Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 2
Но Борис заметил, что это пока не имеет особого значения. Он ещё не решил, примет ли предложение, ведь тут основную роль играла Катя. Если она не захочет или не сможет работать у этого не очень-то симпатичного и довольно чванливого кабардинца, тогда вся затея с Александровкой лопнет. Да, кроме того, и здоровье у Кати после перенесённых болезней ослабло, большая нагрузка ей была не по силам, а, судя по заинтересованности Текушева, работы здесь для неё предстояло много. Кроме того, Александровка всё-таки находилась в глуши, от железной дороги 18 километров, поэтому он ответил:
– Время уже позднее, я хочу сегодня же ехать в Краснодар. Поезд в Майском будет в девять часов вечера, и если дадут машину не лучше той, на которой мы ехали сюда, то мы только-только успеем приехать к поезду. Я посоветуюсь с женой и, если решу принять ваше предложение, то дам телеграмму.
Минут через 15 из ворот завода выехала полуторка, а ещё через полчаса Алёшкин и Белова были на станции Котляревская. До прихода поезда, направлявшегося на станцию Кавказскую, где Борису предстояла пересадка, оставалось около получаса. Алёшкин купил билет, а Раиса Иосифовна, прохаживаясь с ним по перрону, продолжала уговаривать его приехать в Александровку.
Уже более года этот большой врачебный участок пустовал. На заседаниях крайисполкома перед Беловой не раз ставился вопрос о том, чтобы она подобрала туда врача. Ей предлагали даже, хотя бы на время, отправить туда мужа, это, конечно, никак не устраивало супругов. Продолжая расписывать Алёшкину прелести жизни и работы в Александровке и стремясь как-то сильнее повлиять на него, она всё больше и больше упирала на материальную сторону этого предложения:
– Вы сразу получите, во-первых, две ставки, во-вторых, бесплатно отличную квартиру, в-третьих, Текушев обещал вам дать работу у себя, это будет тоже с полставки, ну и, наконец, в-четвёртых, жена ваша сразу получит хорошую работу. Соглашайтесь!
Борис продолжал отвечать неопределённо. В душе-то он уже был согласен, ему понравилась, по крайней мере, по внешнему виду, предлагаемая квартира, ведь она ни в какое сравнение не могла идти с той саманной халупой, в которой они жили тогда. Понравилась и сама большая станица, утопавшая в зелени садов, и то, что он с первых же шагов будет вполне самостоятельными врачом и сможет поставить дело так, как захочет. Между прочим, об этом же говорила и Раиса Иосифовна, заранее обещая ему полную свободу действий, но… Подошёл поезд, Алёшкин вскочил на подножку, держа в руке свой маленький чемоданчик, обернулся, помахал Беловой рукой и вошёл в вагон.
К утру поезд остановился на станции Кавказской, оттуда отправлялся местный поезд в Краснодар. Он стоял в тупике, на каком-то запасном пути, и пока Борис бежал к нему со станции, уже готовился к отправлению. В вагоне находилось много народа – это были торговки и торговцы овощами, фруктами, птицей и другими сельхозтоварами, спешившие на базар в Краснодар, куда они должны были прибыть часам к 10 утра. Примерно в это же время явился домой и Борис.
Его появление было неожиданным и очень обрадовало домашних. Ведь Катя получила только извещение о болезни мужа, о том, что он находился на лечении в горбольнице города Нальчика, а о том, что он поправился и уже куда-то успел съездить, она ничего не знала, поэтому очень беспокоилась. Катя уже думала ехать самой в Нальчик, оставив девочек под присмотром Наташи и её ребят, которые уже переехали в Краснодар и поселились в одном доме вместе с Давыдычем. Наташа устроилась на работу на Шорно-седельную фабрику.
