Денис Леонидович Коваленко
Иисус достоин аплодисментов
– И чего? – торопил Данил.
– Ничего, – ответил Сингапур, – поднялся и к ментам подошел, сказал: «Здравствуйте, пьяный я, в нетрезвом состоянии нахожусь в общественном месте. Так что задержите меня и доставьте в отделение как нарушителя правопорядка».
– Прикольно, – усмехнулся Данил.
– Их это тоже позабавило, – согласился Сингапур, – говорят: «Не нужен ты нам». Я им: «Нужен, нужен». «Нет, говорят, не нужен, здесь кафе, здесь все пьяные». «А я порядок нарушаю, матом ругаюсь». Один был коренастый, лицо лисье, рукой мне сделал: «Иди отсюда, не мешай работать», – и дубинкой легонько мне в плечо. Стою; те, возле машины, наблюдают. Думаю, все, сейчас менты уедут и… Уже открыто им: «Я прошу вас, задержите меня, у вас же план, я же нарушитель, пьяный…» Догадались наконец. Один там был высокий, лицо суровое, на машину покосился: «Тебе действительно убраться отсюда надо?» «Очень надо». «Вон те, что ли?» Я кивнул. «Отоварить хотят?» Коренастый с лисьей мордой дубинкой в сторону машины ткнул: «Может, проверим их?» «Толку что? – ответил высокий, – они не нарушают. Ладно, – кивнул мне, – до дома не обещаю, но до следующей остановки подброшу». Погрузили меня в уазик, как положено нарушителя, и поехали. Через пять минут открыли: «Все, вылезай». Они, правда, меня до следующей остановки довезли. Удачи пожелали, посоветовали впредь быть осторожнее. Я им: «Спасибо, мужики, жизнь спасли». И высокий ответил спокойно: «Работа у нас такая – людям жизнь спасать». И уехали. Вот такая вот история.
– А потом? – спросил Данил.
– Потом дождался автобуса и домой приехал. А потом вы пришли и разбудили меня. Что еще потом? Видишь – сижу, пью пиво.
– Прикольно, – усмехнулся Данил.
– Любопытно, – согласился и Дима.
– Жизненно, – заключил Сингапур.
Он допил пиво, бутылку поставил на пол возле дивана.
– А как у вас дела? – спросил он как бы равнодушно.
– Пьем. – Данил был лаконичен.
– Везет вам. А в институте как?
– Пьют. – И здесь Данил был лаконичен.
– Совсем везет вам, – он вздохнул. – Ну-ну. – Закурил.
– Гена жениться собрался, – вспомнил Дима. – Свататься пошел.
– Молодец, – Сингапур задумался. – Дурацкая все-таки история. И чего я полез выяснять отношения с этим вахтером, надо мне это было? Даже не верится, что отчислили.
– Матери сказал?
– Нет еще. Да и не скажу… Дурацкая история, – он совсем скис, глаза только яростно глядели в пространство.
– Можно восстановиться, – заметил Дима, впрочем, неуверенно заметил.
– Можно, – эхом отозвался Сингапур, – можно, – повторил. – Да нет, теперь уже не можно. Надоело все. Все надоело, работать пойду. Хочу быть дворником. Шутка, – он замолчал. Тихо было. Только далекий шум машин, чьи-то голоса. Кто-то запел, его подхватили, пел хор.
– Это что еще? – Сингапур вышел на балкон. – Ну и ну, – он присвистнул. – Идите-ка сюда, – позвал он. И Данил, и Дима, немедля вышли на балкон.
Посреди двора на двух табуретах стоял гроб. В гробу лежал тот самый беспокойный сосед. Вокруг гроба, шагах в пяти, люди – человек десять. Время от времени подходили местные старушки и алкаши.
– Отмучился бедолага, – негромко произнес Сингапур. – Не опохмелили вовремя, – сказал он это совершенно серьезно; да и не тянуло шутить при виде покойника.
Хор смолк. К гробу вышел плотный мужчина с аккуратной бородкой, он был в белой рубашке и при галстуке, в руках держал библию. Громко, с выражением стал призывать радоваться всех присутствующих смерти соседа, называя соседа братом, время от времени он возносил руки к небу и зычно кричал: Христос воскрес!
