Елизавета Сагирова
Лето придёт во сне. Запад
Похожий на нахохлившуюся хищную птицу вертолёт при ближайшем рассмотрении оказался вовсе не чёрным, каким выглядел издалека, – он был тёмно-зелёного, какого-то грязного цвета, с тусклым металлическим отливом. Его дымчатые стёкла ничего не отражали и не позволяли заглянуть внутрь. Могучий винт, чьи лопасти раскинулись едва ли не на ширину автострады, продолжал медленно, словно в задумчивости, вращаться. Я, ещё не видевшая так близко этот роковой символ моего разрушенного детства, замерла, как кролик перед удавом, где-то в глубине души, несмотря на страх, испытывая искреннее восхищение мощью и неброской, но абсолютно завершённой, безупречной красотой летучей машины.
А потом в выпуклом стальном боку вертолёта приоткрылась и отъехала в сторону овальной формы дверь, из неё, как черти из табакерки, выскочили друг за другом шестеро крепких мужчин в сером камуфляже. Они рассыпались полукругом и замерли, выставив в нашу сторону слишком большие, громоздкие, какие-то неуклюжие пистолеты.
Снова возникла томительная пауза, и мне подумалось, что всё происходит несколько наигранно, будто мы находимся в сердце событий приключенческого фильма, снятого театрально и от этого не слишком реалистично. А как выяснилось секундой позже, почти так оно и оказалось. Без грима и софитов, конечно, зато с желанием сразить зрителя наповал неожиданным поворотом сюжета и эффектным появлением на сцене уже сброшенного со счетов персонажа.
И вот, соблюдя все каноны жанра, из недр летающей машины появилась сначала нога в чёрной штанине со стрелками, затем довольно внушительное, обтянутое голубой рубашкой пузо, и наконец по узкому трапу спустился, явив себя нашим изумлённым взорам, сударь Бурхаев-старший, выглядевший на удивление свежим, бодрым и наглаженным. Это особенно бросалось в глаза, учитывая, что в последний раз я видела его с разбитым лицом, скованными руками и заклеенным скотчем ртом. Ныне же он, лощёный и лучащийся самодовольством, ступил на поверхность моста, где картинно замер, явно наслаждаясь произведённым эффектом.
Я задохнулась от ненависти. Пчёлка в моей опущенной руке потяжелела, наливаясь этой ненавистью, как ртутью, и только объятия Дэна, такие прочные и спокойные, будто ничего и не случилось, заставили меня остаться неподвижной. Яринка еле слышно пискнула, а что касается Яна, то у него в прямом смысле слова отвисла челюсть, придав парню карикатурный вид.
Выдержав ещё одну многозначительную паузу и жмурясь как сытый кот, Бурхаев наконец изволил степенно кивнуть:
– Ну здравствуй, сын. Здравствуйте и вы, подполье сопливое.
– Ты! – Ян хлопал губами, как золотая рыбка за стеклом аквариума. – Ты же… ты обещал! Ты же говорил… Ты!
– Ну-ну, – Бурхаев-старший поморщился, – придержи истерику. Что я обещал? Не сдавать вашу контору властям? Я и не сдал. Сами допрыгались, без меня.
– Но ты здесь…
– Я здесь исключительно по своей инициативе. – Он по-хозяйски кивнул на вертолёт, – Разве похоже на полицейскую машину?
– Зачем?!
Бурхаев посуровел, свёл седые брови:
– Затем, что ты, олух, несмотря на свою безмозглость, остаёшься моим единственным сыном! И я не хочу, чтобы наследника моей фамилии арестовали, как одного из идиотов-либералов! Или чтобы ты сложил свою буйную, но пустую голову где-нибудь в местных руинах!
– Но как… откуда?! – Ян всё ещё не обрёл способности связно излагать мысли, и тогда Яринка разомкнула их объятия, бесстрашно шагнула вперёд, загораживая любимого узкой спиной, и, сунув руки в карманы куртки, заговорила:
– Как вы узнали, где нас искать? Что с Михаилом Юрьевичем и остальными? И почему бы вам сейчас не залезть обратно в свою жестянку и не свалить к чёрту?!
Тут уже челюсть отвисла у Бурхаева. Как и моя, если честно. Только охватившие нас эмоции были разными: отец Яна начал багроветь от ярости, а я, глядя на подругу, не смогла сдержать гордой улыбки.
