Евгения Ляшко
Приключения ДД. Глебовская Русь
Глава 25
Трёхапсидный храм из плитняка, булыжников и ракушечника мог бы вместить полсотни человек. Широкое подворье и того больше. На удивление не имея изгороди, складывался особый почти семейный уют из опоясывающих храм деревянных домиков: келий, погребов, ледников… Жёлтыми змейками от святого места на зелёной горке расходились тропинки. С одной стороны златая степь, с другой морские дали сливаются с поднебесьем. Благоденствие и покой. Призыв на молитву: отзвук деревянного била и звон металлического клепала не тревожит. Они что старинные часы, часть размеренного быта.
Солнце запряталось в кудрявые облака, словно готовясь заснуть в мягкой перине. Птиц не сыскать на небосводе, щебечут исподволь в плотном кустарнике. Всё здесь умиротворяет. Заставляет молоточки будней уняться.
Вкушая вечернюю монастырскую еду за общим столом, Дима неосознанно вглядывался в величественное строение, бороздил взглядом прицерковное кладбище. Две неспешные фигуры, прогуливающиеся между грядками с лекарственными растениями, избегал, искал успокоение. Пусть себе хитрюга-мудрец ведёт очередные переговоры. Дима вздохнул, метнул взгляд на соседей. Люди Мотры вкушали с аппетитом припасённое мясцо, болтали о пустяках. Для них он не был чудным Вольным кудесником. Димитриус де Дроздовикус – это ширма, на которую реагируют лишь те, кому Диму театрально показывают в специальном облачении. Мотра проворачивает свои делишки. А Диме уготована роль пешки. Парадно-украшенной пешки.
Юный волхв отодвинул едва початую чашу с овсяной кашей. Голод обида вытеснила. Ни ключевая вода, ни студёный морс не могли затушить пожар негодования. Юный волхв прерывисто вздохнул и упёрся взглядом в ясноглазого старца в монашеском одеянии. Скрестив руки перед опустевшей плошкой, он наблюдал за Димой.
– Маешься, сын мой?
Смиренный старец располагал к общению.
– Есть немного…
– Однажды всякий покой обретает. Вон могила, – он кивнул на надгробный валун с орнаментом, который несколько возвышался над остальными, – он хоть и покраше остальных, да всё же те, кто в земле не любуются. Это для нас сделано, для живых, не для них. Им молитвы нужны за упокой.
– А кто там похоронен?
– Князь Ростислав Владимирович. Лето минуло, как почил. Бремя, тяготы о-го-го. Мы ему и в подмётки не годимся с нашими думками. А он до уныния не опускался. Хлопоты, хлопоты, а он мыслил мерить от нашего храма сколько сажен до Корчева. Там Храм Святого Иоанна Предтечи. Берега Босфора Киммерийского как-никак надзирать требуемо. Как всякий рачительный хозяин, князь обязан всё ведать о своих владениях.
– И как?
– Не успел.
– А ваш храм в честь кого?
– О-о-о! Почти полвека сей церкви. Сам князь Мстислав Храбрый, сын Владимира Красно Солнышко, дал обет перед битвой с касожским князем Редедей построить храм Царице Небесной.
– Богородицы церковь, значит, – рассеяно пробормотал Дима.
