Дина Серпентинская
Тупик
– Нет. Елена Петровна, разрешите мне войти, мне нужно с вами поговорить, – попросилась Алла; хозяйка впустила.
– Елена Петровна, мне очень понравилась ваша квартира, я хочу ее снять на длительный срок, но не хочу переплачивать агентству. Давайте договоримся об аренде с вами напрямую, что скажете? Елена Петровна, я чистоплотная девушка, без псов, котов, детей, вредных привычек, гарантирую вам порядок, за это можете не переживать! – говорила Алла взволнованным голосом, – я буду вносить плату вовремя и выполнять все ваши условия. Вы искали съемщика? Вы его нашли! Сдайте, пожалуйста, квартиру мне, и вы не пожалеете!
– Ну… Я даже не знаю, как поступить, – растерялась хозяйка, – агентство мне помощь предложило в поиске хорошего, порядочного жильца, и вот сегодня мне привели вас. Они мне помогли и рассчитывают получить процент, но… Я вас поняла. Мне все равно, заплатите ли вы им, главное, чтобы вы платили мне. Без задержек.
– Обещаю: без задержек! – готова была подпрыгнуть Алла: она добилась своего! – Давайте условимся когда?
– Сегодня четырнадцатое августа, я буду приходить за платой пятнадцатого числа каждого месяца, будем предварительно созваниваться. За аренду восемнадцать тысяч, все коммунальные услуги за квартиру оплачиваю сама, кроме электричества: сколько нажжете света, столько и ваше.
– Хорошо, Елена Петровна! Я готова заплатить за первый месяц, – сказала Алла и отсчитала деньги.
– Хорошо, вот вам ключи. Запишите мой номер телефона и продиктуйте свой…
Так Алла сняла квартиру, ни копейки не переплатив агентству. Она ликовала: ей удалось сэкономить крупную сумму и при этом получить то, что хотела. Теперь можно со спокойной душой собирать вещи и перевозить их на новое место…
Теперь ее жизнь будет скрыта от посторонних. В этих стенах она может дать волю чувствам, и ей не придется сдерживаться, придумывать нелепые объяснения, почему в глазах предательски блестят слезинки. Людям необязательно знать правду, ей же не нужны ни пересуды, ни огласка, она все для себя решила и не свернет с пути. У нее своя мораль; и пусть она не так чиста, зато ее прокормит.
«Что в наше время главное», – усвоила она.
Часть II. Ольга
Глава 1. Обитатели серого квартала
В замочной скважине повернули ключ, и мальчишка соскочил с дивана, подбежал к двери:
– Мамка пришла!
На пороге показалась разморенная жарой, вымотанная работой мать. Пронырливый сынишка выхватил пакет, который тут же проверил на наличие сладостей. Их не оказалось, и он, разочарованный, бросил пакет и вернулся в комнату, где продолжил смотреть мультик, но уже без интереса.
– Димка, сынок, – подошла к нему женщина и ласково погладила по голове, – смотри, что я тебе принесла, – и достала из облезлой дерматиновой сумки шоколадку.
Димка запрыгал на расшатанном диване и, вскрыв упаковку, с жадным причмокиванием принялся за содержимое.
Женщина прошла на кухню и достала из пакета буханку хлеба, килограммовую пачку риса и куриные желудки, которыми заменяла мясо, обжаривая их с луком и морковью. Несмотря на усталость, она сразу принялась сочинять нехитрый ужин для себя и сына, едва лишь накинула халат. Пальцы управлялись с ножом и руки еще слушались Ольгу, но мысли были ей неподвластны и возвращались в то место, где оказалась дорогая ей малютка…
Во Владивостоке установилась жара. Столбик термометра за окном показывал тридцать пять градусов, вдобавок накалилась плита, и в маленькой кухоньке в два счета стало адски душно – Ольга распахнула окно. Во дворе она увидела горку из сумок. Две девушки поочередно перетаскивали все в подъезд: одна, блондинка с короткой стрижкой, только и успевала бегать туда-обратно, а вторая, шатенка с волнистыми волосами, торопливо следовала за ней.
