Далиша Рэй
ИзменаЛюбовь
Глава 51
Сообщение от мамы пришло утром. Вернее, почти ночью, по ее давней привычке не смотреть на часы, а звонить или писать, когда ей удобно. Так что отправлено оно было примерно в пять утра по московскому времени.
Просто я его не услышала и не увидела, занятая совсем другим делом. Как раз в это время мы целовались с Платоном, почему-то дружно проснувшись в эту несусветную рань и не найдя ничего лучше, как заняться друг другом.
Да и что может быть лучше, чем жаркие, жадно тянущиеся к тебе губы мужчины, от которого у тебя сносит голову. Чем его пальцы, медленно рисующие завитки на твоем животе, отчего под кожей становится щекотно и жарко.
Что лучше, широких ладоней, сдавливающих твои бока так, что внутри что-то сладко хрустит и растекается истомой.
Чем глаза с расширившимися, лихорадочно блестящими зрачками, не отрывающиеся от твоей шеи и груди. Скользящие по пылающей коже так, что это становится нестерпимо, и хочется, чтобы по ней прошелся его язык, оставляя влажные, остывающие прохладой дорожки.
Ничего нет лучше этого.
И уж тем более, не сообщения, приходящие на твой телефон в пять утра…
Потом, так и не увидев это СМС, я кормила Платона завтраком. Снова овсяная каша, но теперь с сушеной черникой и диким количеством масла, найденным у Платона в холодильнике.
У меня даже руки затряслись от ужаса, когда я накладывала все это в тарелку этому необычному мужчине. Где видано, чтобы мужик на завтрак ел кашу, да еще нахваливал ее?
Я же знаю, что мужчины – это хищники, и утром для них положено готовить яичницу с беконом и тосты.
Еще чашку крепкого черного кофе, от которого у них мозги встают на место, к нужным местам приливает адреналин, и они сразу превращаются в суровых бруталов и бизнесменов. Надевают свои дорогие костюмы и полные сил и энергии от правильного завтрака отправляются делать свои мужские дела.
Вот поэтому я и сидела, глядя на Платона, разинув рот и умиляясь тому, как не соответствует его офисный образ этой утренней реальности. И чуть не плача от того, как мне нравится это несоответствие…
– Ты чего? – чуть не вылизывая уже вторую тарелку, догадался спросить этот обжора, глядя на меня с недоумением – наверное, лицо у меня было совсем странное.
И в этот момент от мамы пришло еще одно сообщение. Прячась от внимательного взгляда Платона, я схватила телефон и открыла экран.
«Что, не совсем стыд потеряла, раз сообщение прослушать не решаешься?» – гласил мамин текст. А выше маячило голубеньким значком не прослушанное голосовое.
Почему-то резко вспотев, я ткнула в него пальцем, и кухню наполнил мамин голос. Обычно резкий и нервный, сегодня он звучал совершенно спокойно и размеренно. Даже равнодушно и от этого очень страшно.
«Диана мне все рассказала. Бедная она девочка. Ну, а ты…
В принципе, от тебя я всего ожидала, но переспать с парнем своей сестры – это даже для тебя слишком, Павла.
Но теперь хоть понятно, почему Грег с тобой развелся. И почему ты скрывала от всех свой развод. Ты, потаскушка такая, не могла, что ли трахаться так, чтобы близкие не узнали?
Ладно, что с тебя взять, все уже сделано. Я с Дианой сегодня долго разговаривала. Она девочка добрая и помнит, что ты ее единственная сестра. Поэтому готова была тебя простить.
Хотела с тобой отношения наладить, так ты и тут характер свой проявила, даже на порог ее не пустила. Тварюшка ты, Павла. Подлая и дрянная.
Ты, я слышала, уже и у подруги своей успела мужика увести, не успев в Москву вернуться. Шустро действуешь, доченька…
В общем, так, пока перед сестрой не извинишься и прощения у нее не выпросишь, считай, что матери у тебя нет. И сестры тоже нет».
Голос мамы смолк, оставив после себя звенящую тишину, расползающуюся по стильной кухне Платона морозными, студеными щупальцами.
