Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 2
Глава одиннадцатая
Через несколько дней, предъявив зачётную книжку в канцелярии института, Алёшкин получил направление на практику, а в профкоме – путёвку в санаторий в Геленджик. В институте он встретил студентов своей группы, все они радостно приветствовали его. Узнав о том, что экзамены им сданы на «отлично», поздравили с переходом на пятый курс. Там же Борис встретил и Гришу Быкова, с которым договорился о совместной поездке на практику, они должны были провести её вместе.
Несколько последних дней Борис провёл с семьёй. Катя взяла отпуск без сохранения содержания, и время до отъезда мужа посвятила приведению в порядок его одежды. Это было делом нелёгким: единственный его костюм был потрёпан, но особенно плачевным состоянием отличались брюки, в таком же положении дело обстояло и с бельём. Купить что-то новое было не на что. Хотя Борис и получил стипендию за три месяца вперёд, но это была, в общем, такая мизерная сумма, которую едва могло хватить на самые насущные нужды: на расходы во время пребывания на практике и в санатории. Катя выделила немного из своих хозяйственных денег и купила Борису трусы, носовые платки и несколько пар носков. Не удивляйтесь, что мы об этом пишем. Катя и Борис были так поглощены заботами о пропитании своей семьи, что совершенно не уделяли внимания одежде и донашивали то, что было приобретено ещё во Владивостоке.
Впрочем, в группе, в которой учился Алёшкин, почти все к своей одежде относились так же. Всё это были более или менее зрелые люди, имевшие семьи, требовавшие средств на своё содержание. Но всё-таки самыми беднейшими, если можно так выразиться, среди студентов этого курса были Григорий Быков и Борис Алёшкин.
Кончились дни сборов, Борис и Гриша сели в поезд, им предстояло доехать до Новороссийска, а оттуда катером до Архипо-Осиповки. Дорога до Новороссийска длилась ночь и прошла без каких-либо приключений. Катер уходил в семь часов вечера. Почти целый день друзья провели в осмотре города. Кстати сказать, от вокзала до пристани надо было идти пешком километра три. Этот путь Борису показался очень трудным. Свой старый чемодан, помимо белья и другой одежды, он набил книгами по терапии, хирургии и другим болезням, справедливо полагая, что на практике они могут пригодиться. Чемодан его весил килограммов 16. Этот вес для Бориса оказался настолько тяжёлым, что на полдороге от вокзала до пристани он совершенно выдохся. Быков, который болел раньше приятеля и поэтому раньше окреп, да и вообще-то был намного сильнее, увидев отчаянное положение Бориса, несмотря на сопротивление, отобрал его чемодан и взвалил на себя оба. Так он и донёс их до пристани. Там, сдав вещи в камеру хранения, друзья отправились в город.
Город Новороссийск им не понравился. После Краснодара, утопавшего в зелени, он им показался каким-то скучным и серым. И действительно, с расположенных на окраине города больших цементных заводов очень часто проносились над городом облака цементной пыли и дым из заводских труб. Это оседало на улицы, дома и деревья города, потому всё было покрыто каким-то сероватым налётом. Из порта в город проникали запахи нефти, машинного масла и летела та же цементная пыль от погрузки цемента на пароходы. К большому удивлению Бориса, в городе совсем не пахло морем, как во Владивостоке.
Во время жизни на Дальнем Востоке на берегу Тихого океана Борис привык, видя морскую даль, ощущать и своеобразный, ни с чем не сравнимый запах моря. Он был везде: в Шкотове и во Владивостоке, по всему побережью. Здесь же такого запаха он не почувствовал. Ощущалась морская свежесть, запах морской воды, но того специфического, чем-то очень приятного приморского запаха не было. Впоследствии Борис узнал, что этот запах – следствие прибиваемого к берегу большого количества морской капусты и других водорослей, а в Чёрном море они не росли.
Алёшкин и Быков совершенно не представляли себе, что такое Архипо-Осиповка. Лишь прожив там около двух недель, они узнали историю этого села. Опередим немного события и заблаговременно познакомимся с тем местом, где нашим друзьям предстояло проходить свою первую медицинскую практику.