– Рыженькая… – наконец, справившись с удивлением, протянул Бурхаев. – Как же, помню-помню! А ты не промах, надо отдать должное – захомутала-таки моего дурня, против родного отца повернула! Настоящая хищница, ничего не скажешь, и это в твоём-то возрасте! Далеко пойдёшь, девочка… Точнее, пошла бы…
Он не договорил, пожевал губами, снова перевёл взгляд на Яна, но Дэн опередил его:
– Что с Михаилом Юрьевичем? Как у вас оказался его телефон?
– В следственном изоляторе ваш Юрьевич. – Бурхаев покачал головой, – И чего не хватало человеку? Положение имел, деньги имел, мог бы достойно встретить старость, так ведь нет – в подпольщика играть захотелось, мир менять.
– Кто ещё… – Голос Дэна предательски охрип. – Кто ещё там… с ним?
– А мне какое до этого дело? – Бурхаев насмешливо прищурил слезящиеся на ветру глаза. – Меня ваши глупые движухи вообще бы никогда не заинтересовали, не вляпайся мой сын в это дерьмо. Ну раз уж вляпался, то вам же хуже…
– Папа! – Ян моргал беспомощно, как разбуженный посреди ночи ребёнок. – Папа…
– Уже папа? – Бурхаев повысил голос, в нём зазвенела плохо сдерживаемая злоба. – Теперь я тебе снова папа? А когда ты мне в зубы стволом бил, а потом по асфальту мордой волок, не папа я был?!
– Мы же договорились… – еле слышно прошептал Ян, и Яринка шагнула обратно к нему, прижалась плечом.
– О чём мы договорились?! Что ты меня из подвала выводишь, а я вас не трогаю! Я и не трогал, хотя видит Бог, как хотелось вернуться в ту же ночь и вырезать всех прямо в постелях! Я этого не сделал, обещание выполнил. Но не обещал, что позволю своему сыну продолжать чёрт-те где да чёрт знает с кем болтаться и фамилию мою позорить! Благословить на жизнь с малолетней шлюхой не обещал!
Ян сжал кулаки и так резко побледнел, что на миг мне показалось – не избежать папаше-Бурхаеву повторного нокаута, но Дэн, тоже почувствовавший опасность момента, поспешил спросить:
– Это Михаил Юрьевич рассказал вам, где нас искать? Почему?
Бурхаев пренебрежительно фыркнул:
– Как будто у него выбор был! – Но тут же торопливо добавил, обращаясь в основном к Яну, видимо, мнение родного сына что-то значило даже для него. – Я вашего Юрьича даже пальцем не трогал, он сам не дурак. Понимает, что нет смысла доводить до крайних мер, если результат всё равно один.
– Если он рассказал, почему тогда за нами не гонится никто, кроме тебя? – Ян совладал с собой и снова бережно обнял Яринку.
– Да кому вы нужны?!. Что вы из себя представляете? Тем более в этих краях и гоняться ни за кем смысла нет, всех и так отстреливают. Угадай, кто погранцам на лапу дал, чтобы сегодня активность не проявляли? Или думал, здесь всегда можно вот так гулять?!
– Но как ты узнал, где именно нас найти? Мы сами не знали, где окажемся!
Вместо ответа Бурхаев вдруг поглядел куда-то мимо нас и расплылся в многозначительной улыбке. Я и Дэн обернулись, разомкнув объятия…
По мосту торопливо шёл Белёсый.
Ни деда Венедикта, ни Дульсинеи Тарасовны с ним не было, бывший охранник шагал один. Тощий рюкзак с нехитрыми пожитками болтался за его спиной, руки поднялись до плеч, демонстрируя пустые ладони. Не замедляя шага, он миновал нас и двинулся прямиком к вертолёту. На какой-то миг мне показалось, что Белёсый спятил и собирается голыми руками побороть Бурхаева вместе с вооружённой охраной, но, как выяснилось, я была слишком хорошего мнения о нём.
Не дойдя пары шагов до отца Яна, Белёсый вдруг странным образом изогнул одновременно спину в нелепом полупоклоне и губы в подобострастной улыбке:
– Сударь?
– Всё в силе, – небрежно отмахнулся тот. – Можешь садиться.