Я тупо пялилась в погасший экран, не совсем понимая, что именно сейчас услышала. Платон молчал, откинувшись на спинку стула и скрестив на груди руки. Молча смотрел на меня, и в его взгляде мне чудилось недоумение и брезгливость.
– Ты говорила, что мама всегда называет тебя Павлухой. А когда злится, то Пашкой, – произнес ничего не выражающим голосом.
Чувствуя, как в ушах начинает разрастаться противный, тонкий звон, кивнула:
– Похоже, я никогда не видела мамы по-настоящему злой.
Потянула со стола телефон и зачем-то засунула его в карман халата, который Платон выдал мне из своих запасов. Совсем новенький, даже бирки еще болтались. И пришелся точно по размеру, будто покупался именно для меня.
– Платон… – я подняла на него глаза и замолкла, наткнувшись на холодную стену, сотканную теми самыми морозными щупальцами.
– Если ты закончила с завтраком, собирайся – пора на работу. Я не люблю опозданий, ты ведь помнишь?
– Оставь, – скомандовал, когда я подскочила и принялась суетливо собирать со стола посуду. – Через час придет домработница и все уберет.
Поднялся и вышел, оставив меня стоять замороженной статуей возле разоренного стола с грязными тарелками и чашками с недопитым кофе…
Глава 52
Спускаясь в лифте, мы не разговаривали. Молчали, садясь в машину, которую водитель Платона поставил прямо перед подъездом, напрочь перекрыв к нему подход. И пока ехали в офис, продираясь через утренние московские пробки, тоже не сказали друг другу ни слова.
Платон почти не отрывался от экрана своего ноута, читая какие-то сообщения в мессенджерах и изучая документы. Пару раз весело хмыкнул, но тут же хмурил брови, стоило мне скосить на него глаза.
Я смотрела перед собой, стараясь не думать о происходящем, и время от времени ловила в зеркале заднего вида быстрые взгляды водителя Платона.
Интересно, с чего этот всегда бесстрастный, молчаливый мужик то и дело отвлекается от дороги и с интересом поглядывает на меня? Или его шеф никогда не выходил поутру из своей квартиры под руку со своим личным помощником?
Я коротко вздохнула, вообще ничего не понимаю! После маминого сообщения Платона будто подменили. Словно нежный любовник, которым он был всего час назад, исчез, и на его место пришел незнакомец.
Вернее, как раз знакомец.
Холодный голос, равнодушный взгляд и полная отстраненность – вот что было сейчас передо мной. Опять это был тот, слегка пугавший меня Платон Александрович, каким я видела его в первые дни моей работы.
Или он все-таки поверил словам моей мамы?
Первым моим желанием, когда отзвучали ее обвинения, было начать оправдываться. Не знаю, перед кем – перед сидящим напротив мужчиной или перед мамой, которой у меня теперь, вроде бы, нет.
Отчаянно захотелось доказать, что все не так, как было представлено в ее сообщении. Я даже рот открыла, чтобы немедленно начать рассказывать Платону, как застала голую Диану, скачущую на моем муже в моей же постели. Даже со всеми подробностями, лишь бы он не поверил маминым словам.
Но… наткнувшись на холодный, с мелькающей на дне зрачков брезгливостью взгляд, не смогла произнести ни слова. И тут же начала чувствовать себя виноватой, хотя никаких преступлений не совершала.
Почему так бывает – ты ничего не делал, но под осуждающим взглядом другого человека чувствуешь себя, словно и впрямь сотворил что-то ужасное?
Что это? Следствие маминой нелюбви? Оставшаяся на всю жизнь вина за какое-нибудь детское «преступление»? Или причина в том, что мама, по какой-то причине всегда считала меня подлой дрянью, и мне все время хочется доказывать, что я – не она, не эта дрянь…
Я стиснула зубы и отвернулась к окну, запрещая себе думать, как буду жить, если Платон поверил. Если он тоже посчитал меня такой…
Не буду об этом думать. Потому что если это так, то это, наверное, убьет меня.
Уж лучше я надену на лицо маску железной леди, которой все нипочем. Прикроюсь ехидной язвительностью, выручающей меня в любой ситуации. И натяну обратно броню, укрывающую меня от чувств, которую зачем-то сняла совсем недавно.
