Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 1
Глава десятая
Алёшкин, конечно, не знал истинной причины холодности приёма его на новом месте работы и отнёс её исключительно на счёт своей молодости.
«Когда же я стану таким взрослым, что все не будут смотреть на меня как на мальчишку? Усы или бороду, что ли, мне отрастить? – со злостью думал он, садясь на крылечко и закуривая. – Куда же мне теперь? Вернуться в Дальлес в город и ехать на тот завод, на который звали? Но теперь, когда я увидел эту девушку, я не хочу никуда из Шкотова уезжать. Я должен её видеть каждый день!»
Его мрачные думы прервала Люся:
– Борис, а ты уже дома? Ну, когда на службу будешь ходить? Да что ты такой мрачный? Не приняли тебя? – тараторила она
– Да нет… Ещё неизвестно. А ты чего так рано из школы явилась? Выгнали с урока?
– Ну вот ещё, выдумаешь! Ведь я пионерка, а пионер – всем ребятам пример! Мне даже сегодня уже и галстук выдали, – и она показала брату треугольный кусок кумача, который не особенно умело старалась повязать шею. – У нас сегодня большой пионерский сбор, вот нас и отпустили на час раньше.
– А где будет этот ваш сбор? – спросил Боря просто для того, чтобы что-нибудь спросить.
– Как где, в старой школе! Будет очень интересно! Вожатая, ты же её знаешь, Нюся Цион, принесёт нашу пионерскую газету, она называется «Пионерская правда», мы на неё всем отрядом подписались, вот сегодня нам первый номер доставили. Теперь будем её постоянно получать. В ней все пионерские новости описывают, так мы их читать будем. А потом на нашем сборе будет Мила Пашкевич, самая первая вожатая в нашей волости. Она первый отряд организовала в селе Угловое, где служит учительницей. Она, хоть и учительница, а во! – и Люся подняла вверх большой палец левой руки и приложила к нему сверху ладошку правого, что, как знал Борис, означало знак наивысшего одобрения.
Он усмехнулся, ему такое выражение высшей оценки чего- или кого-либо было давно известно, но что его сестрёнка могла употребить его, да ещё по отношению к учительнице, Борис никак не ожидал и рассмеялся:
– Что же эта учительница на вашем сборе делать будет? В прятки или в догонялки с вами играть? – насмешливо спросил он.
– Эх ты! – обиженно и укоризненно сказала Люся, всё ещё пыхтя над не хотевшим завязываться галстуком. – А ещё активный комсомолец! Она нам доклад о своей пионерской работе будет делать, опытом делиться будет… – девочка наконец-таки справилась с галстуком, забежала домой, схватила кусок чёрного хлеба и, жуя на ходу, проговорила, – ну, я пошла! Скажи маме, что меня обедать ждать не нужно, я, наверно, задержусь. Сбор может долго быть.
Борис поднялся.
– Подожди, я с тобой! Пойду посмотрю, что это за сбор у вас.
– Ты, правда, Боря? Вот хорошо-то! – радостно воскликнула она.
Она действительно была рада. Ну кому же не приятно в 11 лет привести на пионерский сбор своего старшего брата, комсомольца, которого в селе почти вся молодёжь знает? «Старый» комсомолец, брат, – и вдруг на их пионерский сбор явится! «Все девчонки от зависти лопнут!» – думала Люся.
– Только, Борис, ты папиросу брось. Пионерам курить нельзя, и тебе на нашем сборе с папиросой быть нельзя. А придёшь, поздоровайся со всеми по-пионерски, знаешь, как? – и девочка, встав по стойке смирно, подняла согнутую в локте руку на уровень лба и громко сказала, – Будьте готовы! А они тебе ответят: всегда готовы! Понял?
Борис растроганно подумал: «Смотри ты, какая у меня сестрёнка-то. Я и не предполагал… Думал, что кроме книжек, которые, кажется, целыми днями читает, ничего и не видит, а она уже меня учить начинает».
