Елизавета Сагирова
Лето придёт во сне. Запад
Чтобы размять ноги, мы неторопливо прошлись вдоль состава туда и обратно. Мы – это я, Дэн, Яринка и Ян. Белёсый, хоть и брёл метрах в пяти позади, делал это демонстративно отстранённо. Он единственный воспринял уход Бранко как предательство. Говорил, что это наверняка какая-то подстава, что серб задумал её с самого начала, чуть ли не со дня, когда примчался за мной в унылую больницу Новоруссийска. Слушать его бред было и смешно, и досадно: он не выдерживал никакой критики. Ну с какой стати иностранцу Бранко, по злополучному стечению обстоятельств застрявшему на Руси и желавшему только одного – поскорее вырваться отсюда, задумывать что-то против людей, чьи интересы нигде и ни в чём не пересекаются с его интересами?
Яринка и Ян опечалились разлуке с сербом, к которому успели привыкнуть, но были рады за него и прекрасно понимали: трудно найти более не совместимые вещи, чем Бранко и Дальневосточная Сибирь. Зато арбалет, моя новая Пчёлка, произвёл на друзей неизгладимое впечатление. Даже Белёсый на минуту прекратил изображать единственного взрослого среди оравы заигравшихся детишек – и вертел оружие в руках с мальчишеским восхищением на лице. Правда, тут же не преминул сказать, мол, мне такая вещь, как корове седло, и лучше бы доверить её опытным мужским рукам. На что Дэн и Яринка, видевшие мою стрельбу из рогатки и знающие судьбу Ховрина, лишь снисходительно усмехнулись. А Ян, имевший дело с дорогими вещами, посоветовал не оставлять без присмотра ни сам арбалет, ни сумку, в которой тот был мне передан. Его совету я вняла: когда мы вышли прогуляться на стоянке в Улан-Удэ, взяла подарок Ральфа с собой и не выпускала из рук до возвращения в вагон.
Дальнейший отрезок пути мы провели в относительном покое и тишине. Утомившиеся после вчерашнего веселья вахтовики притихли и мрачно поглядывали в окна, угнетённые неизбежно приближающимися вместе с Читой трудовыми буднями. Нас же беспокоили совсем другие мысли.
Михаил Юрьевич не позвонил вчера, и поэтому мы до сих пор не ведали своей следующей промежуточной цели. А когда Белёсый сам попробовал дозвониться в далёкую теперь Москву, номер нашего лидера оказался недоступен. Пока нас это не сильно беспокоило – мы знали, что время до Благовещенска ещё есть… или до Читы, если после неё связь действительно пропадёт. Ян предложил подойти к начальнику поезда, уточнить этот вопрос, но Дэн рассудил, что не стоит привлекать ничьё внимание своей полной неосведомлённостью о здешних краях. Его и так уже достаточно привлекла Яринка, ляпнув на перроне Улан-Удэ про другие поезда. И мы решили просто ждать.
Разговаривать особо не хотелось, в основном – из-за присутствия Белёсого, который всем своим видом выражал недовольство. Мы отвечали ему тем же, а я уже не в первый раз подумывала, что от бывшего охранника пора избавляться. Тем более что с пропажей телефонной связи он больше не сможет быть посредником между нами и Михаилом Юрьевичем, а значит, станет не нужен. Может, стоит договориться с друзьями и бросить его в Благовещенске? В том, что Белёсый не пропадёт, я не сомневалась, да и, честно говоря, его дальнейшая судьба мало меня беспокоила.
Вечером мы в молчании поужинали остатками припасов и стали укладываться спать, что само по себе совершенно не занимало времени: постели в поезде не предусматривались, и всё отхождение ко сну заключалось в том, чтобы просто лечь на полку, желательно подложив что-нибудь под голову. Я подложила сумку с арбалетом, и, хотя сделала это исключительно для того, чтобы обеспечить ей сохранность на ночь, в глазах Дэна промелькнула боль.
Посреди ночи нас разбудило шарканье множества ног. Приподняв голову, я увидела, как наши попутчики-вахтовики, теперь трезвые и угрюмые, в накинутых куртках, с баулами на плечах, друг за другом двигаются по проходу вагона на выход. Поезд стоял, но, повернувшись к окну, я не увидела там ничего, кроме темноты.