Белёсый на секунду согнулся ещё сильнее, а потом ужом скользнул к вертолёту, взялся за выступающий из двери поручень, но помедлил и оглянулся на нас. Кажется, в его глазах мелькнула виноватость, но, скорее всего, я просто принимала желаемое за действительное.
– Ничего личного, – сообщил он будничным тоном. – Вы неплохие ребята, но в этой стране вам без шансов. А я жить хочу. И жить по возможности хорошо.
Пчёлка снова ощутимо потянула мою руку вниз, и я подумала, что, наверно, даже Бурхаев не очень рассердится, если я сейчас всажу стрелу промеж водянистых глаз под белобрысыми ресницами. За всё сразу! И за предательство, и за то, что пришлось последние дни терпеть рядом эту двуличную мразь, и за наше памятное знакомство в лесу за приютом…
Белёсый что-то почувствовал, посмотрел мне в глаза, чуть заметно покачал головой:
– Даже не думай, доча! Пули быстрее стрел. Да и зачем стрелять, я же был честен с тобой, помнишь? Ещё в доме сказал, что хочу всего лишь получше устроиться в этой жизни. А как и с кем – дело десятое.
Я стиснула зубы в беспомощной ярости. Прав, он прав, а я – дура, думавшая только о своём нежелании видеть Белёсого рядом с собой и пропустившая главное мимо ушей!
– Сука, – спокойно и сожалеюще сказал Дэн, – так ты поэтому с нами напросился? Или ещё раньше всё задумал?
Белёсый как будто даже обиделся:
– Когда раньше-то? Раньше я и пёрнуть без разрешения не мог из-за видео, которое ты в лесу за приютом снял, забыл, что ли? А с сударем, – он кивнул на Бурхаева, – я покумекал у вас в подвале. И он сделал мне более выгодное предложение, чем вы.
– Отец?! – Яна трясло не то от злости, не то от обиды. – Значит, пока я голову ломал, как тебя спасти, ты с этим вот торговался?!
Бурхаев раздражённо закатил глаза:
– А ты думал, я тебя так просто отпущу в таёжные дебри, искать грёбаных дикарей?! Без всякой связи и страховки? Разумеется, я дал свой номер Сергею, он показался мне самым разумным в вашей куче придурков, и сказал, что буду весьма благодарен за каждый звонок.
– Ясно теперь, чего ты так за телефон держался, – процедил сквозь зубы Дэн, глядя на Белёсого, который продолжал цепляться за вертолёт, словно боясь, что тот вдруг улетит без него.
– По телефону мы вас и нашли, – довольно кивнул Бурхаев, – Через спутник. Жаль, координаты он даёт лишь примерные, пришлось время потерять да прорву горючего сжечь. Ну да ладно… потом уже поняли, что, кроме как через мост, вам деваться некуда, вот и зависли поодаль, ждали когда… А это ещё кто?!
Все обернулись. По середине проезжей части к нам спешили дед Венедикт и Дульсинея Тарасовна.
– Ну вы-то куда?! – с досадой крикнул им Белёсый и сделал движение, будто хотел спрятаться в вертолёте, однако остался на месте, лишь опустив глаза.
Я никогда не могла сказать ничего хорошего о бывшем охраннике Сергее из приюта, которого про себя окрестила Белёсым, ничего хорошего не могу сказать и теперь, но некое подобие человеческого ему всё-таки не было чуждо, в том числе стыд за свои низкие поступки. Что, впрочем, совершенно не мешало ему их совершать.
Мужики в камуфляже, увидев приближение незнакомцев, было насторожились, но, разглядев, что перед ними всего лишь старик со старухой, снова замерли в неподвижности.
– Судари! – задыхаясь от быстрой ходьбы, издалека заговорил дед Венедикт. – Я вижу, вы не из полиции! Позвольте узнать…
– Не позволю! – грубо оборвал его Бурхаев. – Понятия не имею, кто вы такие и откуда свалились, однако не советую приближаться!
Старики послушно остановились, но скорее потому, что устали, а не подчиняясь велению Бурхаева. А тот опять смотрел на Яна. Раздражённо и нетерпеливо.
– Ну? Я надеюсь, ты сполна наигрался и в иконописца, и в революционера, и во влюблённого спасителя путан? Пора честь знать. Садись в вертолёт!