Ещё в первой половине прошлого столетия на побережье Чёрного моря в различных бухтах были разбросаны военные посты, состоявшие из нескольких десятков казаков, поселённых в двух или трёх, большею частью саманных, казармах. В то время эти посты часто подвергались нападению горцев: осетин, адыгейцев и других. Так произошло и с тем постом, который располагался в небольшой бухточке, находившейся в сотне вёрст к юго-востоку от Новороссийска. В бухту впадала небольшая горная речка. Вдоль неё селились семьи казаков, служивших в охране военного поста. Сам пост окружала невысокая крепостная стена. Однажды ночью на пост напал большой отряд горцев, сопротивление казаков было сломлено, многие были убиты и ранены. Они не ждали пощады – понимали, что им самим и их семьям в посёлке грозила гибель. Среди оставшихся в живых казаков нашёлся один, решивший пожертвовать собой, но спасти оставшихся товарищей и жителей посёлка. Он схватил горящий факел и, дождавшись, когда почти весь отряд горцев вошёл в пределы крепости, закричал:
– Братцы, отходи к морю, бросай крепость, всё равно не удержим!
Когда он заметил, что почти все, кто мог передвигаться, вышли за стены, а горцы, не обращая внимания на стоявшего с факелом человека, занялись грабежом казарм, бросился к пороховому погребу. Группа чужаков, заметив бегущего казака, погналась за ним, желая взять его живым. Но он успел, добежав до погреба, открыть люк и бросить туда горевший факел. Запасы пороха были достаточно велики, поэтому раздался сильный взрыв, разрушивший погреб, казармы и большую часть стен. Все находившиеся внутри, в том числе и этот казак, погибли, остальные горцы в страхе убежали прочь. Этого казака звали Архип Осипов. Взрыв услышали на соседних постах. К утру в бухточку зашёл военный корабль, который увёз раненых казаков. Через некоторое время военный пост восстановили. К концу XIX века надобность в нём отпала. Посёлок же продолжал жить. В этой долине, укрытой от северных и западных ветров, хорошо росли фрукты, ягоды, население занималось их разведением. Село получило название в честь отважного казака. На месте гибели героя поставили большой каменный крест с надписью: «Герою русского народа солдату Архипу Осипову».
Вот сюда и ехали Борис Алёшкин и Григорий Быков. К этому времени от крепости остались лишь развалины, а крест всё ещё продолжал возвышаться над той площадкой, где когда-то она стояла. Как мы уже говорили, в то время наши приятели не знали истории этого по-своему знаменитого села. Может быть, в действительности всё происходило и не совсем так, как мы это описали, но легенда, рассказанная старожилами Архипо-Осиповки, нами передана точно. Подтверждением её служил и крест на развалинах крепости.
В бухту катер пришёл ранним утром. Пристани не было, судно ткнулось носом в песчаное дно, с него сбросили трап, и пассажиры сбежали по нему на мелкую гальку. При подходе к бухте Борис и Гриша увидели на высоком отроге горы белый одноэтажный дом. Дорогой они познакомились с жителем Архипо-Осиповки и от него узнали, что этот дом и есть та самая больница, в которой, как они предполагали, под руководством местных врачей будут отрабатывать практику. Друзья заранее распределили между собой обязанности: Борис Алёшкин решил, что будет работать под руководством хирурга, а Григорий Быков брал на себя терапевтическое отделение. C этими намерениями они и подошли к воротам.
Было, наверно, часов семь утра, когда молодые люди, проделав путь около двух километров от берега и поднявшись на высоту около 300 метров, входили в больничный двор. Как и в Новороссийске, Быков нёс оба чемодана, а Борис шёл сзади, причём, так как путь шёл всё время в гору, то даже и без груза он ему показался довольно трудным. Борис перенёс плеврит, вызвавший за время своего течения не только перегрузку сердца, но и смещение его жидкостью, это значительно ослабило сердечную деятельность, и она пока не восстановилась полностью. Даже не очень значительная нагрузка вызывала у Алёшкина одышку и сердцебиение. Григорий это видел, и потому всё, что требовало физического напряжения во время пути, взял на себя. Несмотря на протесты Бориса, он обходился с ним как с больным.