– Чита, – шепнул внизу Дэн. – Кажется, дальше мы едем одни.
Торопливо свесив ноги, я спустилась к нему, села рядом, прижалась плечом. Напротив нас, тоже разбуженные, сонно щурились Яринка и Ян, а вереница вахтовиков из последних пяти вагонов всё тянулась и тянулась мимо.
Когда последний, почему-то голый по пояс, скрылся в дверях тамбура, мы отмерли.
– Будем выходить? – спросил Ян, нашаривая на полу обувь. – Сколько стоим в Чите?
Ответить ему никто не успел: ватную, такую непривычную тишину пустого вагона нарушила громкая мелодия звонка. Мы подскочили от неожиданности, но выше всех подлетел, чуть не свалившись с боковой полки, спавший до того Белёсый, в чьём кармане и надрывался телефон. Ошарашенно моргая, он торопливо достал его, чуть не уронив на пол, уставился на экран, и по бледному лицу разлилось такое облегчение, что мы все тоже невольно выдохнули.
– Да, Михаил Юрьевич! – радостно заговорил в трубку бывший охранник. – А мы вас уже потеря…
Фраза оборвалась на полуслове, а сам Белёсый замер. Водянистые глаза расширились и стали пустыми.
– Понял, – сказал он через несколько секунд совсем другим голосом. – Да, сейчас.
Поднялся на ноги, деревянно шагнул к нам, протянул телефон Яну.
– На… это твой отец.
Чита осталась позади, и поезд мчался сквозь ночь, в чьей непроглядной тьме уже давно не мелькало ни одного огонька – мы словно летели в чёрном космосе. И на душе у нас было так же черно и непроглядно. Подсознательно ища утешения в близости друг друга, все сели на одну полку: даже Белёсый пристроился с краю, безучастно сложив руки на коленях. В пустом вагоне стояла мёртвая тишина: лишь перестукивали под полом колёса. Ян, одной рукой обнимая Яринку, другой вертел телефон, каждые несколько минут включая его и глядя на бледный значок антенны.
– Нет связи, – каждый раз зачем-то сообщал он нам, будто это имело теперь какое-то значение.
– Сколько денег у нас осталось? – спросил Дэн Белёсого, и тот пожал плечами:
– Ещё пару раз пожрать хватит. Если будет, где купить пожрать.
– Этого не могло случиться, – уже не впервые глухо повторил Дэн, и я теснее прижалась к нему, пытаясь утешить. – Ян, ты точно всё правильно понял? Может, вспомнишь ещё…
– Я и так помню, слово в слово, – перебил его Ян и монотонно заговорил. – Михаила Юрьевича арестовали. Мой отец, пользуясь связями, сумел добиться встречи с ним, чтобы узнать, где я. Сказал, чтобы мы ни в коем случае не возвращались ни в Москву, ни вообще в центральную часть Руси, что на Летних сейчас начнутся облавы. Всё.
– Подожди. – Белёсый поднял голову. – Почему твой отец звонил с телефона Юрьича? Высветился его номер!
– Не знаю. – Ян голову, наоборот, опустил. – Ничего не понимаю…
– А я, кажется, понимаю! – Белёсый повысил голос. – Твой батя сам охотился на наших, чтобы отомстить! Поймал, выпытал у Юрьича твой номер и позвонил с его телефона, чтобы мы точно взяли трубку!
Ян качал из стороны в сторону опущенной головой:
– Нет, он обещал, он не мог, папа не мог…
Его неожиданно вырвавшееся «папа» прозвучало так по-детски жалобно, что растопило бы и ледяные сердца. Но нас, наоборот, разозлило, словно сказав это слово, Ян встал на сторону Бурхаева. Даже Яринка чуть отодвинулась от любимого, и тот, поняв свою ошибку, ещё сильнее понурился.
– Но подождите, – попыталась я быть справедливой, – зачем тогда Бурхаеву нужно было предупреждать нас от возвращения в Москву? Он же мог просто заставить Михаила Юрьевича сказать что угодно и заманить нас в ловушку!
Белёсый закатил глаза:
– Затем, что с нами его единственный сын! Он же прекрасно понимает, что, если нас заметут, – всем вышка. И Яну тоже.
