Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 2
Глава двенадцатая
Однажды, во время его дежурства, около пяти часов вечера привезли девочку лет двенадцати, сбитую автомашиной. У неё имелось несколько тяжёлых ранений мягких тканей живота и бёдер и, кроме того, был открытый перелом правой голени. Борису предстояла сложная работа: надо было вправить перелом, очистить рану, загипсовать ногу, обработать и зашить разрывы мягких тканей. Девочка ослабла, она потеряла много крови, необходимо было сделать переливание. К счастью, нужная кровь в клинике нашлась. Пока Борис устанавливал систему для переливания крови, искал вену и вводил иглу, он заметил, что сестра перешёптывалась о чём-то с фельдшером и как-то странно на него поглядывала. Он подумал, что он сделал что-нибудь не так, но, проверив и убедившись, что всё правильно, кровь пошла нормально, а бледненькое личико девочки начало покрываться румянцем, успокоился.
В это время в операционную зашёл дежурный ассистент, он осмотрел всё сделанное Алёшкиным, одобрил его действия и, также странно посмотрев на него, сказал:
– Слушайте, Алёшкин, пройдите в клинику, там вас жена ждёт. О больной не беспокойтесь, мы завершим всё без вас и отправим её в палату. Завтра её посмотрите.
У профессора Керопьяна было заведено правило, что больных, оперированных в неотложке, несколько дней одновременно с ассистентами и ординаторами клиники наблюдали и оперировавшие их врачи.
Борис, переодев халат, вышел во двор, пересёк его и направился в хирургическую клинику. Он предполагал, что Катя пришла, чтобы посоветоваться с Керопьяном насчёт своего здоровья. Уже около месяца её беспокоили боли в животе. Борис полагал, что это последствия каких-то простудных детских заболеваний, так как никаких данных за острый аппендицит не находил, но считал нужным проконсультироваться с профессором, тот любезно согласился её осмотреть.
Когда он шёл по коридору, убедился, что Кати там не было. Поискав её глазами, он собирался спросить дежурную медсестру. Та, увидев его, подошла сама. Весь персонал клиники знал Бориса, и сестра сразу сказала:
– Борис Яковлевич, она вот здесь, – и указала на дверь палаты № 7.
– Как здесь? Почему? – вырвалось у Бориса.
Сестра усмехнулась:
– Да не почему, а с чем, надо бы спросить, она здесь лежит. Её только что прооперировали, сам Кирилл Степанович! У неё самый обыкновенный аппендицит. Да вы не волнуйтесь, уже всё хорошо, сейчас сами с профессором поговорите, он как раз там. Когда она приехала, то хотели за вами послать, а тут профессор оказался. Он к вам собирался, ему сказали, что у вас тяжёлый больной. Зная, что ваша жена должна прийти, он увидел её и взял на осмотр, а затем приказал немедленно отвести в операционную. Сам пошёл мыться и сказал, чтобы вам пока ничего не говорили. Ну, а как закончил, и когда её в палату отвезли, он послал к вам Михаила Петровича, чтобы вас подменил.
Борис, уже почти не слушая сестру, быстро подошёл к двери палаты и, открыв её, почти нос к носу столкнулся с профессором Керопьяном. Тот, не давая ему открыть рта, спросил:
– Ну, как там у вас? Всё сделали? Кровь перелили?
– Да, да, – торопливо ответил Борис, – а здесь что?
– Острый катаральный аппендицит, вырезал собственноручно. Кажется, всё в порядке, пройдите к ней, а то она волнуется, но только, чур, долго не задерживаться, а я пойду, посмотрю вашу пациентку. Вот и проверим работу друг друга, – насмешливо закончил Керопьян.
Пропустив профессора, Борис вошёл в палату и сразу же среди шести коек увидел ту, на которой лежала его Катеринка. Она была бледнее, чем обычно, лежала на спине и бодро улыбалась ему. Борис подошёл к ней, нагнулся, поцеловал её и сел на стул рядом с кроватью. Остальные больные женщины немного удивлённо поглядели на доктора, целующего больную, с которой только что долго беседовал сам профессор.