До сих пор, хотя он и слышал о пионерских отрядах и даже видел, как с барабанами и горнами по улицам Владивостока иногда проходили отряды ребят в красных галстуках, но как-то не вдавался в сущность работы этих ребятишек. Себя он считал уже взрослым, и эта игра с детьми ему казалась недостойной настоящего комсомольца. А тут вдруг такая комсомолка – Мила Пашкевич, перед которой он, как и большинство шкотовских комсомольцев, почти благоговел, занимается этим «детским» делом. Надо было посмотреть!
– Хорошо, хорошо, Люся, поздороваюсь по-пионерски!
Наконец они подошли к школе. В этом деревянном одноэтажном здании когда-то помещалось начальное сельское училище, затем школа I ступени, а сейчас, когда большая часть классов её была переведена в новую школу в гарнизон и занятыми оставались только две комнаты, где занимались ещё не успевшие переехать третий и четвёртый классы, большая часть здания пустовала, и в ней разрешалось собираться пионерам. Вечерами здесь же собирались на свои собрания комсомольская и партийная ячейки, и даже иногда проводились сельские сходы.
Сейчас большая комната, служившая в своё время рекреационным залом школы, служила местом сбора пионерского отряда. Вдоль стен были расставлены скамейки, на которых сидело человек пятьдесят ребят в красных галстуках. У одной из стен, под портретом Владимира Ильича Ленина, стоял стол, покрытый красной материей, за ним сидели Нюська Цион, Мила Пашкевич и какой-то незнакомый мальчишка.
Увидев, что все уже собрались, Люся недовольно бросила:
– Ну вот, из-за тебя опоздали! – и бегом бросилась к столу, где и уселась. Как потом узнал Боря, она была членом совета отряда.
Переступив порог комнаты и оглянувшись, Борис к своему удивлению и радости увидел, что кроме тех, кто сидел за столом, и ребят на скамейках, в уголке зала находились девушки постарше, и среди них Катя Пашкевич. Сколько было там девчат, он не рассмотрел – видел только одну.
Борису, конечно, сразу же захотелось привлечь к себе внимание и, войдя в зал, он громко произнёс:
– Будьте готовы! – встав так, как его только что научила сестра, и подняв руку тоже так, как она его научила.
Голос у него был громкий, звонкий. При его возгласе все невольно повернулись к нему, встали и, подняв в приветствии руки, довольно дружно ответили:
– Всегда готовы!
Нюська, увидев Бориса и ответив вместе со всеми пионерами на его приветствие, так же, как, впрочем, и Милка Пашкевич, подбежала к нему и громко сказала:
– Вот, ребята, какой сегодня интересный сбор получится! У нас присутствуют два старых комсомольца, мы их попросим потом рассказать нам о своей работе, это будет интересно! – говоря это, Нюся подвела Бориса к столу, где сидела Милка Пашкевич.
Та поднялась из-за стола, поздоровалась с Борисом за руку и, так и не отпуская её, потянула его в сторону того угла, где сидела Катя.
– Пойдём, Борис, сядем в сторонке, не будем им мешать, – сказала она.
А между тем Нюся повернулась к Люсе и мальчишке, сидевшим за столом, и предложила им:
– Ну, ребята, открывайте сбор!
Борис не слышал, что говорил сидевший за столом мальчик, который в это время оглашал повестку сбора, он слушал только Милку и видел только Катю, к которой они направлялись.
– Да, Борис, кстати, я тебя сейчас со своей сестрой познакомлю. Будущая комсомолка, уже твёрдо решила. Не знаю, как только она с родителями справится.
Они подошли к тому месту, где сидела Катя и её подруги – Аня Сачёк и Нюра Гамаюнова, которые уже около года были комсомолками, и которых Борис хорошо знал.
– Знакомьтесь, – сказала Мила, усаживаясь на свободное место около Кати, – это комсомолец Борис Алёшкин, а это моя сестра Катя.
Борис увидел блеснувшие глаза Кати, мелькнувшие перед ним как молния. После этого он уже не мог отвести от неё взгляда и как-то машинально ответил:
– Да мы уже знакомы. Здравствуй, Катя! – и он протянул девушке руку.
Та, вспыхнув до корней волос, несколько мгновений колебалась, затем всё же прикоснулась к протянутой ей руке и сейчас же с каким-то испугом её отдёрнула. Это прикосновение доставило Борису такое блаженство, какое не давали ему даже самые горячие поцелуи, получаемые им ранее от прежних знакомых девушек, в том числе и от сидевшей тут же Нюрки Гамаюновой, которую он просто не заметил.