– Но почему тогда не сказал ничего точнее? – вмешалась Яринка. – Раз беспокоится за Яна, мог бы посоветовать ему, что делать дальше… Или хотя бы – когда теперь можно возвращаться.
– Да никогда! – Белёсый схватился руками за голову. – Вы что, вчера родились?! Раз взяли Юрьича, то взяли уже и всех остальных – по крайней мере, тех, про кого он мог рассказать! А полицаи умеют развязывать языки, не сомневайтесь! И наши имена им теперь известны, и рожи, и куда мы едем! Я не удивлюсь, если нас в Благовещенске прямо у поезда примут!
Я посмотрела на Дэна, ожидая, что он осадит Белёсого, скажет что-нибудь ободряющее, уверит нас, что всё вовсе не так плохо, как говорит бывший охранник, но увиденное меня напугало. Дэн посерел и осунулся лицом, его глаза потухли, у губ залегли горестные складки. Он выглядел внезапно постаревшим и на какой-то миг стал жутко похож на Ральфа, совсем как когда-то Ральф временами напоминал мне Дэна, словно это был один и тот же человек с разницей в двадцать лет.
Я вдруг запоздало поняла, что мой любимый сейчас переживает крах всего, чем он жил с момента смерти родителей: надежд, планов, целей… Думает, что уже потерял друзей и единомышленников, оставшихся в Москве, что их борьба оказалась напрасной. А я не знала, чем утешить его, и поэтому сама погрузилась в бездну отчаяния.
К счастью, кроме взбешённого Белёсого, убитого горем Дэна и снедаемого чувством вины Яна, оставалась ещё Яринка. Моя трезвомыслящая, не по годам циничная подруга.
– Давайте сначала решим, что делать нам, – рассудила она спокойным, будто ничего не случилось, голосом. – А потом уже обсудим всё остальное. Едем до Благовещенска или выходим раньше?
Дэн попытался стряхнуть с себя оцепенение, ответил негромко:
– Раньше не получится. Остановок больше не будет до конечной.
– Тогда сваливать из поезда на ходу! – не сдалась Яринка и подмигнула мне. – Опыт есть. А то вдруг нас действительно схватят прямо на вокзале?
– Это вряд ли, – подал голос и Ян. – Если всё, что сказал отец, – правда, если Михаила Юрьевича арестовали и раскололи, то гоняться за нами вообще нет нужды. Мы – мелочь и сами по себе не несём никакой угрозы.
– Верно, – чуть расслабился Белёсый. – У полицаев сейчас и в Москве работы надолго хватит. Кому мы нужны на этом краю света, где ничего и нет?
Все невольно повернулись к окну, за которым действительно не было ничего, кроме непроглядной темноты. Казалось, будто весь мир исчез, и наш поезд – единственный островок света в царстве небытия.
Но ведь это неправда, думала я, невольно прижимаясь к Дэну. Там тайга, моя тайга. Живая, говорящая, обильная тайга, которая способна и накормить, и укрыть от опасностей. Где-то в её дебрях – друзья, поселения беглецов, а с ними – мои родители. Нужно только найти их.
– Вот что! – сказала я неожиданно командным тоном, и все изумлённо обернулись. – Едем до Благовещенска и делаем то, за чем нас сюда отправили! Не спрашивайте, как. Просто едем и делаем.
Лидер из меня, конечно, получился неубедительный, а инструкция к действию ещё хуже, но друзья почему-то не стали ни задавать вопросов, ни возражать. Даже как будто вздохнули с облегчением, словно я и правда вдруг решила все проблемы.
А впереди, разгоняя ощущение полного одиночества, певуче и ободряюще прогудел тепловоз.
Глава 13
Плюс два
Остаток ночи мы провели, почти не разговаривая друг с другом. Белёсый вернулся на свою боковую полку и, отвернувшись от нас, застыл: не то уснул, не то просто лежал без движения. Яринка и Ян тоже легли, прижавшись друг к другу. Яринка что-то шептала любимому на ухо – наверное, утешала, но, судя по его похоронному лицу, не очень успешно. Мы с Дэном какое-то время сидели рядышком, глядя в темноту за окном, смутно надеясь увидеть хоть один промелькнувший в ней живой огонёк, говорящий о том, что и здесь живут люди. Но огней не было.