Но едва я начала это делать, как мою руку накрыла мужская ладонь. Теплая и такая уверенная в том, что делает, что к моим глазам мгновенно подкатили слезы.
И пусть в самый последний момент я успела их поймать, до боли зажав уголки глаз пальцами, я не прощу Платону этого момента…
– Не рыдай, – прозвучало негромко. – И прекрати страдать, а то я из-за этого даже позлиться как следует не могу.
И без перехода скомандовал водителю:
– Витя, едем на Софийскую, к дому Павлы Сергеевны.
И снова мне:
– Кофе у тебя есть?
– А работа? – я тупо смотрела на его широкую ладонь, лежащую на моей. Пыталась справиться с волной ярости, слезами и глупой надеждой, готовыми содрать с меня ту броню, что я только что вернула на ее законное место – нельзя, я больше не верю, что можно опять открыться…
– Готовить шефу кофе – часть вашей работы, Павла Сергеевна. А уж где я его буду пить – мое личное дело. Не забывайте, что я тиран и деспот. И сейчас еду пить кофе к вам домой, потому что мне так захотелось, – большой начальник и самодур Платон Александрович захлопнул ноутбук и повернулся ко мне:
– Есть еще какие-то возражения? – спросил небрежно.
– У меня молока дома нет, – отчеканила я с ненавистью. – А вы по утрам пьете кофе только с ним. Так что простите, Платон Александрович, придется вам пойти в другое место… кофе пить…
Надо же, как быстро мое настроение выскочило из той дырищи, где только что лежало, подергивая лапками в предсмертных конвульсиях!
Сейчас мне больше всего хотелось врезать по спокойному лицу придуривающегося начальника за этот его тон, и за все, что он только что со мной проделал.
Словно прочитав мое желание, Платон резко подался ко мне и прошептал на ухо, почти касаясь его губами:
– Не понял, Павла Сергеевна, это вы меня сейчас так послали? Зря, с начальством нельзя так обращаться. Придется наказать вас за дерзость.
Куснул за краешек ушной раковины, заставив дернуться от короткого острого удовольствия, отстранился и сухо информировал:
– Сегодня обойдусь черным кофе в связи с непредвиденностью ситуации. Но на будущее возьмите за правило иметь в своем холодильнике все необходимые ингредиенты, Павла Сергеевна.
Откинулся на спинку кресла, подцепил мою ладонь и подтянул к себе. Погладил мои судорожно зажатые в кулак пальцы, умостил их у себя на коленях и замолчал, глядя перед собой, словно тут же позабыл о моем существовании.
– Платон Александрович, что происходит? – выдавила я из себя, устав молчать и наливаться злостью, когда машина заехала в мой двор, и я вслед за Платоном выбралась из салона.
Не отвечая, биг-босс наклонился к окну и что-то вполголоса сказал водителю. Тот понятливо кивнул и сразу тронулся с места, выруливая со двора.
– Платон Александрович!
Порывом студеного ветра меня качнуло, заворачивая полы пальто и леденя коленки в тонких чулках, и Платон подхватил меня под локоть:
– Пошли скорее, а то холодно, – и повел к подъезду, словно это я приехала к нему в гости, и он на правах хозяина ведет меня к себе домой.
Поднимаясь по широкой подъездной лестнице на мой этаж, настойчиво придавал мне ускорение, подталкивая под попу. На мои попытки остановиться и начать выяснять отношения, злобно отвечал:
– Шагай быстрее, – и снова подталкивал.
– Доставай ключи, – зарычал, когда перед самой дверью я еще раз попыталась что-то сказать.
Сам открыл замок и, запихнув меня в квартиру, захлопнул дверь.
– Раздевайся, – скомандовал ледяным тоном.
Дернул меня, разворачивая к себе спиной. С силой толкнул на себя и сзади впился в шею требовательным, жестким, обжигающим кожу поцелуем.
– Платон… – я еще пыталась что-то спросить, вздрагивая под его губами.
– Заткнись, – жесткими пальцами ухватил за подбородок и повернул мое лицо к себе. Яростно впился в губы. Оторвался на миг и выдохнул: – Раздевайся, иначе за себя не отвечаю…
С задранной до талии юбкой, в расстегнутой, спущенной на локти блузке, я сидела на тумбочке в своей прихожей. Разведя до предела ноги в тонких чулках и откинув назад голову, стонала, хрипела и кусала губы, пока мужчина с рычанием, жестко и резко входил в меня.
Дрожала в мучительном нетерпении. Царапала его плечи под белоснежной офисной рубашкой, словно кровью измазанной росчерками моей помады. И просила еще, снова, еще…
Кричала что-то ругательное и злое, когда он вдруг останавливался. Дергала его к себе. И опять впивалась в ткань рубашки, пытаясь через нее добраться до его гладкой кожи, чтобы оставить на ней отметины от своих ногтей…
Срывала горло от криков. Дрожала и задыхалась от бешеного темпа, когда мы были уже в спальне, и от его жестких толчков в мое тело кровать с силой вбивалась в стену.
Мычала, забывая дышать, когда его губы накрывали мой рот, и странным образом понимая, что дыхание мне вообще не нужно.
И долго, мучительно долго сотрясалась в диких сладких судорогах под прижавшим меня мужским телом, своей тяжестью заставляющим разделить с ним мое удовольствие…
– Что ты творишь, Платон? – спросила, когда мы, опустошенные, лежали на кровати. Он, раскинувшись на спине, я на боку, затылком упираясь в его плечо.
– Разве не понятно? – он лениво положил руку мне на грудь и покатал сосок между костяшек согнутых пальцев.
– Секс? Просто секс?
– Он самый, Павла. Это ведь все, на что ты годишься, правда?
Глава 53
… это ведь все, на что ты годишься, правда?..
Едва отзвучали эти слова, меня взрывает. Я подскакиваю, разворачиваюсь и кидаюсь на Платона. Начинаю бить по плечам и груди, стараясь ударить посильнее. Ору, выкрикиваю все ругательства, которые знаю. И даже те, которых не знаю, но они сами вылетают из моего искривленного ненавистью рта.
Размахиваю руками и целюсь ногтями ему в лицо, мечтая располосовать его до крови. И скалю в счастливой улыбке зубы, когда мой кулак с силой зацепил его губу – так тебе. Так! Так! И продолжаю бить этого мужчину, отбивая руки о его каменные мышцы.
Вкладываю в удары всю свою обиду за разбитую надежду, что я еще могу быть желанной. За убитую веру в то, что не все видят во мне подлую дрянь. Что даже, если я не нужна своей матери, все равно я могу быть счастливой. Потому что есть мужчина, в которого я влюбилась, и который почти предложил мне стать его женой…
И я снова бью, пытаясь попасть по красивому лицу, которое ненавижу. Все время промахиваюсь, потому что он уворачивается, подставляет плечи и грудь, не давая мне добрать до цели. А в глазах у него мелькает смех…
И я тоже захохотала, захлебываясь слезами. Сползла с Платона и села, упираясь коленями в сбитую простыню на развороченной кровати.
Отвела руку назад, чтобы размахнуться как можно сильнее. Вложить в удар всю свою ярость, всю боль, рвущую мое тело в клочья.
Размахнувшись, чувствую, что меня ведет. И вдруг, оставшись совсем без сил, падаю на мужчину, которого ненавижу. Утыкаюсь лицом ему в грудь и остаюсь лежать сдувшейся пустой оболочкой, чувствуя, как на спину ложатся, обнимая, теплые ладони.
– Я тебя ненавижу, Платон Вяземский, – шепчу на последнем издыхании. – Просто ненавижу, и все…
Платон
…это ведь все, на что ты годишься, правда?..
Я произнес эту поганую фразу и напряженно замер – ну, давай, девочка. Разгроми меня за это. Вылей на меня все, что чувствуешь.
Очнись, вылези из своей скорлупы, куда тебя загнали эти трое уродов, твоя мать с сестрой и бывший муж. Верни саму себя, прекрасная язвочка, не боящаяся ничего на свете…
И она бросилась. Принялась бить меня и выкрикивать какие-то ругательства. Колотила, царапалась и материлась так виртуозно, что я даже заслушался в восторге, пока она целилась мне в лицо скрюченными от ярости пальцами…
Потом хохотала ведьминским смехом, запрокидывая голову и скаля белоснежные зубы. И снова кидалась на меня, рыча, как дикая кошка.
