Дина Серпентинская
Тупик
Алла готова была хвататься за любого, и с самого утра сидела собранная в ожидании звонка. Когда же позвонил кореец и сказал, что деловая встреча прошла, тут же вызвала такси и выехала к нему. Сун Хун встретил ее в холле, и они поднялись на шестой этаж.
– Сколько с тебя берет Ирина? – спросила Алла как можно нейтральнее.
Сун Хун не понял ее. Он сморщил лоб и переспросил на английском, что она имеет в виду. Тогда Алла перефразировала вопрос, произнесла его медленно, по слогам, выделяя каждое слово:
– Сколько денег ты, – жестом показала на него, – дал вчера Ирине, – сделала паузу, – за секс со мной? – и жестом показала на себя.
– Шейсот пхятьдейсят доллар, – ответил он, немного смутившись.
«Ага, значит, Ирка берет около сорока процентов… Только представить, скольких девчонок она доит. Какие это цифры».
– Сиколька ти хосесь?
– Пятьсот долларов. И от меня приятный бонус.
– Bonus?
– Да, – прижалась к клиенту Алла, и рука бесстыдницы опустилась ниже пояса…
Кореец нетерпеливо рассчитался, проститутка скинула платье, а следом и белье. Его возбуждало ее тело, ее – его деньги. Она стерла все барьеры и занималась сексом механически, как будто по привычке выполняла одну и ту же работу изо дня в день. Она вела себя скованно в первые две или три встречи, когда приходилось перебарывать неприязнь, нежелание впускать в себя кого-то, теперь же стало… Ровно. Тот круг мужчин, с которым она работала, отвращения не вызывал. Ее клиенты были чистоплотны, к вопросу гигиены подходили ответственно. Но, встречаясь с одним, она не могла знать, каким окажется другой, и очень рассчитывала наработать круг постоянных клиентов, чтобы встречаться только с теми, кто симпатичен, с кем приятно иметь дело. И этот кореец, Ли Сун Хун, казался ей таким. Интеллигентный, скромный, немного отстраненный, сдержанный – она увидела в нем Пашкины черты…
Алла не хотела так быстро выпускать корейца из своих сетей. Она опасалась, что, расставшись с этим клиентом, не скоро выйдет на следующего, и в очередной раз пожалела, что была холодна с первыми двумя.
– Когда приедешь во Владивосток… Позвони мне. Я хочу увидеться снова, – сказала проститутка и с грустью посмотрела в его раскосые глаза.
– Каниесина, ми встреся снова, – ответил он, щурясь в улыбке. Из вежливости ли, из азиатской учтивости или искреннего интереса – этого она знать не могла.
Она усвоила уроки. Первое – не раскидываться клиентами; второе – не экономить на внешности, выглядеть ухоженно всегда. Внешность – рабочий инструмент, та самая обертка, без которой не разглядеть конфетку. За две встречи Алла получила девятьсот долларов. Соблазнов была масса, но она распорядилась по уму: первым делом отложила на оплату квартиры, а оставшиеся деньги вложила в себя, чтобы продвинуться на рынке услуг. Она посетила стилиста-парикмахера, где обновила стрижку, прокрасила корни, сделала коррекцию бровей и маникюр с покрытием гель-лаком. В магазине косметики набрала всяких пахучих баночек для ухода за телом, лицом и волосами. Конечно же, приоделась, купив на распродаже еще один комплект белья, джинсы, шелковую блузку, платье. Не обошла стороной и «рекламу»: потратилась на фотосессию в гламурном образе. Решила, что ее горячие снимки уж точно должны повысить спрос.
Алла действовала пошагово. Когда фотографии были отретушированы, она отправила их Ирине, которая до этого дня молчала и на контакт не выходила.
«Ну вот, совсем другое дело, – ответила та в переписке, – теперь-то рыбка клюнет побыстрее».
«Да, ты права, не стоит экономить на себе. Я это поняла», – добавила подмигивающий смайлик.