Я почти задремала под стук колёс, когда почувствовала рядом движение и, открыв глаза, увидела, как Дэн осторожно поднимается. Сначала не обеспокоилась, подумав, что ему просто нужно в туалет, но потом вспомнила выражение его лица, каким оно стало после звонка Бурхаева, и поспешила следом. У меня не было мыслей, что Дэн может натворить каких-нибудь глупостей или причинить себе вред: просто не хотелось оставлять любимого человека одного в таком состоянии.
Дэн обнаружился в полутёмном тамбуре, уже очистившемся от оставленного вахтовиками дыма – стоял, прижавшись лбом к трясущемуся стеклу наружных дверей. Не обернулся на мои шаги. Я подумала было, что парень плачет, но потом увидела его глаза, сухие и неподвижные, уставившиеся в какую-то одну, только ему видимую точку.
– Денис? Ну ты чего так… Мы же не знаем, что там на самом деле случилось. Может, всё не так страшно. Может, Бурхаев вообще врёт! Вдруг он так заманивает нас в ловушку или хочет заставить вернуться назад! Приедем в Благовещенск, будем думать, как выйти на связь с Михаилом Юрьевичем: там же люди работают, значит, есть возможность звонить по телефону…
Я говорила ещё какие-то глупости, строила предположения, одно радужнее другого, лишь бы не дать безнадёжности снова повиснуть в воздухе вязкой тишиной. Но Дэн оборвал мой словесный поток одной еле слышной фразой:
– Всё было зря…
И такая тоска прозвучала в его голосе, что я, задохнувшись от жалости, шагнула к нему, обняла со спины, прижалась лицом к рубашке, к выпирающим под ней острым лопаткам. Молча, уже понимая, что утешения здесь не помогут. Вагон потряхивало, тусклая лампа под потолком чуть заметно мигала в такт этой тряске, пустой поезд летел сквозь глухую ночь, и я вдруг подумала, что мы с Дэном наконец-то остались одни, обрели уединение, которого нам так не хватало вчера. А сегодня оно оказалось уже не нужным…
Но, как выяснилось мигом позже, Дэн так не думал. Неожиданно он развернулся, стряхивая с себя мои руки, но тут же обнимая за плечи, с силой прижался губами к губам. Шею прострелила боль – так резко голова запрокинулась – но Дэн шагнул ещё ближе, вжимая меня спиной в холодную стену тамбура. Я попыталась отодвинуться, потому что больно теперь стало и пояснице, в которую впился дверной поручень, но была перехвачена за талию и приподнята над полом. Дыхание сбилось, зубы Дэна прикусили мою губу…
Неожиданно всё: и непроглядная чернота за окнами, и случившаяся в далёкой Москве беда, и полная неизвестность впереди – отошло на задний план. Больше не ощущался дискомфорт от неудобного положения тела, даже боль стала чужой и далёкой, а ей на смену пришло будоражащее своей новизной чувство, похожее на жажду. Только вместо воды мне был нужен Дэн. Его губы, продолжавшие впиваться в мои, его руки, обнимавшие меня так крепко, что было трудно дышать (а хотелось ещё крепче!), его худое, но удивительно сильное тело, напрягшееся под одеждой до состояния натянутой тетивы…
Я подняла руки, обхватила голову парня, резко притягивая плотнее к себе, и наши зубы ударились друг о друга с отчётливым лязгом, который в другой ситуации мог бы показаться смешным. Дэн отпустил мою талию и подхватил под бёдра, так, чтобы я могла обнять его ногами. Затрещало, задираясь, нелепое мешковатое платье, и я нетерпеливо заёрзала, чувствуя, как пальцы Дэна впиваются в тело волнующе близко от оголившейся кожи. Он, правильно расценив мои движения, одной рукой резко дёрнул подол вверх, отчего я коротко застонала и непроизвольно выгнула спину…
А в следующий момент всё кончилось.
Дэн осторожно разжал руки, несколько секунд ещё обнимал меня, убеждаясь, что я твёрдо встала на ноги, потом заботливо поправил сбившееся платье, пригладил мою растрепавшуюся чёлку и шепнул:
– Извини.
