Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 2
О том, где работал Грегор, мы уже знаем.
Коротко рассказал о себе и Борис. Стесняясь своего маленького врачебного стажа, он умолчал о нём, а так как по возрасту был самым старшим из троих, то его новые товарищи решили, что он опытный хирург со значительным стажем работы, и сразу как-то стали относиться к нему уважительно. Друг друга они называли «Коля» и «Грегор», но к Алёшкину иначе как «Борис Яковлевич» не обращались.
Во время завтрака-обеда Соколовский рассказал всё, что ему удалось узнать об их цикле, а узнал он следующее. Главной дисциплиной, которую им предстояло изучать, была военно-полевая хирургия, кроме неё – травматология, военно-санитарное дело с химической службой и топографическая анатомия с оперативной хирургией. На это отводилось более трёх четвертей всего учебного времени, в оставшуюся четверть изучались все остальные дисциплины, в том числе и обществоведение. О сельском хозяйстве, кроме как в названии цикла, не упоминалось нигде. Рассказав об этом, Соколовский закончил следующим выводом:
– Так что, друзья, готовьтесь быть не сельскими, а военными хирургами, вот чему нас учить собираются. Ну, а название цикла – это маскировка. Что касается меня, так я только доволен: может быть, после этих курсов в военный госпиталь переберусь и от своего чёртова зава избавлюсь.
После того, как все трое хорошо подкрепились, решили пойти погулять. Побывали в Парке культуры им. Горького, а когда стало темнеть, направились в кинотеатр «Художественный». Большую часть своего путешествия они проделали пешком, чтобы получше рассмотреть Москву, поэтому, возвращаясь в общежитие, ноги их гудели. По дороге они зашли в большой гастроном на Смоленской площади и купили там сыра, масла, колбасы, сахара, хлеба и три бутылки молока. Борис и Грегор удивлялись обилию и разнообразию продовольственных товаров, имевшихся в этом гастрономе. В их районных и сельских магазинах, хотя и продавались самые необходимые продукты, но такого разнообразия не было. Соколовский заметил, что и в Воронеже то же самое.
Нагруженные покупками, новые друзья, весело переговариваясь, пришли в свою комнату. Соколовский сходил в буфет за кипятком, и они отлично поужинали.
Между прочим, перед выходом в город на прогулку Николай Соколовский довольно придирчиво оглядел костюмы своих соседей по комнате, и если одежда Грегора его более или менее удовлетворила, то старый, весьма потрёпанный, хотя и тщательно заштопанный, пиджак Бориса ему явно пришёлся не по вкусу. На нём самом был новенький, серый, с какими-то блестящими точечками костюм, новый галстук, белоснежная сорочка и коричневые, тоже совсем новые полуботинки модного фасона. Осмотрев Алёшкина, Соколовский заявил:
– Нет, так не пойдёт! Я понимаю, что, имея троих детей и служа в какой-то там Александровке, не расшикуешься. Да, для этой самой Александровки твой костюм, может, и сойдёт, но для Москвы он не годится! Может быть, в клинике в нём и можно ходить – под халатом не видно, ну, а по столице так ходить нехорошо. Вот что, Борис Яковлевич, ты не обижайся! Видишь, какой костюм я себе отхватил, а сюда приехал тоже почти в новом. Он вон там, в шкафу висит. Так что, давай переодевайся, и когда по Москве гулять будем, его надевать будешь.
Он не стал слушать никаких возражений Алёшкина, а так как к его просьбе присоединился и Грегор, то Борис в конце концов согласился. Правда, не на весь костюм, а только на пиджак. Они с Николаем были одного роста и телосложения и поэтому тёмно-серый, почти новый пиджак Соколовского сидел на нём прекрасно. С тех пор всегда, отправляясь в какое-либо путешествие по Москве, не связанное с учёбой, Борис надевал пиджак Николая. Так было и на следующий день (в воскресенье), когда он отправился с визитом к дяде Мите.