«Наконец-то поняла, я рада. Ну не кисни, слушай меня и будешь в шоколаде», – заверила Ирина.
Алла улыбнулась в телефон.
Ночь окутала город, зажгла огни портов. Морской ветер, на вкус соленый, неистово рвался в дома, тревожил чей-то сон…
***
Ольга проворочалась с боку на бок и уснула лишь под утро. Нервозность и беспокойство стали обычным состоянием, и она не находила себе места даже во сне, потому и никогда не высыпалась. Будто на грудь навалили груду камней, и чем глубже она погружалась в сон, тем сильнее камни продавливали ее грудную клетку. Но как расслабиться и вырваться из прочных тисков судьбы, если каждый новый день грозился стать для Ольги испытанием, ударом?
Под утро ей приснилась Анечка. Ольга прогуливалась босиком по пляжу, волны разбивались у ног, окатывая брызгами. На руках она держала Анечку, малютку с глазами Вики, рядом шел Димка, сын. Влажный ветер трепал на них одежду, они шли медленно и молча – общалось только море, кипучее и неспокойное, как жизнь. Ольга улыбалась и ощущала на губах соленый вкус выстраданного счастья… Они – одна семья, она, племянница и Димка. О чем еще мечтать? Воспитывать детей, жить хоть и в бедности, зато в спокойствии, без потрясений, перемен. О большем и просить не стоит.
Она проснулась, и все пропало: море, дети. Остался только ветер за окном. Погода портилась: к Приморью подступала осень. Но что ей лето, что зима, что осень, когда в душе ноябрь, промозглая пора.
Ольга встала, распахнула шторы, и ей открылся серый, мокрый город.
И снова на работу. Еще один день на рынке пройдет бесследно и не запомнится ничем…
Димка сладко спал. Последняя неделя каникул – и школа, второй класс. Чтобы собрать сына, приодеть, приобуть, положить в рюкзак учебники с тетрадками, пришлось потратиться прилично. Как точно сказано: дети – дорогое удовольствие! Ольга не могла себе позволить содержать двоих, а если и хотела, государство ограничивало в этом.
Она разогрела вчерашнюю гречку, налила дешевый растворимый кофе, намазала на хлеб варенье – своеобразный бутерброд – и принялась за скудный завтрак. Рабочий день предстоял длинный, с девяти утра и до семи вечера, ей требовались силы, чтобы зарабатывать на жизнь и кормить семью. Еда была безвкусной, и с утра кусок в горло не лез, но Ольга ела, потому что знала, так надо и до обеда ей не выстоять голодной. Взгляд блуждал по кухне и остановился на ободранной стене. Здесь требовался дорогостоящий ремонт…
«Съехать бы отсюда, – преследовала неотступная мысль, – продать к чертям квартиру и купить домик в деревне. Земля здесь дорогая, и даже эта конура чего-то стоит, и на нее найдется покупатель. У меня будет большая площадь, и органы опеки передумают, Анечка поселится со мной…
Но где и кем работать мне в деревне? – осеклась она, как и всякий раз, когда затрагивала эту тему. – Работы нет, поселки загнивают, все рвутся во Владивосток… Зарплата женщины в деревне – двенадцать тысяч, и многие наши торгашки сами с края, приехали на заработки. А я живу здесь, до рынка на Спортивной идти пять минут, не больше… Так лучше мне держаться за работу. Не суждено нам переехать, очень жаль».
Она допила горький кофе и, закрыв на ключ спящего Димку, побежала на работу. Хозяин-китаец приходил в одно время с ней и открывал павильон. Помещение было большим и имело два входа: у одного сидела Ольга, с весами и калькулятором, взвешивала фрукты и рассчитывала покупателей, у противоположного – сам хозяин. Видимо, он не справлялся один и нанял продавца, при этом работал наравне с ней, но успевал ее контролировать, и Ольга частенько ловила на себе его подозрительный, хитрый взгляд.