«Новые жильцы… Зачем они выбрали наш серый квартал? Студентки, в целях экономии? Тогда могу понять. Те, кто здесь живет, мечтают выбраться отсюда… И я уехала бы с радостью – но некуда».
Ольга наблюдала за движением внизу с какой-то мрачной задумчивостью и странным ощущением родства. Так смотрят больные из окон своих палат на новоприбывших больных… Ее отвлек стук в дверь.
– Кто там?
На пороге стояла соседка Люда, с которой они дружили. Ольга провела ее на кухню и прикрыла дверь, чтобы сын не слышал разговор.
– Ну как ты, Оль? – участливо спросила Люда.
– Отказ за отказом…Я так больше не могу! – в отчаянии заломила руки Ольга. – Я ей родная тетка, а мне даже увидеть ее не дают! На посещение ребенка нужно разрешение, даже мне, тетке, представляешь?
– Но как же так? Что за люди сидят в этих органах опеки? Неужели им наплевать, вырастет ребенок в любящей семье или в детдоме, где никому не нужен? Потом они выходят, как волчата, и не знают, как жить среди людей. Знаю одну такую: из бывших детдомовских. Женщине под сорок лет, сменила с десяток мест работы и нигде не задерживалась надолго, везде ей казалось, что ее хотят обидеть, как-то ущемить в правах, она ябедничала на коллег, не могла найти общего языка с начальством – в итоге уходила… Ранимая, плаксивая, принимает все очень близко к сердцу. И в личной жизни беда: ни мужа, ни детей… А зачем ей семья, если она не понимает ее ценность? Если нет понятия самой семьи? С детства не заложено.
– Ой, Люда, не рассказывай! – залилась слезами Ольга. – От таких историй только хуже!
Подруга принялась ее успокаивать. Испытания, выпавшие на долю Ольги, требовали недюжинного мужества, но воевать одной против системы, подкрепленной законом, ей было не по зубам.
– Чем они объяснили отказ?
– Тем, что не потяну второго ребенка. Нет дохода, который обеспечит Анечке прожиточный минимум. В Приморье при наших ценах это одиннадцать тысяч рублей. На рынке продавцом я получаю двадцать две, и, если разделить на троих, меня, Димку и Анечку, на каждого выходит по семь с копейками. А это ниже прожиточного минимума. Будь моя зарплата «белой», а трудоустройство – официальным, мне бы с такими цифрами отказали. Но я официально безработная, что еще хуже! Я даже не могу принести справку о доходе, кто мне ее даст в павильоне на Спортивной? Китаец «Саша», на которого работаю? Как не посмотри, не отвечаю я их требованиям к опекуну, хоть и тетка родная. Также мои жилищные условия. Что у меня? – однушка в хрущевке, тридцать квадратов. Они спросили, как мы уместимся втроем, я и мальчик с девочкой? У разнополых детей должны быть отдельные комнаты. И что мне им ответить? Я что, олигарх, трехкомнатные квартиры покупать, чтоб каждому по комнате? Уж извините. Где денег столько взять?
– Оль, а они не путают опеку и усыновление? Опекун получает деньги от государства, а при усыновлении родитель сам содержит, из своего кармана, поэтому так важно знать его доход. Ведь так, я ничего не путаю?
– Да, но доход требуют со всех, неважно, опекун или приемный родитель. Иначе любой с улицы мог бы прийти и оформить опекунство. Ребенка не доверят нищему и без жилья, будь он хоть трижды родственник. Насчет меня у них, знаешь, какие мысли? Что раз я безработная, то деньги, которые мне будут выплачивать за Анечку, я буду тратить на себя и сына, что будем объедать малютку. И им ведь не докажешь, что, наоборот, от себя готов оторвать и ей отдать, не докажешь!
– Оль, тебе нужно устроиться на официальную работу – другого выхода не вижу.
– Люда, дорогая моя, о чем ты говоришь? – не поверила ушам своим Ольга. – Куда? Назови мне хоть одно место, где мне будут платить «белую» зарплату не меньше тридцати трех тысяч в месяц? И куда мне без образования, с двухлетним опытом работы нянечкой и пятилетним опытом в торговле? Уборщицей? Оператором на почту? Или вернуться в детский сад? Да ни за что! Помнишь, как я работала нянечкой за девять тысяч? Зато официально! Прошло пять лет, и зарплаты им несильно добавили… Если бы я не ушла оттуда, мне и Димку было бы не прокормить, не то что опекунство на племянницу.