Когда друзья вошли во двор больницы и в растерянности остановились около большой клумбы, к ним подбежала одетая в чистенький белый халатик девушка.
– Здравствуйте, вам кого? – весело спросила она, глядя снизу вверх на Быкова.
Борис выдвинулся из-за Гриши и довольно сурово сказал:
– Нам нужен главный врач.
Девушка перевела взгляд на него и усмехнулась.
– Ах, главный? Ну, так у нас всего один врач, он же и главный, он же и лечащий, это Домна Васильевна, она вот в этом доме живёт. Сейчас я ей скажу, подождите, посидите вот на скамеечке около клумбы, я быстро.
Через несколько минут с крыльца небольшого дома, стоявшего напротив здания больницы, сошла невысокая полная рыжеватая женщина лет 45. Подойдя к нашим героям, она взглянула на Бориса, а затем обернулась к Григорию Быкову:
– Больного привели? Вы, вероятно, отдыхающие? Что же, я скоро начну амбулаторный приём, вот только позавтракаю. Вы квартиру себе уже нашли?
Прежде чем Быков собрался что-либо ответить, опять в разговор вмешался Борис:
– Совсем я не больной, с чего это вы взяли? Болел, но теперь поправился. Мы студенты, прибыли для прохождения практики.
– Студенты! – засмеялась женщина. – Вот уж не думала! В прошлом году присылали совсем молоденьких девочек. Ну что же, это даже лучше, тем спокойнее я буду. Мне, правда, вчера из райздрава говорили, что сегодня приедут практиканты, но я никак не думала, что будут такие солидные люди. А у вас, молодой человек, вид действительно болезненный. Ну, да ничего, здесь чудесный климат, и за два месяца пребывания вы хорошо поправитесь. Клава, проводите товарищей в отведённую для них комнату, да позаботьтесь о завтраке, а я минут через двадцать подойду.
Клава, услыхав, что это вовсе не отдыхающие, а студенты, даже рот раскрыла от изумления, и так, не промолвив ни слова, направилась к больнице, жестом пригласив прибывших следовать за собой. Пройдя по довольно длинному коридору больницы с большими окнами на одной стороне и местами открытыми дверями палат на другой, Клава подошла к самой крайней одностворчатой двери, раскрыла её и, показав рукой внутрь, сказала:
– Входите, вот ваша комната. Устраивайтесь, а я сбегаю на кухню и скажу тёте Агаше, чтобы она вам принесла завтрак.
Войдя, Борис и Гриша увидели, что оказались в обыкновенной больничной палате на двоих. Там стояли две койки, застланные суконными одеялами, у изголовья располагались тумбочки, у окна небольшой стол, а около него два стула. На окне висели марлевые занавески, а посредине стола была стеклянная банка с небольшим букетиком цветов. На стене около двери висели две вешалки с железными крючками.
Григорий опустил чемоданы на пол, снял с себя и повесил на вешалку старый плащ-полупальто лётчика, в котором всегда ходил в институт.
– Ну, что же ты не раздеваешься? – спросил он Бориса, который пока ещё так и стоял в своём сером полувоенном плаще.
Тот молча стал его снимать и также повесил на вешалку. Быков между тем прошёл вперёд, подошёл к окну, отодвинул занавески, и оба они увидели замечательную картину. Окно выходило в большой фруктовый сад с абрикосами, сливами и персиками. Сад занимал весь склон горы, спускался до площадки, на которой чернели какие-то развалины и стоял огромный каменный крест. Чем кончалась эта площадка с развалинами, видно не было. Прямо за ней виднелось безбрежное море. В эти утренние часы оно казалось совершенно неподвижным и блестящим, как зеркало, в лучах поднимавшегося из-за соседней горы солнца. В правом углу этой картины вдалеке виднелись песчаные берега небольшой речки, впадавшей в бухту. В самом центре – казалось, что очень далеко от берега – совсем небольшой точкой виднелся тот катер, который только что привёз Бориса и Григория. Оба они невольно залюбовались этим видом. Гриша распахнул окно, и в комнату ворвался свежий, удивительно чистый, наполненный запахом созревших плодов и каких-то цветов, воздух.