Он втиснулся между Милкой и Катей и, повернувшись к последней, спросил:
– Куда ты вчера пропала? – он и не заметил, что, если вчера он обращался к Кате на «вы», теперь почему-то сразу перешёл на «ты».
Ответа он, конечно, не удостоился, зато получил толчок в бок от Милки, удивлённо наблюдавшей за обоими:
– Слушай! Сбор начался! Я и не знала, что вы уже успели познакомиться, ну и ловок же ты! Да и она тоже хороша, с таким парнем знакомство свела, а мне ни слова. Ну я уж этой скромнице пропишу!
– Пожалуйста, Мила, не надо! Она не при чём, это всё я. Да мы почти и не знакомы даже, вчера только в первый раз увиделись! – быстро прошептал Боря и снова умолк от второго толчка Милы.
– Ладно, мы это потом выясним, а сейчас молчи! Видишь, уже Нюська на нас косится.
А та на самом деле бросала недовольные взгляды на «недисциплинированных» комсомольцев.
Между тем сбор шёл своим чередом, и Борис наконец-таки обрёл способность слушать и понимать всё происходящее, хотя его бок, прикасавшийся к Кате, горел как в огне.
Ребята с большой важностью вели сбор, точь-в-точь как ведут собрание взрослые. Сперва обсуждался план работы отряда на месяц. Люся, как член совета отряда, зачитала этот план. 3атем некоторые пионеры поднимали руку и выступали, внося в план поправки, причём в своих повадках и выступлениях они явно подражали взрослым. Это было похоже на игру и в то же время отдавало какой-то нарочитой серьёзностью. Борису это не понравилась. Он заметил – многим ребятам такое собрание казалось скучным. Он уже понимал, что здесь что-то не так. Но пока ещё не мог определить, что именно не так.
Затем Нюся прочитала передовую статью из газеты «Пионерская правда», её тоже слушали без особого оживления. Когда она стала читать заметки из жизни отдельных отрядов и пионеров, ребята немного оживились, но это всё же было не то.
Наконец, председатель дал слово Милке Пашкевич. Тут Борис услышал, как проводятся сборы в пионерском отряде села Угловка. И не только услышал, но и увидел: Милка тут же подняла засидевшихся ребят, собрала их в кружок и стала разучивать с ними новые песни, организовывать различные игры, задавать загадки, головоломки. Все оживились, в зале поднялся шум, хохот. Он как бы наполнился совершенно другими, живыми и весёлыми ребятами. Борис тоже решил блеснуть, он рассказал ребятам о некоторых своих приключениях во время борьбы с хунхузами, рассказал о разных случаях во время ловли брёвен. Рассказы его слушали с большим вниманием и удовольствием. Затем он показал несколько подвижных игр, которых знал очень много.
Сбор, превратившийся из скучного официального собрания в весёлый детский праздник, затянулся до темноты, и никто не думал расходиться, все были довольны и веселы. Единственным недовольным лицом была уборщица, уже несколько раз заглядывавшая в дверь зала. При прощании все спели только что выученную песню про картошку и стали расходиться.
Совершенно естественно, что во всех играх, песнях и головоломках принимали участие и присутствовавшие на сборе девушки, в том числе и Катя Пашкевич.
Борис заметил, что некоторые пионеры перед уходом снимали свои красные галстуки и, аккуратно свернув их, прятали в свои школьные сумки. Борис спросил Нюсю, почему они так делают. Она рассказала ему, что некоторые ребята стали пионерами без согласия своих родителей, а иногда и вопреки их прямому запрещению, вот и таятся.
– Нам, комсомольцам и партийцам, теперь предстоит новая задача – вести разъяснительную работу среди родителей, чтобы они не мешали своим детям вступать в пионеры. А это работа нелёгкая, я сама знаю.
Алёшкин, Цион, Катя и Мила Пашкевичи вышли из школы последними. Борис, всё время старавшийся держаться поближе к Кате, и сейчас намеревался отправиться с ней, чтобы проводить её до дома, но, когда они весёлой гурьбой подошли к переезду, Мила остановила его:
– Борис, проводи-ка меня до станции. Девочки и сами дойдут до нашего дома, тут близко, а Нюся к Кате собиралась. А мне одной страшновато, да и скучно будет поезда ждать.