«Что? Ты что-то хотел?» – было ее обычной реакцией. На что китаец учтиво улыбался и отвечал: «Все холосо», – но не переставал за ней следить. Вдруг что-то украдет, а к вечеру не досчитаешься денег в кассе и продуктов на полках. Для него она чужая, отсюда и такое отношение к ней, с недоверием, опаской. Сначала он подумывал о продавщице-китаянке, но хитрость и расчет подсказывали, что лучше взять кого-то из местных, кто знает язык и правильно, внятно произносит цены и наименования, что облегчит работу с покупателем. В это время с ним заговорила Ольга, которая бегала по рынку в поисках работы, и недолго думая китаец нанял ее в свой павильон.
Она уже привыкла и спокойно относилась к подозрительности хозяина, объясняя все тем, что человек трясется за товар, а по нашей жизни никому не стоит доверять; ей платят деньги, ее дело – добросовестно работать и не задавать вопросов. Но в это утро ей осточертело все.
«Что смотришь, думаешь, хочу украсть? А оно мне надо? Жадная и мелочная сволочь, за свое удавишься! Твои яблоки скорее сгниют, чем ты поделишься с другими, да чтоб ты подавился!» – рвалось наружу раздражение.
В душе разгоралось пламя, но на лице застыла маска спокойствия. И ни одного слова, ни одного косого взгляда. Когда китаец спросил, как дела, Ольга лишь пожала плечами. Она сдержалась, как и сдерживалась всякий раз, когда ей что-то не нравилось или она чем-то была недовольна – просто смотрела на улицу и говорила себе, что быстро окажется там, достаточно выразить свое мнение и поскандалить с хозяином. Она знала, что найти работу с такой зарплатой непросто, и держалась за этот павильон. Будь она «середнячком» с образованием, профессией, могла бы выбирать, а так ей приходилось соглашаться на те условия, что предлагали. Немалый отпечаток накладывала и среда, в которой Ольга выросла. Такие, как она, будто сидели в яме, в темноте; спасти и вытащить на свет могли хорошее образование, умение, а женщину – еще и свежесть, красота. Но Ольга не имела этих «козырей», поэтому несла свой крест, смирившись с тем, что от судьбы ей не уйти и выше головы не прыгнуть. А значит, нужно оставаться сильной, стойкой, чтобы все снести.
Она бы с радостью сменила работу, но не видела альтернативы. Зарплата ее устраивала – не устраивали условия. Хозяин ставил в жесткие рамки, был скуп на отпуска, больничные и праздники. За прилавком приходилось стоять и в Новый год, и в день 8 марта, и в майскую неделю, когда отдыхает вся страна. И в опекунстве ей отказывали из-за неофициального трудоустройства, но Ольга знала, что чего-то лучше ей не найти. В вопросе с Анечкой, не в силах что-то предпринять, она полагалась на счастливый случай, надеясь, что органы опеки вдруг разжалобятся и доверят тетке воспитание племянницы. Ждала у моря погоды, ничего другого ей не оставалось.
Так и прошел день в павильоне на Спортивной…
Вечером зашла Людмила и, как обычно, начала разговор с чего-то отвлеченного, но хотела она того или нет, тема каждый раз возвращалась к Ольге и ее проблемам. О другом та говорить не могла, и соседка давала ей возможность выговориться, зная, что выслушать ее больше некому. Понимая, что у Ольги шансов нет и по закону ей не быть опекуном, Люда попыталась ее отговорить. Она долго собиралась с мыслями перед тем, как привести веский аргумент против этой затеи, и даже одергивала себя, мол, не лезь, не твое это дело, чужая семья – чужие тайны. Вика ушла, а Оля хранит о ней память. Незачем ворошить прошлое, мутить воду и поднимать ил со дна на поверхность…
Но обстоятельства требовали того. Ольга мучилась, и в будущем все только усугубится, когда откроется, что не видать ей сиротку как своих ушей. Люда не могла смотреть на это и молчать.