Бедная девочка, когда тебе последний раз удалось вот так выплеснуть все из себя? Да и позволяла ли ты когда-нибудь себе это, прекрасная Павла? Моя хорошая…
– Расскажи, за что ты меня ненавидишь, – позвал, когда она без сил рухнула мне на грудь и лежала, содрогаясь в последних спазмах своей истерики.
– Просто ненавижу, и все, – тоскливо выдохнула. – Ты ведь поверил про меня… Поэтому все это…
Я погладил ее спинку, с удовольствием очерчивая цепочку выступающих позвонков. Пересчитал их все – от самого верхнего, под разметавшимися волосами, до последнего, в укромной ложбинке между аккуратных ягодиц.
Дождался, пока она вяло потребовала:
– Убери руки. Я тебя ненавижу.
Улыбнулся довольно, чувствуя, как саднит разбитая ее кулаком губа, до которой она смогла дотянуться.
Надо же, такая худая и немощная с виду, а рука тяжеленькая. И била меня вон как решительно. Хотя, она же балерина, значит, сильная.
С удовольствием очертил рельеф ее тонкого плеча и погладил спутанные волосы.
– Я тебя ненавижу, Платон, – заезженной пластинкой повторила Павла, кажется, начиная засыпать.
– Не спи, – ответил. Потянул ее вялое, обмякшее тело и уложил на себя сверху.
Усмехнулся, чувствуя, как растет напряжение в паху. Оказывается, это очень возбуждает – подраться в постели с голой женщиной.
– Павла, открывай глаза и рассказывай все, что обо мне думаешь. И что чувствуешь.
Она повозилась, явно передумав спать. Зато обнаружила, что в бедро ей упирается мое возбуждение.
– Ты не обнаглел, а? Платон, ты чем в меня тыкаешь? – подняла голову с моей груди и сердито засверкала глазами.
Ну, слава, слава Айболиту. Слава добрым докторам – ожила, моя страдалица.
– Тыкаю? – я приподнял брови, любуясь ее возмущенным, с горящими глазами лицом. – Я поговорить с тобой хочу. А потом, да, потыкать. Как следует и много раз. Па-авла…
Стиснул ладонями упругую попку и с удовольствием втянул запах ее разгоряченной кожи – до чего же вкусно!
– А в офис тебе не надо? Вроде бы у тебя бизнес какой-то имеется? А то, знаешь, лежать и желать – на этом далеко не уедешь, – протянула ехидина, ерзая на мне, чтобы отодвинуться от моей эрекции, все настойчивей напоминающей о себе.
– Па-авла, не шевелись, не то разговоры придется отложить. И я буду не лежать и желать, а желать и иметь…
– Да пошел ты, озабоченный! – попыталась скатиться с меня.
Поймал ее. Перевернулся, навалившись сверху, вдавил ее брыкающуюся тушку в матрас и шепнул в губы:
– Нет!
– Что, нет?
– Не поверил я твоей матери. И мысли не возникло, что в ее словах хоть что-то, правда.
Павла замерла, даже дышать перестала. Уставилась на меня круглыми изумленными глазами. Потом облизнула губы и открыла рот, чтобы что-то спросить…
Только поздно – у меня от движения ее розового юркого язычка уже слетел предохранитель. В виски с силой бахнула кровь, снося все благие намерения цивилизованно поговорить.
Миг, и я уже захватил сладкий рот, ловя ее язык своим. Тискаю ее жадными руками и рычу, понимая, что окончательно и безвозвратно проваливаюсь в щемящее, разрывающее мое сердце чувство к этой женщине.
Глава 54
О, боги всех миров, верните мне зануду Платона Александровича! Спокойного, как удав, выдержанного, идеально адекватного, почти без эмоций человека.
Верните мне начальника, ровным тоном произносящего точно выверенные слова, где каждая буква имеет смысл и значение. Отдайте обратно мужчину с холодным взглядом и эталонным поведением. Потому что того, кто сейчас со мной, я вообще не знаю!
Вру, не надо. Ни в коем случае не отдавайте!
Потому что мне очень нравится этот, другой Платон. Вот этот, придавивший меня своим крупным телом, так что я не могу вздохнуть, и целующий глубокими влажными поцелуями.