– Борька, ты тут не сиди долго, иди скорей домой, там Меланья ведь уходить должна, Майю-то она принесла, наверно, а за Ниной не сходила. Эла во второй смене, так что Нину привести некому, она там, в детсаду, наверно, уже изревелась вся. Иди скорей за ней.
– Да как же так, почему сразу ты попала на операцию? Ты же хотела только показаться. Ты же знаешь, что тебе сейчас оперироваться было нельзя, как же это профессор-то не досмотрел?
– Ладно, ладно, потом расскажу, сейчас не до того. Кирилл Степанович очень хороший. Ко мне завтра придёшь, принесёшь чего-нибудь кисленького. Иди, иди, – снова повторила она и сморщилась. – Заморозка начинает отходить, больно становится.
Борис беспомощно оглянулся, но в это время в палату вошла сестра и оказала:
– Борис Яковлевич, пора! Кирилл Степанович сказал, чтоб вы уходили. Вашей жене покой нужен, я ей сейчас буду температуру мерить.
Борис поцеловал Катю и вышел из палаты. Сняв халат и запрятав его в свой старый потёртый портфель, он направился к детсаду, где и нашёл действительно зарёванную Нину и рассерженную воспитательницу, которой из-за неё пришлось задержаться на работе.
Дома, отпустив Меланью, Борис занялся хозяйством. Накормил детей, в том числе и вернувшуюся из школы Элу, и, поручив ей укладывать малышей спать, сел заниматься. На следующий день предстояло сдавать экзамен по глазным болезням.
Хотя Алёшкин прозанимался часов до двух ночи и успел добросовестно прочитать все конспекты, мало что из прочитанного укладывалось у него в голове. Все его мысли были заняты Катей: «Как она там? Ведь ей сейчас, наверно, очень плохо? И почему Керопьян решил вдруг сразу оперировать? А что я ей завтра понесу? Надо будет лимон купить, а ещё что? Печенье, может быть, сыру?» – так думал Борис и мысленно представил себе свою Катеринку. Ведь вот ей уже скоро 33 года, троих детей родила, а выглядит как 19-летняя девушка – такая же стройная, такая же подвижная, как и в юности, и удивительно трудолюбивая. «Как она сейчас много работает, и всё ведь из-за меня. Да, послала мне судьба замечательного спутника жизни, а я её так мало ценил», – думал он со стыдом. «А ведь я её так и не расспросил, почему операция была такой экстренной, завтра попробую…»
Экзамен по глазным болезням принимал любимый всеми студентами профессор Очаповский. Экзаменовал он обычно сам, ассистенты на его экзамене только присутствовали. Все дополнительные вопросы задавал только он. Очень часто, когда студент плавал в ответе, и любой другой профессор давно бы уже отправил его повторять материал и готовиться к переэкзаменовке, Очаповский, добродушно щуря свои близорукие глаза и ласково улыбаясь, продолжал задавать всё новые и новые вопросы. Наконец, убедившись, что студент всё-таки хоть что-то усвоил по его предмету, говорил, обращаясь к ассистентам:
– Ну, вот видите, он (или она) кое-что знает! Поставим ему (или ей) «удочку» и попросим никогда не лечить глазные болезни.
Идя на этот экзамен, кажется, в первый раз за всё время учёбы в институте, Борис Алёшкин не чувствовал себя достаточно уверенно. «Хоть бы на «удочку» сдать!» – думал он, входя в кабинет Очаповского. Но, вероятно, помогла некоторая опытность в сдаче экзаменов за пять лет учёбы, да и то, что в течение года Борис регулярно конспектировал лекции и прорабатывал проходимый материал по учебнику. Он без особого труда довольно подробно ответил на вопросы билета и также чётко рассказал о методе профессора, академика Филатова, по лечению катаракты, о котором в своё время рассказывал на лекции Очаповский, бывший другом и последователем Филатова. В учебнике об этом методе ничего не говорилось, и тут уж Бориса выручила его память. Профессор, даже не дослушав его ответ на этот дополнительный вопрос, обернулся к своим ассистентам:
– Ну, тут мы можем быть спокойны, – и поставил Борису в зачётке «отлично».