– Странно, вроде бы еще пост, или я чего-то не понимаю? – глянул на Данила Сингапур.
– Да, – согласился Данил, – пост.
– Пост, – эхом повторил Дима, с любопытством разглядывая собрание.
У гроба, в строгом розовеньком платье, поверх волос черная косыночка, стояла жена покойного, лицо ее не было печальным, сурово смотрела она на мужа, когда кричали: «воистину воскрес!», она кричала охотно, и лицо ее оживало. Сын не кричал «воистину воскрес!», молча глядел на гроб, изредка косясь на плотного мужчину с библией, что энергично вскидывал руки к небу и призывал всех радоваться.
– Нет, ну, впрочем, – подумал Сингапур, – впрочем, логика в этом есть: одним алкоголиком меньше – почему бы и не порадоваться. Но это я так, к слову, – он глянул на Данила, – типа, пошутил.
Данил не ответил; серьезно, все мрачнее, и, как-то косо, точно все это было ему отвратительно, глядел он на собрание.
Мужчина закончил проповедь, встал в круг. И запел хор.
На мотив, похожий на бодрую песню «Ты ж мэнэ пидманула, ты ж мэнэ пидвила» хор запел: «Славься, славься, наш Христос!»
– Наш брат умер, возрадуемся! – воскликнул мужчина в белой рубашке и вновь трижды прокричал: «Христос воскрес!» Ему трижды ответили: «Воистину воскрес!»
– Бред какой-то, – чуть слышно произнес Данил, вглядываясь в лица людей, стоявших в кругу.
Лица были одухотворенные и все какие-то убогие, впрочем, в стороне стояло несколько мужчин вовсе не убогого вида, в синих рубашках, с библиями, и они кричали: «воскрес!», но как-то без чувства кричали, зато громко. С чувством кричали несколько женщин в веселеньких платьицах, и юноша; юноша кричал восторженно и руки худенькие к небу вскидывал, и глаз с мужчины в белой рубашке не сводил.
И запел хор, те самые женщины в веселеньких платьицах и восторженный юноша: теперь хор пел на мотив известного русского романса, пел печально, пел о своей любви к папе, лежавшему во гробе, и что к каждому придет старуха с косой, и все мы обязательно умрем. И, умерев, встретимся с папой на небесах, где будет еще и Христос. Песня была трогательная, и хор пел ее особенно задушевно про старуху с косой, забравшей папу.
– Вы когда-нибудь такое видели? – спросил Сингапур. Дима отрицательно мотнул головой, все это время вглядываясь в юношу, казалось, тот сейчас заплачет, – так ему было жалко папу, и так он печалился, что пришла старуха с косой. Но проповедник призвал возрадоваться, и юноша возрадовался, лицо его было счастливым, ладони возле груди, он что-то шептал и радовался. Зрелище было престранным. Местные старушки не менее настороженно слушали эту задушевную песню и наблюдали. Когда песня закончилась, в круг вошел другой мужчина, в синей рубашке и без галстука. Он также призывал всех радоваться смерти соседа и рассказал поучительную историю о человеке, который отверг Бога, и Бог наказал его, лишив всего имущества, и человек, в лохмотьях, нищий, стал бродить по свету как животное, без денег, и питаясь на помойках отбросами. Вот такая кара постигла его за безбожие. Мужчина в синей рубашке красочно рассказывал эту печальную историю, всякий раз обращаясь к библии за подтверждением своей правоты. Следом он рассказал о ключе Давида, убеждая, что нужно разговаривать с Богом, просить у него, и Бог даст. Он рассказал о человеке, который попросил у Бога зарплату в триста долларов, и Бог дал ему эту зарплату, конечно, зарплату повысил начальник, но повысил не иначе как по повелению Бога. «Просите, и вам воздастся, – призывал мужчина в синей рубашке, – Христос воскрес!» Немедленно ему ответили. И сказал мужчина в синей рубашке:
– Помолимся, братья и сестры, – и громко, с выражением стал читать «Отче наш», правда не по-старославянски, как привыкли слышать в церкви старушки, а по-русски, называя «Отче» «Отцом», всякий раз воздевая руки к небу и умывая ладонями лицо, подобно тому, как это делают мусульмане. Местные старушки совсем смутились. Одна даже тайком перекрестилась. Проповедник в синей рубашке заметил это и деликатно подсказал старушке, что креститься не надо. Он объяснял красочно, и лицо его было скорбливо: что крест есть скорбь, символ страдания, а здесь радоваться надо и воздавать Господу нашему Иисусу Христу радость.