Как мы уже знаем, не очень-то приятно было ему идти туда, но он сказал себе: «Пусть меня Анна Николаевна и выгонит, но я всё-таки пойду к ним и прямо при дяде Мите и Косте извинюсь перед ней за свою мальчишескую глупость и грубость». Как всё неприятное, так и это посещение Борис решил осуществить как можно быстрее, и поэтому, едва проснувшись, он принёс чайник с кипятком, побрился, наскоро перекусил кое-чем оставшимся со вчерашнего дня и отправился на трамвайную остановку. Своим соседям, которые ещё мирно похрапывали, он оставил записку с просьбой не ждать его обедать, если он не вернётся к двум часам.
Глава пятая
Расставаясь с дядей Митей, они договорились о визите в воскресенье, и Борис надеялся, что дядя как-нибудь подготовит Анну Николаевну к его появлению, а та, излив свой гнев на супруга, его встретит уже перекипевшей. Но всё случилось не совсем так, а вернее, совсем не так.
Когда Алёшкин нашёл нужный дом и отворил калитку, то первым, кого он увидел, был сам дядя Митя. Одетый в какой-то немыслимо грязный, ободранный костюм, он копался на большом и замечательно обработанном огороде с разнообразными овощами. Большинство из них находилось в поре окончательного созревания.
Увидев входящего и с восхищением любующегося огородным великолепием Бориса, дядя Митя поднялся к нему навстречу и с нескрываемой гордостью сказал:
– Видишь, как у меня всё вызревает, не то, что у соседей! А всё мой гумус!
Перед этим Алёшкин проходил мимо многих огородов, они находились почти у каждого дома в этих Песчаных переулках, но такого огородного богатства и такой свежей и яркой зелени он не видел нигде.
– Ну, пойдём домой, Анна Николаевна уже ждёт тебя.
– Ждёт?.. – с тревогой в голосе воскликнул Боря.
– Ждёт, ждёт, я сказал, что ты сегодня утром придёшь. Эх, и попало же мне вчера за тебя…
– За меня? – с ещё большим беспокойством переспросил Борис.
– Ну да, за тебя. Тётка-то телеграмму твою раньше меня прочитала! Мне, конечно, ничего не сказала, а Косте и Кате объявила. Я вчера с вокзала возвращаюсь, а они все трое сидят и ждут, и первым вопросом было, а где Борис. Ну, я, конечно, сказал, что проводил тебя в общежитие, тут же и влетело. Как это я смел родного племянника, которого столько лет не видел, вместо дома сразу в какое-то общежитие тащить? Одним словом, попало, – говорил довольно весело дядя Митя, подымаясь с Борисом по скрипучей лестнице на второй этаж.
Их разговоры и шаги услышал прежде всех пёс, лежавший в прихожей, и глухо гавкнул (у Дмитрия Болеславовича, как мы знаем, страстного охотника, никогда не переводились собаки, был у него и в то время тёмно-коричневый породистый сеттер по кличке Азор), а затем услышала шум и находившаяся на кухне Анна Николаевна. Она открыла дверь и вернулась к плите, на которой что-то шипело и потрескивало. Дядя Митя молча прошёл через кухню в маленькую тёмную комнатку и, гремя стулом, стал снимать с себя рабочую одежду.
– Опять, Дмитрий, ты мне всю комнату запачкаешь своим барахлом! Когда только ты от этой своей земледельческой затеи откажешься? – недовольно заметила Анна Николаевна и вышла из кухни навстречу стоявшему у порога Борису, которого с любопытством обнюхивал Азор.
Увидев тётку, племянник густо покраснел и после бессвязного приветствия невнятно проговорил:
– Анна Николаевна, вы уж простите меня за мою глупость!
– Ах, «простите»? Так ты, значит, всё-таки к развратной женщине в гости пришёл!.. – сурово начала она, но в это время откуда-то из самого далёкого угла квартиры раздалось:
– Мама, ты же обещала!