– Да, Борис, здесь от одного воздуха поправиться можно! Ну а практика – что же, попрактикуемся и здесь. Может быть, эта Домна Васильевна окажется опытным, хорошим врачом и у неё будет чему поучиться…
В это время раздался стук в дверь, она открылась, и в комнату вместе с уже знакомой Клавой вошла пожилая женщина с подносом. На нём стояли миски с рисовой кашей, эмалированные кружки, очевидно, с каким-нибудь суррогатом кофе, на тарелочке – два больших помидора и несколько ломтей серого пшеничного хлеба.
– Ой, да мы, кажется, немного поторопились, – сказала Клава, – они ведь даже ещё и не умылись! Спасибо, тётя Агаша, поставьте всё на стол и идите. Пойдёмте, я покажу вам умывальник, он здесь, в коридоре.
Ребята раскрыли чемоданы, достали полотенца, сбросили пиджаки и вышли вслед за Клавой в коридор. В конце его они увидели ещё одну, совсем узенькую дверку. Клава показала на неё рукой:
– Вот, здесь, умывайтесь.
Комнатка, в которую вошли Борис и Гриша, оказалась туалетом, в ней же у стены находился и умывальник.
Сидя за завтраком, который оба практиканта уплетали с отменным аппетитом, они обменялись впечатлениями о виденном и пришли к выводу, что им такую практику деканат института назначил, чтобы они могли окрепнуть и отдохнуть. Алёшкин так и сказал:
– Это не практика будет, а какой-то добавочный санаторий, тут и одному-то врачу делать нечего, а нас здесь будет трое. Зато воздух здесь отличный.
После завтрака Быков, потрогав щетинистый подбородок, сказал:
– Побриться бы не помешало.
Но в это время в дверь снова постучали, и вошла Домна Васильевна, сопровождаемая всё той же Клавой.
– Позавтракали? Вот и отлично. Вкусно было? – и, получив утвердительный ответ, продолжала. – Да, у нас кухарка тётя Агаша очень хорошо готовит, все больные её хвалят. Пойдёмте, я покажу наши владения. Клава, дай докторам халаты.
Вошедшая с Домной Васильевной Клава держала на руке два свежевыглаженных белоснежных халата. Борису халат пришёлся впору, ну а высокому и широкоплечему Григорию халат был и коротковат, и узковат. Клава, посмотрев на торчащие из рукавов Гришины руки и то, что халат оказался на целую четверть выше его колен, фыркнула. Домна Васильевна строго взглянула на девушку, чем немедленно прекратила её смешливое настроение, и сказала:
– Что же ты, Клава, неужели не могла найти халата побольше? Иди и сейчас же принеси другой.
– Домна Васильевна, я самый большой взяла. Ещё только профессорский остался. Он, пожалуй, подойдёт, его можно?
– Ну, конечно, можно, нужно даже.
Клава скрылась, унеся с собой незадачливый халат. Быков смущённо сказал:
– Да ведь у нас в чемоданах есть свои халаты, они чистые, только, наверно, смялись в дороге.
Ребята действительно захватили с собой студенческие халаты. Но Домна Васильевна решительно заявила:
– Здесь будете ходить в наших халатах. Сейчас наденете профессорский, а потом что-нибудь подберут. Кстати, не подумайте, пожалуйста, что этот халат у нас действительно профессор надевает. Нет, профессоров здесь мы и не видим, а это когда срочно сложную операцию сделать надо, мы по телефону из Геленджика районного хирурга вызываем. Вот для него и держим этот халат, он солидный мужчина.
