Елизавета Сагирова
Лето придёт во сне. Запад
– Как – на ту сторону?! – почему-то страшно перепугался Белёсый. – А граница?!
– Да нет там никакой границы по факту, – устало отмахнулся дед Венедикт. – Точнее, здесь везде – граница. Без чётко проведённой линии, как вы, наверно, думали, да? Многие так думают. А на деле бардак.
Ян воздел руки, будто собрался молиться:
– Но нейтральные земли… Разве Русь не боится вторжения?!
Вместо старика ответила Дульсинея Тарасовна:
– Вооружённое вторжение не пройдёт не замеченным в любом случае. А дураки всякие шастают туда-сюда, так их отстреливают по возможности, не глядят, с какой стороны пришли.
– Я так понял, – спросил Дэн, при этом глядя на меня, – беглецы ушли в нейтральные земли? Мы поэтому идём туда?
– Да. – Дед Венедикт часто закивал. – После ряда облав оставаться в наших лесах стало слишком опасно. В нейтральных землях тоже… всякое. Но хоть полицаи туда не суются, жить можно.
Я подалась вперёд, решив, что вот оно – самое время спросить у деда Венедикта про родителей, ведь, скорее всего, они сейчас в том самом месте, о котором идёт речь! Разве не туда мы держали путь с самого начала?
– Деда Веня! Там мама и папа, да? Мы к ним идём?
Дед Венедикт вдруг беспомощно приоткрыл рот, что сразу придало ему немощный вид, старческая рука метнулась к лицу, сорвала с носа очки. Это встревожило меня, но подумать о причине такой реакции я уже не успела. Снаружи раздался рокот вертолёта, как-то сразу очень громко, совсем рядом, будто летающая машина каким-то образом смогла бесшумно подкрасться поближе и внезапно выпрыгнуть из-за соседних крыш.
Все вскочили, а рыжая лошадка испуганно вскинулась, сдвинув телегу с места.
– Мать-перемать! Что за… – ругнулся Белёсый, но дед Венедикт оборвал его резким рубящим движением ладони. Прислушался, кивнул сам себе.
– Садится рядом! Уходим! Девочки – на телегу! Ребята, взяли Вихрю – и вперёд, бегом!
От его показавшейся на миг старческой немощи не осталось и следа, голос зазвучал ясно и зычно, так, что никому и в голову не пришло замешкаться. Мы с Яринкой помогли Дульсинее Тарасовне забраться на телегу, сами прыгнули следом. Белёсый и Дэн ухватили лошадку Вихрю с двух сторон под уздцы и повлекли в глубь парковки, вслед за бегущим Яном, успевшим достать и зажечь фонарь. Позади, вокруг дотлевающего кострища, остались сиротливо стоять снова никому не нужные разноцветные стулья, и я успела некстати пожалеть их, прежде чем место нашей короткой стоянки скрылось в подземной темноте.
– Выскочим с другой стороны, – бормотал дед Венедикт, сжимая в руках вожжи, – а там уйдём дворами…
– А ну они опять взлетят?! – прокричала ему в ухо Дульсинея Тарасовна, и дед горестно затряс бородой.
– Вихрю придётся оставить! Будем уходить пешком под деревьями, прятаться в подъездах… Направо давай!
Луч фонаря метнулся в сторону, выхватил из темноты поворот, телега накренилась. Вихря протестующе заржала, но послушно потащила свою ношу дальше, по спиральному подъёму.
Снаружи нас встретила не ночная темнота, как я ожидала, а бледный туманный сумрак. Не то уже зачиналась заря, не то окутавший улицы туман странным образом рассеивал льющийся с неба лунный свет. Самой луны видно не было, но я почему-то не сомневалась, что, пока мы спали, тучи разошлись, и теперь ночное светило глядит на мёртвый город. Я даже запрокинула голову, пытаясь высмотреть луну, но мы уже мчались через дорогу, оставляя бывший торговый центр позади, телегу сильно трясло: пришлось приложить немало усилий, чтобы удержаться на ней, и стало не до луны.
– Во двор! – крикнул дед Венедикт, но ребята уже сами, интуитивно почувствовав наиболее безопасное место, под уздцы увлекали Вихрю к двум кирпичным четырёхэтажным домам, за которыми сквозь туман виднелась тёмная спасительная масса деревьев.