Конечно, на Бориса сразу же посыпалось множество самых разных вопросов. День был воскресный, Катя только что накормила детей завтраком, и все они отправились во двор, окружили огромную шелковицу и, как всегда, успели перемазаться соком её вкусных ягод. Ну, а взрослые – Катя, Наташа и Борис уселись ка кухне и принялись завтракать. За завтраком Борис поведал о своих путешествиях самым подробным образом. Рассказал о том, что он видел в кабардинских аулах, как там заразился, заболел, лечился в Нальчике и, наконец, направился в Майское. Затем рассказал о красивой станице Александровке, об интересных перспективах работы для него и о Крахмальном заводе. Говоря о последнем, он рассказал и о Текушеве, который, предоставляя квартиру, поставил основным условием то, чтобы Катя работала у него секретарём-машинисткой. Выслушав его, Катя сразу же согласилась, заметив при этом:
– Борис, ведь у нас другого и выхода нет. После твоего отъезда наша хозяйка уже три раза приходила, требуя немедленного освобождения квартиры, снова грозила судом. Да и деньги кончились. Нам без работы никак нельзя, мы все пообносились, ребятишки почти совсем голые. А там и ты будешь порядочно получать, и я сразу буду обеспечена работой, так что едем! Ну, а Текушев… Что же, ведь не съест меня. Думаю, что сумею с ним сработаться.
Наташа поддержала Катино решение, и уже в понедельник отправили телеграмму в Майский райздравотдел о том, что Борис Яковлевич Алёшкин согласен занять место заведующего врачебным участком в станице Александровка.
Часть пятая
Глава первая
Самым главным явился вопрос о деньгах на переезд. Единственной ценной вещью у Алёшкиных оставался радиоприёмник СИ-235. В то время новый он стоил не многим более двухсот рублей и, хотя Борис пользовался им уже два года, он находился в хорошем состоянии. Примерно эту сумму за него можно было получить, тем более что в продаже приёмников почти не было. Но деньги нужны были немедленно, следовательно, и приёмник требовалось продать как можно скорее.
При первой же встрече хозяйка потребовала от Бориса немедленного выезда с квартиры, он предложил приёмник ей. Муж хозяйки несколько раз говорил о своём желании приобрести его. Если бы Борис был более умелым продавцом, то он бы получил со своих хозяев действительную стоимость приёмника, но, как мы знаем, в подобных делах он оставался всё ещё неопытным, и потому быстро согласился на предложенную хозяйкой цену в 150 рублей. Этого было явно недостаточно. Катя обратилась в своё учреждение с просьбой о займе, из кассы взаимопомощи ей выдали ссуду – 300 рублей.
Теперь имевшихся в распоряжении Алёшкиных денег должно было хватить и на оплату дорожных расходов, и на первые дни существования по прибытии на новое место, а когда получат первые зарплаты, тут уж горевать будет не о чем, – так думали и рассуждали супруги.
За время пребывания в Краснодаре Борис, как это было и раньше, продолжал увлекаться собиранием книг. В своё время во Владивостоке ему удалось собрать довольно приличную библиотеку, но при переезде почти всю её они там и оставили. За время жизни в Армавире Борис купил несколько собраний сочинений у одной старушки, приносившей старые книги на дом. Он приобрёл сочинения Дюма, Уэллса и других. В Краснодаре он обнаружил в одном букинистическом магазине годовые комплекты журнала «Нива». За шесть лет жизни в этом городе Борис успел приобрести и в магазинах, и прямо на толкучке базара подшивки этого журнала с 1894 по 1916 год включительно. В своё время он переплёл все эти книги, так как большинство их находилось в растерзанном состоянии. В результате образовалось несколько десятков объёмистых томов, представлявших большую тяжесть. Конечно, вести с собой в Александровку такое количество книг было невозможно, и Борис оставил их на сохранение хозяину дома. Кстати сказать, в дальнейшем он так никогда их и не увидел.
На ликвидацию оставляемой мебели и остальные сборы у Алёшкиных ушло три дня, после чего они и отправились в дорогу. Поезд отходил из Краснодара поздно вечером. Погрузив свои пожитки и ребятишек на подводу, Борис Яковлевич и Екатерина Петровна в сопровождении племянника Севы – сына брата Кати, Андрея, отправились на вокзал, где этот 18-летний паренёк помог им погрузиться в вагон.