– Что я обещала? – откликнулась Анна Николаевна. – Что я обещала? Что встречу Борю как родного племянника. Я так и встречаю, и говорю с ним, как с родным. Пирог вон к его приезду испекла, а вам с отцом всё не так! Чем матери замечания делать, вставали бы лучше, ведь давно уж там с Катериной шушукаетесь да хихикаете! Вставайте, завтракать будем. А ты чего стоишь истуканом? Проходи в столовую, – и она слегка подтолкнула Бориса за плечи.
Только тут он осмелился посмотреть на неё и увидел в её чёрных, всё ещё красивых глазах лукавые, чуть насмешливые огоньки, а на лице добродушную, и какую-то как бы беззащитную улыбку. Почти шёпотом она сказала:
– Иди, иди! Знаю, что ты по глупости, по молодости то письмо написал, хотя оно очень обидело меня тогда, ну, да теперь всё перегорело. Да и ты, наверно, поумнее стал. Вон, у тебя уже трое детей есть, когда только успел? Иди, садись, сейчас и молодожёны встанут, будем завтракать.
Она ещё раз подтолкнула Бориса ко входу в столовую, а сама вернулась на кухню.
Алёшкин прошёл в эту единственную, более или менее большую комнату в квартире. В наружной уличной стене столовой имелась застеклённая дверь, которая вела на закрытую веранду. В другой стене было два окна с видом на двор, между которыми стоял большой обеденный стол, хорошо знакомый Борису по Кинешме. У внутренней стены стоял старый угловой диван, одной своей стороной прислонённый к печке. Диван этот, рябковский, Борис тоже сразу вспомнил. Рядом с дверью, выходившей на веранду, громоздился старый кинешемский буфет, рядом с ним пианино – вещь новая, заменившая рояль. Стол окружали несколько кресел и стульев. Дверь в стене около дивана вела в маленькую комнатку, из которой раздавались шорохи одевавшихся людей и их весёлое перешёптывание.
В столовую можно было попасть и из прихожей через маленькую проходную комнатку, большую часть которой занимал письменный стол, заваленный книгами и рукописями. На стенке над ним помещались многочисленные полки с книгами. У противоположной стены стоял старенький узкий диванчик. Впоследствии Борис узнал, что он служил спальным местом дяди Мити, который каким-то чудом умещался на нём. В углу, ближе к выходной двери, лежала подстилка Азора.
Анна Николаевна вышла из кухни и, желая дать Борису возможность почувствовать себя своим, а также и для того, чтобы у молодых было время привести себя в порядок, сказала:
– А ведь с Азором-то ещё сегодня не гуляли! Борис, возьми-ка поводок, выведи, пожалуйста, его. Да только во дворе не выпускай, а то тут «нижняя» крик поднимет. У неё плюгавенькая собачушка есть, как только Азор её увидит, так и кидается на неё. Он с ней поиграть хочет, а она, дура, визг на всю улицу поднимает, ну и хозяйка ей помогает. Ты его в конец улицы к сосенкам веди. Он там побегает, а потом сам прибежит.
Дядя Митя, услыхав распоряжение жены, вышел полуодетый из тёмной комнаты:
– Не надо, Анюта, я его сам выведу.
– Ладно, ладно, одевайся скорее, а то тебя опять полчаса ждать придётся! А с Борисом ничего не случится, пусть прогуляется с Азором, ему это тоже только на пользу пойдёт.
– Конечно, конечно, – заторопился Борис.
Надев кепку и взяв в руки поводок, он крикнул:
– Ну, Азор, пойдём.
Тот вскочил, спокойно подождал, пока ему прицепят к ошейнику поводок, и лишь потом рванулся к выходу. Это был сильный пёс, и Борису стоило немалого труда удерживать его стремление как можно скорое оказаться на полной свободе.
Через несколько минут они подошли к концу переулка. Перед ними была небольшая сосновая рощица из трёх десятков сосен, а дальше простирался большой пустырь, кое-где прорезанный огородами. Подойдя к рощице, Борис отстегнул поводок и с некоторой тревогой посмотрел на весело помчавшегося к пустырю Азора. «А ну, как он от меня убежит? Тут уж на меня дядя Митя на всю жизнь обидится, да и жалко такого пса потерять!»