Ольга подошла к плите и перемешала куриные желудки.
– Смотрю, ты подсела на эти желудки… Как не приду, только их и готовишь, – заметила Люда.
– Подсядешь тут по нашей жизни. Нам не до шику. Димку в школу надо собирать, все очень дорого, и помощи ждать неоткуда. Все сама, своим горбом…
***
Если Алла смотрела на жизнь как на борьбу и понимала, хочешь выжить – прими правила игры, то Ольга не видела альтернативы той жизни, что имела, и знала: от мучений не уйти, остается зубы сжать и терпеливо все снести.
Путилина Ольга была человеком сложной судьбы, и она ее не выбирала. Видно, у кого-то на роду написано страдать, и лишь смерть принесет им избавление от мук. Жизнь подкидывала Ольге испытание за испытанием, с которыми она справлялась, но в награду получала порцию новых. Какая черная метка стояла на ней при рождении – неизвестно, но баловнем судьбы она не была – это факт.
Она родилась и всю сознательную жизнь прожила в этой хрущевке. Отца не знала: ее мать, Тамара, любила выпить и проводила время «весело», в компании разных мужчин. Работала поварихой в больничной столовой, гуляла с медперсоналом, не брезговала и больными, встречалась с соседями тайком от жен. Но тайком не получалось, слава шла впереди Тамары, только ей, своевольной и горделивой, не было никакого дела до людских пересудов, и все отыгрывались на детях, Оле и Вике, – на них соседки и срывали зло. В лицо называли «дочерями шлюхи» и запрещали своим детям с ними играть.
Девочки были малы. Они не понимали многого, но ненависть соседей чувствовали. Поэтому боялись выходить во двор, где на них снова начнут кричать и говорить, что их мама плохая. Но мать приводила домой очередного мужчину и снова гнала дочерей на улицу, чтобы те «не мешали отдыхать».
«Идите, погуляйте! Погода хорошая, что дома-то сидеть?» – раздражалась Тамара, выставляя девочек за дверь.
И те шли во двор, где на двух крох выливали очередное ведро помоев. Глядя на матерей, сестер Путилиных стали дразнить и дети. А дома ждала пьяная полуголая мать, да не одна, и нигде им не было покоя…
Спустя годы, повзрослев, Ольга часто спрашивала себя: почему общество так жестоко к детям алкоголиков, проституток, уголовников и других асоциальных элементов? Почему с них спрашивают за грехи родителей? Ведь родителей не выбирают, и крохи сами наказаны такими мамашами и папашами. Наказаны непонятно за что, за ошибки, которые не совершали. Почему у соседок, которые травили маленькую Олю с сестренкой, не возникало чувства жалости и сострадания, желания обратиться в органы опеки и забрать детей у непутевой матери, доверить воспитание бабушке, если даст согласие, или опекунам? Потому что люди недалеко ушли от зверей и живут по законам джунглей, где главный инстинкт – добить слабого.
Вика, младшая сестра, пошла по наклонной и с шестнадцати лет стала жить с мужчинами старше себя. Она рано осознала свою привлекательность и так хотела вырваться из ненавистной ей среды, что шла с каждым, кто позовет.
Мать в последние годы стала сильнее прикладываться к бутылке. Ее выгнали с работы, и если в семье всегда не хватало денег, то теперь Путилины остались вообще без средств. Пришлось идти работать старшей, Оле: она кое-как окончила школу и поступила в техникум на повара. Все взрослые проблемы легли на ее плечи, хотя и детства не было совсем. Оля устроилась уборщицей в соседний магазин: без опыта и образования ее никуда больше не взяли. Приходила, убирала помещение после занятий, на ходу пережевывая какой-нибудь просроченный продукт, чтобы голод обмануть… Она приносила домой копейки, которых хватало на хлеб, но трезвевшая мать требовала новую порцию выпивки и в отчаянии бросалась на дочь, кричала ей: «Плохо работаешь, неблагодарная! Я тебя вырастила, а ты, сученыш, не можешь помочь семье?!» Но визит собутыльников смягчал ее, и при виде паленой водки она добрела, называла дочерей ласково, «дочками». Так продолжалось до следующего похмелья, и тогда на глаза ей лучше было не попадаться!