Эта информация не могла ни всколыхнуть сознание сына историка: «Рюриковичи! Что у нас сейчас получается – Киевская Русь главенствует? Наверное, рулит Великий князь из Киева… Стоп! Термин «Киевская Русь» предложен историком Максимо́вичем в XIX веке! Иван III-й был первым Государем всея Руси. До его затеи с объединением земель вокруг Москвы, каждое удельное княжество, что отдельное государство практически управлялось. Ладога, Великий Новгород, Суздаль, Чернигов, Смоленск, Углич, Кострома… Княжества постоянно дробили для наследников. Русские центры росли параллельно, самобытно! И кто доминант сейчас? И спросить неловко… Мало ли как вывернется… Как же всё запутано. Так, так, так, а если с точки зрения географии посмотреть, то до XII века Русью точно называли территорию от Белого моря на севере до Чёрного моря на юге и от Галича и Перемышля на западе до Волги на востоке. И столица вроде как Киев. Что ещё? Хм-м-м название «Россия» впервые встречается у Византийского Императора Константина Багрянородного. Он делил Россию на дальнюю и ближнюю… И кто кому подчинялся? Р-р-р! История в школьных учебниках и специализированных журналах как лоскутки! Историки трактуют через призму разношёрстных взглядов! Как собрать все эти осколки и осколочки вместе? Как узнать, что же было на самом деле?!». Сознание протестовало, отказывалось анализировать ненароком открывшиеся данные, юный волхв запарковал вопросы до лучших времён и обратился с просьбой, аккуратно перебив повествование старца:
– А не могли бы вы мне поведать чем Бочан занимаются?
– Тебе бы их самих расспросить… Но я так скажу – люд они богоугодный. Детей собирают, до ума доводят. Дело благое. Бездушные наники благодаря их усердию убивать своих нагулянных чад перестали, – он как-то странно усмехнулся, – Бочан не промах. Присоединятся к… к кому надо, не людом одним они богаты, под спудом многое приберегли…
Плечи Димы непроизвольно передёрнулись: «Чернава дочь наников? Да не-е-е, она вроде обычная девчонка… Со странностями, конечно, но вполне обычная».
Юный волхв уточнил:
– А где и как детей собирают?
Но престарелый собеседник не реагировал, он ушёл в старческое брюзжание, и Дима попробовал отделить зерна от плевел в не всегда связной речи.
– …попробуй дельный совет дать. Так сразу «Чего это указываешь?». Опала. Изгнание. Хорошо если есть куда сбежать, если средства имеются, а если нет? Только на Божью помощь уповать. Благо не перевелись люди верующие. Хоть и туго им сейчас, ой, как туго. За что же такая кара? Обернётся оно вам всё огнём очистительным! Ибо как сказал апостол Павел – «Бог поругаем не бывает», – он трижды перекрестился.
Диму покоробило от жуткого прогноза: «Война. Старец чувствует приближение войны».
– … кто во главе тому невдомёк как там края трепыхаются. Отцово добро делится. Науськивают те, кто под нечистым сгорбились. Невзгод ни для себя, ни для отчизны не чуется. Куда уж разглядеть что вдали, коли под носом на худое глядючи слепота одолевает. Улетучились в небытие истинные богатыри. Наша сторонушка нынче полна подложными статуями, сплошь кривлянье, – старец сбился, мимо проходили Мотра и пожилой, но крепкий инок, лицо его выражало крутой нрав, который шёл в разрез монашескому одеянию, по виду это был скорее неравнодушный политический деятель, нежели человек, посвятивший себя молитвам.
Дима перевёл взгляд на Мотру. Разноцветная пляска затаилась. Осанка помощника предводителя. Миру демонстрируется тревога за судьбу Отечества не меньше. Юный волхв вернул взор к старцу, а того и след простыл. И тут Дима решился на отчаянный поступок.
Он подобрал обглоданную кость. Ни у кого сомнений не возникнет – Димитриус де Дроздовикус идёт угостить ручного волка. Дима действительно прошёл к аптекарской кибитке. Отдал съестной презент Акеле, а потом когда окончательно стемнело, прокрался в ближайшую гружёную непонятными ящиками кибитку. На постое лампы не зажигались. Но маленький светильник не должен быть замеченным: юный волхв прятал его за котомкой.
Чураясь быть обнаруженным, Дима с опущенным пологом, терзаемый клейковатым потом, бесшумно ковырялся ножом в замке. Котомка на спине надета как ранец. Если придётся быстро покидать место преступления, чтобы не оставить следов, которые приведут к нему. Акела стоял в дозоре снаружи. И вот замысловатый механизм поддался. Мгновение и продолговатый ящик вскрыт. Дима скинул покровную ткань, раздвинул солому, подсветил… Метательные пики! Секиры одноручные и двуручные! Ножи всех мастей! Дима уже живее взломал второй ящик. Сферо-конические и куполовидные шлемы! Миндалевидные и круглые щиты! Да тут целое состояние! Столько железа в одном месте Дима ещё ни разу с начала злоключений не встречал. Юный волхв распечатал третий ящик и вытащил тяжеленную кольчугу. Прилаженные друг к дружке тысячи кованых колечек весили относительно немало. Такую броню без привычки не поносить. Были и лёгкие доспехи из кожи: наручи, поножи.
Дима заёрзал: «Мотра вооружает простой народ или воинов, умеющих обращаться с оружием?! Они берут снаряжение и встают под его знамёна или кого-то ещё?! На кого работает этот хитрец?! Каков же будет следующий шаг?!».
Дима вздрогнул. На входе копошение. Акела молчит, ни малейшего звука. Юный волхв онемел, перестал дышать, пульс участился, напряжение давит на перепонки. Бежать! Затушил огонь. Кромешный мрак. Шорох совсем близко. Запах соли, рыбы, тины. Глаза не успели привыкнуть к темноте, юный волхв не сомневался, что уже не один и размахнулся горячим светильником. Однако его правую руку кто-то ловко скрутил, пальцы разжались, светильник покатился.
Снаружи потасовка, возня.
– Ах ты червь плотоядный, ишь чего удумал! – извне изрыгал ругательства Мотра.
Спасение! Дима хотел крикнуть, позвать на помощь, но и тут его манёвр опередили: он получил слева удар под дых и отключился.
Глава 26
Качка. Заунывное поскрипывание дерева. Тошнотворная вонь прелой соломы и тухлых водорослей. Сознание не торопилось возвращаться. Тело распластано, затекло. В спину как будто горб давит. Да это же котомка! Правый бок согрет живым теплом. Дима нащупал онемевшими пальцами шерсть. Акела! Мохнатый товарищ рядом. Улыбнуться не удалось: губы сильно потрескались, даже малое движение причиняло боль. Юный волхв неожиданно для себя застонал. Но тут его окатили тёплой жидкостью. Пахнуло травами. Мак, лотос, что-то ещё… Смесь забвения. Дима погрузился в небытие.
Вновь пробуждение. Глаза будто засыпаны песком, не открыть. Качка прекратилась. Запах соломы изменился. Добавился аромат глины. Пахнет так, как будто угодил в отсыревшую саманную хату. Сквозь тонкую щёлочку между распухшими веками Дима разглядел округлую хижину. От прогретых стен валит жар. Сквозь дырявую крышу из веток голубизна неба. В воздухе чувствуются нотки йода, слышны крики чаек и далёкий шелест волн. Он по-прежнему где-то у моря. Акела?! Дима задёргался. Нащупал мохнатого друга. Это придало сил. Дима привстал. Затормошил Акелу. Затуманенный взгляд янтарных глаз.
– Живой! – проскрипел Дима.
Волк издал скулящий тихий звук. Юный волхв осмотрелся. Бурдюк! В таких кожаных флягах обычно перевозят воду. В них вполне помещается три-пять литров. Дима залил живительную влагу в пасть. Отпил сам. Глотки давались болезненно. Руки дрожали. Дима, бережно придерживая кожаный мешок, медленно отпаивал Акелу из ладони, сложив её лодочкой. Припадал к горловине сам. Они пили, пока не осушили бурдюк. Выдавив последнюю каплю, Дима обессилено повалился на замшелую циновку. Акела лизнул его в щёку и растянулся подле. Оба забылись глубоким сном.
Звёзды. Это не сон. Сквозь дырявую крышу на них взирали сияющие точки, щедро рассыпанные по чёрному небу. Дима погладил Акелу. Тот зашевелился. Тоже не спит. Юный волхв рефлекторно взял бурдюк. Тяжёлый. Кто-то осчастливил их новой порцией драгоценной влаги. Чуть с меньшей жадностью они потягивали воду, желая продлить блаженство.
И вот Акела ровно засопел, а юный волхв, подоткнув себе под голову котомку, предался рассуждениям, подстёгнутым неожиданным постом: «Всё нам даётся не зря. Любое, даже крохотное событие, это кирпичик в фундамент нашего характера, вклад в выработку мировоззрения. Эпизоды жизни будь то бытовые или критические – всё это частицы истории, истории индивидуума, житие отдельно взятого человека. Формирование личности индивидуально. Ни у кого нет стопроцентной копии. Творец создал нас по образу и подобию своему, но он необъятен, многолик, многосущен. Не постигнуть его замысел никогда. А нужно ли? Надо принять законы Вселенной и по ним жить. Не пытаться угадать, проскочить, перехитрить. Не выйдет. Пока не поймёшь урок, будешь возвращаться на тот же круг…».
Дима хмыкнул. Подобие улыбки. В глазах пощипывает.
– Никак… Иначе никак…
Он зажмурился. Вспомнилось раннее детство. Ему около пяти. Мама перед сном читает забавную историю из «Денискиных рассказов» Драгунского. Дениска спросонья не разобрал, что за ширмой его родной дядька храпит. Приняв дядю за рычащую собаку, мальчик пытался её утихомирить, бросал яйца, колеты, выкрикивал команды. Смешно. Весело. И мама хохочет, и папа, и Дима. Он спокойно переворачивается с живота на спину, но тут резкая боль пронзает руку. В травмпункте доктор вправил подвывих связок предплечья. Дима, как вышли из кабинета, запел: «Моя рука починена! Мне починили руку!».
Юный волхв улыбнулся. Он понял тот урок жизни. Доктор тогда сказал, что у всех детей слабые связки. И на вопрос родителей: «Как укреплять?», ответил: «Никак. Перерастёт». Так и здесь. Никак. Повзрослеть можно только через собственный опыт. Начитанность, только хорошее подспорье, формальная осведомлённость. Жизнь не обойти стороной, полностью не изучить за партой, её надо проживать, проходить курс обучения «в полях». Приобрести навыки теоретически не возможно, лишь практика даёт умения. А с подведением промежуточных итогов, работой над выводами, практика обогащается мудростью. Без анализа путь длиннее.
– Путь…
Чтобы настроить ясность ума и сосредоточиться на текущем моменте, Дима трижды глубоко вдохнул. Он уставился на самую яркую звезду и задумался: «Какой путь уготован волхву? Такой же, как и всем. Приносить пользу. Я должен совершить нечто нужное… Судьба подталкивает меня к этому. Не надо сопротивляться. Не надо пытаться что-то выяснить. Пусть всё идёт своим чередом, – внезапно память воскресила заплаканную Нежу, и сокрушённо пробормотав извинения, он поправил себя, – приносить пользу и не сеять пустые надежды, прежде чем открывать рот, тщательно обдумать то, что хочу сказать, слова не пустые звуки, они формируют пространство».
Загудел ветер. Через крышу дыхнуло свежестью морского бриза. Неужели? С каких это пор ветер ночью дует с моря на сушу, а не наоборот?
И тут Дима возликовал:
– Ух ты! Благодарю!
Природа совершила специальный разворот. Вывод одобрен. Юный волхв приободрился. Окинул взором решётчатое небо. Погладил мохнатого друга. Перебрал пожитки. Нож утрачен. Ничего. Дело наживное. Главное Акела цел, да три артефакта в сохранности. Дима улёгся. Думалось вольготно. Будто камень с души свалился. Такой лёгкости он никогда не испытывал. Что-то в нём поменялось бесповоротно. Как если бы переступил некий возрастной порог, обрёл уразумение иного уровня.