Я моргала глазами, не в силах выровнять дыхание и унять возбуждённую дрожь в ногах. Извини? Он сказал: извини?!
– Денис… что ты… почему?!
Он неправильно понял меня и начал оправдываться:
– Я не знаю, что на меня нашло! Ты была так близко, и всё, что случилось сегодня… Я, наверно хотел забыться… потерял голову.
Я еле сдержалась, чтобы не толкнуть его ладонями в грудь. Мне тоже нужно забыться! Так нужно, как не было ещё никогда в жизни!
– И хорошо, Дэн! И давай…
Я снова прильнула к нему, потянулась за поцелуем, но неожиданная магия уже покинула это место, и мои губы встретили только пустоту.
– Дайка, я очень люблю и хочу тебя, – сказал Дэн, отодвигаясь, – но не здесь и не так.
– А где?!
Я чувствовала досаду, почти злость, порождённую глубоким разочарованием, сосущей пустотой внутри, которую так хотелось, но не удалось заполнить. И то, что мне никогда не доводилось испытывать что-то хоть отдалённо похожее с Ральфом, делало ощущение потери ещё острее.
– В другом месте. – Голос Дэна звучал виновато. – В правильном. Когда всё будет хорошо.
– А если не будет? – Возбуждение, наконец, начало отпускать меня, а с ним уходили и эмоции. – Что, если у нас осталось совсем мало времени?
– Тем более, – твёрдо ответил Дэн. – Я не хочу, чтобы это случилось так. Не хочу потом вспоминать, как мы… вот здесь!
Он повёл рукой вокруг, и, невольно повинуясь его жесту, я огляделась. А оглядевшись, поняла, что любимый имел в виду. Грязный, заплёванный пол, железные стены, покрытые вульгарными надписями, со следами потушенных о них окурков, мутные стёкла в сетке трещин, тусклый желтоватый свет, источаемый запылившимся плафоном. И мы. Уставшие, немытые, в мятой одежде, опустошённые последними событиями, на пределе сил. Стало очень стыдно за свой недавний порыв, за то, что глупая физиология внезапно оказалась сильнее всего остального.
– И ты извини, – только и смогла сказать я Дэну.
Он шагнул ко мне, снова обнял, но на этот раз очень нежно, почти невесомо. Я уткнулась носом ему в грудь, и так мы стояли ещё долгие минуты, а наши сердца бились в такт колёсам поезда, равнодушно уносящего нас на восток, навстречу рассвету.
В Благовещенске лил дождь. Точнее, дождь пошёл часа за два до нашего прибытия на конечную станцию, но, начавшись с мелкой мороси, он по мере приближения к городу всё усиливался, пока не превратился в настоящий ливень. Может, получилось и к лучшему: любопытный начальник поезда, который последнюю часть пути поглядывал на нас излишне пристально, даже не стал выходить на платформу, а просто захлопнул за нами дверь первого вагона, едва только Белёсый, шедший последним, покинул его. Других пассажиров не было, как не было и встречающих. Не было вообще никого.
Здание вокзала с высокими арочными окнами и остроконечной башенкой сохранилось на удивление хорошо по сравнению с вокзалами Улан-Удэ или Читы: даже стёкла почти везде были целы, хоть и загрязнены до состояния полной непрозрачности. Но, как ни странно, это не успокоило меня, а, напротив, насторожило. Если уже оставленные позади города выглядели полуразрушенными, и именно этим вполне логично объяснялась их безлюдность, то здесь она смотрелась зловеще, неестественно. Косой ливень лупил по перрону, по рельсам, струился по вагонам поезда, застывшего на первом пути, и стук миллионов падавших капель звучал гулко, подчёркивая царившую вокруг пустоту.
Друзья машинально подняли ладони над головой, безуспешно пытаясь прикрыться ими от дождя, но я не могла сделать и этого: в руках была дорогая сумка Ральфа с переродившейся Пчёлкой внутри, которую я хотела непременно нести сама и потому не отдала Дэну.
– Ох, мля-а! – взвыл Белёсый, пританцовывая на месте. – Вот это называется – приехали!
Он завертел головой в поисках укрытия и, не придумав ничего лучше, порысил в сторону вокзала.
– Вернись! – гаркнул ему в спину Дэн, но бывший охранник и ухом не повёл.