Когда мать пьянствовала в комнате, девочки шли спать на кухню, где стелили одеяло на полу. Нередко кто-то спотыкался о них, как о бездомных собак… Страшно представить, как в таких условиях жили дети. Вечно пьяная мать с такими же приятелями, зареванная Оля, пустые бутылки по всей квартире, вонь, грязь…
Глядя на это, Вика, еще школьница, готова была ухватиться за любую возможность, лишь бы выбраться из этого кошмара. Она нравилась мужчинам, и когда с ней знакомились, просто смотрела в глаза и говорила, что не хочет возвращаться домой, что мать пьет и водит друзей. Она говорила, а в глазах стояли слезы. Одни, кто добрее, держали ее у себя из жалости; другие просто пользовались, а когда надоедала, выставляли на улицу как ненужную вещь. Один сменял другого, и никто ее не любил. Все искали легких отношений, и никто не хотел нянчиться с шестнадцатилетним «ребенком», который искал в мужчинах отца и хотел восполнить всю ту родительскую любовь, какой лишила его мать.
И все же Вика была им благодарна за те дни, часы, минуты покоя, что она проводила вне дома и отдыхала от пьяных кутежей. Отношение, которое показалось бы неподобающим девушке из приличной семьи, Вику устраивало. Казалось, она вообще не умела обижаться на людей, не знала, что это такое. Она не ждала благородных поступков, но, как ребенок, верила в чудо и надеялась встретить того, кто полюбит ее и избавит от всех мучений.
Оля даже и мечтать о таком не могла. Она сильно проигрывала на фоне младшей сестры, больше похожей на куклу, чем на дочь алкоголички. Фигура Вики сформировалась стройной и изящной. Волосы цвета спелой пшеницы на концах завивались, выразительные глаза излучали печаль – оставалось лишь удивляться, как нищета и страдания не стерли с ее лица красоту. В противоположность сестре, Олю нельзя было назвать ни хорошенькой, ни миловидной. Она как две капли воды была похожа на мать: та же невзрачная внешность, то же мышиное лицо, острый носик, маленькие черные глазки, тоненькие губки, серый пучок волос. Тело худое, кожа да кости, но не по своей конституции, а из-за хронического недоедания. Пока мать кашеварила в больнице и приносила домой остатки еды, дети худо-бедно питались – когда же осталась без работы и кормушки, с едой стало совсем плохо. Подростком Оля казалась существом неопределенного пола: на лицо вроде девушка, длинные волосы в хвосте, но тело как у парня, без округлостей. Стоит такой скелет, и ни груди, ни попы у него.
Сейчас, в тридцать два года, она оставалась такой же худой. При росте метр шестьдесят весила сорок семь килограммов. Фигура моложавая, как у девочки-подростка, а лицо, наоборот, стареющей женщины после сорока: морщины заметные и их не скроешь, если не прибегать к услугам косметолога. Отдельные седые пряди также добавляли возраст, но она их не закрашивала и вообще не придавала внешности значения – и без того хватало проблем, от которых пухла голова.
В девятнадцать Оля бросила техникум, поскольку не могла разрываться между работой и учебой. Денег требовалось все больше. Мать пропивала все до копейки, и Оля решилась на поступок – съехала от матери и сняла комнату у хозяйки, поскольку захотела жить, по ее словам, «вдали от пьяных рож». Но как ей устроиться в жизни, если нет ни опыта, ни образования, ни симпатичной мордашки, как у сестры? Есть только она сама у себя и две руки, готовые на любую, даже самую тяжелую работу.