Утром они приехали на станцию Кавказскую, но сразу попасть на уходивший в сторону станции Котляревской поезд не сумели, и пришлось им просидеть с детьми на вокзале целый день.
Этот день обоим Алёшкиным запомнился надолго. Во-первых, надо было кормить дочек, а с собой из еды они взяли очень немного, надеясь быстро добраться до места. Как известно, с деньгами дело обстояло неважно, поэтому воспользоваться услугами станционного буфета не могли. На привокзальном рынке всё стоило очень дорого, пришлось ограничиться хлебом и овощами. Это, конечно, не могло способствовать хорошему настроению детей, и если старшая Эла всё понимала и вела себя соответственным образом, то младшие – пятилетняя Нина и трёхлетняя Майя ничего признавать не хотели, требовали молока и многого другого, что они видели в витринах вокзального буфета. Борису и Кате пришлось потратить немало сил, во-первых, на то, чтобы успокоить голодных ребятишек, а также на то, чтобы уследить за ними. Обе младшие дочери не хотели сидеть на одном месте, беспрестанно убегали от сложенных в углу зала ожидания вещей, и родителям всё время приходилось их разыскивать.
Но, наконец, кончилось это мучение, и началось другое. Погрузка в поезд происходила поздно ночью, вещей набралось всё-таки много, а Борис был всё ещё недостаточно физически силён, да и Катя – всего два месяца, как вышла из больницы, и таскать узлы, мешки и чемоданы с вещами ей было просто не под силу. Никаких носильщиков на Кавказской, конечно, не имелось. Борису пришлось носить вещи несколько раз, а стоянка поезда продолжалась всего десять минут. Катя сильно переживала: она с младшими ребятишками и частью вещей была погружена в поезд первой, Эла оставалась караулить остальные вещи, а Борис продолжал их постепенно перетаскивать. Причины для волнения были: успеют ли Борис и Эла сесть вовремя в поезд? Но, в конце концов, всё окончилось благополучно.
Перед выездом из Краснодара Борис отправил в Майский райздравотдел вторую телеграмму, поэтому, когда поезд в десять часов утра прибыл в Майское (ст. Котляревская), их уже встречали Белова и её муж. Они помогли Алёшкиным перенести вещи на привокзальную площадь, где все вместе стали дожидаться обещанную Текушевым машину.
В ожидании прошло около часа. За это время Раиса Иосифовна, у которой своих детей не было, попыталась поближе познакомиться с Ниной и Майей. В руке она держала веер, который привлёк внимание Майи. Женщина заметила это и дала девочке подержать его, говоря Кате:
– Какие миленькие у вас дети, особенно вот эта! – и она протянула руку к Майе.
Девочка, возбуждённая и утомлённая дорогой, предыдущим днём, проведённом на вокзале в Кавказской, и дальнейшей поездкой в общем переполненном вагоне, вообразив, что эта почему-то не понравившаяся ей тётка хочет отнять веер, со всего размаха стукнула им будущую начальницу Алёшкина по лицу. Та вскрикнула и отскочила на несколько шагов. Борис и Катя очень смутились происшедшим, оба набросились на Майю, отобрали у неё злосчастный веер и, не обращая внимания на её рёв, с извинением отдали его владелице.
Но вот подошла машина, шофёр помог погрузить все вещи. В кузов сели Борис, Эла и Нина, а в кабину рядом с шофёром уселась Катя с Майей на руках. Ещё до этого Раиса Иосифовна вручила Алёшкину приказ о назначении его заведующим Александровским врачебным участком и по совместительству заведующим Александровской участковой больницей.
Она попросила Бориса после того, как он в течение 3–4 дней осмотрится на месте, приехать в райздрав и поделиться своими впечатлениями об участке. Одновременно она предложила ему набросать план работы участка на оставшуюся часть 1940 года. Перед отъездом ей оставалось только пожелать им счастливого пути. Раиса Иосифовна хотела подойти к кабине и попрощаться с Катей и Майей, но муж её задержал:
– Не подходи близко, ведь она дерётся!