– Тпру-у-у! – скомандовал наш проводник не то лошадке, не то бегущему впереди неё Яну, едва лишь стена ближайшей четырёхэтажки оказалась между нами и дорогой. – Всё, приехали, шантрапа, разбирай вещи!
Мы с Яринкой принялись резво хватать с телеги сваленные грудой рюкзаки и подавать их парням, а дед Венедикт, выхватив откуда-то устрашающего вида нож, шагнул к своей лошадке. Полоснул лезвием по сбруе – с одной стороны, с другой – и оглобли упали в грязь.
– Ну, давай, – выдохнул старик, стаскивая с Вихри недоуздок, окончательно освобождая её от упряжи. – Беги, милая! Беги куда хочешь!
Но смирная лошадка никуда не побежала. Она недоумённо смотрела на хозяина и даже, как мне показалось, с укоризной покачала головой, отчего густая чёлка упала ей на глаза.
– Эх! – горестно воскликнул дед Венедикт и, подняв с земли остатки упряжи, с силой ударил ими Вихрю по крупу.
Бедняга взвилась, коротко заржала и, разбрызгивая грязь из-под копыт, тяжёлым галопом устремилась прочь.
– Прости, милая! – крикнул ей вслед дед Венедикт и с болью повторил: – Эх!
– Она не пропадёт, – неуклюже попыталась утешить его Дульсинея Тарасовна. – Чего нельзя сказать о нас, если не поторопимся.
Старик отёр рукавом глаза и кивнул:
– Да. Уходим.
Перед тем как двинуться в глубь дворовых зарослей вслед за остальными, я замешкалась на время, чтобы выхватить из висящей на плече сумки заранее взведённый арбалет и колчан со стрелами. Арбалет я оставила в руке, а колчан закинула за спину, к уже висящему там рюкзаку. Опустевшая сумка стала не нужна, и я бросила её рядом с такой же не нужной нам более безлошадной телегой. Но не успела догнать остальных, как Дэн вдруг кинулся назад и поднял сумку с видом человека, едва избежавшего смертельной опасности. А в ответ на мой полный изумления взгляд сказал, пожав плечами:
– Не надо разбрасываться вещами: мы больше не в городе.
– Дайка! – раздался окрик Яринки, и я увидела, что остальные остановились, ожидая нас.
А сзади, за тёмной громадой торгового центра, снова раздался и начал нарастать, набирая силу, гул винта.
– Врёшь, не возьмёшь! – пропыхтел на бегу дед Венедикт. Впрочем, на бегу – это громко сказано. И он, и Дульсинея Тарасовна бежать не могли: они шли быстрым шагом, который тем не менее, судя по хриплому дыханию и покрасневшим лицам, давался старикам нелегко. – Давайте-ка, ребятки, где тут есть открытый подъезд?
Открытый подъезд оказался рядом, и не один. Окружающие дома зияли распахнутыми дверями и, словно наскучавшись по людям, теперь наперебой приглашали нас к себе. Но выбирать времени не было, и мы гуськом скользнули в ближайший дверной проём. Там оказалось очень тесно – особенно после просторов торгового центра. Бежавший первым Белёсый сразу споткнулся о ступеньки лестницы и растянулся на них, забористо матерясь. Остальные прижались к стенам и затаили дыхание.
Рокот приближался. Судя по звуку, вертолёт летел совсем низко, почти скользя брюхом по крышам и верхушкам деревьев. Оно и неудивительно: разглядеть что-нибудь в таком тумане можно было лишь с очень близкого расстояния. Что-нибудь, но не нас, надёжно укрытых бетонными перекрытиями старого панельного дома, соскучившегося по людям. Снаружи поднялся ветер, клочья тумана испуганно заметались в потревоженном ночном воздухе, а сам воздух вдруг осветился ярким белым светом – это вертолёт мазнул по двору широким лучом носового прожектора. Мазнул и полетел дальше над пустыми кварталами.
– Он теперь так и будет кружить, – сказал дед Венедикт, едва только рёв удалился настолько, чтобы у нас появилась возможность разговаривать. – Знает, что мы где-то здесь.