Она возвращалась в Угловку на свою работу, в Шкотово приезжала по заданию укома РЛКСМ, чтобы помочь ещё неопытной вожатой Цион и показать, как надо проводить пионерские сборы. Задание она выполнила и теперь, рассчитывая на то, что Алёшкин будет служить в Шкотове, решила и его немного просветить в этой работе.
Надо помнить, что в то время никаких письменных методических руководств для вожатых пионерских отрядов практически не существовало. То немногое, чем пользовались вожатые центральной России, сюда, на далёкую окраину доходило с большим опозданием, а то и вовсе не попадало. Большинство вожатых и в сельских районах, и в городах Дальнего Востока организовывали свою работу, как вздумается, а так как среди вожатых учителей было очень мало, то и работа в отрядах у людей, не имеющих никакого педагогического опыта, не умеющих зачастую общаться с детьми, иногда назначаемых на эту работу ячейками комсомола против их желания, шла неважно. Поэтому количество отрядов и пионеров почти не увеличивалось.
Всё это Мила рассказала Борису, пока они шли до станции. Она прибавила, что таких комсомольцев, как он, немного, и что поэтому ему от этого дела открещиваться нельзя.
Он, конечно, не возражал, так как понимал справедливость доводов Пашкевич, но всё же невольно подумал: «Нет, видно мне от ребят так и не отделаться, опять меня к ним подсовывают. Учителем не захотел стать – так вот, пожалуйста, пионерские отряды выдумали».
Конечно, эти мысли не были серьёзным протестом, скорее, какой-то душевной воркотнёй по привычке. Сегодняшний сбор ему очень понравился, и он был готов ещё не раз вот так собраться с пионерами.
Поезд в сторону Владивостока, а, следовательно, и в Угловую, куда предстояло ехать Миле, проходил через Шкотово поздно вечером, и, как показывали станционные часы, им предстояло его ждать ещё около часа. Стояла довольно тёплая осенняя ясная погода, и они стали бродить по слабо освещённому перрону, продолжая начатый в дороге разговор.
Мила с большим увлечением рассказывала про свой пионерский отряд, про замечательных её пионеров, приглашала Алёшкина приехать к ней в Угловку, посмотреть на отряд, на то, как они работают, учатся и проводят сборы.
Она сказала также, что по тому, как Борис вёл себя сегодня на сборе, она определила, что из него может получиться очень хороший вожатый и что она так об этом в укоме и доложит. Она советовала ему, не раздумывая, взять эту комсомольскую нагрузку.
Затем Мила внезапно переменила разговор:
– Да, а как тебе понравилась наша Катя? Верно ведь, хорошая девушка? Нужно её обязательно в комсомол втянуть, хотя это будет и непросто, родители будут сопротивляться. Мне, хоть я уже вполне самостоятельный человек, и то комсомолом без конца глаза колют, а ей ещё труднее будет, ведь она целиком зависит от семьи. Нюся пообещала мне помочь в этом деле и на родителей повлиять, помоги и ты!
При первом вопросе Борис покраснел так, что, если бы не плохое освещение перрона, то ответа на него Миле бы не потребовалось. Про себя он всё-таки успел подумать: «Нравится – это не то слово!!! Мне многие нравились и нравятся, ты и сама мне нравишься, а Катя – это совсем не то, совсем-совсем другое! Я даже и сам не пойму, что это. Но определить это одним словом «нравится» нельзя».
Конечно, Миле он ничего не сказал, разве она поймёт? Да и вообще, разве может кто-нибудь это понять? Он ответил только на второй вопрос.
– По-моему, Кате помогать нечего, она и сама всё хорошо видит, а уж дома-то она без нашей помощи, наверно, лучше справится. Да и не знаю я никого из ваших.
Мила вскочила в вагон подошедшего поезда, а Борис, всё ещё поглощённый своими мыслями о возникшем у него непонятном чувстве, которое он пока не решался назвать любовью, медленно побрёл по шпалам, возвращаясь к дому.