Мы смотрели, как он резво пересекает перрон, хватается за ручку двери, исчезает в густой темноте внутри… и ничего не случилось. Оттуда не раздались ни предсмертные вопли, ни выстрелы, ни рычание диких зверей – зато через миг показался сам Бёлесый, призывно машущий рукой.
– Что за придурок! – беспомощно сказал Дэн, а Ян и Яринка. переглянувшись, тоже побежали в укрытие, что, на мой взгляд, уже не имело ни малейшего смысла – мы все промокли до нитки в первые же секунды.
Внутри вокзал сохранился не менее хорошо, чем снаружи. Если бы не покрывающий всё вокруг толстый слой пыли и не занесённые снаружи сухие листья, можно было подумать, что он вполне обитаем. В просторном зале стояли ряды кресел для ожидающих пассажиров, пустые билетные кассы блестели целёхонькими стёклами, потолок ослеплял белизной. И только исписанные краской стены агрессивно кричали забористой матерщиной – увековеченными эмоциями последних жителей, покидавших умирающий город.
Белёсый как ни в чём не бывало расположился в одном из кресел, по-хозяйски поставив рюкзак на соседнее, словно собирался ехать на дачу в Подмосковье, а не находился в заднице мира, на границе радиоактивных ничьих земель. Яринка медленно шла вдоль стены, вглядываясь в информационные стенды с выцветшими объявлениями, а Ян плёлся за ней, по-прежнему виноватый и молчаливый.
– Почему здесь так… чисто? – шёпотом спросила я Дэна, но даже шёпот в гулкой пустоте вокзала прозвучал так громко, что долетел до Белёсого.
– А потому, доча, – отозвался он, не подумав понизить голос, – что тут вояки заправляют, а они всяких мародёров да бродяг, видать, с самого начала из округи вычистили. Вот и некому гадить.
Не сказать, чтобы такой ответ меня успокоил, но он, по крайней мере, объяснил странную сохранность заброшенного места.
– Здесь нельзя долго оставаться. – Дэн сказал это вроде бы для всех, но больше всего – для Белёсого, который уже пристраивал рюкзак под голову, явно намереваясь прилечь, как будто до этого не належался в поезде.
– Да легко. – Белёсый всё-таки лёг. – Как только скажешь, куда идти и что делать, так сразу двинем, командир.
Слово «командир» прозвучало откровенно издевательски, и Дэн беспомощно прикусил губу, потому что, куда идти и что делать, он не знал, как не знал этого никто из нас.
Снаружи раздался приглушённый ливнем вскрик тепловоза, а за ним – рокот двигателя. Сквозь годами покрывавшиеся пылью стёкла вокзала ничего не было видно, но этого и не понадобилось, чтобы понять: поезд, доставивший нас сюда, отбывает назад, в сторону Москвы. Мы молчали, замерев, пока всё убыстряющийся перестук колёс не растворился в шуме дождя. Потом Ян растерянно пробормотал:
– Ничего не понятно… Кроме нас, здесь никто не сошёл, так зачем нужно было гнать состав в такую даль? Кто всем этим заправляет? Где люди, которые обслуживают пути? Тысячи километров железной дороги – и никого вокруг! Всё давно должно было заржаветь и выйти из строя.
– Значит, кто-то обслуживает, – пожал плечами Белёсый. – Вы ещё не поняли, что простой народ у нас ни хрена ни о чём не знает? Я не удивлюсь, если окажется, что и Китай на месте.
Все снова притихли, будто ожидая услышать неподалёку шум густонаселённого Китая, но вокруг по-прежнему не раздавалось ни звука, кроме шороха падающих снаружи капель. Я знала: надо что-то сказать, ведь это именно я там, в поезде, в минуту общего отчаяния, решила за всех, что мы следуем по прежнему маршруту и пытаемся, несмотря ни на что, выполнить свою задачу. Ну вот мы здесь, и?..
Чтобы хоть чем-то заполнить гнетущую тишину и отогнать растущее в ней напряжение, я скинула с плеч рюкзак и зашарила в нём, стараясь издавать как можно больше шума. Как и ожидалось, Дэн спросил:
– Что ты ищешь?
– Телефон, – преувеличенно бодрым тоном во всеуслышание отозвалась я. – Думаю, нужно включить его, походить по вокзалу и вокруг – вдруг где-нибудь здесь ловит сеть?
– Не ловит!
Этот голос, глухой и старческий, долетел со стороны, заставив нас вздрогнуть, а Белёсого – рывком сесть, чуть не свалившись на пол. От неприметной двери в углу зала в нашу сторону двигалась чуть сгорбленная фигура. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы узнать её, и ещё несколько – чтобы поверить своим глазам. Потому что уж где-где, а здесь никак не могло оказаться Дульсинеи Тарасовны, старой матери Юрия Михайловича, ехидной бабки из Красноярска, оставшегося в трёх тысячах километрах к западу.
– Да ладно… – в полной растерянности протянула Яринка, а Белёсый, почему-то с великой досадой в голосе, вопросил в пустоту:
– Твою налево… Она что, за поездом бежала?!
Старуха услышала и, оценив не то неуклюжий юмор бывшего охранника, не то сам комизм ситуации, издала сухой смешок:
– Не ждали, голуби? А баба Дуся тут как тут! Плохие новости вам принесла. Небось думаете: чего Мишка не позвонил?
Она остановилась посреди зала и подождала, пока мы все, даже послушно поднявшийся с кресла Белёсый, приблизимся к ней, виновато потупив глаза, словно провинившиеся школьники. Дульсинея Тарасовна хотела услышать ответ на свой вопрос, но с ответом никто не спешил: мы уже знали, что её сына арестовали в Москве и, учитывая совокупность обвинений, скорее всего, приговорят к высшей мере. Белёсый и Дэн, два негласных претендента на лидерство в нашем маленьком отряде, неприязненно переглянулись, наверняка ожидая первого шага друг от друга, но я опередила их обоих:
– Нам уже сказали про Михаила Юрьевича. Так это правда?
Дульсинея Тарасовна неуловимо преобразилась. Только что перед нами стояла насмешливая, острая на язык, но вполне безобидная бабулька, и вдруг, в один момент, она превратилась в насторожившуюся хищницу: ноздри раздулись, глаза сузились, правая рука нырнула под свободно свисавшую с плеч бахрому платка.
– Кто мог вам это сказать?! – Голос зазвучал резко, но удивительно чисто, как у молодой женщины.
На этот раз переглянулись все: никто не хотел рассказывать, что отец нашего друга, скорее всего, оказался причиной беды, случившейся в Москве. И тогда Ян взял это на себя, в несколько предложений сумев объяснить щекотливость ситуации и свою не самую почётную роль во всём этом.
Дульсинея Тарасовна снова превратилась в старуху. Устало сгорбив плечи, дошла до ряда кресел и тяжело опустилась в одно из них. Она не сказала Яну ни одного резкого слова, не стала ни в чём обвинять, но с этой секунды больше не замечала виноватого рыжеволосого парня, словно его среди нас и не было.
– Мы не знаем, почему это случилось! – с вызовом сказала Яринка, когда молчание затянулось. – Может, отец Яна здесь ни при чём! Михаил Юрьевич и все остальные уехали из того дома сразу после нас, и Бурхаев не мог знать куда!
– Этого и не нужно было знать, – глухо ответила Дульсинея Тарасовна. – Достаточно знать Мишку. А найти его труда не составит, лицо известное.
Я постаралась вспомнить наше знакомство с Михаилом Юрьевичем, первый разговор через видеосвязь в кабинете Агафьи. Не помню точно, кем он тогда мне представился, но, кажется, заместителем директора одного из московских заводов и бизнесменом по совместительству? Так это была не «легенда», и мой экс-жених действительно тот, за кого себя выдавал? Как же ему удавалось совмещать всё это с подпольной деятельностью?
– Михаила Юрьевича отец знает в лицо, – зачем-то признался Ян и совсем повесил голову. Снова воцарилось похоронное молчание, которое на этот раз нарушил Белёсый, за что я в кои-то веки была ему благодарна.
– Бабуль, – деловито сказал он, подходя к Дульсинее Тарасовне и присаживаясь на соседнее кресло, – мы вам, конечно, очень соболезнуем, всё такое… Но вы ведь здесь оказались не затем, чтобы наши соболезнования выслушать? И кстати… а как вы здесь оказались? Да ещё раньше нас!