Реальность не позволяла хватать с неба звезд, и Оля пошла потрошить рыбу на судно. Работа была не из легких, а истощенному организму давалась еще сложнее, приходилось прикладывать титанические усилия. Зимой с моря пронизывали ледяные ветра, и вместе с первой зарплатой Оля заработала хронический бронхит. Но, как ей казалось, деньги все покрывали. По ее меркам они были огромными! Никогда она еще не держала в руках такой суммы. И, наплевав на здоровье, усталость, со следующего месяца снова вышла на судно, проработала четыре дня и… Слегла с воспалением легких.
Пневмония – болезнь нешуточная, и после тщетных попыток сбить у Оли температуру под сорок перепуганная хозяйка вызвала «скорую помощь», врач которой, осмотрев больную, распорядился немедленно перевести ее в инфекционную больницу. Две недели ее кололи антибиотиком, но даже здесь, по соседству с ангиной и гепатитом, ей было куда приятнее находиться, чем дома, среди «пьяных рож» матери и собутыльников. Никто здесь не шумел, не орал сиплым голосом, а тихо переговаривался друг с другом, никто не гнал на работу и не мешал нормально выспаться; здесь чувствовалась забота, в определенные часы разносили еду, медсестра приходила ставить уколы и мерить температуру. Оле понравилось лежать в больнице, она не понимала, почему большинство людей терпеть этого не могли. К счастью, большинству людей не приходилось бывать в тех условиях, в которых жила она. Тогда и городская инфекционная больница покажется санаторием.
В один из дней в палату вошла медсестра и объявила:
– Путилина, к вам посетитель!
– Ко мне? – недоверчиво спросила Оля. Кто это мог к ней прийти?
В дверном проеме показалась Анна Семеновна, добрая, ласковая старушка, у которой та снимала комнату. Между ними сразу установились теплые отношения: Оля с первых дней произвела на хозяйку впечатление скромной, отзывчивой, работящей девушки, которая всегда безотказно выполняла то, о чем ее просили, по поручению бабульки ходила за продуктами в магазин, а когда делала уборку, убирала всю квартиру, а не только свою комнату. Анна Семеновна проявила интерес к судьбе квартирантки и узнала, что у той есть сестра, они местные, с пропиской, но вынуждены скитаться по разным углам – причину Оля скрывать не стала. Старушка прониклась к ней сочувствием, стала подкармливать своей стряпней. Так Оля впервые распробовала вкус домашних блюд: блинчиков, пирожков, борща, котлет, куриных рулетов – все это она уплетала за обе щеки, ни от чего не отказывалась.
И сейчас Анна Семеновна навестила ее с целым пакетом домашней еды. Баночка лапши на курином бульоне, котлетки, малосольные огурчики с дачного участка, пирожки с капустой, термос с отваром шиповника… Оля прослезилась: никогда она не чувствовала себя хоть кому-то нужной. А Анна Семеновна принялась рассказывать:
– Звоню я в больницу и спрашиваю у врачей: «Как моя Оля? Идет ли на поправку?» «Приезжайте, сами все увидите», – отвечают они. «А в какую палату вы положили мою Олю?» Они: «Какую, говорите, Олю?» Я им: «Мою, Путилину»…
Оля слушала, и всхлипывая, и улыбаясь. Со стороны они казались любящими бабушкой и внучкой. А родная мать даже не знала, где она и что с ней.
После выписки Анна Семеновна позаботилась о том, чтобы устроить жизнь любимой квартирантки.
– Оленька, я поговорила о тебе с дочкой: Света у меня заведующая детским садиком. Рассказала ей про тебя, про то, что тебе нужна хорошая работа. Она может устроить тебя нянечкой в садик. Зарплата там невысокая, зато полный соцпакет, будешь работать с детками, в теплом помещении, а не на ветрах да сквозняках здоровье подрывать, будешь бесплатно питаться, а как родится свой ребеночек, и его туда определишь. Моя дочка за тобой присмотрит, в обиду тебя не даст, – сказала Анна Семеновна.
– Спасибо вам, – засмущалась Оля.
Она уважала мнение хозяйки, и раз Анна Семеновна советовала идти в садик – значит, нужно туда идти: дурного та не пожелает. И Оля, не раздумывая, согласилась.
– Когда мне выйти на работу?
– Не спеши, набирайся сил. И не переживай, это место за тобой – Света его придержит!