Наконец, вопрос с халатами разрешили, профессорский оказался Быкову впору. Домна Васильевна, Борис и Гриша гуськом направились по коридору, шествие замыкала Клава. У неё в руках было полотенце с мокрым концом. Они зашли во все палаты, впрочем, их было всего три – одна инфекционная, одна мужская и одна женская. В каждой палате стояло по восемь кроватей.
В инфекционной больных не было, лишь пустые койки сверкали белизной простыней и подушек. В женской лежали трое. Поговорив с больными и дав указания Клаве, Домна Васильевна прошла к мужчинам, их было четверо: один лежал в гипсе, у другого были завязаны пальцы правой руки, остальные двое, по-видимому, болели какими-то сердечными заболеваниями. Домна Васильевна выслушала их и сказала сестре, чтобы им продолжали давать назначенное лекарство, а больному с перевязанными пальцами велела сделать перевязку.
Коридор оканчивался стеклянной перегородкой. Перед ней, рядом с палатой, находилась дверь ещё одной комнаты, небольшой перевязочной. По размерам она была такой же, как и комната, в которой поселились наши друзья. Посередине стоял деревянный стол, покрытый клеёнкой, у окна –столик с медикаментами и подготовленными для работы инструментами, у одной из стен – стеклянный шкаф, на полках которого Борис успел рассмотреть довольно солидный набор хирургических инструментов. Выйдя из перевязочной, процессия, вызвавшая своей необычностью самые различные толки среди больных, направилась к стеклянной перегородке и через её дверь прошла во вторую, значительно меньшую половину больницы.
Не успели они переступить порог, как Борис и Гриша невольно вздрогнули от громкого стонущего крика, раздавшегося где-то впереди. Домна Васильевна повернулась к Клаве:
– Разве в «кричалке» кто-нибудь есть?
– Да, сегодня ночью из аула привезли. Мария Антоновна говорит, что, наверно, сегодня родит, – ответила Клава, не обращая внимания на крик.
– Здесь у нас родильное отделение. Роддом всё никак достроить не могут, видели, наверно, вон, недостроенный стоит, – подойдя к окну, Домна Васильевна показала рукой на видневшееся во дворе двухэтажное кирпичное строение, с зияющими проломами окон и дверей, но уже подведённое под крышу. – Вот и пришлось своё хирургическое отделение роженицам отдать. Правда, операционной, когда надо, мы пользуемся, но обычно в ней акушерка Мария Антоновна роды принимает. При патологии и мне вмешиваться приходиться.
Заглянув в первую маленькую палату, в которой лежали две женщины и двое новорождённых, ласково поздоровавшись с ними и спросив их про самочувствие, Домна Васильевна, сопровождаемая Борисом и Гришей, подошла к большой комнате, находившейся в центре этой части коридора. Собственно, это были две комнаты. В первую, маленькую, дверь вела прямо из коридора, она была как бы преддверием операционной, это практиканты поняли по имевшемуся там оборудованию. В следующей – большой комнате, имевшей два окна, – посредине стоял операционный стол, который, как уже знали и Борис и Григорий, при помощи добавочных приспособлений можно было легко превратить и в гинекологическое кресло, и в родильный стол. Туда заглянули через дверь, и Борис, сравнив это помещение с маленькой и довольно невзрачной комнаткой, которая служила операционной в отделении неотложной хирургии, был и удивлён, и обрадован. «Ну, здесь можно будет по-настоящему оперировать», – подумал он.
Между тем Домна Васильевна, выйдя из предоперационной, показала рукой на дверь следующей палаты и сказала:
– Там у нас сейчас «кричалка», хотя вообще-то эта палата предназначена для больных, ожидающих операции. Ну, вот и всё. Сейчас зайдём в амбулаторию.
Вход в амбулаторию находился с противоположной стороны здания, к нему вела особая калитка и дорожка с улицы. Амбулатория состояла из ожидальни, комнаты примерно в 12 кв. метров, и кабинета врача, небольшой комнатушки, в которой едва помещался стол, кушетка, небольшой шкаф с инструментами, пара стульев для врача и пациента. Очевидно, этот кабинетик служил одновременно и местом простейших амбулаторных манипуляций.