– Как они крестного знамения-то боятся, прям как черти, – не без злорадства заметил Сингапур.
– Да уж, – странно произнес Данил.
И запел хор.
– Что ж они так над покойником глумятся, – Данил не выдержал. – Еще в пляс пустятся. – Хор и, правда пел на танцевальный мотив, пел опять же о Христе, смерти и, вообще, что не надо печалиться, вся жизнь после смерти еще впереди, но жизнь эту надо заслужить – служением и любовью к Богу.
– Кто они такие? – пристально вглядываясь в хор, спрашивал Сингапур. – Что это за музыкальное шоу в нашем православном дворе?
– Это не муновцы, – со знанием заметил Данил, лицо его было сурово, он негодовал.
Большинство балконов были открыты, и из них с интересом наблюдали соседи, видно, впервые видя такую странную церемонию прощания с покойником. К слову, церемония оказалась довольно продолжительной. Только замолкал хор, в круг заходил очередной проповедник в синей рубашке из компании таких же, как и он проповедников в синих рубашках и с библией в руках, говорил о любви к Богу, рассказывал какую-нибудь поучительную историю и призывал всех радоваться как смерти самого Бога, так и смерти брата-соседа.
– Уныние – грех, – говорил проповедник, – нужно радоваться. Бог завещал нам радоваться его смерти, так как мы здесь все в гостях, а он уже дома и ждет нас всех там. Так возрадуемся! Христос воскрес!
Когда возгласы стихли, в круг вышел первый проповедник в белой рубашке и при галстуке, он сказал:
– Теперь, по христианскому обычаю, все желающие могут проститься с покойником.
В такую последнюю минуту все обычно подходили к покойнику, крестились и губами прикладывались ко лбу. Никто не рискнул приложиться. Многие хоть и знали покойного, хорошо знали, правда, не как брата, а как соседа-алкоголика, но проститься так никто и не решился. Потому, кто его знает как? Но все с любопытством следили за женой покойника и сыном. И они не подошли. Так и накрыли его крышкой, не простившись.
– Ну что ж, погрузили тогда, – сказал первый проповедник. Как раз подъехал автобус, несколько мужичков-соседей взяли гроб и внесли его в заднюю дверь.
– Хоть вперед ногами, – заметил Данил и ушел с балкона. – Вот извращенцы, – произнес он чуть слышно. Сингапур с Димой, вышли следом.
– Совесть, в конце концов, должна быть у людей, говорил Данил, сев в кресло. Так над покойником издеваться – целый час на жаре. Хорошо, хороводы водить не стали и игрища с перепрыгиванием через гроб. И намешали, черт знает что с черт знает с чем. Одни корейца нам вместо мессии подсовывают, другие, вот «Отче наш» с мусульманским умыванием читают. Куда церковь смотрит?
– Данил, пока не уехали, если что, молоток у меня найдется, и скалка тоже, – Сингапур подмигнул.
– Да ну тебя. Тут такие дела – не до смеха. Глядишь – скоро человеческие жертвы приносить будут и кровь и плоть, буквально, будут пить и закусывать.
– Какой ты ярый у нас радетель за чистоту веры, – Сингапур развеселился.
– Федор, это не смешно, – лицо Данила было грустным.
– Жалко покойника, – произнес Сингапур серьезно. – Не нигеры же мы. Но – за что боролись, на то и напоролись – Свобода… мать их. Сейчас, подожди, еще проституток, наркотики легализуем, однополые браки, замуж с десяти лет, чтоб и педофилов в правах не ущемить, многоженство разрешим, ношение огнестрельного оружия… чего у нас еще не разрешено? Кухарки уже правят государством… все нормально. Реформы продолжаются. То ли еще будет, Данил, и, главное, мы до этого доживем. Сейчас все о национальной идее говорят, даже те, кому бы язык свой прикусить да помалкивать. Сидят на деньгах и о национальной идее разглагольствуют. О патриотизме тоскуют. Они доиграются с этой национальной идеей, фарисеи эти кремлевские. – Он даже кулаком потряс. – Сейчас поднимется этот нищий и голодный с Лениным или с кем-нибудь еще в башке, у которого одна национальная идея во все века – отнять и поделить. Соскучилась Россия по кровушке, ох, соскучилась, раз об идее национальной заговорила.