До Александровки Алёшкины доехали благополучно, правда, натерпелись страху, когда переезжали через реку Лезгинку. Мост через неё строился, наверно, ещё в прошлом веке, и на проезд автомашин рассчитан не был, а теперь на Крахмальный завод автомобили проезжали по нему много раз в день, привозя кукурузу и забирая готовую продукцию – крахмал. Свою грузовую машину имел и колхоз. Чинить мост должны были бы оба – завод и колхоз, но, как это часто бывает, ни директор завода, ни правление колхоза брать на себя эту заботу не хотели, о совместной работе договориться не могли. Вот и мучились шофёры, демонстрируя прямо-таки виртуозную ловкость, ведя свои машины по прыгавшим и проваливавшимся корявым брёвнышкам, из которых состоял настил моста.
Но вот полуторка, оставляя после себя тучи пыли и ворча довольно-таки поношенным мотором, поехала по улицам станицы. Она быстро миновала расстояние от завода до того красивого дома, который был обещан под квартиру Алёшкиных, но вместо того, чтобы остановиться здесь, также быстро помчалась дальше, и прежде, чем Борис успел опомниться и постучать в кабину шофёра, подъехала к почти противоположному краю станицы. Шофёр затормозил, выскочил из кабины и сказал:
– Ну, давайте ваши вещи, приехали! Я помогу разгрузиться. Мне надо побыстрее, ещё в Муртазово ехать, главбуха привезти.
Машинально подавая первый узел, Борис всё-таки спросил:
– Куда же это мы приехали? Ведь товарищ Текушев мне квартиру в другом месте обещал.
Шофёр усмехнулся:
– Сразу видно, что вы нашего директора не знаете. Он много чего наобещать может, ну а выполнить – это ещё как сказать! Завтра сами с ним разбираться будете, ну а сегодня в этой хате переночуете. Эй, Маркеловна, принимай гостей! – крикнул он, обращаясь к пожилой женщине, которая, увидев подошедшую машину, и сама спешила к приехавшим, пробираясь сквозь заросли кукурузы и подсолнечника в её огороде.
Разгрузка закончилась, когда Маркеловна вышла из калитки, а шофёр, обдав тучей пыли уныло стоявшую у сложенных кучей вещей семью, уже удалился в конец улицы. Ребятишки, обрадовавшись тому, что они всё-таки куда-то приехали, и духота, теснота в душном поезде, и мучительная тряска в машине, наконец-то, закончились, успели подбежать к забору огорода и с интересом рассматривали высоченную, почти двухметровую кукурузу и такие же высокие подсолнухи, которые им, с высоты их детского роста, казались настоящими джунглями.
Подойдя к приехавшим, Маркеловна приветливо поздоровалась и сказала:
– Ой, да какие вы ещё молоденькие, а вот уже трое детей! Трудновато вам будет. Этот дом, – она показала на саманную хату, примыкавшую к огороду и выходившую наружными дверями прямо на улицу, – принадлежит заводу. Раньше он у какого-то богатого казака для жилья пришлых батраков отводился, с 1932 года его завод забрал. Он от завода далеко стоит, поэтому в нём жить никто не захотел, а вот в прошлом году сын мой из армии пришёл, нанялся на завод рабочим, меня привёз, нас сюда и поселили. Неделю тому назад комендант завода велел большую комнату освободить, сказал, что в ней доктор жить будет. Ну, мы переселились в маленькую: сын переехал, а я и раньше на кухне спала. Вчера рабочие пришли, побелили большую комнату, спасибо, и кухню побелили. Я сегодня там пол вымыла, окна протёрла, так что можно въезжать, только мебели там нет – одна старая деревянная кровать… Да вы не горюйте, – снова обратилась она к обоим Алёшкиным, убитый вид которых внушал невольное сожаление, – у нас здесь хорошо. Ведь мы почти на самом краю живём, там вон поле, луг, а версты через две начинаются горы и лес… Устроитесь. Давайте-ка я помогу вам вещи перенести.
Алёшкины переглянулись, Катя вздохнула и первой взялась за один из узлов.