– Откуда? – Дэн одной рукой нервно стискивал мою ладонь, другой держал подобранную сумку из-под арбалета. – Как он может это знать? Кто это вообще? Военные? Полиция?
– Чёрт их разберёт. – Дед Венедикт оттолкнулся от стены, к которой до этого устало прислонялся. – Но нужно спешить, пока не рассвело. Будем перебираться от подъезда к подъезду, авось успеем.
– Перебираться куда? – спросила Яринка, но наш ведущий уже ринулся вон, и нам пришлось поспешить за ним.
Вертолёт гудел где-то неподалёку, то приближаясь, то опять отдаляясь, а мы быстрым шагом двигались вперёд, стараясь держаться в тени деревьев. Кажется, стало светлее, а туман поредел, но я бы за это не поручилась: слишком мглисто было вокруг. Спустя несколько пройденных одинаковых дворов мы снова укрылись в подъезде, но не для того чтобы спрятаться: нашим боевым, но всё-таки старикам требовался отдых. Дульсинея Тарасовна и дед Венедикт присели на ступеньки лестницы, тяжело дыша, а мы застыли вокруг в напряжённых позах. Никто ничего не говорил и ни о чём больше не спрашивал.
Сколько длились эти прятки в тумане? Не знаю. Помню только, что, когда действительно начало светать, у нас за спиной осталось с десяток подъездов, в которых мы то скрывались от приближающегося вертолётного гула, то отдыхали от забега сквозь туман. Спасибо старым домам, гостеприимно распахивающим нам навстречу свои двери. Надеюсь, что они были рады так давно не посещавшим их живым людям и хоть на минутку снова почувствовали себя нужными.
Но потом дома кончились, и впереди открылась сплошная серая пелена тумана.
– Амур! – выдохнул дед Венедикт: одновременно с облегчением и тревогой.
– Река? – переспросил Белёсый, почему-то глядя в небо.
– Она родимая. Метров двести ещё. Если б не туман, увидели бы.
– И что теперь?
– А теперь – самое сложное. Нужно попасть на тот берег.
Дульсинея Тарасовна всё не могла отдышаться после последнего пробега, но её голос оставался твёрдым:
– Амур широкий и быстрый. Как нам попасть на другой берег?
– По мосту. – Дед Венедикт оглянулся назад, туда, откуда мы пришли, прислушался. Вертолёта не было слышно уже несколько минут. – Улетел, что ль?
– Улетит он, как же… – Дэн по-прежнему нёс сумку из-под арбалета, но теперь повесил её на плечо. – А если и улетел, то в любой момент может вернуться.
– И вернётся, скорее всего, именно тогда, когда мы будем идти по мосту, – уныло согласился с ним Ян. – Другого пути нет?
– Другого нет. – Дед Венедикт боевито прищурился, словно заправский стрелок. – Поэтому идти нужно немедля, пока ещё окончательно не рассвело. Выше нос, молодёжь, погода благоволит нам! Такой туман – редкая удача.
С этим было трудно не согласиться: чем светлее становилось вокруг, тем плотнее сгущалась облачная пелена, окутавшая землю. А здесь, в низине у реки, она была такой густой, что лежащая под нашими ногами дорога бесследно исчезала в ней уже метров через десять, а оставшиеся за спиной дома едва угадывались, да и то скорее памятью, чем зрением.
– Куда идти-то? – уныло спросила Яринка. Она выглядела измотанной, веснушки ярко выделялись на слишком бледной коже. – Ничего не видно.
– За мной идти. – Дед Венедикт поправил рюкзак за плечами и сочувственно покосился на Дульсинею Тарасовну. – Может, отдохнуть надо? Если отдыхать, то только здесь, пока на открытое место не вышли.
– Обойдусь, – нетерпеливо отмахнулась мать Михаила Юрьевича. – В гробу отдохну. Двигаем уже.
И мы двинули сквозь молочную пелену.