Так с помощью доброй хозяйки Ольга устроилась нянечкой в детский сад. Она ценила оказанную ей помощь и с первых дней дала себе установку работать хорошо, подходить к обязанностям ответственно, во многом и из-за страха потерять это место, снова оказаться среди «пьяных рож». Ее старательность и трудолюбие оценила и Светлана Ивановна, заведующая детсадом, за скромность и тихий, кроткий нрав Ольгу полюбили коллеги, нянечки и воспитатели, но главное, ее обожали малыши, чьи чистые, искренние сердца не обмануть. Дети тоньше чувствуют людей, и притворство, фальшь от них не утаить.
Зарплата выходила маленькой. Половину Ольга отдавала за комнату хозяйке, вторая вся до копейки уходила на проезд, еду. Но Ольга никогда не жаловалась. Не в ее характере было работать спустя рукава и при этом сокрушаться, что платят мало. Ей всегда все тяжело давалось, тяжелее, чем другим, и она радовалась мелочам, ценила то, что есть. Она жила спокойно и считала, что это главное. После работы приходила в тихую квартирку, отдыхала с книгой или смотрела телевизор, обсуждала новости с бабулькой; никто не матерился, не гремел бутылками и ей не мешал. Довольно скучный быт для девушки двадцати лет, довольно скучная компания в лице старушки, но Ольгу не тянуло в молодежные места, ей не хотелось танцев и гулянок – в душе она была стара. Мода, современная музыка, кино ее не интересовали, а в выходные вместо того, чтобы прогуляться где-нибудь в центре города, Ольга отсиживалась дома, и окажись она в компании ровесниц, не нашла бы, о чем с ними поговорить. Весь круг общения состоял из Анны Семеновны, сорокалетних нянечек и воспитательниц, и Ольгу все устраивало.
Она переживала за сестру, искала встреч с ней, приходила на квартиру к матери, но, не найдя там Вики, уходила. Иногда мать встречала ее с радостью, предлагала «по стопарику», но чаще – с порога кричала: «Где шлялась? Убирайся!» Она шла снова и не знала, чем сегодня встретит мать, но твердо шла, задавшись целью повидаться с Викой. Ходила так неделю и, наконец, нашла сестру. В слезах. Забившись в кухонном углу, она рыдала, а за стеной компания под градусом гуляла.
Все стало ясно: ее бросили – вполне закономерное явление. Сестра приходила на квартиру в одном случае: когда ей больше негде было ночевать. И никогда она не возвращалась по своей воле – ее выгоняли, от нее избавлялись, как от надоевшей игрушки.
– Что плачешь, Вика?
– Я рассталась с парнем…
– Как учеба? Школа?
– Туда я больше не хожу…
– Как так? Образование в наше время важно. Учись, не то пойдешь мести полы!
Сестра не слушала, только сильнее зашлась в рыданиях. Какая школа? Учеба, образование, о которых надоедливо твердила Ольга, для Вики ничего не значили. Она не понимала, зачем учиться, что это даст?
В тот вечер Ольга забрала сестру к себе. Вика переночевала, а утром упорхнула. В школе она не появлялась, у матери тоже. Ольга не представляла, где ее искать, а позвонить ей не могла по той причине, что сестры не имели телефонов. В начале нулевых мобильная связь только набирала обороты и была доступна далеко не всем.
Ольга волновалась, но ничего поделать не могла. Ходила на квартиру в надежде встретить Вику и в свой очередной визит застала мать в прескверном состоянии. Она была одна, осунувшаяся, с желтовато-серым лицом, даже не сидела, а неподвижно лежала на кровати. Казалось, ей настолько больно, что трудно даже шелохнуться. При виде Ольги мать слабо улыбнулась; она была тиха и ласкова, не как обычно.
– Проходи, дочка. Я захворала…
– Что у тебя болит?
– Живот… Очень больно… И жарко, – выдохнула Тамара.
Ольга приложила руку ко лбу: лоб матери пылал! Она метнулась за градусником, но отыскать что-либо в общем хаосе не смогла. Не теряя ни минуты, побежала в аптеку, одной ногой здесь, другой там, вставила в подмышку матери градусник, сама тем временем принялась разводить жаропонижающее. И не ошиблась: термометр показал тридцать девять и три. Мать стала вяло потягивать приготовленную для нее микстуру, но сделала пару глотков и скорчилась от боли.
