсь, что он служит Богу, как пить дать душу бесам заложил. Собственно, как и те в чью угоду он до кровавого пота старается. Каким-то образом отец Гульельмо попал под сильное крыло нашего игумена. Его не достать. Чтобы он не делал с воспитанниками, как бы через пень колоду не трудился, игумен в его уста заглядывает. Они в одну дудку дудят, хлеб-соль водят. Птицу видно по полёту. Отец Гульельмо весьма важная птица. Он только изображает грамматика, нет в нём учёности. Не судите – да не судимы будете, но тут другой случай. Пагуба не только воспитанников накрывает. Я охватил сущие крупицы его злодейских деяний. Пелена с глаз не везде упала. В летах я уже, а он в соку ещё.
– И ничего в пику ему сделать нельзя?
– Наперекор открыто не выступить…
– А скрытые козни чинить, чтобы вскрылась затея его?
– С него как с гуся вода. В рукав смеётся, да злословит исподтишка. Остерегаются его. Да и кому выступить в разрез? Грамматики душа чернильная, в науках плутают с утра до ночи и с ночи до утра.
Дима прищурился:
– Это меня сюда к нему под надзор упекли?
Отец Пимен грустно вздохнул, и словно рассуждая сам с собой, промолвил:
– В этом есть зерно истины. Совсем незадолго до твоего появления отец Гульельмо вдруг стал вещать на каждом углу о том, что роль схолазо не только в просвещении. Он утверждал, что места предостаточно и условие географически подходящие для содержания особых личностей, которые могут сослужить службу для наших благодетелей. Между прочим именно он выступил за то, чтобы ты с волчонком своим неразлучен был. Настоял, чтобы поселили с грамматиками, а не с воспитанниками. Стало быть, применить тебя замышляют в каком-то своём деле.
Дима заскрежетал зубами: «Не зря я чувствовал неприязнь к этому Гульельмо! Неужели и надо мной незримые эксперименты ставит? Или просто приглядывает до поры до времени? А может как-то магически меня удерживает или притравливает снадобьями подавляющими волю, а я и не знаю? Или я все же свободен, и так совпало, что моё решение примириться с судьбой ему содействует. Так или иначе, отец Гульельмо уверен, что застопорил меня. Или не уверен, потому и проследил сегодня. Или только сегодня мы его заметили?!».
– А что за благодетели? – рявкнул юный волхв.
– Чего как с цепи сорвался? – ласково спросил отец Пимен и только сейчас Дима понял, что грубо вскинулся.
– Простите. Я, я не знаю, как мне быть… Интриги, загадки… Или вникать и разбираться или… Взбрело, в общем, в башку мою непутёвую, что засиделся я тут…
– Если ждёшь от меня совета, то тебе следует больше открыться…
Юный волхв пожал плечами:
– Вы знаете всё… Я ищу друга. Хотел обратиться к князю, выхлопотать подмогу. Направлялся в Глебург, но перипетия забросила меня сюда. Я искал смысл такого расклада. Но не нашёл. Полагаю, что надо идти дальше. Но боюсь, снова свернуть на тот же круг. Поэтому я ещё здесь. Нужда совсем одолела…
Отец Пимен поджал губы. Вероятно, он надеялся на иные откровения, но их не последовало, Дима опять отбивался вызывавшей оскомину отговоркой. Святой отец вздохнул и принял обычный миролюбивый облик.
– Сын мой, неисповедимы пути Господни. Если ветер в карманах свищет, это не безнадёга.
Дима затряс головой и скороговоркой затараторил:
– Я не договорил, а вы меня неверно истолковали. Не о толстом кошеле вздыхаю, – он перевёл дух, – моя потребность духовную му́ку истребить, – и чтобы окончательно стереть сомнения у святого отца он добавил, – я знаю, что ценность злата преувеличена, ведаю, придумано оно как инструмент борьбы за власть, контроля и управления людом и народами. Соблазняется человек богатством и ходит на верёвочке как животинка неразумная. Если нет чистой воды, мешок злата не спасёт. Монеты закончатся, а пить хочется постоянно. Нужна река.
– Реки – Божьи дороги. Они принадлежат всем и никому. Живи. Бог всё даровал. Только трудись, и нет в злате нужды, нет погибели за избыточную роскошь, – отец Пимен перекрестился, – как елеем по сердцу. Успокоил. Продолжай же.