Сдав экзамен, Алёшкин забежал в магазин, купил лимон, печенье, конфет, сыра, масла и со всем этим помчался в больницу. Зайдя в палату, где лежала Катя, он был встречен всеми больными уже как старый знакомый. Кате были свойственны большая общительность и какое-то особое умение завоёвывать авторитет и уважение окружающих. В послеоперационной палате, где все больные обычно стонали, часто вызывали сестру и вообще вели себя беспокойно, она терпеливо переносила боль, а утром уже со всеми подружилась.
Кстати сказать, почти десять лет спустя Борису самому пришлось пройти через подобную операцию, и тогда он понял, как трудна была первая ночь для Кати. Она же, как ему говорили её соседки, вела себя бодро и стойко.
Все в палате уже знали, что эта молодая и худенькая женщина – мать троих детей, уже 12 лет замужем. Знали они и то, что её муж – студент последнего курса мединститута, иногда в неотложной хирургии подменяет врача. От дежурной сестры всем стало известно, что Борис Алёшкин в тот момент, когда оперировали его жену, спасал в неотложке пострадавшую девочку, поэтому после приветствия первым вопросом Кати был:
– Ну, как там девчушка-то? Ты у неё был? Видел её?
Борис даже растерялся, он, откровенно говоря, был так поглощён мыслями о жене, заботами о домашних делах и только что сданном экзамене, что как-то совсем забыл о своей маленькой пациентке. Поэтому он немного смутился и ответил:
– Я ещё у неё не был, прямо с экзамена к тебе. Как ты-то?
Катя улыбнулась:
– Я отлично, видишь, даже смеюсь! Конечно, болит немного, ну да терпеть можно.
Все женщины наперебой заговорили:
– О, она у вас молодец! Мы ведь все тоже оперированные, знаем, как в первую ночь после операции бывает, а она хоть бы разочек застонала!
Катя замахала на них руками, что, видимо, причинило ей боль и, немного сморщившись, запротестовала:
– Да будет вам! Трусиха я ужасная, так боялась операции, а она оказалась совсем не страшной. Вот сейчас немного болит. И, самое главное, Борька, велят не шевелиться! Вот ведь какое несчастье-то, операция-то моя совпала, – она, немного покраснев, почти шёпотом добавила, – ну, ты знаешь, с чем… Тогда Кирилл Степанович на это внимание не обратил, а вот сегодня Михаил Петрович посмотрел и велел лежать на спине и не двигаться, а это самое трудное.
Тем временем, слушая жену, Борис вытаскивал из своего портфеля принесённые покупки и складывал их на тумбочку. Катя, увидев всё, что он принёс, возмутилась:
– Да ты с ума сошёл! Куда это мне столько, мне и вообще-то есть почти не дают! Ты, что, не знаешь разве? Бери сейчас же обратно большую часть, детям скормишь. Да зайди к своей пациентке и ей что-нибудь оставь.
Она настояла на том, чтобы Борис большую часть продуктов убрал обратно в свой портфель, а затем спросила:
– Да, а как твой экзамен-то? Не выгнал тебя Очаповский?
– Да что ты, он же никого не выгоняет. Я получил «отлично».
– Молодец! – гордо сказала Катя. – Ступай домой, занимайся хозяйством, детьми, да готовься к следующему экзамену. А ко мне каждый день не бегай!
– Ладно, ладно, ты поправляйся быстрей. А как же я не зайду, если всё равно теперь каждый день в этой больнице буду, то на дежурстве, то на консультации. Следующий-то экзамен гинекология, а клиника профессора Вачнадзе в этой же больнице.
Поцеловав Катю и простившись с остальными больными, он вышел в коридор. Узнав у дежурной сестры, куда положили оперированную вчера в неотложке девочку, Борис открыл дверь в её палату. У постели больной сидела пожилая женщина с печальным лицом и заплаканными глазами. Сама девочка довольно бодро глядела своими чёрными глазками и, видимо, узнав подходившего врача, вдруг воскликнула:
– А вот и мой доктор пришёл! Здравствуйте!