Утро занялось пасмурное – наверное, я всё-таки ошиблась насчёт луны, – но это тоже было везением. Встань над горизонтом солнце – и скоро от спасительного тумана не осталось бы и следа. А так он продолжал висеть над землёй, скрадывая пространство, приглушая звуки и надёжно укрывая от посторонних глаз наш маленький отряд. Мы шли парами. Впереди дед Венедикт, задававший всем темп, рядом с ним – Дульсинея Тарасовна: они время от времени о чём-то неслышно переговаривались. Следом шагали, держась за руки, непривычно молчаливые Ян и Яринка: их рыжие головы были единственными яркими пятнами в окружающей мгле. Мы с Дэном держались за ними, а замыкал процессию Белёсый, постоянно отстававший и боязливо оглядывавшийся назад.
Преследовавший нас вертолёт время от времени подавал голос, но уже издалека, где-то над другой частью города. Это позволяло надеяться, что дед Венедикт ошибся и на самом деле погоня понятия не имеет, где мы можем находиться. Если это вообще искали нас, а, скажем, не каких-нибудь беглых каторжников с шахты.
Всю дорогу слева тянулись заборы и гаражи, ещё в какие-то незапамятные времена исписанные неприличными словами и изрисованные странными ломаными рисунками, а справа плескала невидимая в тумане река. Я шла понурившись, лишь изредка поднимая голову. Смотреть всё равно было не на что, а усталость давала о себе знать, несмотря на несколько часов отдыха, которые удалось урвать ночью.
Почему-то больше всего из произошедшего за последние сутки мне запомнился мой короткий безнадёжный сон, в котором я проснулась на диванчике бывшего фуд-корта, а Дэна рядом не было, его не было, не было, не было, словно мы никогда и не встречались… Послевкусие этого короткого, но такого яркого сна никак не удавалось перебить реальностью, как это обычно бывает после пробуждения. Может, потому, что сама покрытая туманом реальность больше походила на сон, а может быть, приснившееся одиночество было тем, что меня больше всего страшило. Чтобы успокоиться, я снова и снова искоса поглядывала на Дэна, на его красивый профиль с упрямо сжатыми губами и тёмной, падающей на высокий лоб чёлкой, на серые, неотрывно смотрящие вперёд глаза. Дэн замечал эти взгляды и чуть заметно сжимал мою руку, всю дорогу лежавшую в его руке.
Мост показался из тумана неожиданно и потому произвёл на меня неизгладимое впечатление. Я, конечно, ожидала его увидеть: в конце концов, он был нашей ближайшей промежуточной целью, коих за спиной осталось уже немало – но представлялся он мне совсем иначе. Моему неискушённому воображению рисовалось нечто, начинающееся прямо у воды, нечто арочное и средневековое, нечто каменное и почти уютное, что можно перейти, держась за перила и поглядывая вниз на своё отражение в неспешно текущей реке. Мы взойдём на этот мост, думала я, и через несколько минут спустимся по нему на другой берег, где можно будет уже не бояться погони, где нас ждут друзья, а может быть, и мои родители…
Вот только, когда высоко над головой из тумана показалась тёмная и широкая, как второе небо, громада, я поняла, насколько сложнее и дольше окажется наша переправа через Амур. Ян и Яринка тоже остановились, остановился и Белёсый за нашими спинами. Почувствовав заминку, дед Венедикт оглянулся, махнул нам рукой:
– Чего застыли, молодые? Нужно торопиться!
Мост, огромный и величественный, начинался отнюдь не у берега. В точке нашего с ним пересечения он уже возносился над землёй на добрых полтора десятка метров, и оба его края исчезали в тумане.
– Как?! – озвучил общий вопрос Белёсый, обвиняющим жестом простирая руку к мосту. – Как мы на него поднимемся?!
– Каком кверху! – вдруг рявкнула Дульсинея Тарасовна и, не дожидаясь нас, заковыляла вперёд. Именно заковыляла – с трудом переставляя ноги и сгорбившись так, что мне нестерпимо захотелось догнать её и поддержать под руку. Остальные тревожно переглянулись – бабка явно начинала сдавать, хоть и пыталась скрыть это под напускной бравадой. Насколько ещё её хватит? И далеко ли нам осталось идти? Выяснить это можно было лишь одним способом, и мы, после короткой заминки, поспешили за Дульсинеей Тарасовной.
А она знала, что делала.