– Азор, Азор! – крикнул Борис и свистнул.
Азор обернулся и с ещё большей быстротой понёсся к пустырю. Какое-то время он был невидим, скрывшись в густых зарослях полыни и лопуха, затем, наверно, справив свои собачьи дела, пёс, весело повизгивая, с такой же скоростью примчался к Борису и, ткнувшись носом в его колени, чуть не сбил его с ног.
Борис погладил собаку по мягкой голове и сказал:
– Так-то вот, Азорка! А хорошие люди на свете есть! Как только я плохо ни думал про Анну Николаевну, как плохо про неё ни говорили, а она… Да, мне ещё надо многому учиться, Азор: не умею я в людях разбираться, а воображаю о себе много… Ну, а ты? – спросил он собаку, смотревшую на него своими умными глазами и как будто понимавшую те тихие слова, которые он в этот момент произносил.
– Впрочем, что ты… Нагулялся? Что ж, пойдём домой.
После этих слов Азор, точно услышав команду, также стремительно помчался к дому. Помня наставление тётки, Борис чуть ли не бегом последовал за ним, боясь какого-либо происшествия, но Азор терпеливо сидел у калитки. Он позволил взять себя на поводок, и лишь после этого толкнул лапой легко подавшуюся дверцу.
Когда Борис и Азор вернулись с прогулки, молодые уже встали, умылись и встретили их в дверях. Они очень радостно и приветливо поздоровались. Гость старался в полутьме прихожей рассмотреть Костю и его жену. Вообще-то в его голове не очень укладывалось понимание того, что Костя женат. Он его помнил маленьким, довольно-таки капризным мальчиком, затем своенравным юношей, но представить себе Костю мужем он просто не мог. Однако это было так. Невольно у Бориса мелькнула мысль: «Неужели и наши девчонки когда-нибудь станут чьими-то жёнами? Интересно, как они будут выглядеть тогда, а какими мы будем сами…» Но его мысли прервал довольно громкий возглас тётки:
– Ну, познакомились? Идите к столу, я завтрак уже собрала.
При этих словах молодые переглянулись, Костя снял свою руку с плеча жены, которая стояла, прижавшись к нему, и молча рассматривала Бориса, взял из рук его поводок, дёрнул за него, водворил Азора на подстилку, а Катю подтолкнул к Борису:
– Нет, мама, они ещё знакомятся.
Катя при этих словах смутилась, однако протянула Алёшкину руку и произнесла:
– Катя, – после чего быстро шагнула в проходную комнату, ведущую к столовой.
Из кухни выглянул дядя Митя, вытирая лицо полотенцем, он обратился к Борису:
– Иди-ка, помой руки, с собакой ведь гулял.
Пока Борис мыл руки, вся семья уже уселась за стол. Войдя в столовую, в которую в это ясное солнечное утро через стеклянную дверь веранды, наконец-таки, проникли солнечные лучи и весело заиграли на блестящих боках старого кинешемского самовара, на стаканах и вазочках с каким-то вареньем, Борис остановился. Ещё в прихожей он успел заметить, что Костя раздался в плечах, вытянулся и стал выше своего отца почти на полголовы, и почти на столько же выше Бориса, и значительно выше своей маленькой жены. Теперь стало ещё более заметным его сходство с матерью: такие же живые, тёмные – почти чёрные глаза, густые чёрные брови, прямой ровный нос и волевой, почти квадратный подбородок. От дяди Мити ему достался только большой выпуклый лоб.
Его жена Катя имела светло-русые вьющиеся волосы, серо-голубые глаза, красиво очерченный рот, маленький, немного вздёрнутый носик, миниатюрную головку и тонкую шею. Вся она по сравнению с Костей выглядела маленькой, хрупкой и, как почему-то показалось Борису, какой-то беззащитной.