После осмотра амбулатории, где уже несколько больных ожидали приёма, побывали на кухне, находившейся в том же доме, где и квартира врача. Затем Домна Васильевна пригласила практикантов к себе. Усадив их за стол, на котором стояло огромное блюдо клубники, она познакомила их со своим мужем, он оказался бухгалтером этой же больницы. Угостив практикантов клубникой, она сказала:
– Ну вот, товарищи, хозяйство я вам показала, так что теперь можете работать. Я вчера оформила себе отпуск, ведь я уже два года не отдыхала. В прошлом году отпуском воспользоваться не смогла: заменять меня в районе некем, а практикантами прислали таких молоденьких девочек, что оставить участок на них я не решилась. В этом году мне обещали прислать людей посолиднее, вижу, что обещание сдержали, и поэтому уезжаю отдыхать вместе с мужем со спокойной совестью. Судя по возрасту, вы в прошлом фельдшеры, а, следовательно, прибавив к своему опыту результаты четырёхлетней учёбы, справитесь с участком хорошо. Ну, а в крайнем случае поможет и район, с ним всегда по телефону связаться можно, тут всего три часа езды на автобусе. Мы с Павлом Петровичем, – она кивнула на мужа, – решили вашу работу оплатить: выделяем вам одну врачебную и одну фельдшерскую ставку, ну а вы поделите, как захотите. Я думаю, что вам по очереди надо работать на амбулаторном приёме и в больнице. Работы тут не очень много, местные жители обращаются нечасто. Сейчас начнётся наплыв отдыхающих, тогда работы прибавится. Сюда любят приезжать на лето разные известные лица – артисты, писатели и т. п. На больших курортах им покоя не дают, а здесь они живут, как обыкновенные граждане. Вот даже Игорь Ильинский снимает квартиру у речки и целыми днями удит рыбку, и никто его не тревожит. Местные жители почти все свои дома на лето сдают приезжим, а сами ютятся в сараюшках да курятниках. Питаться будете в больнице бесплатно, ну а чего будет не хватать, купите на базаре, базар здесь хороший. Фруктами из сада можете пользоваться сколько угодно. Вечерами в кино в дом отдыха можете ходить, тут километрах в трёх на той стороне долины за речкой есть дом отдыха Центросоюза имени Цюрупы. Купаться можете и в речке, и в море… Ну, я пойду амбулаторный приём проводить, а вы устраивайтесь, присматривайтесь, сегодня вечером ещё поговорим, а завтра и за работу. Мы рано уезжаем, как только катер придёт.
Борис и Григорий, ошеломлённые услышанным, вышли от Домны Васильевны, вернулись к себе в комнату и уставились друг на друга. Некоторое время они молчали, затем Быков заговорил:
– Ну, Борис, кажется, мы с тобой влипли в историю. Ведь Домнушка вообразила, что мы с тобой бывшие фельдшеры, придётся вечерком настроение ей испортить. Скажем, что мы в медицине такие же младенцы, как и те девушки, что у неё в прошлом году практиковались.
– А, может быть, не нужно говорить? Возьмёмся и будем работать за неё, неужели не справимся? Ведь мы уже четыре года проучились, неужели зря? А, Гриша?
– Да тебе-то хорошо так говорить, ты в хирургии-то собаку съел, так что с этим делом справишься. Ну, а я? Ведь Жадкевич мне «удочку»-то и то еле-еле поставил. В терапии я плавал, а про хирургию и говорить нечего.
– А мне всё-таки кажется, что если будем заранее паниковать, задержим Домну Васильевну, то у нас никакой практики не получится. А так мы начнём самостоятельно думать, и ты, Гриша, увидишь, что и у тебя дела пойдут лучше. Помощников у нас много, все учебники с нами, да и здесь живые люди есть, спросим, посоветуемся. Рисковать, конечно, мы не будем. Если трудно придётся, в Геленджик позвоним, оттуда помощь вызовем, – убеждал товарища Борис.