Дня три он не заходил в контору Дальлеса, ожидая решения своей служебной карьеры, а вечерами часто бродил около дома Пашкевичей, надеясь встретить Катю. В клубе в эти дни ничего не было, и туда ходить было бесполезно.
Собственно, видел Борис Катю ежедневно. Дело в том, что организованная в гарнизоне школа ещё не была полностью подготовлена к приёму учеников. И так же, как два начальных класса продолжали заниматься в старой школе, в которой происходил сбор, так и Катин седьмой класс, как самый малочисленный, пока продолжал находиться на старом месте, то есть в одной из комнат того самого дома, где была квартира Алёшкиных.
Когда ученики выбегали на перемену, Борис всегда тоже оказывался на улице и хоть издали, но видел Катю. Подойти к ней он не решался. Если её подруги, такие как Нюська Цион, Таня Неунылова, Галя Хлуднева – все уже комсомолки, при его появлении всегда подходили к нему и вели с ним, как со взрослым самостоятельным человеком, «старым» комсомольцем, какие-нибудь разговоры о разных комсомольских и школьных делах, то та, ради которой он, собственно, и выходил на двор, удостоив его чуть заметным кивком головы, старалась к нему не подходить и даже как бы умышленно не встречаться с ним. На уговоры Нюси пойти поговорить с Борькой Алёшкиным всегда отвечала отказом, чаще всего ссылаясь на то, что она не комсомолка, и потому ему будет скучно с ней разговаривать.
Он, в свою очередь, разговора о ней с её подругами не затевал, хотя в душе страдал от такого, как ему казалось, безразличия со стороны этой удивительной девушки.
Наконец, Алёшкин всё-таки решил пойти в контору Дальлеса и выяснить, что же там решили. Откровенно говоря, он очень боялся, что его не примут на работу и ему придётся уезжать из Шкотова. Теперь, когда Борис встретился с Катей, ему этого очень бы не хотелось.
Когда он зашёл в комнату, Ковальский встретил его как старого знакомого, встал из-за своего заваленного бумагами стола и, пожав ему руку, сказал:
– А, товарищ Алёшкин! Что же вы так долго не заходили? Мы уж вас разыскивать собирались. Вас назначили младшим десятником в село Новонежино. Сейчас я вам выдам предписание, а вы пока пройдите к Борису Владимировичу Озьмидову, заместителю Семёна Ивановича, он вас проинструктирует, ведь выезжать к месту работы вам необходимо как можно скорее.
Борис прошёл через комнату и остановился у стола Озьмидова, тот вежливо подал ему руку и, указав на стул, стоявший около стола, предложил ему сесть.
– Я вам сейчас вкратце расскажу про ваши обязанности. Подробнее с ними вас ознакомит старший десятник, которому вы будете подчинены, он, кстати, сейчас здесь, в Шкотове. Вы с ним обязательно встретьтесь, договоритесь, да завтра вместе и поезжайте, тянуть нечего. Ну а к Семёну Ивановичу не ходите, ему, видно, во Владивостоке за вас попало, или ещё что-нибудь, только он вчера очень сердитый вернулся. Работа участка, на который мы вас назначаем, будет заключаться в следующем. Владивостокская контора заключила договор с одной из японских фирм на поставку рудничной стойки. Заказ размещён в ряде районных контор, на нашу выпала доля в 400 000 кубошаку, это около 500 000 кубофутов. По полученному нами лесорубочному билету эту заготовку предложено произвести в лесной даче около села Новонежина. Открывая там участок, старшим десятником мы назначили товарища Дмитриева, он и будет вашим непосредственным начальником. Дмитриев – опытный лесозаготовитель, но не очень грамотный, а тут предстоят сложные и довольно трудные расчёты: крестьянские артели, с которыми нужно будет заключить договора на рубку и вывозку стоек, потребуют расчёта с ними за штуку; железная дорога, на которую мы должны будем погрузить лес, расчёты ведёт за кубофуты, а представители фирмы – японцы будут вести подсчёты на кубошаку. Вам придётся основательно потрудиться при переводе всех этих мер, причём нельзя допустить ошибки ни в ту, ни в другую сторону. Правда, Дмитриев уже взял себе помощника – паренька, окончившего в этом году среднюю школу, сына начальника станции Новонежино, но тот никакой специальной подготовки не имеет, так что и ему, и самому Дмитриеву придётся во всех расчётах полагаться на вас. Ну как, справитесь? Рекомендовал вас на эту работу я, мне бы не хотелось, чтобы вы меня подвели.