– О, как ты разошелся, – с огоньком взглянул на него Данил. – Это тебя только из института отчислили, а прикинь, что будет, если и квартиру у тебя отнимут – Бен Ладен будет отдыхать.
– Странно ты понимаешь национальную идею и патриотизм, – произнес Дима.
– А как ты ее понимаешь? – уставился на него Сингапур.
– Как и все – как и надо. Любовь к своей Родине и любовь к своему Народу.
– Может, ты и президента поддерживаешь?
– Поддерживаю, – с вызовом ответил Дима.
– Да ты что! – оживился Сингапур.
– Потому и живем так, – не выдержал Дима. – Потому и живем, – повторил он.
– Как в дерьме! – подсказал Сингапур.
– Ты глупости говоришь, как для меня, так и… Ты Россию оскорбляешь такими заявлениями. – Дима негодовал. – Ты посмотри, какой наш город красивый стал. Наш город самый красивый в Черноземье, всё плиточкой выложено, везде… клумбы, цветники.
– Как напудренная старуха! – ответил Сингапур. – А под пудрой гниль!
– Вот такие, как ты, и губят Россию, подрывают ее изнутри. Нам нужно сплотиться… объединиться… – Дима чуть не задыхался от захватившего его возмущения. Он искренне считал себя патриотом. И не выносил таких вот разглагольствований.
– А ты, Данил? – Сингапур уставился на Данила.
– Федор, я вообще с тобой на эту тему говорить не хочу. Моя позиция твердая – Россия – страна Православная, и отсюда уже и национальная идея, и патриотизм, и…
– А в церковь ты часто ходишь? – резко перебил его Сингапур.
– Это мое личное дело, – тоже резко ответил Данил, – и обсуждать его не собираюсь. Моя вера – это моя вера.
– Он в церковь не ходит, потому что ему запах свечей не нравится, у него от них голова кружится. На самом деле, он стесняется ходить в церковь. Мы мимо церкви сколько раз проходили, – он глянул на Данила, – ты хотя бы раз перекрестился? И, сейчас, кстати, пост. А ты, православный наш, пивнище глушишь. И сейчас – открою тебе тайну – гонения на христиан нету. И, не знаю, может, ты под подушкой псалтырь прячешь и на ночь «Отче наш» читаешь, но на людях ведешь себя как все – как настоящий безбожник. И все это от банальной трусости – как бы чего не сказали, как бы не надсмеялись. Самое простое – сказать «я православный, но моя вера – это мое личное дело», и подверивать так, втихаря. А при всех – быть, как все.
– Федор, закрой рот! – не выдержал Данил.
– Всё, закрыл, – охотно согласился Сингапур, и даже руки вверх поднял. – Только ваша религиозно-национальная идея, – не сдержался он, – гроша ломаного не стоит. Так как вы, сегодняшние православные, дюже стеснительные. Я как-то зашел в церковь, много молодых людей и девушек много. К церкви подходят, перекрестятся, и не трижды, а один раз, и тот – как муху отгонят, и быстренько в церковь – как заговорщики. Из поста – правильно юморист заметил – только Масленицу и Пасху – зато от души. А во всеобщем масштабе – в лучшем случае евреев за Христа поругают, и – мы, русские – самые-самые, и пьем больше всех – и это патриотизм; да, еще – посконная рубаха и балалайка – на Арбате.
– А для тебя, что национальная идея? – с вызовом воскликнул Дима.