– Оль, я не хотела говорить про Вику, Царство ей небесное, но… Прости, – опустила она глаза, – я знаю, о покойниках плохо не говорят, но ты должна знать правду.
– Какую правду? – насторожилась Ольга.
– О прошлом твоей сестры…
– А что с ним не так?
– Не знаю, стоит ли мне говорить…
– Так говори уже!
Люда не скрывала, как сильно нервничает, и после недолгих колебаний наконец сказала:
– Она вечерами стояла на Луговой. Кто-то из наших видел ее, а кто-то и заказывал. Об этом знали все, кроме тебя.
Глаза застлала пелена. Ольга смотрела на соседку затуманенным взглядом. Она слишком редко виделась с сестрой, чтобы знать о ее жизни. Вика неделями не появлялась дома, где-то питалась и одевалась, на расспросы отвечала, что жила у парня, а вернулась потому, что поругались. Ольге тогда и в голову не могло прийти, что эти слова – заготовленная ложь гулящей малолетки, а она, наивная, верила, думала, что сестра пользуется вниманием и добротой мужчин. Но те сменялись слишком часто… Так если это правда, почему все всплыло сейчас, когда Вики нет в живых? Похоже на какой-то розыгрыш…
– О чем ты, Люда? – прозвучал чужой, ледяной голос. – Мы вместе ее оплакивали, а сейчас ты говоришь мне это… Даже страшно повторить. Не надо сочинять про Вику! – отрезала она.
Люда сложила руки, словно в молитве, и устремила на подругу взгляд.
– Оленька, так я не сочиняю! И не хотела, чтобы ты узнала от меня! Но ты должна знать правду и принять ее, какой бы она ни была. Я говорю не для того, чтобы унизить, осудить твою сестру, – я лишь хочу помочь.
Ольга посмотрела на нее в упор и спросила раздраженно, резко:
– Зачем мне это знать? Зачем она нужна, такая правда?!
Людмила уклонилась от ответа и начала издалека:
– Я плохо знала Вику. Мы с ней учились в параллельных классах, но не общались. Она всегда была замкнутой, прогуливала школу. Все знали, что она из неблагополучной семьи, мать пьет, но даже одноклассники мало что могли рассказать о Вике как о человеке. Насочинять – одно, а рассказать – другое; никто ее не знал, да и не стремился узнать. Мне она запомнилась худой, миловидной девушкой с какой-то тайной, хорошей ли, плохой, я не могла понять. Признаюсь, я не упускала случая понаблюдать за ней в толпе. Она витала в своих мыслях, и когда к ней кто-то обращался, то будто бы выдергивал ее из мира грез. Смотрела не на человека, а мимо, и отвечала быстро, не вникая в сам вопрос.
Как-то раз, в десятом классе, я встретила ее в школьном коридоре. Вика, прежде оборванка, была на удивление одета хорошо: в новых, чистых брючках, курточке, с блеском на губах, подстриженные волосы смотрелись аккуратно. Внешне она похорошела, но я отметила другое: ее внутреннюю перемену, что, согласись, важнее. Я никогда еще не видела ее такой довольной! Она мне даже улыбнулась, и знаешь, я улыбнулась ей в ответ…
А потом произошло нечто невообразимое. По школе разлетелся слух о том, что Путилина вечерами стоит на Луговой и ловит машины. Проезжающие останавливаются, отвозят ее в ближайшую подворотню, а потом возвращают обратно, и она стоит дальше, ловит новых…
«Какая из Путилиных?» – спросил кто-то.
«Виктория! А кто же еще?» – ответили ему.
«Есть Ольга, старшая сестра…»
«Да нет! Викуля, она самая, красотка!»
Для всех эта новость стала шоком. Я не поверила.
«Вы что? Зачем так наговаривать?» – спросила я ребят.
«Не веришь? – сказали мне они. – Дождемся вечера, прокатимся до Луговой. Увидишь все сама».