– Я думаю, справлюсь. – ответил Борис. – Ведь кое-чему я всё-таки научился на курсах. Кроме того, перед окончанием таксатор, проводивший с нами занятия, дал таблицы перевода разнообразных измерений одних в другие, из кубофутов в кубошаку, и даже в кубометры, и наоборот. Дал он нам и таблицы объёмов стволов различной толщины по диаметру верхнего и нижнего отруба и по длине заготовки. У меня такие таблицы есть – буду пользоваться ими, думаю, что и второго помощника Дмитриева обучу.
– Таблицы! – воскликнул Озьмидов, – вот здорово-то! А мы себе в контору никак таких таблиц не допросимся, приходится всё считать по формулам. И сваливается вся эта работа на меня, так как десятники в большинстве народ малограмотный и могут только сосчитать количество штук, да указать их длину и толщину. Мне и товарищу Ковальскому, да вон и Фёдору Панфиловичу тоже, – он махнул рукой в сторону бухгалтера, – часто целыми вечерами приходится за такими подсчётами сидеть. Так что мы ваши таблицы у вас на несколько дней заберём. Николай Васильевич их перепечатает и размножит хотя бы в нескольких экземплярах, хорошо?
– Ну, конечно, пожалуйста. Мне ведь они, наверно, раньше, чем через две-три недели, нужны не будут, – ответил Борис.
– Совершенно верно. А вы, товарищ Ковальский, поработайте сверхурочно и за это время перепечатайте их.
– Слушаюсь, – по-военному ответил тот.
Борис Владимирович, взглянув в окно, сказал:
– А вон и ваш начальник идёт, сейчас познакомитесь.
Через минуту, отдуваясь и вытирая мокрый лоб большим клетчатым платком сомнительной чистоты, в комнату вошёл толстый высокий человек лет пятидесяти. Он был коротко пострижен, а посередине головы поблёскивала довольно значительная лысина. Подбородок его зарос седой щетиной, а крупный мясистый нос был покрыт мелкими синими прожилками, что указывало на его пристрастие к крепким спиртным напиткам, как сейчас же про себя подумал Борис. Его маленькие, какие-то свинячьи глазки на всех поглядывали настороженно и недоверчиво, хотя толстые губы расплывались в самой благожелательной улыбке.
Как только он вошёл, Борис Владимирович обратился к нему:
– Игнатий Петрович, вот ваш младший десятник Борис Яковлевич Алёшкин. Он человек грамотный, специальные курсы окончил и, хотя вашего опыта у него нет, но зато считать он умеет. Я думаю, что вы сработаетесь. Вы ему должны свой опыт передавать, а он будет все расчёты на должном уровне держать, ведь так? – повернулся Озьмидов к Алёшкину, тот кивнул головой.
Дмитриев подошёл к вставшему со стула Боре, пожал протянутую руку и довольно дружелюбно сказал:
– Ну что же, будем, так сказать, себе смену готовить. Больно уж молод он, боюсь, что его новонежинские мужики будут вокруг пальца обводить.
– А вот вы там на то и старшим будете, чтобы им помешать, а он за то им, да и не только им, а и железной дороге, и японцам, вас обсчитать не даст.
– Ох, уж эти железнодорожники! Вот они где у меня ещё с прошлого года сидят! – сердито заметил Дмитриев. – Они меня так подвели, что Семён Иванович чуть не выгнал меня! Они так считают, что ни одного вагона ни выгрузишь и не погрузишь без штрафа…
– Ну, видите, вот у вас и защитник будет.
– Этот-то защитник не больно велик. Я ведь лучшего нашёл, взял в помощники сына начальника железнодорожной станции Новонежино Сердеева. Ведь не будет же начальник станции своего собственного сына штрафовать! А теперь его увольнять нужно, тот на нас и отыграется.