Алёшкин направился к её кровати, но тут заметил у окна Кирилла Степановича Керопьяна и Михаила Петровича и подошёл к ним. Поздоровавшись, немного встревоженно спросил:
– Ну как, Кирилл Степанович?
– Что как? С женой, что ли?
– С девочкой! Да и с женой, конечно, тоже.
– С девочкой хорошо, всё правильно сделал, на «отлично». Думаю, недели через две выпишем, а через месяц-полтора и гипс снимем. А с женой не совсем ладно. Когда я её посмотрел, то решил, что операция требуется срочная, а уже потом выяснилось, что оперировал-то я её в неподходящий момент. Ну, да организм у неё здоровый, будем надеяться, что со всем справится. Вы к ней что ли?
– Нет, я у неё уже был.
– А, теперь пациентку навестить пришли! Что же, это правильно, своих больных никогда забывать нельзя.
Через неделю Катя была уже дома, а Борис сдал следующий экзамен. Оставались ещё два, следом предполагался небольшой перерыв и самое главное – государственные экзамены.
Уже через два дня пребывания дома Катя начала рваться на работу, ведь за всё время болезни она могла получить деньги по больничному листу не из расчёта своего среднего заработка, а из размеров основного оклада, то есть меньше в несколько раз. Мы знаем, каким тяжёлым было финансовое положение этой уже довольно-таки многочисленной семьи, в деньгах они нуждались постоянно, и малейшее сокращение Катиного заработка заметно отражалось на их жизни. Несмотря на уговоры Бориса, Катя решила с понедельника, т. е. всего спустя неделю после выписки, приступить к работе, хотя её больничный лист ещё не был закрыт. Да и дома-то, только что вернувшись из больницы и увидев кучу грязного детского белья, Катя не могла откладывать необходимую стирку.
Борис в субботу отправился досрочно сдавать предпоследний экзамен, а Катя, проводив Элочку в школу, Нину в детсад и отнеся Майю в ясли, решила заняться глаженьем. Пожалуй, следует напомнить, что стирка в то время проводилась с применением такой «машины», как стиральная доска и хозяйственное мыло, это требовало значительных физических усилий. Катя во время стирки и на следующий день чувствовала какие-то неясные боли внизу живота. Конечно, она никому об этом не говорила и сама старалась не обращать на них внимания.
Глажение выстиранного белья проводилось тяжёлым утюгом, нагреваемым углями. Для того, чтобы угли как следует разгорелись, нужно было этим утюгом как следует помахать, Катя так и сделала. Как раз в это время она внезапно почувствовала сильную боль в животе, ей пришлось поставить утюг, а сама она, скорчившись, опустилась прямо на пол. Боль длилась несколько минут, затем прошла. Катя решила, что это пустяки, и всё уже прошло. Она поднялась, положила перед собой гладильную доску, поставила на неё разогревшийся утюг, расстелила на доске какое-то бельё и только начала гладить, как вдруг дверь отворилась. Она увидела на пороге своего брата Андрея, а за ним Митю Сердеева. Появление этих людей было так неожиданно и так обрадовало Катю, давно уже не видевшую брата и Митю (о котором думала, что он в заключении), что она даже растерялась и в первые мгновения изумлённо смотрела на вошедших, не зная, что сказать. Гости тоже как будто немного смутились, однако первым опомнился Андрей. Он шагнул вперёд и, подойдя к сестре, своим обычным, чуть глуховатым негромким голосом произнёс:
– Ну, здравствуй что ли! – и обнял Катю.
Затем она также обнялась с Митей Сердеевым, но всё это делала, как во сне, потому что в животе у неё вновь возникла совершенно необъяснимая, но такая сильная боль, что она едва держалась на ногах. В её сознании мелькала мысль, что надо бросить гладить и что-то приготовить, чтобы угостить приехавших гостей, но всё это было как в каком-то тумане. Неожиданно она побледнела, слегка вскрикнула и как подкошенная упала на пол. От нового приступа боли она потеряла сознание.
Андрей воскликнул:
– Катерина, да ты совсем больна, как же тебя одну оставили? Где Борис-то? Ах ты, Боже мой, что же делать-то? – с этими словами он подхватил сестру на руки и положил на кровать.