Когда монументальное брюхо моста оказалось почти у нас над головами, старуха решительно взяла влево от реки, и совсем скоро из тумана выступила его опора – могучая прямоугольная колонна, сложенная из бетонных блоков. А сбоку колонны – металлическая лесенка, начинавшаяся метрах в двух от земли. Мне сразу вспомнился приют и его обрезанные после двойного самоубийства ведущие на крыши лестницы… Неужели здесь их тоже зачем-то обрезали?
При ближайшем рассмотрении оказалось, что нет – обрезать такую лестницу было бы невозможно. Её ступени, сделанные из гнутой арматуры, скобами врезались прямо в бетон, и хоть выглядело это вполне надёжно, у меня закружилась голова, когда я посмотрела вверх, на скрывавшуюся в тумане следующую нашу промежуточную цель.
– Венедикт… Дульсинея Тарасовна, – голос Дэна был полон сомнения, – вы сможете подняться?
– Если подсобите с рюкзаком, – дед уже начал деловито освобождаться от ноши, – то я поднимусь. А вот…
Он смущённо покосился на Дульсинею Тарасовну, но она ответила ему насмешливым взглядом слезящихся старческих глаз.
– Погоди бабку со счетов сбрасывать! Я во времена хреволюции с парашютом прыгала, а ты меня лесенкой пугаешь?
Я было занялась подсчётом в уме: выходило, что мать Михаила Юрьевича старше, чем казалась, если, конечно, она не прыгала с парашютом, будучи примерно моих лет, но тут меня довольно чувствительно пихнули. Белёсый, сопя, пробился к лестнице, присел на широко расставленных ногах, подпрыгнул и уцепился сразу за вторую ступеньку-скобу. Повисел, покачиваясь, и начал подтягиваться. Когда его ступни в высоких армейских ботинках нашли опору, он оглянулся на деда Венедикта:
– Сейчас свой рюкзак наверх закину и спущусь за вашими.
Я даже преисполнилась чем-то вроде уважения к бывшему охраннику, глядя, как он деловито карабкается по скобам сначала вверх, потом вниз, потом ещё дважды вверх с рюкзаками наших стариков и, наконец, кричит с туманной высоты:
– Следующий!
Следующей была Яринка. Подсаженная Яном, она весело сказала:
– Мальчики, чур под подол не заглядывать! – И почти взбежала по лестнице.
За ней последовал Ян, чтобы иметь возможность на пару с Белёсым вытянуть стариков, если те к концу подъёма окончательно выдохнутся. Потом Дэн и дед Венедикт приподняли Дульсинею Тарасовну, которая, крякнув и выдав крепкое словцо, всё-таки довольно ловко оседлала ступеньки и медленно, но уверенно уползла по ним вверх. Дед Венедикт тоже не задержался, и скоро мы с Дэном остались внизу вдвоём.
Неподалёку чуть слышно плескал невидимый в тумане Амур, и больше никакие звуки не нарушали затянутую белизной тишину.
– Вертолёта давно не слышно, – сказал Дэн и, притянув меня к себе, крепко обнял.
Я, уткнувшись носом в вырез воротника на его груди, только сейчас поняла, как, оказывается, озябла в этой утренней сырости, и благодарно обняла любимого в ответ.
– Ещё немного, потерпи, – шепнул он мне на ухо, имея в виду то ли время, оставшееся до момента, когда мы сможем согреться, то ли вообще конец пути.
Я молча кивнула и вдруг зачем-то сказала:
– А мне ночью сон приснился, будто я просыпаюсь, а тебя нет. Совсем нет и никогда не было.
Дэн улыбнулся, чуть укачивая меня в объятиях:
– Глупый сон. Я всегда буду рядом, Малявка, ты же знаешь.
Я думала, что знаю. В юности часто кажется, что ты многое знаешь наперёд, а я, несмотря на то что всего мною пережитого хватило бы на две жизни, была ещё очень юна. И ни полная неизвестность впереди, ни угрожающая нам смертельная опасность не мешали мне верить, что мы с Дэном, как принц и принцесса из доброй сказки, останемся вместе до конца.
Откуда же я могла знать, что конец уже наступил?