– Нужда моя в том, что мечусь как между двух огней: то ли друга искать, то ли тут куковать. Перепутье никак не преодолею…
– Сдаётся мне, я усмотрел суть. Промах отца Гульельмо в том, что он уверился, что ты без средств не покинешь схолазо. По себе судит. Караулят не тебя, а того, кто способен тебя отсюда извлечь.
– Мотра? Вы о нём?
– Он или его сын. Ведь тебя у них выкрали. А ещё я полагаю, что переговоры идут с Мотрой. А то бы он давно устроил так, чтобы тебя возвратить. Уж больно нужен ты ему.
– Или уже договорились и нужного часа ожидают, – растерянно пробормотал Дима.
– И такое вероятно, – согласился отец Пимен.
– И что же мне делать?
– Ты историю братьев Каина и Авеля помнишь?
Юный волхв кивнул.
– А смысл какой там заложен понимаешь?
Дима невесело рассмеялся:
– Когда вы так спрашиваете, я начинаю сомневаться в том, что разобрался, – он убрал напускную весёлость и серьёзно сказал, – каскад грехов совершил Каин, с завистью не сумев совладать. Грехопадение засасывает в трясину. А начинается всё с малого. Важно уметь вовремя остановиться.
– Достаточно. А теперь слушай внимательно. Когда я окончу, скажешь, что ты усвоил, – отец Пимен прокашлялся, а Дима навострил уши, – потомки были у обоих братьев. Как и у Сифа, третьего сына Адама и Евы. У Авеля и Сифа – сыны Божьи. У Каина – племя нечестивых людей. Совратили дочери Каиновы сыновей Авелевых, и те размножились. Потопом заблудших Господь наказал. Непорочный Ной восстанавливал человеческий род, но один из его сыновей воспроизвёл на свет тех, кто строил Вавилонскую башню. Каждый раз находился тот, кто соблазнялся на посулы дьявольские. Ловок Нечистый. Чтобы устоять есть только одно средство – непрестанно верить и молиться. А после смешения языков строителей Вавилонской башни, люди рассеялись по земле. Позабыли заповеди. Стали почитать звёзды, уповать на демонов, поклоняться животным и растениям, уверовали в собственные небылицы и сказки… Истинную веру единицы сохранить пытаются…
Святой отец припёр Диму пытливым взглядом. Юный волхв почувствовал, как воспламенились щёки. Он уже хотел пожаловаться в манере Глеба, что мало данных для выводов, как его разум осветили искорки осмысления, и юный волхв, несмело подыскивая слова, заговорил:
– Человек всё время забывает, что он создан по образу и подобию Божьему. Отвергает собственные возможности. Потому и легче его обмануть. Люди разной нравственной природы никогда не договорятся, но одинаково могут поверить Лукавому, ибо он отец Лжи и сделку заключить способен с любой тварью Вселенной. Братоубийство. Это технология… метод разделения. Родственники никогда не простят пролитие крови родного человека. Стравить братские народы, обеспечить условия для убийства и смотреть из-за угла, как единый род самоуничтожается. Вероятно, так однажды разделили тех, кто в далёкую эпоху переселения древних народов подался с Востока на Запад. Так зародилась бесконечная война… И есть те, кто этим пользуются… Были, есть, и будут. Мало ли кого приглашает Лукавый напакостить?! Ему ненавистна наша вера. Тот, кто даже ради смеха, задумал ерунду обязательно получит поддержку Тёмного. Разложение людей его любимое занятие. Ему одному надо творение Бога уничтожить. Потому должна быть строгая дисциплина и самоограничения. Убери устав церкви и всё развалится. Хотя нет, важно не формальное соблюдение поста или ритуалов. Важно то, что в сердце. Ведь Господь не принял жертву Каина из-за небрежного отношения. Вырождение куда быстрее проходит, чем совершенствование. Ломать – не строить.
– Усвоил…
Небывалое смятение охватило Диму. Сделалось жарко, точно варом обдало. Ещё предстояло переосмыслить всё, что он сумбурно изрёк. Но не прямо сейчас. Нет. Сердце должно успокоиться, разум остыть.
– Только к чему это всё? Я так не понял, – сокрушённо признался Дима. – Как мне быть?
– Обожди, – кротко сказал отец Пимен, похлопал по больным коленям так, как если бы предупреждал их, что беспечный отдых закончился, и попросил, – сын мой, помоги подняться, нам давно пора вернуться.
Это была последняя встреча у источника.