Катя пришла в себя.
– Ну что, тебе лучше? Что с тобой? Чем помочь-то, говори, – продолжал расспрашивать Андрей.
Катя слегка застонала и едва проговорила:
– Я после операции… Что-то с животом… – и от нового приступа боли вновь потеряла сознание.
Андрей понял, что нужна немедленная медицинская помощь. Он обернулся к Сердееву:
– Беги, Митя, позвони по телефону, вызови врача. Выясни, где тут поблизости телефон есть. Скажи, что ей очень плохо, и нужно в больницу срочно, а я с ней побуду.
Узнав от соседей, что телефон есть в булочной и что врача нужно вызывать из Первой городской больницы, откуда выезжают, чтобы оказать скорую помощь на дому, Сердеев побежал к булочной. Машина пришла через полчаса. За это время Катя несколько раз приходила в себя и отрывочными фразами, довольно бессвязно сумела рассказать о только что перенесённой операции аппендицита и об этих неожиданно появившихся сильных болях, которые доводили её до потери сознания.
Встреченный Митей врач осмотрел Катю и обнаружил у неё, кроме резкого напряжения брюшной стенки, повышенную температуру. Он поставил грозный диагноз – перитонит. По его словам, больная нуждалась в немедленной госпитализации.
Вы помните, что это происходило в начале апреля, то есть в самый разгар весны. В это время на Кубани и в Краснодаре, особенно на его окраинных немощёных улицах, бывала такая непролазная грязь, что передвигаться приходилось лишь по узким плохоньким тротуарам, а перейти улицу можно было, только погрузившись в вязкую чёрную грязь почти по колено. Автомашина скорой помощи едва смогла добраться до Садовой улицы, то есть почти за полтора квартала от того дома, где жили Алёшкины.
Катя, хотя и почувствовала себя немного лучше после укола, сделанного врачом, идти к машине сама не могла. Гостям, появившимся у Алёшкиных после многих лет разлуки, пришлось тащить на носилках свою заболевшую родственницу. Катя успела попросить их остаться дома, хозяйничать самим и дождаться Меланью или Бориса. Они её успокоили.
Машина ушла, а гости, вернувшись в пустую квартиру, принялись за хозяйство. Прежде всего, они убрали раскиданное во время всей этой истории бельё, вынесли на улицу утюг, растопили плиту и поставили кипятиться чайник. Оба они прекрасно знали, каково материальное положение этой семьи, поэтому ещё по дороге к ним накупили разных продуктов: колбасы, консервов, масла, хлеба, булок, пряников, конфет для детей и две бутылки водки.
Пока они приводили квартиру в порядок, пока кипятился чайник, время подошло к часу дня. Обычно в это время возвращалась из школы одиннадцатилетняя Эла. Когда она вошла в квартиру и увидела двух мужчин, она очень испугалась и даже собралась бежать к соседям, чтобы звать их на помощь. Но почти сразу же она вспомнила по имевшимся у них фотографиям дядю Андрея и дядю Митю и немного успокоилась. Узнав, что мама опять попала в больницу, Эла расплакалась. Оба дяди усадили девочку за стол и стали поить чаем с пряниками и конфетами.
Около двух часов дня пришла Меланья. Она в это время, пока Катя была в больнице, всегда приходила, чтобы приготовить обед и принести из яслей Майю. Увидев гостей, она, как и Эла, вначале испугалась. Узнав, что это ближайшие родственники хозяев, Меланья успокоилась и только была огорчена, что Екатерина Петровна вновь заболела.
Несмотря на только что пережитый страх, волнение за Катю и то беспокойство, которое их не покидало, когда они узнали, что её необходимо немедленно везти в больницу, оба мужчины невольно рассмеялись, услышав, как величают их Катьку, эту девчонку, – Екатериной Петровной. В их сознании как-то до сих пор не укладывалось, что она уже совсем взрослый и солидный человек.