Глава 15
Минус два
Подниматься на мост оказалось не так страшно, как я думала. Возможно, благодаря туману, который не позволял увидеть распахнувшиеся вокруг просторы и осознать высоту, а может быть, потому, что, карабкаясь по ступенькам-скобам, я вспоминала нашу с Яринкой вылазку на церковную колокольню. Тысячу лет назад, за тысячи километров отсюда. Там не было открытого пространства и зияющей под ногами пустоты, их заменяли темнота и страх разоблачения. А ещё я очень боялась, что Дэн больше не захочет дружить со мной. Но тогда я отвоевала Дэна у судьбы, и вот сейчас он здесь, поднимается следом, страхует меня от падения, беспокоится обо мне…
Я тоже беспокоилась о нём, и только это мешало мне радоваться когда-то одержанной в церкви победе. Что, если Дэн был бы в большей безопасности, отступись я тогда? Что, если все его злосчастья – по моей вине?
Подъём кончился неожиданно – в лицо ударил ветер, навстречу протянулись две пары веснушчатых рук, и Ян с Яринкой втащили меня на мост с таким рвением, что я, не успев встать на ноги, плюхнулась на живот. Дэн, появившийся следом, помог мне подняться, отвёл от края, и только тогда я огляделась.
Разумеется, этот мост не был ни арочным, ни уютным. Вместо недавно нарисованной моим воображением идиллической средневековой картинки нашему взору предстала четырёхполосная автострада, благодаря инженерному гению протянувшаяся высоко над рекой в обе стороны без конца и края. Пустая. В отличие от дорог Благовещенска, здесь не было брошенных автомобилей, по крайней мере в зоне видимости, которая оказалась на порядок обширнее, чем внизу. Ровный, но плотный ветер уносил туман прочь, открывая вид на расстилающиеся вокруг дали.
Дали не радовали глаз. На Благовещенск я глянула лишь мельком (помнила, что он представляет собой печальное зрелище), возлагая больше надежд на другой берег, но и они не оправдались. Мне не суждено было увидеть по ту сторону Амура ничего, внушающего оптимизм. Там тоже стоял город. Другой город, чужой город, китайский город. Сгоревший город. Не знаю, было ли это результатом бомбёжки во время войны, или чудовищный пожар случился позже, но впереди, за скрытой туманом рекой, нас ждали лишь пепел и сажа. Закопчённые остовы высотных зданий, похожие на сгнившие зубы, угольными обломанными силуэтами вонзались в пасмурное небо, вырастая из такой же обугленной земли. И туман, стелящийся между ними, лишь подчёркивал траурную черноту.
Выделялось на общем мрачном фоне лишь чудом уцелевшее колесо обозрения, белым лёгким кольцом возвышающееся над самой водой, соткавшееся словно из того же тумана, поглотившего мир сегодняшним утром…
Сполна «насладившись» безрадостным зрелищем, я повернулась к друзьям и обнаружила, что и они отнюдь не вдохновлены увиденным. В широко распахнутых глазах отражалось серое и чёрное – цвета нашей ближайшей промежуточной цели.
– Мост длинный и высокий, – уныло буркнул Белёсый, обвиняюще ткнув пальцем в деда Венедикта. – А мы на нём как на ладони! И если вертолёт…
– Полчаса максимум, – мягко перебил его старик. – Мост с той стороны, как и с этой, тянется над берегом, поэтому кажется длиннее, чем есть. Но мы спустимся с него по такой же лестнице, как только под нами окажется земля, а не вода.
Белёсый закатил глаза, всем своим видом давая понять, что от этого не легче, но промолчал. Зато заговорила Яринка:
– Ну сойдём мы с моста, а дальше? Прятаться под ним? Там же всё сгорело, в дома заходить страшно, вдруг обвалятся!
Мне не понравилось, как все напустились на деда Венедикта, который и без того выглядел неважно, и я уже открыла рот, чтобы сказать что-нибудь в его защиту, но меня опередила Дульсинея Тарасовна.
– Цыц! – веско обронила она, опираясь на высокий парапет, отделяющий проезжую часть моста от пешеходной дорожки. – Веня и так делает, что может. Без него вы бы до сих пор куковали на вокзале.