– Да нет ее, идеи, и не было, – Вдруг спокойно ответил Сингапур. – И не будет, пока не поймут, что и узбек, если он в России живет – русский. Пока сам узбек этого не поймет. А он этого никогда не поймет, потому что он узбек. И с православием – пока Данил и иже с ним не поймут, что их вера – это не только их вера, ничего не изменится. А они этого никогда не поймут, потому как их вера – правая. А на одной правой, Данил, далеко не уйдешь, потому, как чтобы шаг сделать, нужна еще и левая. Бог, Данил, как джинсы на бедрах – модное веяние – политическая программа России; национальная идея и патриотизм в одних штанах, приспущенных на бедрах, а поверх этих штанов – жирненькое сальце, многострадально наеденное многострадальной Россией. Нет, Данил, Бога, есть некий Иисус, которому все аплодируют стоя, лежа или вприсядку – в зависимости от конфессии.
– Чего ты несешь? – в сердцах произнес Данил.
– Я несу?! – Сингапур уставился на него. Я как раз и не несу, а наблюдаю и жду, чем все это шоу с перетягиванием Иисуса закончится. Я как-то с одним евреем разговаривал на религиозную тему, о чем еще в двадцать лет интеллигентным людям разговаривать – только о Боге, да о бабах. Так вот, он замечательную фразу сказал: «Столько шума и возни из-за одного еврея, распятого за религиозную пропаганду». Замечательные слова, подписываюсь под ними, я бы еще добавил, не было заботы – создали люди себе кумира. Просто не Иисус, а джокер – в любую масть. Ты подожди, – он остановил Данила, – подожди, я тебе сейчас еще кое-что расскажу. Я вот недавно, вот вчера от скуки телевизор включил и посмотрел одну забавненькую передачу…
– Я понял, кто ты есть на самом деле, – произнес Дима. – Ты неудачник, обиженный на жизнь. Ты мстишь. И такие, как ты, первые враги России. Тобой обида движет…
– За народ!
– За себя! Дай тебе славу, дай тебе известность. Дай то, о чем ты мечтаешь… Не хочу даже говорить.
– И не говори!
– Скажу! Вся твоя злоба – только торг! Добьешься своего, и не будет тебе больше дела ни до кого и до России – тем более. Вот!
– Дурак! – воскликнул Сингапур.
– Сам дурак! – огрызнулся Дима.
– Не добьюсь я, пока такие, как ты… – резко ответил Сингапур. – Торгуюсь я! – все больше обижался он. – Торгуюсь… Да ни черта я не торгуюсь, я… я… – он совсем обиделся. Дима решил, и слова больше не говорить. Сидел и не глядел даже на Сингапура. Все – он раскусил его.
А Сингапур завелся: – Правильно ты сказал, – наконец собрался он, тем более что Дима, что Данил, сидели молча; он говорил, стараясь в глаза Диме заглянуть, – такие, как я, они… – Он хотел что-то такое сейчас сказать… такое, руку даже занес. – Болтуны мы – ВСЕ! говорим только, просто «пять вечеров с Андреем Малаховым»… говорим, говорим… Сволочи, – выдал он. – Трусы, – сказал он. – А ведь дождемся; они сядут нам на голову и заставят жрать их дерьмо…
– Ты это о правительстве? – не сдержавшись, ехидно спросил Дима.
– Во славу Иисуса, – не ответив, догоняя свои мысли, произнес Сингапур. – В нашем правительстве давно спивуны и кухарки. Я вот про передачу хотел сказать, интересная передача, целый канал, по которому круглые сутки показывают подобные передачи. Об Иисусе нам проповедуют. Огромный зал, аншлаг, на сцене бойкий старичок с микрофоном бойко рассказывает по-английски, как он в молодости излечил словом Божьим смертельно больного раком. И вылечил ведь! И в этом ему помог Иисус. Аллилуйя! А на сцене все те же молодые люди в белых и синих рубашках – все как положено. В зале смертельно больные старушки и прочие с одухотворенными лицами; и на сцену стали выходить – человек десять вышло. И молодой человек в белой рубашке микрофон подносит – все в порядке очереди – и спрашивает: – Что-нибудь случилось с вами во время сеанса?
Первая старушка божится, говорит:
– У меня была сломана рука, теперь моя рука не сломана.
– Вам помог Иисус? – интересуется молодой человек с микрофоном.
– Да, – отвечает старушка.
– Теперь вы можете двигать рукой? – уточняет молодой человек.
– Да, – старушка подняла руку.