Поскольку Борис входил в столовую последним, то всё семейство рассматривало его с головы до ног самым пристальным образом. В этот момент он был очень рад, что надел почти новый добротный пиджак Соколовского, а не свой собственный, потёртый и многократно заштопанный.
Тётка показала на свободное место рядом с собой и Костей, и Борис поторопился его занять. Внимательные взгляды его смущали. Пододвигая к нему тарелку с сыром и колбасой и маслёнку, указывая на хлебницу, Анна Николаевна говорила:
– Ладно уж! Кто старое помянет, тому глаз вон. Кушай-ка, Борис. Теперь не то, что в двадцатые годы: со своим мёдом за стол садиться не надо, да и куриц тоже воровать не придётся… Позавтракаем бутербродами, а курицу буду на обед готовить.
Услыхав про какую-то ворованную курицу, Костя, конечно, не вытерпел и воскликнул:
– Что это за история, почему я о ней ничего не знаю?
Анна Николаевна улыбнулась:
– Мало ли, чего ещё ты не знаешь! Узнаешь когда-нибудь, расскажем, а пока это наша с Борей тайна. Ведь правда?
При замечании о курице Борис порядочно покраснел, но в ответ на слова тётки, только кивнул головой, делая вид, что он очень поглощён приготовлением бутерброда с колбасой.
Анна Николаевна между тем, поглядывая на него, обратилась к мужу:
– Смотри-ка, Дмитрий, а ведь из нашего-то Борьки, кажется, всё-таки человек получился! Признаться, я не очень ожидала, что он в люди выбьется, а смотри-ка, уже и вуз закончил, теперь доктор, как же! Ну-ка, Борис, расскажи нам про себя, про то, как учился, про семью, ты ведь женат и дети у тебя есть.
Тут Костя опять не вытерпел:
– Конечно, мама, женат! И жена у него замечательная, её, как и мою, тоже Катей зовут. Я… – он неожиданно прервал свою фразу, заметив предостерегающий жест отца.
Эту неловкость увидели и Анна Николаевна, и Борис, и Катя. Первая готова была вспылить. По её нахмуренным бровям и блеснувшим огонькам в глазах Борис сразу узнал ту молодую горячую казачку, которая в прежних ссорах с мужем не выбирала выражений, а иногда и действий. Борис решил вмешаться:
– А разве вам, Анна Николаевна, дядя Митя не говорил? Лет восемь-девять тому назад были мы с моей Катей в Москве – я в командировке, она в отпуске. У вас тогда эта квартира ещё не построена была. Мы заходили, вот Костя её и видел. Да, наверно, это такое незначительное событие было, что дядя Митя и внимания ему не придал, вот они с Костей и забыли вам сказать.
За время этой тирады Анна Николаевна успела немного остыть. Кроме того, ей не хотелось при невестке демонстрировать свой характер, она сдержалась, только вполголоса с обидой произнесла:
– Дмитрий почему-то всегда забывает мне о встречах со своими родственниками рассказывать! Тогда промолчал, о теперешнем твоём приезде я случайно из телеграммы узнала. О том, что здесь недавно Елена Болеславовна с дочерью были, тоже случайно мне стало известно… Ну, да Бог с ним, расскажи про себя, Борис.
– Мама, – сказал Костя, – давайте спокойно позавтракаем, а потом и поделимся новостями, ведь Боре про нас тоже знать интересно.
– Да, тебе хорошо говорить! Вы будете новостями делиться, а я-то буду на кухне обед готовить…
Борис счёл своим долгом опять вмешаться:
– Анна Николаевна, мы посидим, поговорим, а потом за приготовление обеда возьмёмся. Я вам помогать буду, помните, как в Кинешме?
Анна Николаевна усмехнулась:
– А ты не разучился? Неужели и сейчас на кухне жене помогаешь?
– Ну, конечно, не так, как вам помогал, но всё же и борщ, и котлеты, и кашу сумею приготовить. Когда я учился, в основном-то работала и семью содержала она, а я, хоть и повышенную стипендию получал, но всё же это были гроши по сравнению с её заработком. Так что мне приходилось и самому готовить… Ни Катя, ни девочки мои не обижались, ели с аппетитом. Особенно все у нас мелекес любят.