И мы дождались вечера. Я ехать не хотела, но любопытство пересилило. Желающих набилось три машины, мы выехали где-то в девять и через три минуты ехали по Луговой.
«Смотрите, вон она!» – воскликнул Ванька за рулем, замедлил ход; и две машины сзади нас тоже притормозили.
Я разглядела девушку, и точно: ею была Вика! Она стояла в тех же брючках, куртке, что и днем, но на лице ее – вульгарный макияж, в глазах – оживление при виде подъезжающей «Тойоты». Видок у Вики был, конечно, еще тот!
«Попалась, сучка!» – заржали пацаны. Мне стало страшно за нее, и в то же время любопытно, что же будет дальше?
«Тойота» Ванькина остановилась; за ней еще две иномарки. Твоя сестра попятилась… И вскрикнула, увидев нас! Ребята повалили из машин, и я за ними. Вика, как загнанный зверек, была напугана и даже не пыталась выкрутиться. Могла сказать нам: жду приятеля, а вы что здесь забыли? Но нет, ее застигли врасплох, и она ничего нам не ответила…
«Почем даешь, Путилина? Своим скидку сделаешь?» – спросил кто-то, и все заржали.
«Ну что молчишь? Отпираться-то бесполезно».
«Какой скромный вид, ну кто же так работает? Где мини, колготки в сетку, сапоги? Непрофессиональный подход, – подколол кто-то из девчонок, – и всему тебя надо учить, Путилина!»
И что они ей только не говорили! Не стеснялись выражений, самых обидных, унизительных; заканчивал один – подхватывал второй. Я осознаю, насколько это было жестоко по отношению к ней, зачем вот так глумиться?
На Вике не было лица, вся красная, она дрожала и в какой-то момент бросилась от нас.
«Проститутка! Шлюха! – кричали ей вслед. – Вся школа знает!»
«Погнали за ней!» – крикнул кто-то. До нас доносились ее рыдания, но компании было этого мало. Все расселись по машинам, развернулись и поехали за ней в сторону Спортивной. «Шлюха! Шалава!» – свистели и кричали ей из машин. Прохожие оборачивались, водители сигналили, чтобы мы следили за дорогой и не шумели, но на замечания никто не реагировал. Вику преследовали всю дорогу до дома, пока она не скрылась в подъезде.
А на следующий день она не пришла в школу… И больше там не появлялась. Никогда.
Люда замолчала и посмотрела на подругу с чувством вины и сожаления. Но увидела перед собой другую Ольгу: на лице ее застыли боль, враждебность.
– Выродки! Избалованные, зажравшиеся, бессердечные! Вам человека унизить как «здрасте» сказать! Она страдала… А вам все в смех да по приколу? И какие вы люди после этого?
– Оля, Олечка! – попыталась оправдаться Люда. – Я ее не унижала! Я не смеялась над ней, когда смеялись все, и не сказала ей ни слова! Я пожалела десять раз, что оказалась с ними там!
– Но ты смотрела и молчала! И не пыталась их остановить! Так чем ты лучше? Она не ангел, но не вам ее судить! Вы жили в сытости, заботе, родители тряслись над вами, а мы, как жили мы? Вам лучше и не знать! Вам дали все: образование, путевку в жизнь – вот только совесть позабыли. И человечность не вложили, хоть чуточку добра для нас, таких, как мы. Считаете, что можете судить о людях и о жизни, но ничего о ней не знаете. Надеюсь, каждый еще хлебнет свое!