– Где у тебя болит?
Та показала на правый бок.
Подоспевший на «скорой» медик предположил, что у женщины проблемы с печенью и не стоило давать ей парацетамол, который лишь добавил нагрузку на поврежденный орган. Мать увезли в больницу, а Ольгу попросили дать контактный телефон. Ей позвонили на работу на следующий же день и велели срочно приехать. Диагноз был неутешителен: цирроз печени – болезнь запойных алкоголиков. Врач объяснил на пальцах, что болезнь неизлечима, так как после лошадиных доз алкоголя, причем низкокачественного, токсичного, вроде паленой водки, в печени матери произошли необратимые изменения. Теперь для поддержания жизнеспособного состояния ей требуется прием дорогих препаратов – гепатопротекторов, строжайшая диета и полный отказ от алкоголя. Проживет ли мать год или десять лет, зависит только от нее самой.
Ольга осознала всю серьезность ситуации, забрала Тамару из больницы и купила месячный курс тех самых гепатопротекторов, оставив в аптеке ползарплаты.
«На что теперь жить? – думала она. – Наедаться в садике так, чтобы дома есть не хотелось. Ну или посидеть с месяц на голых макаронах… Да ладно, выживу – не привыкать!»
Наверное, какой-то дочерний инстинкт взыграл в ней… Даже не любовь – никакой любви не было, а страх за жизнь матери и… Жалость.
Дома Ольга завела серьезный разговор:
– Мам, запомни: тебе нельзя больше пить. Ни грамма – алкоголь тебя убьет! Возвращайся к нормальной жизни, тебе нужна работа, и я могу помочь. Пойдешь поваром в детский садик? Я попрошу за тебя заведующую, она хорошая женщина, поможет… Ну, что скажешь?
Мать слушала без интереса. Когда Ольга повторила вопрос, та будто бы опомнилась, посмотрела стеклянными глазами и закивала:
– Да, хорошо, дочка, хорошо. Работа нужна, работа – хорошо…
– Пообещай, что больше пить не будешь!
– Не буду, дочка, не буду…
И Ольга ушла. А вечером стала просить Анну Семеновну:
– У матери цирроз печени. Врач сказал, если она не бросит пить, то долго не протянет! Все серьезно; я с ней поговорила, она завязала и хочет пойти на работу. Помогите мне, я хочу попросить Светлану Ивановну устроить мать в садик. Она – повар, работала в больнице… Новая работа – ее шанс!
– А ты уверена, что она этого хочет? Что-то мне подсказывает, что так хочешь ты, а не она, – возразила хозяйка.
– Нет же, что вы! Она мне обещала!
– Оленька, в это трудно поверить. Алкоголизм – болезнь, зависимость; невозможно с десяток лет пить, уходить в запой, а потом все бросить за минуту. Не верь этим сказкам, такие люди обречены. Это ее печенка отказывается принимать алкоголь, а она – нет. И хоть ей кол на голове теши, как пила, так и будет! Мне очень жаль. Я вижу, ты переживаешь, хочешь ей помочь, но ничего тут не поделать. Имеет ли смысл бороться за того, кто этого не хочет? Ты, главное, сама не становись на этот путь…
Горькая правда прозвучала как пощечина. Ольга выбежала на улицу, на ходу застегивая куртку. Уже смеркалось, но ей необходимо было увидеть мать и убедиться, что все в порядке. Она неслась на всех парах, ее гнал страх увидеть худшее. Вот он, серый квартал… Ольга вбежала в подъезд и сморщилась от запаха дешевой жареной колбасы. «Кто же ест эту гадость?» – подумала она.
Открыла дверь и остолбенела. Прогорклый запах ударил прямо в нос!
– Мам! – вскричала она с порога. – Это что такое?! У тебя же диета!
– Дочь, – потупила мать глаза, – дай поесть нормальной пищи. Я ж не коза, чтоб жевать капустный лист.
Беззубый алкаш у окна зашелся противным гоготом.