Через четверть часа вся беспорядочная куча вещей Алёшкиных уже лежала посередине довольно большой и относительно чистой низенькой комнаты. Катя растапливала на кухне плиту, ставила на неё чайник и кастрюлю с картошкой, которую дала Маркеловна. Сама хозяйка побежала к соседям, чтобы купить для ребят молока. Хлеб у неё был. Борис пытался соорудить из имевшихся постельных принадлежностей постель для ребят на полу и для себя с Катей на деревянной кровати. Все остальные вещи он сложил в одном из углов комнаты, решив, что разборкой их они с Катей займутся позже.
Дочери успели подружиться с соседними девочками, и, уже забыв свои дорожные мытарства, весело о чём-то с ними болтали, очевидно, рассказывая о себе и знакомясь с окружающей обстановкой.
Время, однако, шло, уже стемнело. Ужин был готов. Маркеловна принесла парное молоко и зажгла единственную в доме маленькую керосиновую лампу. Несмотря на обиду и расстройство по поводу обмана со стороны Текушева, Борис и Катя поужинали с аппетитом, так как в дороге почти ничего не ели. Дети не отставали от взрослых.
С деньгами дело обстояло плохо, и неизвестно, когда они появятся, а кормить дочек и есть самим нужно было каждый день. Поэтому они договорились с Маркеловной о том, чтобы она давала им овощи со своего огорода, а также уговорила бы соседей о продаже им молока в долг. На хлеб, мясо, сахар, соль и кое-какие другие продукты, которые нужно было купить, по расчётам Кати, имевшихся денег должно было хватить дней на 10–15.
Маркеловна ужинала с ними, кстати сказать, очень польщённая тем, что приехавшие городские люди – доктор и его жена общались с ней как с равной и не только пригласили к своему столу, но и угостили тем, что привезли с собой из Краснодара, заварили настоящий чай и пили его с сахаром.
Она сразу согласилась на просьбы Алёшкиных и даже принесла в большую комнату стул из комнатки сына и одну из лавок с кухни. Дело в том, что и она, и её муж, погибший в Гражданскую войну, и выращенный ею сын до этого жили в одной из станиц на Кубани. Они были, как тогда называли всех приехавших на Кубань или Дон русских и украинцев, иногородними. Вся её жизнь прошла в батрачестве у каких-то зажиточных казаков, а со стороны последних отношение к иногородним было, как к людям низшей категории. После революции, а вернее, после Гражданской войны, отношение это менялось далеко не сразу. Даже в это время, в конце 30-х годов, в такой станице, как Александровка, где большинство населения составляли бывшие терские казаки, к иногородним всё ещё относились весьма недружелюбно. Поэтому даже самое простое, просто по-человечески обязательное внимание к себе такие люди, как Маркеловна, воспринимали, может быть, даже с немного преувеличенной благодарностью.
После ужина все улеглись спать. Детей настолько утомила дорога, пережитые впечатления, связанные с ней, что они уже во время еды клевали носом, а Майя, устроившись на маминых коленях, спала совершенно откровенно.
На другой день утром Борис Алёшкин отправился принимать своё хозяйство и знакомиться со всем, чем ему предстояло управлять. Первым делом он зашёл в больницу. Там уже знали о его приезде, к нему готовились, так как зав.райздравом, получив телеграмму Алёшкина, сразу же уведомила об этом фельдшера Чинченко, который временно замещал должность заведующего врачебным участком. Ну а о том, что Борис Яковлевич уже в станице, в больнице узнали от завхоза, который ранним утром виделся с шофёром, доставившим семью нового доктора.
Когда Борис вошёл в небольшой, частью деревянный, частью саманный дом, на крыльце которого висела вывеска «Александровская станичная больница», он был приятно удивлён. В коридорчике-прихожей, отличавшейся чистотой, его встретила медицинская сестра лет 25, которая каким-то чутьём (как показалось Борису) сразу узнала в нём врача и будущего начальника. Она вежливо поздоровалась с ним и сказала:
– Пройдёмте, доктор, в ваш кабинет, я вам там халат приготовила.