Между тем, Меланья успела слазить в «холодильник», т. е. вытащить из колодца привязанные на верёвке кастрюли с борщом, сваренным Катей накануне, и тушёным мясом с фасолью. Решив, что этого хватит накормить гостей и детей, она отправилась за Майей.
Борис, сдав предпоследний экзамен по психиатрии на «отлично», в самом радужном настроении возвращался домой. Путь из клиники психзаболеваний проходил мимо детсада, где находилась Нина, и Борис решил забрать её домой пораньше, чтобы не ходить за ней после. С трудом перетащив дочку через улицу на ту сторону Базовской, где был их дом, он, весело разговаривая с ней, приближался к нему. Борис не ожидал, что так быстро управится с экзаменом, он думал быть дома не раньше 5–6 часов вечера, и предупредил об этом Катю. Сейчас было около трёх – он знал, что Катя обрадуется его раннему приходу, радовался и сам. Ну а Нина была довольна уже тем, что её взяли из детсада на целых три часа раньше. Так они и шли в самом весёлом настроении.
Дома их ждала и нежданная радостная встреча, и известие о новом несчастье. Увидев около своего крыльца сидящих с папиросами Андрея и Митю, Борис очень обрадовался. Нинка, как всегда при встрече с незнакомыми, а оба этих дяди были для неё совсем чужими, спряталась за папу, уцепившись за его штаны. Борис, обнимаясь с обоими родственниками, звал их в дом, радостно и возбуждённо докладывая о том, что ещё один трудный экзамен одолел и что теперь остался последний, а там уже он настоящим врачом будет. Госэкзамены – это уже невысокий порог, его-то он преодолеет. Войдя, он удивился:
– А где же Катя? Почему она меня не встречает? Она же сдачу моих экзаменов, как свою воспринимает! Да, и на самом-то деле, что бы я без неё с этой вот колготнёй делал? – он показал на Элу и Нину, которые, уже взявшись за руки, стояли в дверях квартиры. – Ведь если б не она, так не то что экзамены, а вообще я учиться не смог бы. Катенька, где ты там? Почему мужа не встречаешь?
Но тут Эла не выдержала, слёзы побежали у неё из глаз и она, всхлипывая, проговорила:
– А маму опять увезли в больницу.
– Как опять, почему? – растерянно спросил Борис.
Андрей и Митя усадили его на лавку и, как могли, пересказали ему те события, свидетелями и участниками которых они были.
– Какой диагноз поставил врач? Как вы сказали, повторите, – нетерпеливо говорил Борис.
– Кажется, перитонит, – ответил Андрей.
– Перитонит? – воскликнул Борис.
Он-то хорошо понимал, какое страшное заболевание диагностировал врач у его жены. Даже теперь, спустя почти полвека, перитонит вызывает серьёзные опасения у всех лечащих врачей, а в то время подобный диагноз был равносилен смертному приговору. Если с операцией хоть немного запаздывали (проходило более шести часов), этот приговор судьбой приводился в исполнение.
Легко понять поэтому, какой тревогой наполнилось сознание Бориса и как сжималось его сердце, когда он, не дослушав до конца рассказ Андрея и Мити, уже мчался в больницу, куда, как ему сказали, отвезли Катю. Через полчаса, уже в халате, он в приёмном покое узнал у дежурного врача о том, что Екатерина Алёшкина поступила в больницу с предполагаемым диагнозом «перитонит», что её уже осмотрел профессор Керопьян и диагноз этот не подтвердил. Обнаружилось сильное маточное кровотечение, значит, имелись основания подозревать внематочную беременность или искусственный аборт. Для консультации был приглашён профессор Вачнадзе, заведующий кафедрой гинекологии. Он тоже осмотрел больную и положил её в своё отделение.
Через несколько минут после этого Борис уже явился в палату, где лежала его Катя. Боли, которые причиняли ей такие невероятные страдания, прошли, она чувствовала себя опять чуть ли не полностью здоровой. Увидев входящего Бориса, она попыталась присесть на кровати, но находившаяся в палате сестра строго на неё прикрикнула:
– Больная, вы забыли, что сказал профессор Вачнадзе? Две недели лежать на спине, не вставая! Или вам опять хочется под нож попасть, теперь уже к другому профессору? Лежите спокойно!