Такую же лёгкость Дима наблюдал у бойцов, вернувшихся из зоны спецоперации на Донбассе. Ребята, проходя ад войны с бесятиной, пробуждаются, восстанавливают дух русского воинства. Осознают ненужность «продвинутых достижений» Запада. Они одним своим видом будят других. На уроках мужества их живые рассказы рассеивают туманность, которой окутаны подвиги прошлого. Вот они настоящие герои нашего времени. Преемственность возрождается. Они пример. Страна оживает. Патриотизм снова в почёте. Очевидны враги. Не для всех пока всё кристально ясно и прозрачно, кто-то прозревает быстрее, другим требуется больше времени…
Рассвет застиг Диму в думах. Юный волхв, перетряхивая в памяти различные события, находил всё больше подтверждений правильности собственных размышлений. Внезапно пахнуло прохладой. Дима перевёл взгляд с потолка вниз. Дверь распахнута. На него смотрят двое. Умеренно смуглые, смоляные кудряшки. Вроде не греки. Язык незнаком: что-то среднее между французским и итальянским. Оба довольны, посмеиваются. Взгляды лукавые. Первый разбойничьего вида пожилой моряк руки потирает, второй – важный, моложавый глаза таращит, радостно кивает. В их непонятной речи Дима дважды уловил «Глеб». На сердце умиротворение. Дорогой верной следует.
Внезапно моложавый наигранно посуровел, погрозил указательным пальцем, резко высказался. Это не сильно обеспокоило пожилого. Он отвернулся, что-то прокричал. Подбежал босоногий пацанёнок с корзинкой светло-оранжевых грушевидных фруктов, поставил перед Димой и умчался. От моложавого к пожилому перекочевал тугой кошель. Сделка завершена.
Юный волхв прикинул: «Проныра заботу проявляет. Подход ко мне ищет? Типа, смотри, я могу быть добреньким. Интересно, он степенный покупатель или заказчик похищения? Узнать бы это предатель из стана Мотры решил заработать или посадник Изяслав разнюхал планы мудреца и, выкрав меня, насолил?». Но тут анализ отлетел на второй план. Дима оцепенел. Рабство? Внутренний голос успокоил. Не рабство. Очередной приступ постижения бытия. Новое испытание. Дима преобразился: «И я его пройду. Нет смысла сбегать. Я нарушил пространственно-временной баланс, мне и перепрошивать спутавшиеся связи Вселенской материи».
Дверь захлопнулась, а юный волхв был словно не здесь. Однажды на проповеди он узнал о Святом воине Иване Русском. Уроженец юга, казак служил в армии Петра Первого. В битве за Азов пленён турками и продан в рабство. Под пытками родную веру не предал. Не променял Христа, не принял ислам. Видя его небывалую непреклонность и радение в работе, сердце хозяина смягчилось. Над рабом перестали издеваться. Мусульмане выказывали почтение. Разрешили свободно перемещаться, а он молился и оставался при конюшне, отказываясь от излишеств. Иван выдержал посланное ему испытание. После смерти его тело отдали в храм. Сразу зародилось почитание. Случались чудеса. Спустя сотню лет после смерти, после разграбления и сожжения храма османами, выяснилось, что мощи Ивана невредимы. Больные молятся ему, прося об исцелении. А те, кто пал духом, обратившись к Святому Ивану Русскому, вновь приобретают силы и веру во спасение.
– Выдержу достойно, – поклялся Дима. – Даже в иллюзорных мирах Святые пребывают с нами. Смирение выведет меня к Глебу!
Юный волхв взял сочный плод. С опаской надкусил, ожидая, что фруктовая кислота опалит горло. Однако нежная мякоть со вкусом сливы и абрикоса, нотками айвы, черешни и яблочного джема вызвала небывалый восторг. После поста обычная еда всегда кажется вкуснее, а тут какой-то райский фрукт. Акела не разделил его упоения. С голодухи он отведал самую малость, а Дима с удовольствием уплетал за обе щёки.
Глава 27
Остаток лета и половина осени промелькнули как невесёлая улыбка радуги: цветные ленты гаммы грусти встали коромыслом и рассеялись, словно их и не было. Но Дима не сожалел, не думал о верности выбранного пути, томился, но ждал, доверился проведению.
Мушмула́ – любимое лакомство и яркое напоминание принятого в далёкой хижине решения в поле зрения появилась лишь однажды. Дима сохранил косточки из случайно обретённых фруктов. Тщательно перебрал, посадил самые крупные в глиняный горшок и скрупулёзно ухаживал. Проклюнулось всего три ростка, но сам этот факт окрылял. Быстро набирающие силу побеги служили зелёным утешением, когда данную клятву было невыносимо сложно держать и хотелось воспользоваться макинтошем или силой Вайю и улететь из тягомотного схола́зо куда подальше… Юный волхв воображал, что будет усердно служить в конюшне, возделывать поле, выполнять работу по хозяйству, но то, с чем он столкнулся, в сто крат отличалось от наивных фантазий о предстоящей проверки на прочность.
Вблизи греческого поселения Феодосия, в бутовых серых стенах зального типа обители на возвышенности у берега моря, расположилась школа для мальчиков – схолазо. В ней пестовали и просвещали выходцев из благородных и полублагородных семей колонизаторов Крыма. Воспитанников учили хоровому церковному пению, считать, писать, читать. Преподавали азы геометрии, географии и астрономии. Одевали под стать себе: в одинаковые до середины голени туники из неокрашенного желтовато-белого полотна, которое тут же ткали престарелые послушники; и крепиды – низкие кожаные сандалии с обвязкой вокруг щиколотки. Обувь тоже изготовляли в обители. Причёски позволяли двух видов: длинные волосы в подражание сыну Божьему или выстригали «гуменцо» – символ тернового венца Христа Спасителя. Дима выбрал первый вариант и позволил остричь себе волосы полукругом, тем самым сровняв отросшую шевелюру и придав ей ухоженный вид. Кормили в основном блюдами из овощей и рыбы. Провизия, помимо щедрых даров отцов воспитанников, поставлялась селянами как подношение или в обмен на льняное полотно или другие изделия рукоделия. Греки-колонизаторы бодро торговали с метрополией сельдью и зерном и жили в достатке, потому и школа не бедствовала. За нарушение дисциплины предусматривалось наказание. Серьёзный проступок – в ход шли розги или плеть, мелкие провинности «лечились» трудотерапией.
Одежда юного волхва не впечатлила, даже несколько выбила из колеи. Он чувствовал себя малышом, который удрал от няньки, позабыв надеть штанишки. Вероятно, греки считали этот предмет мужской одежды признаком варварства или попросту, таким образом, сокращали издержки. Привыкание наступало долго. Из преимуществ: туника не стесняла движений, быстро сохла, тело в ней «дышало». Но все эти достоинства достигались за счёт льна, а никак не фасона. Кожаные крепиды тоже доставили проблем, но Акела выручил – зализал натёртости, и те больше не появлялись.
Греческий язык давался тяжко, приложенные старания, когда только иноязычная среда окружает, не каждому отдачей выходят. Но ладно бы, если бы Дима был таким же учеником как все. Так нет. Его, как наиболее старшего, порой ставили присматривать за «гремучей высокородной смесью» малолеток, когда у преподавателей – грамматиков, например, смещалось уставное расписание из-за необходимости провести внеплановые ритуалы или службы по требам селян. Юный волхв для общения использовал язык жестов и Акелу. Оскал мохнатого товарища обладал поистине чудодейственным свойством: наводил тишину среди шебутной братии и пробуждал должное прилежание к учёбе. Ещё Акела избавил их обоих от надобности посещать хоровое пение: однажды он громогласно завыл, и они были исключены. Дима радовался, что за отставание в учёбе его не истязали. Чтобы эта позиция не поменялась, он на всякий случай демонстрировал усердие: в свободное время выписывал заковыристые буковки, но размышлял о своём. И, конечно же, юный волхв был безмерно счастлив тому обстоятельству, что его не разлучили с мохнатым товарищем. Похоже, не нашлось смельчака, который попытался бы это сделать.