– Так ты мой мелекес им готовил? – воскликнула Анна Николаевна.
– Ну, конечно! И говорил, что это ваше фирменное блюдо 20-х годов.
– Вот у тебя жена-то, наверное, счастливая! А мне ни муж, ни сын на кухне никогда не помогают. Смотри, Катюша, воспитывай нашего Костьку, пускай он тебе на кухне как следует помогает.
– Мама, – закричал Костя, – теперь же время другое, много ли мы дома-то обедаем? Папа – на работе в столовой, мы – в студенческих, иногда вот только так, по воскресеньям, дома-то. Да ты сама нас с кухни гонишь!
Так, в шутках и весёлом разговоре прошёл завтрак, и к концу его Борис чувствовал себя в этой семье так, как будто никуда из неё не уезжал.
После завтрака все уселись на угловой диван, и он со свойственным ему красноречием и некоторой долей иронического юмора постарался кратко изложить свою жизнь с момента отъезда из Кинешмы до вот этого приезда в Москву.
Дядя Митя и Костя кое-что уже знали по встрече в 1932 году, а для Анны Николаевны и Кати всё было совершенно новым, и поэтому достаточно интересным. Само собой разумеется, что, рассказывая о себе, Кате и дочках, Борис передал далеко не все подробности, которые теперь известны нам. Кое о чём он умолчал из естественного чувства стыда, а о некоторых событиях (исключение из партии) он не счёл нужным сообщать никому из членов этой семьи. Закончил свой рассказ он тем, что вот, мол, теперь командирован в Москву для усовершенствования, как хирург, и что после этого будет заведовать хирургическим отделением. Конечно, Борис немного прихвастнул: будущее его после окончания этих не очень-то понятных курсов ему и самому казалось туманным, но его апломб подействовал на тётку, и она заметила:
– Вот видишь, Костя, каков Борис-то! А всё потому, что по-серьёзному учился. Слышишь, повышенную стипендию получал! А ты еле-еле на троечки тянешь.
– Ну, поехала, – недовольно протянул Костя.
Борис поспешил вмешаться:
– Ну вот, я про себя всё рассказал, очередь за вами! Кто из вас докладчиком будет? – спросил он шутливо.
Все засмеялись, а Костя сказал:
– Давай, я, а то, если мама начнёт рассказывать, так она про меня такого наговорит, а если папа, так они с мамой на каждой фразе спорить будут, – и он начал свой рассказ.
Из него Борис узнал, что ремонт в квартире был закончен в 1937 году, тогда же мама, т. е. Анна Николаевна, наконец, приехала из Кинешмы, и они стали жить по-человечески. В тот же год Костя закончил первый курс Московского мединститута, где продолжал учиться и сейчас. Его тоже влекла хирургия, хотя папа, как сказал Костя, «предпочёл бы, чтобы я копался в мусоре, т. е. был санитарным врачом». Тут в его рассказ вмешалась Катя, которая воскликнула:
– Так это, по-твоему, я буду копаться в мусоре?!!
И Борис узнал, что Катя учится на санитарно-гигиеническом факультете того же института, что и Костя, и как будто довольна выбранной ею специальностью. Она только что перешла на четвёртый курс, Костя заканчивал пятый. Знали они друг друга уже около двух лет, а поженились две недели тому назад.
Из рассказа Кости и Кати Борис узнал и о том, что дядя Митя служил санитарным инспектором в какой-то водной лаборатории, а Анна Николаевна – в ближайшей городской поликлинике фельдшером-эпидемиологом. Несколько слов сказали о Катиной семье, что её старшая сестра Александра не здорова – болезнь сердца, что Катина мать – домохозяйка, а отец – продавец в универмаге на Серпуховке. Они коренные москвичи, жили на Шаболовке в полуподвальном этаже какого-то старого дома, а сама Катя, кроме как в Москве, нигде не была.