Алёшкин последовал за ней и оказался в крошечной комнатке, размером едва ли больше, чем купе обыкновенного железнодорожного вагона. У окна стоял маленький стол, около него стул, а у стены кушетка. На стене висели белоснежный халат и шапочка, которые сестра и подала Борису. После того, как он оделся в свою первую собственную врачебную одежду, присев на стул, он спросил:
– Много в больнице больных?
– Всего пять человек. Сейчас лето, болеть некогда! Больше дома болеют, ну а тяжёлых Антон Иванович сам не кладёт.
– Что же, – поднялся Борис, – давайте познакомимся. Меня зовут Борис Яковлевич, а вас?
– Я уже знаю, – ответила медсестра, – нам Антон Иванович про вас говорил… Меня зовите Нюся.
– Ну, хорошо, Нюся, тогда пойдёмте, посмотрим наших больных и всю больницу. Да, а где Антон Иванович?
– Он сейчас в амбулатории приём ведёт, велел мне показать больных, больницу, а затем проводить вас к нему.
– Я сам провожу доктора, – сказал вошедший в это время в комнатку высокий, худой, рыжеватый мужчина с лицом, тронутым оспой, небольшими светлыми усами и каким-то пронырливо-хитроватым выражением бледно-голубых, почти бесцветных глаз.
– А вот и Василий Прокопыч, наш заведующий хозяйственной частью. Знакомьтесь, доктор, – сказала Нюся.
Заведующий подошёл к Алёшкину и протянул ему руку:
– Будем знакомы, – сказал он неожиданно приятным, чистым голосом, – я завхозом здесь уже десятый год работаю, почти вместе с Антоном Ивановичем Чинченко пришёл.
Поздоровавшись с завхозом, Борис ответил:
– Очень хорошо. Я думаю, что мы с вами тоже порядочно поработаем, а сейчас вам подождать придётся: я сперва с Нюсей обход в больнице сделаю, ознакомлюсь с лечебным помещением, а потом и в амбулаторию пройду.
– Слушаюсь, я пока на кухню схожу, да и своё хозяйство к показу подготовлю – склад и т. п., – сказал Василий Прокопыч и вышел.
Почти одновременно с ним через другую дверь вышли из кабинета и медики. Они попали в такую же маленькую комнатку, у одной из стен которой стоял довольно высокий деревянный шкафчик со стеклянными дверцами. На его полках, покрытых марлей, лежали кое-какие медицинские и зубоврачебные инструменты, из стаканчика торчало несколько термометров. В середине стоял заметно пожилой железный стол, покрытый клеёнкой. Своим видом он напомнил Борису о столах старой институтской анатомички, да он, наверно, таким и был, но здесь, очевидно, служил столом перевязочным, а, может быть, и операционным. При виде его Алёшкин невольно улыбнулся и, повернувшись к Нюсе, спросил:
– А это что за комната?
– Это процедурная, мы здесь уколы делаем, а Антон Иванович иногда проводит и операции.
– Операции? – удивился Борис Алёшкин. – Какие же?
– Разные: чирьи, нарывы вскрывает, как-то даже «сучье вымя» вскрывал. Хотя больная кричала здорово, но потом быстро поправилась. А вот на этом кресле, – она показала на белый деревянный стул с приделанными к нему подлокотниками и подголовником из простого деревянного бруска, стоявший в углу комнаты, – Антон Иванович и зубы удаляет.
Кроме перечисленной мебели, у окошка стоял маленький деревянный столик, покрашенный белой краской, на котором в небольших стеклянных баночках были налиты какие-то растворы и положены мази. В большом стакане находилось несколько шпателей, четыре пинцета лежали на железной крышке от маленького стерилизатора. В самом стерилизаторе лежали два шприца разных размеров. В противоположном углу комнатки висел обыкновенный рукомойник, под которым на подставке стоял железный таз банного типа. Вся комнатка была свежевыбеленной, пол покрашен и тщательно вымыт.
Алёшкин невольно подумал: «Да, в этих условиях пока, пожалуй, особенно хирургией не займёшься. А что касается зубов… Я ведь даже и не видел, как их удаляют. На таком стуле драть зубы – как раз будет, как в чеховской “Хирургии”».
Тем временем они с медсестрой вышли через дверь, расположенную напротив окна, в довольно светлую комнату размером около 20 кв. метров. Там в два ряда стояли восемь железных солдатских кроватей, они были аккуратно застланы чистым постельным бельём и покрыты серыми суконными одеялами. На трёх из них лежали женщины. Они с любопытством уставились на вошедших.
Борис Яковлевич, войдя в палату, поздоровался с больными, на что те довольно дружно ответили. Нюся держала обыкновенную ученическую тетрадь, в которой был список больных. Против каждой фамилии по-русски стояло название лекарств, дозировка и режим приёма. Подойдя к лежавшей с краю пожилой женщине, медсестра сказала:
– Тётю Дусю Антон Иванович только вчера положил, говорил, не воспаление ли лёгких у неё. Он сказал, вот доктор приедет (это про вас), и пусть первой посмотрит её.
Борис понял, что это экзамен, и, пожалуй, посерьёзнее государственного. Он подошёл к больной и спросил, как её зовут. Та слабым голосом ответила, что звать её Евдокия Пархоменко, она доярка. Вчера пришла в амбулаторию, потому что голова болела, и кашель открылся, а Антон Иванович взял, да и положил в больницу. Борис снова обратился к больной:
– А как вас по отчеству?
Та немного удивлённо взглянула на доктора и сказала:
– Мироновна.
После этого она закашлялась и, нагнувшись с постели, выплюнула в стоявшую под кроватью стеклянную банку большой сгусток мокроты. Борис, взглянув туда, спросил у Нюси:
– А где её история болезни?
Медсестра немного удивлённо посмотрела на Алёшкина и ответила:
– Я не знаю… Вот! – она протянула тетрадь. – Как только поступит больной, так я в эту тетрадку записываю. Антон Иванович после осмотра назначение сюда же велит записать. Вот тёте Дусе прописал банки поставить и от кашля кодеин давать. Порошки у меня там, в процедурной, в шкафу лежат.
– Ну а температуру-то вы больным меряете?
– Конечно, меряем и вот здесь же, в тетрадке, записываем. Антон Иванович при осмотре больных всегда эти записи смотрит. У тёти Дуси вчера вечером около 40 было, а сегодня утром уже 38.
Взглянув повнимательней в Нюсину тетрадь, Борис увидел, что вторая половина листа была разграфлена на клетки, в которых записывалось число и буквы – У/ В, а под ними температура больного.
– Ну, ладно. Мы потом ещё поговорим об историях болезней… А теперь, Евдокия Мироновна, снимите-ка рубашку, я вас послушаю. Сесть можете?
Женщина взглянула на медсестру и поднялась на постели лишь после того, как та ей повторила:
– Садись, тётя Дуся, садись, доктор послушает. Ведь вчера Антон Иванович слушал, ничего не случилось с тобой! Садись-ка.
Сев, женщина с недоверием смотрела на какую-то маленькую блестящую штучку с длинными резиновыми трубками, висевшую у доктора на груди. Тот взял её в руку, а трубки вставил в уши, затем приложил эту штучку к спине больной. Антон Иванович вчера её слушал трубкой, да и всегда он больных трубкой слушает, а этот доктор – какой-то непонятной штучкой.
Кстати сказать, и Нюся с некоторым удивлением смотрела на довольно диковинный аппарат в руках у молодого доктора. А это был самый обыкновенный фонендоскоп, с которым сейчас знакомы даже маленькие дети, но в те времена он только ещё входил в употребление, и даже многие профессора в институте, который закончил Алёшкин, предпочитали старую заслуженную трубку (стетоскоп), а иногда и просто собственное ухо. Все студенты, однако, считали первым, что необходимо приобрести, фонендоскоп. Конечно, окончив институт, купил его и Борис.
Очень внимательно выслушал Алёшкин свою первую пациентку и также, как и Чинченко, диагностировал у неё правостороннюю пневмонию. Кроме того, он, конечно, тщательно её проперкутировал (простучал), а прислушиваясь к ударам сердца, уловил, кроме учащённого ритма, шумы, которые он хорошо помнил из практических уроков профессора Жадкевича, называвшиеся систолическими. Напрягая память, он вспомнил советы учителей, хотя сделать это ему было и нелегко, ведь на него смотрело несколько пар внимательных, изучающих, оценивающих, недоверчивых глаз.
Закончив осмотр больной, Борис обернулся к медсестре:
– Нюся, банки поставьте сегодня ещё раз, больше справа. Кодеин продолжайте давать. Да, надо будет ей хотя бы раз в день камфару вводить подкожно. Вы это умеете делать?
– Ну конечно. Когда укол сделать? Сейчас?
– Нет, лучше к вечеру.
– Доктор, а можно без уколов? – каким-то жалобно-умоляющим голосом спросила больная.
– Вот все они так, – заметила Нюся, – боятся этих уколов, как чёрт ладана… Раз доктор сказал надо, значит надо! Не бойся, не бойся! Я не больно сделаю. Ложись.
– Да, Евдокия Мироновна, – подтвердил Борис, – вам необходимо лежать, вставать совсем нельзя, и укол нужно непременно сделать. Лежите спокойно, я вас завтра ещё посмотрю, да, может быть, и вечером загляну.
– А это вот Валя и Ксюша, они с малярией, – сказала медсестра, когда Борис Яковлевич и она подошли к двум другим больным, лежавшим во втором ряду кроватей, находившихся ближе к окнам.
– Одна уже завтра на выписку, Антон Иванович сказал, а вторая ещё полежит, у неё вчера такой приступ был, прямо страх, – продолжала Нюся.
– Чем вы их лечите? – спросил Борис.
– Акрихином, конечно. Антон Иванович обещал для Клавы из Майского хинина привезти, а, видно, не дали.
Алёшкин взглянул на двух молодых женщин, которые в свою очередь глядели на него. Подойдя к той, которую звали Валей, и которая не лежала, а сидела на кровати, завернувшись в старенький серый байковый халатик, очевидно, больничный, он довольно строго сказал:
– Ложитесь, пожалуйста, в постель. Когда я буду приходить с обходом, все больные, как бы они себя ни чувствовали, должны обязательно лежать, а вы, Нюся, проследите за этим, да и другим сёстрам передайте.
Тем временем больная, немного напуганная строгим тоном молодого доктора, сбросила халатик и юркнула под одеяло. Уложив её на спину и пощупав живот, Борис ощутил большую и плотную селезёнку. Он спросил:
– Давно вы больны малярией?
– Да, почитай, с детства. Она нестрашная: потреплет, потреплет маленько, а там опять ничего, – бойко ответила Валя.
«Да-а, ничего! – подумал Борис. – А селезёнка-то вон какая… Она же хроник. Мало того, что сама болеет, ведь через комаров и других заражает». Вслух он спросил Нюсю:
– А много ли у вас в Александровке малярии?
– Это вы у Антона Ивановича спросите, он лучше знает. Ну, а у нас больные не переводятся: не успеем одного выписать, как новый появляется. С этого года начали акрихинизацию проводить, да должна бригада из района приехать на борьбу с комарами… Наверно, теперь меньше будет.
– Наверно, – согласился Борис, – ну а как у неё с температурой? – показал он на Валю.
– Да вот уже неделя, как температура нормальная, и приступов не было.
– Ну что же, это хорошо. А лечиться, Валентина, вам всё-таки придётся ещё долго. Приходите регулярно в амбулаторию, мы вам будем давать бесплатно лекарства, ведь у вас хроническая малярия, с ней надо бороться, забрасывать лечение нельзя.
Нюся повернулась к больной:
– А я тебе что говорила? Так ведь вы не слушаетесь, только бы из больницы выписаться, а там на всё наплевать! И Антон Иванович не раз говорил. У вас в семье уже сколько больных? Может быть, ты их заразила. Слушай, что доктор-то говорит.