Среди грамматиков Дима выделил двоих. Со знаком минус – отец Гульельмо. Птичий как у павлина нос, седоватые пряди свисают лапшой, губы гордые. Весьма чувствителен к сквознякам, он даже в жару кутался в плотную шерстяную хламиду канареечного цвета. Выходец из Генуи сносно владел греческим. Преподавал… С этим предметом Дима никак не мог разобраться. То чем занимались на уроках, трудно было назвать обучением. К счастью, встречаться с отцом Гульельмо приходилось всего раз в неделю. Но пережитые страсти не отпускали, копились, требовали выхода наружу.
И со знаком плюс – отец Пимен. Внешностью обладал южно-славянской. В глазах небесная гладь, а вокруг них чёрточки доброго нрава. Бархатистый спокойный голос. Серебристая борода-лопата как у лесоруба. Заведовал огородом и обучал ботанике или премудростям порошково-настоечного знахарства. Диме сложно было придумать другое обоснование тому, что творилось на занятиях: перебирали, нюхали, толкли и заваривали части засушенных растений. Иногда Диме казалось, что они просто помогают расчётливому грамматику возиться с травами. Но польза для мальчишек несомненно была. Ядовитых представителей флоры в округе Дима подметил немало. Зловредная парочка тис ягодный и дикий бадьян чего только сто́ит. Выпьешь из тисового кубка и протянешь ноженьки. А бадьян так сильно кожу прожигает, что раны заживают непомерно долго, а тёмные пятна после такого ожога не сходят и до глубокой старости. Отец Пимен показывал ядовитые растения только издалека, в руки воспитанникам не давал. Чем очень походил на дедушку Димы. Георгий Максимович, когда поучал внука, так же заботливо-серьёзно в глаза всматривался, словно пытался в самом мозгу прочесть, всё ли там как надо отпечаталось и запомнилось.
Юный волхв познакомился с отцом Пименом поближе, когда понадобился помощник навьючить на осла амфоры. Святой отец тогда вдруг качнулся, боль высветилась тем, что ясный взор очей как будто скрыла дымчатая пелена. Дима вовремя придержал отца Пимена и, распознал, что пожилой человек испытывает недомогание, поэтому не отпустил его локоть, проводил до источника и обратно. Сходив к роднику единожды, Дима ещё просился в сопровождение: маячил перед отцом Пименом, пока не получал кивком приглашение следовать за ним. Прогулки позволяли любоваться природой. Пока отец Пимен бултыхался в купели, живописный ландшафт дарил Диме умиротворение. А однажды юный волхв оказался посвящённым в тайну отца Пимена. Как-то раз после штормовых ветров и обильного дождя купель наполнилась до самого края. Испарина на камне, а отец Пимен шагнул в воду. Да как закричит:
– Матерь Божья лютая стужа!
Дима и обомлел. Отец Пимен поймал озадаченный взгляд, скованно улыбнулся, но не остановился, погрузился в воду. А обтираясь после процедуры, без робости, волнения или смущения сказал:
– Колени замучили. Сгибаться не хотят. Вставать грузно. Ангел научил во сне, где исцеление отыскать. Выкопал я яму чашеобразную, камнем обложил и хожу теперь сюда, хворь окаянную вышибаю. И братии поведал, да поколь охотников в студёную воду нырять не нашлось. Вот и снарядился я в обитель воду целебную доставлять. Игумен скоро одобрил, бить поклоны не пришлось. Я помолюсь и погружаюсь. Сносно. Холод не пробирает. А сегодня вот поторопился. Господь ведать так управил.
Он замолчал, а Дима несмело полюбопытствовал:
– Святой отец, вы не грек?
Отец Пимен чуть заметно тряхнул бородой.
– Твоя правда. Это тайна.
– Я никому ничего не скажу! – пылко заявил юный волхв, а отец Пимен расхохотался.
– Куда уж тебе что-то рассказать!
Дима сконфузился. Но не чувствуя злобы или упрёка со стороны отца Пимена, юный волхв тоже развеселился. Надо признать, что с его лингвистическими успехами, заговорит он, когда рак на горе свистнет.
Так и повелось. В стенах обители при встрече обоюдное молчание, а у купели задушевные беседы. Отец Пимен поучал. Дима добросовестно вникал.