За этими рассказами время пролетело быстро, и, взглянув на часы, Костя и Катя заторопились: они обещали встретиться со своими приятелями в Парке культуры им. Горького в 12 часов, поэтому должны были выезжать немедленно. Дядя Митя отправился на свой огород, а Анна Николаевна и Борис, снявший пиджак и надевший фартук, остались на кухне. Там тётка смогла убедиться, что её кулинарные уроки племянником не забыты, и он с удовольствием ей помогал. Закончив дела на кухне, Борис заявил, что остаться на обед он не может, так как у него много дел: на следующий день начинались занятия на курсах, а он ещё ничего не подготовил. Несмотря на уговоры Анны Николаевны, гость быстро собрался и ушёл. Он боялся показаться навязчивым, а кроме того, ему хотелось подчеркнуть свою самостоятельность и то, что обеды на дармовщинку его совершенно не интересуют. На самом-то деле это было не так, денежные дела Алёшкина обстояли очень неважно. Все деньги, полученные в аванс, он оставил Кате, и кроме тех, которые были ему выданы на приобретение инструментов, у него оставалось около 20 рублей. Поскольку не было известно, когда выдадут стипендию, на эту сумму предстояло жить неопределённо долгое время.
Так закончилась первая после долгих лет разлуки встреча Бориса с его тёткой, которую все его родные с материнской стороны почему-то не любили и несправедливо обижали. Теперь, будучи взрослым, Алёшкин в полной мере мог оценить эту несправедливость. В Анне Николаевне он разглядел самолюбивого, вспыльчивого, но, в общем-то, весьма справедливого человека. Она отличалась к тому же здравым смыслом и большой практической смекалкой. Даже в этот первый недолгий период его пребывания в семье Дмитрия Болеславовича Борис понял, что если бы не её оборотистость и трудоспособность, то дядя Митя со своими «прожектами» и «опытами» давно бы запутался в долгах и вряд ли бы смог так беспрепятственно и сравнительно широко их осуществлять. Да вряд ли бы он справился и с Костей. Несмотря на весёлый нрав и большую общительность, парень рос очень взбалмошным, и если бы не достаточная твёрдость Анны Николаевны, возможно, он бы не сумел успешно окончить школу и учиться в институте. А Костя всё-таки, хоть и не на очень высоком уровне, но институт заканчивал. Вот только не смогла Анна Николаевна удержать своего сынка от слегка поспешной женитьбы, ему предстояло учиться ещё целый год, а его жене два. От её родителей помощи ждать не приходилось, они сами еле сводили концы с концами, поэтому содержание этой молодой семьи легло на плечи дяди Мити и Анны Николаевны. Да, опять Анне Николаевне приходилось выкручиваться…
Всё это бродило в голове Алёшкина, пока он на трамвае ехал от «Сокола» до Большого Новинского. Дорога была длинной, почти сорок минут, времени для раздумий хватало.
Пользуясь авторским правом, забежим немного вперёд и скажем, что эта встреча оставила в душе Бориса очень хорошее впечатление и чувство, что он побывал действительно в близкой и родной семье. Почти все последующие воскресения и другие праздничные дни он проводил у дяди Мити. Каждый раз, приезжая, он привозил кое-какие лакомства или закуски, обязательно помогал Анне Николаевне, да и дяде Мите в домашних делах, вёл дружеские беседы с Костей и его молодой женой, участвовал в их домашних развлечениях, ходил вместе с ними в кино и, благодаря своему умению легко сходиться с людьми, очень скоро завоевал расположение в том числе членов семьи Кати. Таким образом, всё его свободное от учёбы время проходило с Пигутами. По окончании курсов, расставаясь с ними, Борис обещал часто встречаться. Во время предстоящего отпуска в 1941 поду он предполагал вместе с Катей навестить эту семью, и заранее приглашал молодёжь к себе в Александровку на отдых после окончания института. Но эти мечты и планы, к сожалению, так и остались только мечтами. С некоторыми из этих людей Борису удалось встретиться лишь через много лет, а с Костей он так больше никогда и не виделся.