– Ты и меня проклинаешь? – растерянно спросила Люда: такого поворота она не ожидала. – Но этой истории больше десяти лет! Я не одобряю поведения ребят, но разве ты считаешь нормой то, чем занималась Вика? Мало того, что она стояла на Луговой, после встречи с нами стала аккуратней, пристроилась к какому-то сутенеру и выезжала в сауны, загородные дома… Кормилась сама, но по большей части кормила жирного «босса», так как больший процент перепадал ему, а Вике доставались крохи. Она была красива, но по меркам этого бизнеса слишком дешево продавала свою красоту. А когда у сутенера освободился из тюрьмы племянник, отсидевший за угон «Мерседеса» какой-то шишки, дядька дал ему поразвлечься с твоей сестрой. Пошло, закрутилось, они друг другу приглянулись, и Вика переехала к нему. Стала его резиновой куклой и грушей для битья. Продолжение ты знаешь…
– Откуда тебе это известно?!
– Нашлись свидетели. Человек, который хорошо знал отсидевшего, был в курсе, кто такая Вика. Ты не удивляйся, Владивосток – город маленький, здесь все друг друга знают, нарыть информацию можно о ком угодно.
– Вы рыли? Зачем и для чего?
– Никто ничего не рыл! На Луговой я видела ее сама. Дальнейшие подробности узнала от людей. Сейчас такое время, что каждый твой шаг у всех на виду, не забывай.
– Что еще знаешь?!
– То же, что и ты. Жизнь твоей сестры с тем мужиком, который отсидел, была не мед. Мне рассказывали, он избивал ее так, что на бедной живого места не оставалось, и все потому, что он любил припоминать ей прошлое до встречи с ним, хотя изначально видел, кого брал. Когда он выходил из себя, полностью терял контроль и даже в драке из-за пустяка мог запросто убить. Многие его боялись. А Вика… Я не знаю, это как надо не ценить жизнь, чтобы быть с таким? Это даже не любовь. Какой-то жуткий мазохизм…
– Ты знаешь наше детство: врагу не пожелаешь. Вика хотела вырваться из этого ада. Мечтала о лучшей жизни, без пьянства, нищеты, но не имела ничего, кроме смазливой мордашки, – с горечью произнесла Ольга, – мы две сестры, но выбрали по жизни разные дороги. Она много мечтала – это ей и навредило.
– Согласна. Ты всегда твердо стояла на ногах и не строила иллюзий, потому и не пошла по этому пути. А Вика соблазнилась и пропала.
– Да, но как же вышло так, что знали все, кроме меня, родной сестры? Почему ее реальная жизнь открылась мне только сейчас, лишь десять лет спустя? – в отчаянии схватилась за голову Ольга.
– Ты была старше нас и уже окончила школу к тому времени, как все узнали про Вику и обсуждали ее на каждом шагу. Во дворе ты не появлялась, так как съехала от матери, с компанией нашей не общалась. И как-то получилось так, что все события прошли мимо тебя. А сестра, естественно, ни в чем тебе не признавалась…
– Ну а ты? Почему не сказала мне ты?
– Мы с тобой подружились не сразу. Я долгое время держала все в тайне. Опять же, я плохо знала тебя, и неизвестно, как бы ты на это отреагировала. Ты либо послала бы меня, либо Вику – одно поспешное решение могло все погубить. Я подумала и решила не вмешиваться.
– Но почему говоришь мне сейчас? Прошло черт знает сколько времени. Я бы не узнала, спала спокойнее, а теперь… Толку от твоих признаний теперь?
– Толк есть, – сказала Люда.
Она сделалась очень серьезной, задумчивой: в душу закрались опасения. Стоит ли говорить о ребенке, если Оля так яростно отстаивала сестру, пусть и непутевую, с темным прошлым? Не воспримет ли она ее слова в штыки? Как лучше объяснить, что это опекунство, даже если состоится, не принесет ей счастья? Как ее отговорить?
– Вот Вика, да, она росла в ужасных условиях, но ничуть не думала, когда пошла не той дорожкой и связалась с тем уродом, – начала осторожно Люда, – можно сослаться на несчастливую судьбу, обвинить мать, среду, правительство – кого угодно, но ты, ее сестра, не вышла же на трассу и не связалась с уголовником. Работаешь, воспитываешь сына и многим подаешь пример.