В конце концов, Быков согласился с доводами Алёшкина, и утром следующего дня, провожая Домну Васильевну, они ей ничего не сказали. После её отъезда практиканты, которых Клава (единственная медсестра на участке) и остальной персонал больницы почтительно называли докторами, приступили к работе. Борис начал амбулаторный приём, а Григорий отправился на утренний обход в больницу. Осмотрев и поговорив с лежавшими там больными, он уселся заполнять истории болезни. Это дело ему было достаточно хорошо знакомо, ведь, проходя занятия по субординатуре в клиниках ещё с третьего курса, всем студентам приходилось этим заниматься. Он подтвердил назначения, данные ранее Домной Васильевной, и Клава их выполняла.
Борису пришлось немного труднее. В амбулатории врач работал один, поэтому не только беседовать с больными и выписывать им лекарства, иногда прибегая к захваченному с собой справочнику, но и выполнять все манипуляции, то есть инъекции и перевязки, приходилось самому. С первым же уколом, который нужно было делать какой-то старушке, ежедневно получавшей инъекции сердечных средств, Борису пришлось попотеть. Вот уж когда он пожалел, что ничего этого им делать во время пребывания в клинике почти не приходилось. Там всё это выполняли медсёстры, а студенты-субординаторы только записывали назначения в истории болезней, да и сами-то назначения эти потом проверялись настоящими ординаторами. А тут нужно было не только решить, какое лекарство назначить, но и суметь самому его ввести. Хотя инструменты и шприцы Клавой были обработаны и лежали в стерилизаторе, требовалось надеть на шприц иголку, открыть ампулу, набрать из неё лекарство, обработать кожу в нужном месте и, наконец, сделать укол. Причём всё это делалось под придирчивым и не очень-то доверчивым взглядом больной.
Свою первую самостоятельную инъекцию Борис запомнил на всю жизнь. Игла почему-то никак не хотела надеваться на канюлю шприца, кончик ампулы никак не отламывался, да и ампула, и шприц, и ватный тампон, смоченный спиртом, никак не умещались в руках. Но зато, какая же была радость, когда после инъекции больная произнесла:
– Спасибо, доктор! У вас лёгкая рука, совсем не больно было.
Непростой была и первая перевязка, ведь даже в неотложной хирургии, где Алёшкин часто дежурил, ему почти не приходилось делать перевязок, это выполняли медсёстры или фельдшеры, а тут всё нужно было сделать самому. Бинт, как назло, сползал вниз (Борис перевязывал фурункул на ноге мальчика, приведённого матерью), и он потратил на то, чтобы как-то завязать ногу, наверно, вдвое больше перевязочного материала, чем это было нужно.
Дальнейший приём пошёл лучше. Борис, слушая жалобы, выстукивал и выслушивал пациентов, осматривал больные места, ставил диагнозы и выписывал необходимые лекарства. Он использовал все свои знания, которые получил во время учёбы, заглядывал в справочник, лежавший у него на столе, и всё-таки далеко не всегда был уверен, что его диагноз верный и лечение правильное. Да, наверно, и на самом деле в этот первый день его самостоятельной работы от волнения и сознания своей неподготовленности, он наделал много ошибок.
Как бы там ни было, этот день закончился. В два часа, приняв около двух десятков самых разнообразных пациентов, Алёшкин с облегчением вышел во двор и увидел, что Быков сидит на лавочке и весело болтает с Клавой. Он даже разозлился: «Вот ведь как, тут пыхтишь, пыхтишь, а Гришка себе сидит и зубы скалит… Ну, ничего, посмотрим, как ты завтра приём проведёшь!»