– Иисус помог ей! – воскликнул молодой человек. – На этот сеанс она пришла со сломанной рукой, но Иисус во время сеанса выправил ей руку, он срастил ей кости! Иисус сделал это! Поаплодируем Иисусу!
Зал вдарил аплодисменты Иисусу.
Следующая излеченная подошла, говорит:
– У меня было косоглазие, – рыдает, вся в счастье, – теперь его нет!
– На этом сеансе у вас выправилось косоглазие? – словно не веря, переспрашивает молодой человек.
– Да! – рыдает женщина. – Мои глаза теперь не косые.
– Поаплодируем Иисусу, – кричит молодой человек. Иисус достоин аплодисментов – он выправил этой женщине косоглазие. Аплодисменты Иисусу!
И люди все подходили и подходили; кому-то Иисус омолодил суставы, кто-то излечился от астмы, кто-то от геморроя, кому-то кости вправил.
– А мозги никому не вправил? – заметил Данил.
– Нет, мозги никому, – ответил Сингапур. – И всякий раз в его честь звучали аплодисменты – Иисус достоин аплодисментов! – призывал молодой человек, – Аплодисменты Иисусу!
Хочешь сказать, что это сектанты? Но то же и у православных и у католиков, только последние на органе лабают или акапеллой поют. И к мощам прикладываются или к иконам. И, что асана, что аплодисменты – все шоу. В церкви или в храме или в Большом Кремлевском Дворце – Иисус достоин аплодисментов! Папы, попы, проповедники, шоумены – думаешь, есть разница? Все игра, только не в бисер, а гораздо хуже…
– Иисус не шоумен и не еврей, он – сын Божий, а ты – дурак.
– Я не говорил, что Иисус – шоумен, я…
Но Данил уже не слушая, не оглядываясь, вышел. Всё, его терпение лопнуло.
– Ну и чего ты добился? – спросил Дима, когда захлопнулась входная дверь. Сингапур лишь пожал плечами. Выглядел теперь отрешенно даже жалко. – Надо было тебе с Данилом ругаться? Больше друзей у тебя нет. – Все же Дима сказал это без превосходства; отходчивый он был парень, с жалостью смотрел он на поникшего Сингапура.
– Ну что ж, – ответил Сингапур, – поаплодируем Иисусу. Теперь у меня нет друзей – Иисус достоин аплодисментов, – он помолчал. – Видишь как, чужой Иисус – извращенец, а за своего Иисуса можно и обидеться. Забавно, да?
Дима не ответил, поднялся, попрощался и ушел.
Данила он нашел на автобусной остановке.
– Злишься на Сингапура? – спросил он.
– Не злюсь я на него, дурак он, – ответил Данил. Он сейчас весь в отчаянье, чего на него злиться… А в церковь я хожу и крещусь трижды, и не как… муху, – с невольной обидой сказал он. – Ладно. – Подошел автобус, Данил пожал Диме руку. Двери открылись, из автобуса вышла женщина, ей было далеко за пятьдесят… Как бы приспущенные на бедрах джинсы, топик плотно обтягивал грудь… Женщина остановилась, достала из модной джинсовой сумочки пачку сигарет, закурила. Как два идиота, парни уставились на нее… Рыхлый живот складками нависал над поясом как бы приспущенных джинс; вислые сиськи прижались к телу плотным обтягивающим топиком. Женщина затянулась, подняла лицо, выпустила дым. Коротенькая модненькая стрижечка делала ее щеки совсем хомячьими. Еще раз затянувшись, она пошла неторопливо, ставя ногу так, чтобы эффектно сыграл зад. Шаг – и жир на бедрах всколыхивался, еще шаг, еще… Вся остановка взглядами прилипла к этому старому заплывшему напоказ телу. Мужчины оборачивались, все оборачивались, а она, видя это, ставила шаг еще эффектнее, еще… и еще.
– Совсем стыд потеряли, – произнес Данил.
– Жара, – сказал Дима, отворачиваясь, но, все равно, невольно заглядывая на женщину.
– Ты видел, что у нее на… жопе написано? – кивнул Данил.