Ян, разумеется, не шелохнулся. Тогда его отец сделал неуловимый жест рукой, после которого камуфляжные молодчики пришли в синхронное движение, и короткие дула их громоздких пистолетов в упор посмотрели на нас.
– Или ты, щенок безмозглый, делаешь, что я говорю, – очень раздельно произнёс Бурхаев, – или я отдам приказ расстрелять к херам всю твою грёбаную компашку – и старых, и малых! А в первую очередь – рыжую шмару, с которой началась эта канитель!
Ян машинально задвинул Яринку себе за спину, а двое камуфляжных, стоящих ближе к краю моста, сделали несколько шагов в стороны, обходя нас с боков.
– Ну? – спокойно повторил Бурхаев, и в наступившей за этим тишине стало слышно, как под асфальтовым настилом в недрах старого моста что-то монотонно и натужно скрипит в такт порывам ветра.
Ян затравленно оглянулся, словно ожидая, что вот-вот должна появиться нежданная помощь, как это обычно бывает в хорошем кино. Помощь не появилась, зато громко заговорил дед Венедикт:
– Сударь! Сударь, я правильно понимаю, что мальчик Ян – ваш сын? Вы беспокоитесь за сына, это нормально! Но нельзя всё решать за него, а тем более шантажировать жизнью друзей и любимой девушки! Вы же сейчас разрушаете отношения со своим…
– Заткнись, старый хрен! – Лицо Бурхаева снова начало багроветь, он рывком ослабил ворот рубашки, уставился на Яна.
– Ну?!
– Сударь! – На этот раз дед Венедикт не остался на месте, а мелкими шажками засеменил вперёд, выставив перед собой руки в примирительном жесте. – Сударь, послушайте меня, я бывший педагог, я всю жизнь с детьми…
– Заткнись, дикарь! – взревел Бурхаев, и мост, словно отвечая ему, вдруг застонал под внезапно налетевшим сильным порывом ветра. – Ян, ты слышал, что я тебе говорю?!
– Ненавижу тебя, – тихо и спокойно ответил Ян отцу, всё так же загораживая собой Яринку. – Лучше бы ты умер в подвале…
Кровь отлила от лица Бурхаева так стремительно, что оно за какую-то секунду из багрового стало мертвенно-серым. Серыми стали даже губы, которыми Бурхаев беззвучно двигал в тщетной попытке что-то ответить.
И тогда дед Венедикт сделал то, чего никогда не рискнул бы сделать человек, хорошо знающий Бурхаева-старшего.
– Сударь, – грустно сказал он, качая седой головой. – Сударь, таким, как вы, нельзя заводить детей.
В тот момент я поняла вещь, которую должна была понять уже давно, со времён Оазиса. Бурхаев был сумасшедшим. Несмотря на нажитое состояние, на высокое положение, на умение управлять людьми и заключать многомиллионные сделки, он всегда был просто сумасшедшим маньяком, ничуть не лучше Ховрина. И сейчас это обычно тщательно скрываемое сумасшествие вырвалось наружу.
Никто не успел ничего сделать, грузная фигура Бурхаева задвигалась так стремительно, что, казалось, размазалась в воздухе. Миг – и он оказался возле одного из камуфляжных. Второй – и в его руках тускло блеснула воронёная сталь выхваченного у опешившего бойца пистолета. Следующее мгновение – и пуля, выпущенная из короткого ствола, пробила худую грудь деда Венедикта.
Яринка тонко вскрикнула, Дэн со свистом втянул в себя воздух, а Дульсинея Тарасовна, совершенно по-старушечьи всплёскивая руками, засеменила к повалившемуся на дорогу старику. Неподвижен остался только Ян. Он не сводил почти комично выпученных глаз с отца, всё ещё держащего перед собой пистолет, ствол которого теперь смотрел в живот Яринке.
Одновременно с этими событиями, занявшими от силы секунды три, из образовавшегося вдруг разрыва в тучах выглянуло солнце, пронизало жёлтым светом окружающую нас туманную кисею. И будто обрадовавшись ему, взвыл ветер, налетел, поднимая с дороги вихри пыли, заставив мост вздрогнуть над рекой всем своим многотонным телом. Где-то оглушительно лязгнул металл, что-то визгливо заскрежетало. Не знаю, как остальным, но мне показалось, что прошедшая по мосту дрожь была уже слишком сильна, чтобы не начать об этом беспокоиться. И я бы обязательно обеспокоилась, не будь у нас на повестке дня других, не менее серьёзных проблем. Таких, как, например, истекающий кровью дед Венедикт или Бурхаев, целящийся в Яринку из пистолета.
– Я жду, сын! – Его голос почти не изменился, в отличие от внешнего вида, который теперь был страшен. – Заставишь меня перебить всю твою шайку? Считаю до трёх!
Ян промедлил всего секунду, потом повернулся к Яринке, порывисто обнял, что-то быстро заговорил на ухо. Мне не было видно её лица, но я заметила, как дрожат тонкие Яринкины плечи под парусиновой курткой, и поняла, что мои друзья прощаются.
– Раз! – возвестил Бурхаев и перевёл дуло пистолета с Яринки, которую теперь надёжно закрывала спина Яна, на Дэна.
Краем глаза я увидела, что Белёсый, до этого всё так же державшийся за дверцу вертолёта, опустил голову, вроде слегка покачал ею и начал подниматься в салон. Правильно, не нужно смотреть на то, как твоих вчерашних попутчиков отстреливают по одному, словно мишени в тире, печально всё это…
Ян покрыл лицо Яринки быстрыми поцелуями, повернулся к Дэну, и они коротко кивнули друг другу.
– Два! – Бурхаев, улыбаясь и уже не скрывая того, что получает от происходящего искреннее удовольствие, снова прицелился в Яринку.
Не глядя на него, Ян пошёл к вертолёту, и его рыжие волосы сияли под выкатившимся из-за туч солнцем, подобно медному шлему. Под солнцем, которое светило всё увереннее, разгоняя туман над берегами Амура. Разбуженный им ветер дул теперь резкими порывами, заставляя мост стонать, а воду под ним вздыматься пологими волнами.
Оставшаяся в одиночестве Яринка выглядела такой потерянной и беззащитной, что я хотела броситься к ней, обнять, утешить… Но меня опередил Дэн. Не обращая внимания на шесть нацеленных в него стволов, он подошёл к моей подруге и осторожно притянул её к себе. Так они и стояли, соприкасаясь плечами, глядя вслед Яну.
Я тоже смотрела и видела, как тот исчез в салоне вертолёта, кинув последний, преисполненный боли взгляд на Яринку. Как Бурхаев, криво усмехаясь, вернул одному из молодчиков отобранное оружие и двинулся за сыном. Как на ходу коротко сказал что-то остальным камуфляжным и получил от них деловитые кивки в ответ. Как вздрогнули и пришли в движение широкие лопасти винта.
В голову пришла идея, навеянная наверняка виденным когда-то и где-то киношным эпизодом, – пустить стрелу в бензобак вертолёта, чтобы не дать ему улететь! В конце концов, нужно использовать своё новое оружие, ведь Пчёлка вернулась ко мне не просто так, должен быть в этой истории решающий выстрел, как тогда, в номере Ховрина… Вот только я понятия не имела, где у вертолёта бензобак. А ещё догадывалась, что для того, чтобы пробить его тёмно-зелёную железную шкуру, нужно нечто куда более серьёзное, чем лёгкий арбалет, предназначенный для женских рук.
А в тот момент, когда через покрытие моста моему телу передалась вибрация готовящейся сорваться в небо винтовой машины, я осознала ещё две вещи.
Первое – Бурхаев солгал. Он не собирается взять и улететь, забрав сына, а нас бросив на произвол судьбы. Не такой это человек, чтобы оставить в живых тех, кто когда-то посмел не просто перейти ему дорогу, а нанести серьёзный урон репутации и самолюбию.
Второе – кроме нарастающего и уже бьющего по ушам воя раскручивающегося винта, я слышу другие, не менее зловещие звуки: треск асфальта под ногами, а где-то ещё ниже, под ним, глухой металлический стон раненого исполина…
Не сводя глаз с вертолёта, я попятилась назад, одновременно набирая в лёгкие воздух для того, чтобы позвать Дэна и Яринку, предупредить их о чём-то, чему ещё сама не успела найти определения. Пчёлка, качнувшись в моей руке, зацепилась за подол платья, нога, делая шаг назад, наступила на что-то мягкое, и, чудом увязав в уме эти две вещи, я подняла брошенную Дэном сумку и пихнула в неё арбалет, понимая, что нет сейчас времени пристраивать его за спину.
Сверкающая под солнцем железная птица дрожала посередине автострады, винт превратился в полупрозрачный свистящий круг. Он в клочья рвал воздух вокруг себя, и от несущейся в лицо пыли приходилось щуриться, но я всё равно разглядела, что дверь вертолёта остаётся открытой и в неё виден кто-то из затянутых в камуфляж людей Бурхаева. Одной рукой он цепко держался за поручень внутри салона, а другую, с пистолетом, медленно поднимал перед собой.
Я всё пятилась назад, понимая уже, что это не поможет. Ничто не поможет. Сейчас по нам откроют огонь, и если кого-то не убьют сразу, то позже, с воздуха, будет совсем не сложно завершить начатое – деваться отсюда всё равно некуда. Дэн и Яринка тоже догадались об уготовленной нам участи и беспомощно, по-детски, приоткрыли рты. Но не двинулись с места, не бросились прочь, поняв, как и я, бессмысленность этих действий.
Мне ещё успело прийти в голову, что, возможно, находясь ближе к краю моста, я успею сбросить с плеч куртку и прыгнуть вниз, но и это была бы лишь отсрочка, ведь что помешает бурхаевским бойцам расстрелять меня в воде? Если, конечно, я не облегчу им задачу и сама не убьюсь от удара о воду или просто не утону в своём нелепом, сковывающем движения платье.
Вертолёт содрогнулся всем корпусом, его надутые, как чёрные бублики, колёса оторвались от асфальта и закачались в воздухе. Но, вместо того чтобы подняться вверх, машина начала разворачиваться к нам открытой дверцей, явно стараясь занять более удобную позицию для стрельбы по живым мишеням. А когда эта позиция была найдена, невидимый нам пилот совершил последнюю в своей жизни ошибку – снова посадил вертолёт на мост.
Сначала я, наверное, как и все остальные, не поняла, что происходит. Колёса-бублики коснулись дороги, она дрогнула под нами, даже не сказать, что очень сильно, но вертолёт продолжал опускаться, несмотря на то что уже стоял на асфальте. А потом бетонный парапет, отделяющий проезжую часть моста от пешеходной, вдруг с оглушительным залпом, похожим на выстрел из пушки, разломился пополам. Мост снова тряхнуло, теперь гораздо ощутимее, так, что асфальт под ногами взбрыкнул, больно ударив меня по подошвам, а уши резанул пронзительный, идущий, казалось, со всех сторон скрежет…
Всё ещё не до конца осознавая происходящее, я только смотрела, как всё быстрее задирается к небу нос вертолёта, как автострада под ним раздаётся, идёт трещинами, вздымается разломами. Как сияющий на солнце круг бешено вращающегося винта заваливается вбок и, наконец, касается чугунных перил моста…
На этот раз толчок был такой силы, что меня швырнуло вверх и влево, прямо на треснувший парапет. Я перевалилась через него, больно ударившись животом, задохнулась, сложилась пополам… И беспомощно заскользила по ставшей вдруг наклонной пешеходной дорожке, к открывающемуся передо мной, ощетинившемуся рваной арматурой разлому, в который с надрывным паническим воем проваливался гибнущий вертолёт.
Глава 16
Минус два и плюс три
Мост сотрясался в конвульсиях, ходил ходуном. В воду сыпались куски бетона, железные балки и крошащийся с лёгкостью пенопласта асфальт. Целый сегмент дороги длиной не менее двух десятков метров вместе с поддерживающими его конструкциями проседал в реку в радужном облаке брызг. Наверное, со стороны это выглядело завораживающе и даже красиво, но оказаться непосредственно в центре этого действа я бы не пожелала даже врагу. Впрочем, того и не требовалось – мой враг тоже был здесь.
Вертолёт с безнадёжно сломанным винтом, чьи лопасти разлетелись смертоносным веером при ударе о бетон и железо мостового ограждения, лишился своего главного преимущества – способности летать – и теперь падал в реку вместе с асфальтовым пятачком, на который так неудачно приземлился последний раз в своей вертолётной жизни. Там, внутри, были все: и сам Бурхаев, и его бойцы-молодцы, и Белёсый, который в этот раз сделал совсем неправильный выбор… и Ян. Ян, заключённый в металлическую коробку погибающей машины, так некстати воссоединившийся со своим отцом и провожаемый отчаянным криком Яринки, который был слышен даже сквозь скрежет и грохот рушащегося моста.
Вот только к добру или к худу, но я не могла скорбеть вместе с подругой, потому что сама находилась на волосок от того, чтобы разделить участь Яна. Неумолимая инерция падения тащила меня вниз, в расширяющийся на глазах разлом. Всё, что я успела, – перевернуться на живот и попытаться затормозить скольжение, но лишь содрала кожу с ладоней и подбородка. А в следующее мгновение мои ноги беспомощно повисли над пустотой.
По некоей иронии судьбы спасением для меня оказалось то самое дурацкое, неудобное и некрасивое платье, что я была вынуждена надеть в дорогу и что олицетворяло для меня всю бесправность и беззащитность руссийских женщин. Его подол, достающий мне до середины голени, неприлично задрался при падении и зацепился за торчащую из обломившегося края мостового настила арматуру. Прочности постылого наряда, конечно, было маловато, чтобы выдержать мой вес, но он всё-таки подарил мне несколько драгоценных секунд, которыми и успел воспользоваться Дэн.
Худая, но на удивление сильная рука вцепилась в моё предплечье, удержала, не дала окончательно соскользнуть вниз. Платье затрещало по швам, а арматура, мгновение назад оказавшаяся спасительной, теперь вонзилась мне в бок, сдирая кожу. Но я этого даже не заметила.
– Давай! – крикнул Дэн незнакомым злым голосом, и эта злость помогла мне победить холодное гибельное оцепенение, ставшее бы в нашей ситуации роковым.
Я рванулась вверх с такой силой, что суставы пронзила боль. Сомкнула пальцы на каком-то остром обломке, подтянулась, болтая ногами в воздухе. Дэн дёрнул меня к себе, одним движением вытащил из разлома по пояс, так что мне удалось упереться коленом в ту самую задержавшую моё падение арматуру.
Снизу раздался громоподобный всплеск – это рухнул в реку огромный сегмент моста, десятки метров асфальта и бетона, а вместе с ними – уже разбитый и искорёженный падением злополучный вертолёт. Я снова услышала Яринкин крик, полный отчаяния и горя, на этот раз – совсем рядом, а потом увидела и её саму. Подруга плакала навзрыд, лицо перекосилось, глаза смотрели безумно, но при этом она действовала чётко и почти так же быстро, как Дэн. Упала на одно колено рядом с ним, схватила меня за вторую руку, потянула, откидываясь назад всем телом…
Этот двойной рывок стал решающим. Я ударилась об острый край разлома сначала животом, потом коленями, сдирая с них колготки, приложилась скулой об асфальт так, что из глаз брызнули искры, но зато оказалась наверху, в сравнительной безопасности. Мы втроём растянулись на продолжающем шататься мосту, который уже не был цельным и больше не соединял два берега реки. Яринка сразу приподнялась на локтях и коленях, поползла к краю, снова и снова выкрикивая имя Яна. Дэн схватил её за одежду, удержал, потянул обратно.
– Назад! Отходим!
Подтверждая обоснованность такого решения, мостовой настил под нами зло вздыбился, пытаясь сбросить с себя назойливых людишек. И ведомые инстинктом самосохранения, мы поползли-побежали, спотыкаясь и хватаясь друг за друга, туда, где казалось безопаснее, подальше от края, на середину автострады, к распростёртому в луже крови деду Венедикту, возле которого махала нам руками Дульсинея Тарасовна. А за её спиной, в каком-то десятке метров, вместо ровного полотна асфальта теперь тоже зиял ломаный провал, отрезающий обратную дорогу к Благовещенску.
В тот момент, когда мы присоединились к двум нашим оставшимся спутникам, мост сотрясла последняя судорога, он застонал, как раненый гигант, заскрипел железобетонными суставами, издал измученный вздох и затих, успокаиваясь ещё на долгие годы. Какое-то время было слышно, как в воду продолжает осыпаться каменное крошево, а потом наступила мёртвая тишина.
– Ян…
Это еле слышно прошептала Яринка – первое слово, сказанное кем-то из нас за долгие несколько минут после обрушения моста, в течение которых каждый пытался осмыслить только что произошедшее. И моей подруге это далось тяжелее всех.