– Ты что не понимаешь, ты больна! Тебе нельзя есть эту гадость! Твоя печенка откажет, и ты сдохнешь! – кричала Ольга, не помня себя от ярости.
– Все мы когда-нибудь сдохнем. Я, ты, Федя…
Беззубый алкаш доставал чекушку паленой водки; Ольгу затрясло.
– Да ты в своем уме?! Ты же обещала больше не пить! Ты же собиралась устроиться на работу! Я же хотела тебе помочь, поговорила о тебе с людьми! Ты бы вернулась к нормальной жизни! Стала бы нормальной!
Но мать посмотрела на нее так, будто Ольга говорила с ней на чужом языке, и ни слова из сказанного дочерью не понимала. Она лишь промычала что-то несуразное в ответ.
– Ты пропила не только печенку, но и мозг! Отупела, оскотинилась! Ты хуже, чем животное! – Ольга кричала так, что под конец охрипла.
Анна Семеновна была права: алкоголик – обреченный человек, возиться с ним бессмысленно. И Ольга это поняла, когда давилась объедками с детского стола, потому что ползарплаты, положенные ей на питание, спустила на лекарства, чтобы мать скорее пришла в себя и вернулась к привычной жизни, к пьянкам. Ее детская обида и боль вылились в ненависть; чувство это разъедало изнутри как кислота. И когда ей снова позвонили из больницы и сказали, что мать доставили в тяжелом состоянии, Ольга холодно ответила: «Мне-то какое дело?» – и бросила трубку. Мать? Нет у нее никакой матери! Есть женщина, которая ее родила и опустилась ниже некуда! Ей уже ничем не помочь, Ольге нужно думать о себе.
Медики не смогли сбагрить циррозницу дочери и стали названивать брату. Дядя Ольги, младший брат Тамары, был директором хлебокомбината, человеком небедным, но ни жизнью сестры-пропойцы, ни судьбой племяшек никогда особо не интересовался. Перспектива возиться с больной сестрой-алкоголичкой его не прельщала, но, чтобы не привлекать внимание к своей персоне, он все же забрал ее на квартиру, сунул таблетки и исчез.
Не прошло две недели, как Тамару привезли на «скорой» снова. Потом еще и еще… С каждым разом обострения давались ей все тяжелее, она валялась пластом, стонала от боли в правом боку, но продолжала заливать, как только становилось легче. И вызывала новые обострения. Серый квартал сменяла больничная палата, и Тамару уже знало все отделение. Медики неохотно выезжали на этот адрес, поскольку знали, что их усилия напрасны. Они считали, что алкоголичка будет пить, пока не помрет, на нее только растворы переводить; помощь нужно оказывать тем, кто в ней действительно нуждается.
Состояние Тамары ухудшалось, она сутками лежала на больничной койке и тупо смотрела в потолок. Эта страшная, иссушенная мумия с неестественной желтовато-серой кожей пугала своим видом больных и посетителей. Иногда она переводила пустой взгляд на встревоженных врачей, которые знали, что дни ее сочтены… Вот и настал тот час, когда печень отказалась бороться, и спасти Тамару могла лишь трансплантация. Врачи предприняли попытку связаться с родными.
«Да вы что! Откуда такая сумма? Нет!» – отрезал брат.
«У меня нет денег», – развела руками дочь.
Тогда врачи поставили вопрос ребром: забирайте ее куда хотите. Мы, мол, все, что могли, сделали, теперь решение за вами. Брат не отозвался, дочь приехала и забрала мать на квартиру.
Они ехали в такси молча, друг на друга не смотрели. Ольга помогла ей подняться по лестнице, открыла дверь и подвела к дивану, последнему пристанищу. Отварила рис и налила стакан воды, поставила все на табурет и пододвинула поближе. Она хотела уйти, но вдруг остановилась… Присела рядом с матерью и посмотрела ей в глаза.
«Почему ты стала такой?! Почему не была нам любящей, хорошей мамой? Зачем разрушила свою жизнь?! Зачем превратила наше детство в ад?! За что?! Мы не видели детства, мы не знали любви и ласки, мы страдали – и все из-за тебя!» – хотела прокричать она. И резко дернулась к двери.