Тут возразить не смогла даже острая на язык Яринка, и какое-то время все смущённо молчали. Ветер посвистывал в кружевной эстакаде моста, пронося мимо нас обрывки тумана, и мне показалось, что дорожное полотно под ногами едва заметно ходит влево-вправо. Могут ли порывы ветра раскачивать над рекой многотонное железобетонное сооружение, или у меня просто кружится голова после подъёма на высоту? Подавив возникшее при этой мысли неприятное ощущение зыбкости под ногами, я всё-таки оглянулась на оставленный нами Благовещенск, в основном для того, чтобы найти утешение в уже пройденном пути, но увиденное там понравилось мне не больше ожидающего впереди пепелища.
Туман прижимался к земле белой пеленой, и дома поднимались из него как призраки из могил – серые, безликие, глядящие нам вслед тёмными провалами окон. А за их крышами, над размытой линией горизонта висела в небе едва заметная чёрная точка.
– Дэн…
Он повернулся, проследил за моим взглядом, нахмурился.
– Вертолёт? – шёпотом, чтобы не услышали остальные, спросила я, незаметно для себя придвигаясь к краю моста, к лестнице вниз…
Но Дэн медлил с ответом.
Точка не двигалась, иногда она как будто бы пропадала, но в этом я не могла быть уверенной, поскольку таинственный предмет, если это вообще был предмет, а не какой-нибудь мираж или атмосферное явление, находился слишком далеко, на грани видимости. Никаких звуков с его стороны тоже не доносилось. Могут ли вертолёты подолгу висеть в воздухе на одном месте? И если могут, то зачем это делать нашему вертолёту?
Я уже хотела привлечь внимание остальных к странному явлению, но тут Белёсый шумно хлопнул себя по бёдрам.
– А чего стоим-то, кого ждём? Может, двинем уже?
– Двинем! – подхватил дед Венедикт, и я не успела ничего сказать о неподвижной чёрной точке в небе.
Все задвигались, разом заговорили, начали взваливать на спины рюкзаки и очень торопиться, как обычно торопятся люди, чувствуя близкий конец трудного пути.
Очень скоро мы уже шагали по мосту, посередине его проезжей части, где когда-то десятками и сотнями проносились машины, а теперь только ветер поднимал принесённую им же пыль. Пустой Благовещенск остался позади, и это радовало, несмотря на простирающееся перед нами бескрайнее пепелище.
Глядя на сутулую спину шагающего в авангарде деда Венедикта, я опять подумала, что надо бы спросить его о маме и папе, но почему-то было боязно нарушить царящую над рекой туманную тишину. Тем более что мой вопрос обязательно спровоцировал бы вопросы остальных, а это могло нас задержать, что было крайне нежелательно, учитывая зависший в небе странный и как будто чего-то выжидающий предмет. О нём я помнила каждую секунду, но не оборачивалась, сосредоточенно глядя под ноги. Увы, опасения, возникшие сразу после подъёма на мост, оправдались, и он действительно качался. Угрожающе кренился сначала в одну сторону, потом в другую, ни на секунду не прекращая своего медленного и от этого кажущегося ещё более зловещим движения в пространстве. Не могу сказать, какова была амплитуда этих колебаний, но линия горизонта, на которую я время от времени поднимала глаза, заметно смещалась то влево, то вправо. И тем заметнее, чем дальше мы продвигались от берега к середине реки.
Встревожились и остальные. Ян спросил, догнав деда Венедикта:
– Вы не знаете, сколько лет этому мосту? Он может рухнуть?
– Думаю, может, – невозмутимо кивнул старик. – Его построили незадолго до Третьей мировой и ни разу не ремонтировали ввиду понятных обстоятельств. И да, когда-нибудь он рухнет. Но наш общий вес не так велик, чтобы спровоцировать обрушение сейчас. Скорее всего, эта штука простоит ещё несколько лет, постепенно разрушаясь, если, конечно, тут не разразится ураган или землетрясение.
Его ответ меня немного успокоил, но тошнотворное ощущение ненадёжности, будто я вдруг оказалась на гигантских качелях, осталось. Оно слегка кружило голову, но, к счастью, не мешало идти, даже подгоняло, рождая настойчивое желание поскорее ступить на твёрдую землю. И зловещий чёрно-серый пейзаж по ту сторону Амура постепенно приближался.