– Да зачем же увольнять? Что вы, Игнатий Петрович, не волнуйтесь! Мы с Семёном Ивановичем посоветовались и разрешили вам двух помощников иметь: младшего десятника и помощника десятника. Вот вы Сердеева и оставляйте помощником десятника. Разница в окладе будет несколько рублей. Всё обойдётся!
Борис подошёл к Ковальскому, взял у него подготовленное направление, тут же передал его Дмитриеву и, вдруг вспомнив что-то, сказал:
– Борис Владимирович, а ведь если наш участок будет рудничные стойки заготовлять, так мне таблицы на крупный лес не нужны будут. Я их вам оставлю надолго, а вот другие возьму сразу.
– А это ты хорошо придумал! Вот молодёжь-то! Старик, имея такие таблицы, держался бы за них обеими руками. А этот – на, пожалуйста! Так принеси их сегодня же, я думаю, за месяц Николай Васильевич с ними справится, а там мы их тебе вернём.
Дмитриев недовольно покосился на Бориса и сказал:
– Сейчас пойдём на склад, получим спецодежду. Зима скоро. Потом зайдёшь к Фёдору Петровичу, получишь, что там тебе причитается. Завтра на станции встретимся. Смотри, не опаздывай!
Получив на складе большой, хороший дублёный чёрный полушубок с мохнатым белым воротником, меховую шапку, валенки и рукавицы, Борис направился с этим узлом домой.
Последнюю зиму он ходил в папиной поношенной шинели, а этой осенью в собственной кожаной куртке. Но уже становилось холодно, и, конечно, полушубок очень пригодился, а когда Борис носил валенки, он даже и не помнил. Ну а шапка ему не понравилась. Он только что надел вместо кепки папин старый суконный красноармейский шлем и не хотел бы его променять ни на какую шапку.
По дороге, бросив узел в коридоре, Борис заглянул и к бухгалтеру, там ему выдали 25 рублей. Сюда входила оплата проезда от Владивостока до Шкотова и от Шкотова до Новонежина, и аванс в счёт будущего жалования. Тут же с ним переговорил и Ковальский:
– Ты что же мне сразу не сказал, что ты комсомолец? Эх, ты! Я ведь коммунист и сейчас секретарь партийной ячейки в нашей конторе, нас, правда, всего трое: я, десятник Демирский и Колосов ещё. А теперь вот и комсомолец будет! Пока ты первый, может быть, и ещё появятся, тогда и комсомольскую ячейку организуем.
– А я товарища Демирского знаю, мы с ним лес вылавливали.
– Лес… Он-то мне и рассказал про то, что ты член РЛКСМ, а сам ты не догадался об этом сообщить!
Борис промолчал.
Когда он вернулся домой со своей новой спецодеждой, вся семья уже собралась. Узнав от сына, что он-таки получил назначение и должен опять уехать из семьи, Анна Николаевна не могла скрыть своего беспокойства и неудовольствия:
– Опять ты один будешь жить! Опять тебя кто-нибудь подстрелит! Будешь голодать, не мыться месяцами, совсем скрутишься!
– Ну что ты, мама, я же не маленький. А потом ведь это совсем недалеко, до Новонежина всего вёрст 25. Товарняки ходят чуть ли не через два часа, так что я, наверно, часто приезжать буду. Тебе тут одной с ребятами тяжело, ну да ведь скоро папа приедет…
Пока они, пообедав, разговаривали и собирали Борису бельё и необходимые вещи, его младшие братья при помощи сестры решили примерить спецодежду, и через полчаса после этой пробы оказались все перемазанными, как трубочисты. Оказалось, что полученный чёрный полушубок линял и сильно пачкался.
Сборы и домашние хлопоты по заготовке дров, заделке на зиму окон заняли весь вечер, и Борис так и не успел сходить в клуб и попрощаться с товарищами.
Вечером, лёжа в постели, он думал не о своём будущем, не о той, ещё совсем незнакомой работе, которая ему предстоит, а только об одном: Катя. Как же эта девушка к нему относится? Он почему-то не мог себе представить жизни без неё, а она? Пока ещё она всё время сторонилась его. Может быть, стоит ему уехать, как около неё появится кто-нибудь из того множества молодых людей, которые её окружают.
Так он и заснул с думами об этой, в сущности, ещё совершенно незнакомой ему девушке.