– Да, она была слабее меня. Но легко ли судить о силе и слабости, не побывав в той шкуре? Имея счастливое детство, непьющих родителей, готовых ради вас на все? Для сестры мучения были обычным состоянием, поскольку она привыкла жить так. Да, это наша жизнь – другой мы не знаем. Наша стойкость, терпение вас поражают, сестра и дальше жила бы с ним, ходила вся черная, как один большой синяк, год, два, десять! Смерть спасла ее от скотской жизни. И к счастью, вам этого не понять. Не судите о том, чего не знаете.
– Хватит с тебя слез и страданий, перестань отдуваться за них, за мать, за сестру! Выслушай меня до конца и не перебивай. То, что я скажу, звучит цинично, зато разумно. Откажись от затеи с опекунством, оно тебе ни к чему. Сама едва концы с концами сводишь, Димку надо на ноги поднять, а тут на голову свалилась эта Анечка неизвестно какая, и неизвестно, какой станет. Подумай сама, что дельного может получиться от бывшей проститутки и уголовника, убийцы? Закрыть глаза можно на все, но только не на плохую наследственность, ведь ты прекрасно знаешь, что яблочко от яблоньки падает недалеко. Это сейчас она малютка, ангелочек, а кто из нее вырастет лет через пятнадцать, остается лишь гадать. И схватишься тогда за голову, но будет поздно. Так что побереги себя и нервы, живи себе спокойно, хотя бы ради сына, ради спокойствия своей семьи!
Ольга с трудом дослушала, не перебивая. Дружеский совет Людмилы вызвал в ней протест.
– Люда! Что ты такое говоришь? Ты расписала какого-то монстра, а не мою малютку! У нее нет никого, кроме меня! Ты предлагаешь ее просто бросить? – ну это же цинично! Мне плевать на наследственность, я верю в воспитание. У меня тоже плохая наследственность, и что с того? Сама мне только что сказала, что работаю, воспитываю Димку и многим подаю пример – забыла про свои слова?
– Нет, не забыла. Ты – отдельный случай, – слабо возразила Люда.
– Почему отдельный? Я живу своей головой, водки в рот ни грамма не брала, и плевать, какие гены! А ты глупость говоришь! Значит, если родилась у проститутки и убийцы, то пойти и сразу броситься с моста, так что ли? Кто сказал, что ребенок должен отвечать за грехи родителей? – не должен! Мне из-за мамаши тоже надо лезть в петлю?! – разошлась не на шутку Ольга: настолько болезненной для нее была эта тема.
Люда поняла, что спорить бесполезно, раз у них такие разные позиции, хоть и каждая по-своему права.
Ольга хотела еще что-то сказать, но в следующий миг зажмурилась от боли.
– Голова… Как больно… – прошептала она.
– Оль, что с тобой? Принести обезболивающее?
– Нет, мне просто нужно отдохнуть. Я полежу, Люд…
– Смотри, но, если станет хуже, я тут же прибегу!
– Хорошо… Ладно, иди уже.
Соседка вышла, и Ольга постепенно пришла в себя. Она доковыляла до коридора и, услышав из комнаты звонкий голосок, остановилась.
– Мам, купи мне компьютер!
– Зачем тебе компьютер, сынок? – вяло спросила мать.
– В игры играть, в интернет выходить, уроки делать.
– Если нужно будет по учебе, мы попросим тетю Люду. У нее есть компьютер.
– Но я хочу свой! У всех ребят есть, а у меня нет. Мне говорят, я древний динозавр!
– Пусть говорят. У их мам, пап есть денежки, а у нас с тобой нет, – произнесла мать и заметила, что входная дверь плохо закрыта.
Ольга толкнула ручку и увидела на лестничной площадке ту нахальную блондинку, с которой столкнулась на днях. Она стояла и подслушивала разговор, никак не ожидая, что ее застанут. Девица вздрогнула от неожиданности и бросилась шебуршить в замке ключом.
Ольга окинула взглядом мрачный подъезд и молча закрыла дверь.