После обеда они пошли в село. Как мы знаем, Архипо-Осиповка располагалась в долине небольшой речки, которую окружала с двух сторон. Село состояло из сотни саманных домишек, окружённых садами, огородами и цветниками. В центре находилось небольшое кирпичное здание – школа, а напротив магазин и чайная, в которой не было чая, но зато всегда имелось вино – как местное, так и привозное. Тут же находилась небольшая базарная площадь с длинными деревянными столами, на которых у нескольких продавцов лежали горки помидоров, огурцов и абрикосов. Борис и Гриша купили килограмм помидор и вернулись домой. Делать было нечего, и, затворившись в своей комнате, они принялись вновь и вновь перелистывать учебники. Тут Борис не выдержал и рассказал о своих затруднениях другу, тот засмеялся:
– Ну, это-то меня не страшит! Пока я в больнице лежал, я часто сёстрам помогал и уколы делать, и банки ставить, так что в этом деле я спец, – горделиво сказал он. – А вот диагноз поставить, да правильно рецепт написать – это мне, действительно, трудно будет, тут уж я без твоей помощи не обойдусь.
Так и началась практика этих студентов. Впоследствии им пришлось осматривать самых разнообразных больных, класть их в свою больничку, лечить их заболевания. Вероятно, обошлось без грубых ошибок, так как больные выздоравливали. Было два или три случая пневмонии, закончившихся благополучно, несколько простудных заболеваний, желудочно-кишечных и даже один очень сильный солнечный ожог, который произошёл у одной солидной дамы, жены какого-то московского артиста, приехавшей отдыхать в Архипо-Осиповку вместе с мужем. В первый же день, улёгшись на берегу под палящими лучами солнца, она заснула. Муж в это время где-то невдалеке удил рыбку. Проспала она, наверно, часов пять и, конечно, получила сильнейший ожог. Когда на другой день после загорания женщина в сопровождении мужа явилась на приём к Борису, она была одета в какой-то лёгкий халат, да и тот держала руками так, чтобы он не прикасался к телу. После того, как она, по просьбе Бориса, расстегнула халат и предстала перед ним в костюме Евы, он прямо-таки испугался: вся грудь, живот и большая часть её бёдер были покрыты огромными волдырями, а кожа между ними имела багрово-красный цвет. Она заснула, лежа на спине, и таким образом сожгла переднюю поверхность тела. Конечно, пришлось положить её в больницу и заняться лечением этих ожогов. В то время лечение включало в себя вскрытие пузырей, удаление поверхностной части кожи и обработку обожжённой области крепким раствором марганца до появления плотных корок, ведь никаких антибактериальных средств, применяемых сейчас внутрь или в виде инъекций, для лечения таких больных тогда не имелось. Никакие повязки на ожоги накладывать было нельзя. Борис видел, как однажды в клинике Керопьяна лечили одного рабочего, получившего ожог битумом, и решил применить этот же способ. Над кроватью устроили каркас из веток ивы, которая росла по берегам речки, на него натянули плотную марлевую сетку. Сделали это для того, чтобы ни простыни, ни одеяло не касались тела больной. Результат увенчался успехом. Женщина, в конце концов, выздоровела, но весь свой отпуск – месяц провела на больничной койке, а её мужу пришлось курсировать между базаром и больницей, доставляя супруге овощи и фрукты.
Через неделю Борису пришлось сделать и первую операцию. Один незадачливый отдыхающий во время рыбалки, закидывая удочку, зацепил крючком губу своего пятилетнего сына и, страшно испугавшись, с ревущим мальчишкой на руках, в сопровождении разгневанной супруги, явился в амбулаторию. Борису пришлось вызвать на помощь Гришу, который взял в свои могучие объятия барахтавшегося и плачущего ребёнка. После этого они выпроводили из амбулатории родителей и осмотрели больного. Мальчик, как только родители вышли, плакать перестал. Разрезать ребёнку губу, чтобы вытащить зацепившийся крючок, Алёшкину не хотелось: остался бы большой шрам, и к тому же нужно было обезболить, а это вызвало бы отёк губы. Может быть, откусить ушко крючка с кусочком привязанной к нему лески и продернуть крючок? Тогда он свободно бы выскочил из ранки, но где взять кусачки?