– Конечно, – ответил Дима, как раз глядя на… жопу. Женщина шла все так же не торопливо и эффектно, через весь ее зад яркими оранжевыми буквами было вышито:
God Save the Queen
– Иисус достоин аплодисментов, – невольно пошутил Дима. Данил покосился на него.
– Ладно, пешком пройдусь, – сказал он. Пожал Диме руку и скоро зашагал в сторону своего дома.
Дима перешел дорогу, сел в автобус и хоть одну остановку, но проехал; жарко, лениво и спать хотелось.
До дома оставалось совсем немного, пересечь аллею и… проходя мимо пивного ларька, не удержался, он купил стакан холодного квасу, выпил залпом, и войдя на аллею, где гуляли молодые мамы с детишками, дошел до пустой лавочки, сел и достал сигарету, курить не хотелось, он просто перебирал сигарету пальцами. Странно, жара, люди раздеты, а на деревьях ни листика, даже почки не успели распуститься. Дима сидел на лавочке, и размышлял. Он не испытывал неприязни к Сингапуру, «раскусив» его… жалость он испытывал. И сам Дима считал себя честолюбивым человеком, и художником считал себя неплохим, и был уверен, что патриот. И чем плох этот город, эта страна, этот мир, если любить все это: и город, и страну, и эти деревья, это небо? Любить просто, без претензий. И работать, чтобы польза, чтобы людям хорошо. И если нравиться людям и церковь на холме, и река… если это душу греет, если претит людям грязь, зачем отображать ее на картинах? Дима считал себя хорошим художником, и на картинах его было все то, что успокаивало людям душу. А все эти революции, все эти потрясения, разве для этого мы живем? И зачем отображать то, что не радует? Нет, нельзя бороться со своей страной, ни как нельзя, – уже вдохновенно размышлял он, рисуя в своем воображении великие бескрайние поля, реки, все то чего так не хватало здесь, пусть и родном, пусть любимом, но все-таки городе.
– А курить вредно. – Перед ним стояла девочка лет восьми, она сказала это серьезно и серьезно смотрела на него. Дима смутился.
– Я не буду, – сказав, он бросил сигарету в урну.
– Ладно, – озадаченно сказала девочка, она, видно, не ожидала такой сговорчивости, она, видно, готовилась еще что-нибудь такое сказать… но, а что теперь было говорить, она лишь вздохнула и пошла дальше. И пяти шагов не прошла, вернулась, села рядом. Посидела, ножками поболтала и, взглянув на Диму, философски произнесла:
– Зима канула в лето, – она сказала это со значением и ждала немедленно не менее философского ответа. Дима лишь улыбнулся, ничего не ответил.
– Зима канула в лето, – повторила девочка. Теперь обязательно ей нужно было что-нибудь ответить, девочка нетерпеливо глянула на Диму, но совсем незаметно.
– Надолго? – спросил Дима.
– Навсегда, – ответила она с готовностью. На все оставшееся лето, – ей очень нравилось говорить такими умными словами.
– А почему в лето, почему не в весну? Вон ведь, даже почки еще не распустились, – кивнул Дима на голые маслянистые ветви деревьев.
– Весны больше не будет, – девочка помолчала. – Никогда больше не будет. Теперь будет только лето и зима.
– А осень?
– А осенью мы все умрем, – она поднялась и, больше не сказав ни слова, пошла своей дорогой. Она, видимо, все сказала, что хотела, и шла теперь осанисто и значительно неторопливо. Где была лавочка, на которой остановился Дима, аллея была безлюдна. В одиночестве девочка дошла до конца аллеи, остановилась, оглянулась, Диме даже показалось, что она подмигнула ему, и, свернув, скрылась во дворе за домами. Странная девочка. – Весны больше не будет, – Дима невольно оглянулся; голые пустые деревья, молодые мамы с детишками в жиденькой тени этих деревьев… и жара – нелепая июльская жара в апреле. Дима поднялся и неторопливо зашагал домой. – Весны больше не будет – поаплодируем Иисусу… тьфу ты, – отмахнулся он; вот ведь действительно катаклизмы, совсем ум за разум зашел. Выспаться надо, – решив это, он ускорил шаг, стараясь не думать ни о странной девочке, ни о Сингапуре, ни об Иисусе, который чего-то там… Спать.