Я даже немного расслабилась, поверив, что эту часть пути мы завершим благополучно, когда Дэн вдруг сбился с шага, а затем и вовсе остановился, развернувшись назад, лицом к оставленному нами Благовещенску. Замер, прищурившись.
И ещё до того, как он поднял вверх руку, привлекая общее внимание, я, проследив за его взглядом, снова увидела в пасмурном небе знакомую чёрную точку, но уже заметно увеличившуюся в размерах. Тревожно начала:
– Ребята…
А в следующую секунду Дэн уже закричал:
– Вертушка! Бегом! – И, схватив меня за руку, подавая пример остальным, сломя голову бросился вперёд.
Паника заразительна. С места в карьер, ещё даже ничего не поняв, рванули все, даже дед Венедикт и Дульсинея Тарасовна показали чудеса скорости. Правда, хватило их ненадолго. Почти сразу старики сначала отстали, а потом и вовсе перешли на шаг. Пришлось остановиться, в то время как зловещая чёрная точка в сером небе (вертолёт, опять вертолёт!) росла на глазах. Звука мотора ещё не было слышно, и это бесшумное его приближение казалось даже более жутким.
Неожиданно Белёсый замахал на нас руками:
– Бегите! Я им помогу! – И бросился назад, к выбивающимся из сил старикам.
– Под мост! – тонко закричал нам дед Венедикт. – Как только увидите лестницу – под мост!
Повиновались ли мы тогда этому велению, своему инстинкту самосохранения или голому расчёту, который говорил, что глупо погибать всем, если кто-то в состоянии спастись? Сейчас уже не понять, но так или иначе я и Дэн, Ян и Яринка побежали. Побежали без оглядки, бросая на ходу стесняющие движение вещи. Я чуть не потеряла Пчёлку, но в последний момент перед тем, как она соскользнула бы с моего плеча вслед за рюкзаком, опомнилась и удержала арбалет в руке. Не знаю, был ли на самом деле смысл разделяться, давало ли это нам хоть призрачный шанс успеть нырнуть под мост, но к тому моменту, когда в сонной туманной тишине зазвучал и начал нарастать приближающийся рокот, расстояние, расколовшее наш маленький отряд надвое, достигло нескольких десятков метров и продолжало увеличиваться. До тех пор, пока рёв винта не зазвучал оглушительно прямо над головами, а рождённый им яростный ветер не сказал, что дальше бежать не имеет смысла.
Чёрная тень вертолёта не накрыла нас зловещим пятном лишь потому, что в небе не было солнца, которое могло бы отбросить эту тень, но мне всё равно показалось, будто стало гораздо темнее. Стальное брюхо зависло над нами, почти разрывая барабанные перепонки низким вибрирующим воем, и тогда Дэн бережно, но крепко взял меня за предплечье, пресекая паническую попытку броситься бежать в обратную сторону, подобно загнанному зверьку, и притянул к себе. Обнял со спины, заключая в кольцо своих рук, зашептал что-то на ухо. Я не расслышала ни слова, но неким шестым чувством уловила смысл, словно это и не Дэн сейчас велел мне успокоиться и замереть, а сам голос-без-слов. Повинуясь им обоим, я перестала метаться, твёрдо встала на обе ноги, прижалась спиной к груди Дэна, чувствуя удары его отчаянно бьющегося сердца, и подняла голову навстречу спускающейся с неба беде.
Вертолёт сел посреди автострады, прямо на разделительной полосе. Его лихорадочная вибрация передалась мосту, который ощутимо заколебался под нами, совсем не похоже на те плавные покачивания в пространстве, к которым я уже успела привыкнуть. Рёв винта стихал, замедлялся, превратился сначала в свист, потом в шорох и, наконец, смолк. Потянулись гнетущие, изматывающие неизвестностью секунды тишины.
Дэн, продолжал прижимать меня к себе, его губы касались моих волос, дыхание щекотало ухо. У наших ног лежала сумка Ральфа, которую Дэн не бросил на бегу так же, как я не бросила Пчёлку. А неподалёку Ян и Яринка небрежно приобнимали друг друга за талию, словно праздная влюблённая парочка в парке, остановившаяся полюбоваться фонтаном или цветочной клумбой. Вот только возвышался перед ними отнюдь не фонтан и не клумба.