Я хотела обнять её, но в Яринке будто сломался поддерживающий стержень, и, уронив голову на грудь, безвольно, как тряпичная кукла, она опустилась на дорогу рядом с дедом Венедиктом. Жёлтая рука старика дрогнула, поползла по асфальту, накрыла безвольную ладонь убитой горем девчонки.
– Как он? – спросил Дэн у Дульсинеи Тарасовны, хотя можно было этого не делать.
Дед Венедикт умирал: черты его лица уже заострились, а губы стали серыми. Но бледно-голубые, выцветшие, какие бывают только у старых людей, глаза смотрели на нас осмысленно и печально. И вопрос Дэна был им услышан.
– Я хорошо, мальчик, – ответил ему дед Венедикт свистящим, но удивительно отчётливым шёпотом. – Уж теперь-то со мной всё будет хорошо, плохое кончилось. Вам… хуже…
Шёпот сорвался на хрип, потом на кашель, с запавших губ полетели брызги крови. Дульсинея Тарасовна, в которой сейчас не осталось ни капли прежней язвительной уверенности, приподняла голову старика. Он попытался что-то сказать, и тогда она заговорила сама:
– Веня, я помню. Всё сделаю. Будь спокоен.
Кашель постепенно прекратился. Дед Венедикт закрыл глаза, и я уже подумала, что больше он их не откроет, но морщинистые веки дрогнули, поднялись, угасающий взгляд нашёл моё лицо.
– Дайника… ближе…
Подчиняясь едва слышному приказу, я опустилась на колени, наклонилась к умирающему, ясно почувствовала кисловатый запах вылившейся на асфальт крови.
– Мне жаль, малышка, – прошептал дед Венедикт, и выцветшие глаза заслезились, будто оплакивая нечто, известное только ему. – Очень жаль…
– Всё будет хорошо, – глупо пробормотала я, не зная, что ответить. – Не разговаривайте, вам лучше…
Он остановил меня слабым, но требовательным движением кисти.
– Нельзя теперь назад… в Москву нельзя! Не уходи… от них. – Взгляд соскользнул на Дульсинею Тарасовну. – Они обманывали, но ты прости… Одна пропадёшь…
– Веня, – с болью перебила его мать Михаила Юрьевича, – не надо сейчас…
– Надо! – Снова слабое движение старческой кисти. – Пусть знает! Дайка… Марк и Аля… твои родители давно…
Неожиданно Яринка одним резким, каким-то ломаным движением встала на ноги. Покачнулась и деревянно зашагала обратно к краю обрушившегося в реку моста. Я попыталась было тоже вскочить, чтобы остановить её, но Дэн надавил ладонью мне на плечо и сам бросился вслед за моей подругой.
– Что мои родители? – машинально спросила я у деда Венедикта, но моё внимание было сосредоточено на двух залитых солнцем фигурах, остановившихся между нами и зловещей неровной линией разлома.
Дэн держал Яринку за плечи, настойчиво говорил ей что-то, слегка встряхивая в такт словам. Потом приобнял одной рукой и повёл обратно, обмякшую, не сопротивляющуюся, будто даже не осознающую происходящее. Но через несколько шагов вдруг остановился, оглянулся назад. Яринка продолжала шагать к нам, как заведённая кем-то механическая игрушка, а Дэн стоял.
Я приподнялась с асфальта, пытаясь понять, что привлекло его внимание, и увидела.
Сумка. Замшевая сумка Ральфа, в которую я кинула арбалет, перед тем как начал рушиться мост, и которая слетела с моего плеча, когда сотрясший дорогу удар швырнул меня в разлом. Сейчас сумка лежала к каком-то метре от его края. И Дэн направлялся к ней всё убыстряющимся шагом.
Яринка подошла и замерла рядом, глядя перед собой мутными и теперь совершенно сухими, без слёз, глазами, что показалось ещё более пугающим, чем недавние рыдания. Дед Венедикт дышал с тихим хрипом, ладонь Дульсинеи Тарасовны лежала на его лбу. Дэн остановился над разломом, поднял сумку с моей Пчёлкой и развернулся лицом к нам, собираясь возвращаться. Окончательно вырвавшееся из плена туч солнце золотило его кожу и волосы, ветер трепал ворот куртки, за спиной у дальнего берега реки клубились быстро тающие остатки тумана, на фоне которых силуэт Дэна выглядел словно летящим в облаках.