Тем временем Борис подошёл к кровати, на которой лежала жена, и тоже потребовал, чтобы она не шевелилась. Сестра, думая, что Алёшкин – кто-нибудь из дежуривших студентов-кураторов, ещё раз подтвердила распоряжение Вачнадзе:
– Вот, слышите, и молодой доктор тоже говорит, лежите спокойно.
С этими словами она вышла из палаты.
Катя набросилась на Бориса с вопросами:
– Ты Андрея и Митю видел? Разговаривал с ними? Зачем они приехали, просто в гости? Ты их покормил? Там на сегодня еда есть, а на завтра скажи Меланье, пусть купит и приготовит. Деньги там, в комоде, ещё есть немного. Ну а если не хватит, сходишь в «Круглик» и по моему больничному листу получишь. Вот от Нины что-то давно нет, ну, да ей ведь теперь не до нас, у неё своя семья образовалась. Да, а как с экзаменом-то?
– Отлично!
– Ну, я так и думала. Ты ведь у меня молодец! Да и я тоже почти совсем здорова. Я думаю, что дней через пять дома буду. И чего это сестра придумала – две недели лежать? Да разве я пролежу? Я от одного лежания заболею!
В перерыве между Катиными фразами Борис сумел кое-как объяснить ей, что с родственниками он поговорить пока не успел: узнав о её болезни, немедленно отправился в больницу. Завтра он её навестит, принесёт ей продуктов, а в понедельник поговорит с Вачнадзе и всё как следует узнает.
– А пока, – сказал Борис, – надо строго выполнять то, что он приказал. Вачнадзе зря не скажет.
Поцеловав свою Катюшу, Борис вышел из палаты. Домой он возвращался уставший и голодный, но уже значительно более успокоенный. Пока он сидел у Кати, успел прочитать на температурном листке, висевшем на её кровати, диагноз заболевания, который ей был поставлен уже в гинекологической клинике самим профессором Вачнадзе, – «острый двухсторонний аднексит», воспаление яичников. Заболевание это было тоже достаточно серьёзным и требовало длительного лечения, а иногда и вмешательства хирургов-гинекологов, но оно непосредственно жизни больной не угрожало. Самое главное, чем оно могло навредить впоследствии, это привести к бездетности. Очевидно, воспаление явилось следствием того, что апендэктомия делалась в неподходящий период, как деликатно выразился Керопьян, то есть, попросту, во время менструации, что тогда считалось серьёзным противопоказанием. Между прочим, как впоследствии узнал Алёшкин, у профессоров Керопьяна и Вачнадзе по поводу этого случая были довольно большие разногласия.
Домой Борис вернулся часов в восемь вечера. Уже темнело. Меланья успела принести Майю, накормить детей и гостей, и маленьких даже уложить спать. Когда Борис входил в кухню, она уже укутывалась в свой большой шерстяной платок, с которым, кажется, не расставалась ни зимой, ни летом, и собиралась уходить домой. Борис достал деньги из комода, дал ей и, так как следующим днём было воскресенье, и он намеревался весь день провести дома, то попросил её только сходить в магазин и на базар, купить и принести продукты. Обед он решил сварить сам, также и понянчиться с детьми. Борис просил Меланью в понедельник прийти утром пораньше, чтобы отнести Майю в ясли, отправить Элу в школу, а Нину в детсад. Ему в этот день предстояло сдавать последний экзамен, а перед этим хотелось поговорить с профессором Вачнадзе.
Проводив Меланью, Борис подсел к кухонному столу, за которым сидели Андрей и Митя. Они уже пообедали и поужинали, и сейчас, в ожидании Бориса и известий о Кате, разговаривали о разных семейных делах. Перед ними стояла наполовину опорожнённая бутылка водки и два стакана. Когда Борис, налив себе из стоявшей на плите кастрюли борща, уселся за стол, гости стали настаивать, чтобы он тоже выпил водки. У него не было абсолютно никакого желания, но пришлось всё же выпить налитые полстакана, затем он с жадностью принялся за еду.