Мужчина с потемневшими, горящими желанием глазами. С порочным взглядом, почти осязаемо скользящим по моему телу. С жадными губами, шепчущими мне на ушко всякие непристойности, от которых меня бросает в жар.
Нравится именно этот Платон, рассказывающий, как и что он со мной собирается проделать прямо сейчас, и еще потом, чуть позже. И от его жаркого шепота меня ведет, и остается только желание, чтобы он проделал это как можно скорее.
Оказывается, он необходим мне, этот Платон.
И его руки мне нужны, сильные и по-мужски красивые. С широкой ладонью и мозолями у основания пальцев, словно он много ими работает. Умеющие обращаться с моим телом так, что мне ничего больше не надо, только чтобы они меня без конца касались.
Мне необходим именно такой Платон, который задирает наверх мои руки, жестко фиксирует запястья и не позволяет трогать себя. Зато сам проделывает со мной все те пошлые вещи, которые обещал проделать… И я в восторге от них, хотя никогда ему в этом не признаюсь…
Потому что именно этот Платон обращается со мной так, словно ни во что не ставит мои желания. Но непонятным образом именно этим возвращает мне уверенность в самой себе. Как он умудряется это делать?
Он идеальный психолог? Или просто мужчина, у которого сносит от меня крышу, и он не стесняется мне это показывать…
– Зачем ты все это делаешь со мной? – хриплым, сорванным от стонов голосом спросила его. Мы без сил лежали на влажных от пота, пропахших нашим убийственным сексом простынях и медленно возвращались к жизни.
Он промолчал. Просто погладил меня по голове, как маленькую. Потом перевернул набок. Прижал спиной к своей груди, так что темная поросль на ней щекотала мои лопатки. Приятно так…
Умостил широкую ладонь на моем животе и только потом произнес тоном заправского зануды:
– Хочу и делаю. А тебе надо поспать хоть немного, скоро поедем в офис.
– Ненавижу тебя, – еще успела прошептать, прежде чем улететь в сон, словно только и ждала его слов, давших мне на это разрешение.
Когда через полтора часа мы садились в машину, то опять молчали. И всю дорогу до офиса, не произнесли ни слова, благо, ехать было всего десять минут. Жаль, что всего десять, потому что все это время Платон держал меня за руку.
Поглаживал ладонь, перебирал пальцы, разглядывал их, словно увидел в первый раз. И эти его движения были до странности интимными. Гораздо откровеннее, чем даже тот безумный секс, которым мы недавно занимались.
На выходе из лифта на нашем, «директорском» этаже нас остановили:
– Платон, ну, наконец-то! Я уже устала дозваниваться до тебя. Нам надо поговорить.
Волшебно-доброжелательная Светлана Геннадьевна кинулась нам наперерез.
– Наедине, без твоей помощницы – все-таки это наше с тобой личное дело, – добавила нежным голосом. Брезгливо уставилась на мой рот, еще со вчерашнего дня распухший, и окончательно истерзанный сегодняшними поцелуями.
Перевела взгляд на разбитую моим кулаком губу Платона. На миг ее лицо исказила такая бешеная ревность, что даже воздух вокруг нас начал потрескивать.
– Поговорим у тебя, Свет, – кивнул Платон.
Повернулся и, бросив мне на ходу: – «Павла Сергеевна, через полчаса мне кофе в кабинет. Только сделайте сами, пожалуйста», – шагнул обратно в лифт.
Ну вот, хотели вернуть хладнокровного зануду Платона Александровича? Получите и распишитесь. Уже передумали? Ну, извините, Павла Сергеевна, Вселенная услышала ваш запрос и поспешила его исполнить…
В приемной меня встретил откровенно ненавидящий взгляд Алины:
– Интересно мне, почему это вы на работу забили, Павла Сергеевна. Я тут за вас должна дела делать?
Скривила губы и прошипела:
– И вообще, зачем делать то, в чем нет никакого смысла?
– Вас же родители сделали зачем-то, хотя какой в этом смысл? – на автомате ответила я.
Услышала выплюнутое мне в спину: «Я красивая, не то, что некоторые!» – и открыла дверь в свой кабинет.
Да так и застыла, глядя на вольготно развалившуюся в креслах для посетителей парочку.