– Много будешь знать – скоро состаришься. Раньше меня! – огрызнулась мать Михаила Юрьевича, но, подумав, всё же снизошла до ответа: – Прилетела я. Есть у нас способность летать в экстренных случаях.
Белёсый уважительно поднял бесцветные брови. Я посмотрела на Дэна и по его растерянному взгляду поняла: он тоже не был в курсе, как далеко, а точнее, высоко простираются возможности Летних. Свои пилоты – это по-настоящему круто. Хотя, скорее всего, тут кому-то просто хорошо дали на лапу.
Яринка решительно взяла Яна за руку и потянула за собой. Они прошли к ряду кресел и уселись напротив Дульсинеи Тарасовны. Чуть помедлив, мы с Дэном последовали их примеру. И моя подруга, чьей прямой натуре претила любая недосказанность, спросила без обиняков:
– Бабушка, что нам делать дальше?
Уголок рта Дульсинеи Тарасовны дрогнул, она подняла на нас потухшие глаза, и я вдруг поняла, сколько душевных сил тратит эта старая женщина на то, чтобы продолжать дело сына, зная, что, скорее всего, его самого скоро не станет.
– Что делать? – удивлённо переспросила она, словно ждала чего угодно, только не такого вопроса. – Что должны, то и делать. Вы зачем сюда ехали?
Все почему-то посмотрели на меня. Пришлось ответить:
– Чтобы найти беглецов и уговорить их присоединиться к нам. Но разве теперь… когда случилось такое… это всё ещё нужно?
– Теперь это ещё нужнее, – веско сказала мать Михаила Юрьевича. – Теперь это просто необходимо, девочка. Именно поэтому даже я подняла дряхлую задницу и притащила её сюда, а в моём возрасте это уже не так легко и весело, как в твоём, хе-хе…
– А если бы ничего не случилось в Москве, нас здесь встречали бы не вы? – спросил Дэн, и старуха ответила:
– Если бы ничего не случилось в Москве, вас бы здесь, скорее всего, никто не встречал. Вас бы проинструктировали заранее, по телефону, и шагали бы вы сами куда нужно, как миленькие. Но Мишка позвонить уже не мог, поэтому пришлось мне поторопиться, чтобы перехватить вас.
Яринка, так и не получившая ясного ответа на свой вопрос, повторила его уже раздражённо:
– Так что нам дальше-то делать?
– А дальше мы пойдём, милая… – И, подтверждая свои слова, Дульсинея Тарасовна тяжело поднялась на ноги. – Пойдём к человеку, который сможет отвести нас куда следует.
– Вы с нами пойдёте? – изумился Белёсый, глядя на грузноватую медлительную фигуру.
– Боишься не угнаться, голубь? – Старуха одарила его ехидной улыбкой. – А ты не боись, идти недалеко.
Не дожидаясь нас, она заковыляла к двери, но не к той, через которую мы попали сюда, а к противоположной, выходящей в город.
– Постойте! – забеспокоился Дэн. – Разве здесь можно вот так разгуливать?
– Зачем это нам разгуливать, ноги топтать? – Старуха не оглянулась. – Мы поедем, как белые люди.
– Как это – поедем? – обеспокоился на этот раз Белёсый, но послушно зашагал за ней. – На чём поедем? А если нас увидят?
– Некому видеть. И уже давно.
Что Дульсинея Тарасовна имела в виду, стало ясно позже, а пока, едва только мы ступили за дверь здания вокзала, всех отвлекло другое диво.
На маленькой и совершенно пустой привокзальной площади стояла телега, запряжённая низкорослой рыжей лошадкой. Настоящая деревянная телега и настоящая живая лошадка, словно ожившая иллюстрация из детской книжки про былые времена. Дождь, к этому моменту заметно ослабевший, барабанил по широкой лошадиной спине, на что животное не обращало ни малейшего внимания: лишь слегка прядало ушами, стряхивая с них воду. На телеге примостилась укутанная в чёрный дождевик сгорбленная фигура, также не подававшая признаков жизни.
– Ох ты ж ёб! – восхитился Белёсый, а Яринка при виде лошадки радостно взвизгнула.