Наевшись и закурив, Борис с большим интересом выслушал рассказ Мити о его приключениях, мы о них уже знаем. Рассказывая о том, что ему пришлось пережить, Дмитрий Яковлевич Сердеев подливал да подливал себе из бутылки, и к концу его рассказа она опустела. Правда, он предлагал налить и Андрею, и Борису, но те категорически отказывались. Следует отметить, что оба они почти никогда не пили ни вино, ни водку. Если иногда и опрокидывали одну-две рюмки, то только по каким-нибудь торжественным случаям, да и то в самое последнее время. У Андрея перед глазами был пример его отца, который своим пьянством, по существу, развалил семью, сделал несчастной мать, и поэтому как к пьяницам, так и к самой водке у него выработалось какое-то инстинктивное отвращение.
Борис ещё хорошо помнил то время, когда он сам голосовал за исключение из комсомола тех, кто выпил хотя бы рюмку водки. Да и во всей семье Алёшкиных отношение к спиртным напиткам было резко отрицательное, поэтому в компании после одной-двух рюмок он от дальнейших угощений отказывался. К тому же слишком свежим был в его памяти случай, когда, поддавшись на уговоры приятелей, он напился так, что не только потерял своё достоинство, но совершил такое преступление, такой проступок, так оскорбил свою Катеринку, что запомнил это на всю жизнь.
Совсем иначе было в семье Сердеевых: без водки у них, собственно, не проходило и дня. Дмитрий Яковлевич, как и его братья, привык всё свободное время проводить за выпивкой. Отдых, праздник без вина для них был не праздник. Впоследствии это очень тяжело отразилось не только на самом Дмитрии Сердееве, но и на его сыновьях. Но в описываемое нами время, когда Митя был ещё сравнительно молод, своё пристрастие к водке он объяснял так:
– Если бы вы, – говорил он, обращаясь к Борису и Андрею, – испытали то, что испытал я!.. Если бы вы видели ту оборотную сторону медали, которую видел я, вы бы не так ещё запили… Ведь все мои идеалы, всё, за что я воевал в партизанах в 1920 году, за что я сражался с кулаками в 1930-х годах, оказалось втоптанным в грязь! Ведь вместе со мной среди настоящих бандитов, воров и грабителей, находились честные советские люди: старые коммунисты, проведшие годы на царской каторге и в царских тюрьмах, люди, которые не раз жертвовали своей жизнью, не раз проливали свою кровь за наш советский народ, за партию. Они вдруг оказались врагами народа, как это могло случиться?!! Я этого понять не могу. Ну, со мной как-то разобрались, но ведь это произошло только потому, что моя Людмила Петровна десятки раз стучалась во все двери, до самых высоких! И что же оказалось? Что я отбыл три года в тяжелейших условиях заключения ни за что! Что я совсем, совсем ни в чём не виноват! Меня не только освободили, а беспрекословно, без какого-либо замечания и в партии восстановили, вот как раз сегодня и билет вернули. Я за тем сюда и приезжал. Но ведь три года жизни у меня вычеркнули! Люди, которые это сделали, спокойно сидят на своих местах. Мало того, теперь, когда я вернулся полностью реабилитированным и мне предлагают снова занять ту же должность, с которой меня арестовали, эти люди по уголкам продолжают шушукаться и утверждать, что, видимо, за Дмитрием Сердеевым что-то было, зря бы три года не продержали… Теперь, как ни смывай, а пятно-то это останется. С этого запьёшь! – и Дмитрий Яковлевич допил остатки водки из своего, уже почти пустого, стакана.
Во всё время рассказа Сердеева, Борис молчал и думал. Думал он о том, а что же произошло с ним, с Борисом Алёшкиным. Его вышвырнули из партии, по существу, без всякой мало-мальски серьёзной причины, приписав ему такие проступки, которых он никогда не совершал, и которые по самому своему содержанию можно было бы назвать попросту глупыми. Припомнилось ему, что когда он рассказывал о своём состоянии после исключения тому же Дмитрию, бывшему в то время партийным работником, с каким недоверием тот слушал его исповедь. Так и казалось, что он воскликнет:
