Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 1
Глава шестая
В течение последующих недель отряд Жака сумел захватить ещё нескольких хунхузов, очевидно, это были остатки разбитой банды в Новохатуничах. Однако ни самого командира, ни одного из сбежавших русских белобандитов так и не нашли.
В начале августа произошло ещё одно довольно смешное событие, о котором хочется рассказать. Во Владивостоке получили известие, что в одной из бухт залива Петра Великого высадился большой, численностью до 600 человек, отряд хунхузов, и что он направляется в сторону железнодорожной станции Кангауз. Для его ликвидации выделили из Владивостокского гарнизона батальон красноармейцев.
И командиры батальона, и красноармейцы на Дальний Восток прибыли недавно, ни особенностей края, ни дорог в предполагаемом районе действий они не знали. Губернский отдел ГПУ потребовал от Шкотовского отдела выделить проводников для этого отряда. Решили, что встретят отряд и проведут его, сопровождая в поезде до станции Лукьяновка, бойцы Жака, а после выгрузки отряда для дальнейшего следования его пешим порядком проводником будет служить новонежинский партизан Середа, хорошо знавший всю местность от побережья до самого Сучана, а, следовательно, и до Кангауза.
От отряда Жака выделили Бориса и Жорку. Встретив красноармейцев на станции Угольной, они со своим пулемётом забрались на тендер (тогда по этой ветке довольно часто паровозы ходили тендером вперёд), устроились так, чтобы хорошо видеть впередилежащую дорогу и окружающую её местность. Вместе с ними на тендере поместился один из младших командиров и два бойца.
Ехали они ночью. Августовские ночи в Приморье, когда нет луны, настолько темны, что даже собственную руку разглядеть бывает трудно. Свет от керосиновых паровозных фонарей был так слаб, что освещал полотно всего на каких-нибудь пять шагов, при этом бледном свете окружающая темнота казалась ещё глубже и гуще. И вдруг, уже после Романовки, когда поезд вошёл в густой орешник, окружавший линию плотной стеной с обеих сторон, а за ним угадывались большие деревья, в придорожных кустах замелькали бесчисленные яркие зеленоватые огоньки. Ни Борис, ни Жорка на них не обратили никакого внимания, они знали, что как раз в то время такие кусты бывают наполнены мириадами светлячков. Но этого не знали ни лежавший на угле рядом с ними командир, ни красноармейцы. Они встревожились.
– Хунхузы! – крикнул командир, – Стреляйте! – и, выхватив револьвер из кобуры, начал стрелять в проносившиеся мимо кусты.
Вслед за ним открыли огонь из винтовок и находившиеся здесь красноармейцы. Напрасно и Жорка, и Борис пытались объяснить им, что это не огоньки папирос, а светлячки, они продолжали палить.
Заслышав стрельбу, машинист остановил поезд. Красноармейцы высыпали из вагонов и по приказанию командира батальона прочесали окружавшие дорогу кусты, сделав перед этим несколько залпов в их сторону. Конечно, ничего не нашли.
Когда батальон прибыл в Новонежино и к нему присоединился новый, уже пожилой проводник, то и Борис, и Жорка были отпущены. Они, конечно, рассказали Середе о том, что произошло около часу назад недалеко от Романовки. Тот отнёсся к этому происшествию серьёзнее, чем предполагали ребята:
– Мы тоже слышали эту пальбу и думали, что или вы, или какой-нибудь ЧОНовский отряд встретился с хунхузами. Но ведь и хунхузы, конечно, слышали стрельбу, а они народ дошлый. Конечно, они поняли, что их здесь ждут, и теперь свой маршрут переменят.
Так и случилось. Более двух недель бродили красноармейцы по тайге вокруг Кангауза, Новонежина и других близлежащих деревень. За это время отряд хунхузов успел вырезать два корейских посёлка и уничтожить больше десятка китайских заимок. К счастью, в отряде не было белых и, потому на русские сёла он не нападал, а старался обходить их стороной.
Батальон сумел настичь хунхузов уже тогда, когда они выходили к побережью, где их поджидал почти десяток больших шаланд. Вот около «Речицы» и «Лифляндии» и произошёл бой. Порядочно хунхузов было убито, но большая часть отряда с награбленным добром успела погрузиться на шаланды и скрыться в море.
В распоряжении этого батальона, да и вообще в то время во многих местах Приморья, пограничных судов ещё не было, и поэтому догонять уходящие шаланды было не на чем.
Вернувшиеся в Шкотово Борис и Жора, после путешествия на паровозном тендере, походили если не на чертей, то, во всяком случае, на настоящих трубочистов – так их закоптил паровозный дым. Сдав свой Шош дежурному, они бегом направились к речке Цемухэ, где и плескались часа два, пока с них не сползла вся дорожная грязь. Там же они выстирали и развесили на кустах свою немудрёную одежду, состоявшую из старых выгоревших солдатских гимнастёрок, знаменитой Жоркиной тельняшки и старых же бумажных солдатских штанов.
А когда всё это подсохло, они зашли в полюбившуюся им китайскую харчевню и за один присест съели по три огромных порции китайских пельменей, запили всё это крепким чаем и закусили сладкой пампушкой. После сытной еды и бессонной ночи ребятам так захотелось спать, что они и не помнили, как добрались до своего жилища, где и проспали чуть ли не полтора суток.
Вероятно, они проспали бы и дольше, если бы их не разбудил знакомый стук в окно. Проснувшись, наскоро ополоснув лицо водой из ведра, которую, наверно, принёс Гришка Герасимов, пока они спали, съев банку сгущённого молока и целую буханку хлеба, ребята бегом помчались к месту сбора отряда, в клуб. Все их приготовления заняли не более трёх минут, и они не опоздали.
Когда собрался весь отряд, Жак объявил, что в Петровке высадился ещё один небольшой отряд хунхузов. По сведениям, он разделился на две части: одна его часть пошла вдоль по побережью, чтобы поживиться в корейских посёлках, находившихся там, а другая собиралась пробраться в Андреевку.
– Поэтому и нам придётся разделиться пополам. С одной группой пойду я, мы будем ловить тех, что двигаются по побережью, а другой будет командовать Силков. Он местность вокруг села Майхэ и по всей этой долине как свои пять пальцев знает, недаром же он майхинский, ему и карты в руки. Ну, пошли!
Часа через полтора, пройдя мимо спящего села Майхэ, разведчики, посланные вперёд Силковым, заметили в одной из китайских фанз, стоявшей одиноко шагах в двухстах от дороги, свет. Свет в китайской фанзе среди ночи – дело необычное. Силков приказал фанзу окружить, а сам с двумя бойцами быстро вошёл в незапертые двери. При свете фонаря «летучая мышь» вошедшие увидели человек 10 китайцев, игравших в карты, пивших китайскую водку и куривших опиум. Около потухшего очага сидел сгорбившийся старый китаец, очевидно, хозяин фанзы. Остальные были относительно молоды и достаточно упитаны.
Увидев вошедших, некоторые из них пытались вскочить, но направленные на них винтовки бойцов и маузер Силкова, громко крикнувшего по-китайски:
– Сидеть! – заставили их остановиться.
Вокруг не было видно оружия. «Это могли быть какие-нибудь рабочие, получившие заработанные деньги от своего старшинки» (так обычно называли они подрядчика артели, нанимавшего их на работу и договаривавшегося с русскими хозяевами), – так подумал Силков, и чтобы проверить это приказал опять-таки по-китайски:
– Раздеться!
Все стали снимать свои ватные куртки, надетые, как правило, на голое тело.
Вместе с Силковым, оставив пулемёт на Жорку и вооружившись японским карабином, в фанзу вошёл и Борис. Он не удержался и спросил:
– Зачем ты их раздеваешь? Чтобы не убежали?
Второй боец, более опытный, и сам Силков засмеялись.
– Чудак, да разве это их удержит, они и совсем голые побегут. Нет, тут другое. Если на плечах следы от лямок натёрты, то это или –грузчики-кули, носящие рогульки, или хунхузы. Откуда сейчас здесь взяться грузчикам? А потёртости на плечах почти у каждого есть, значит это хунхузы. Но вот куда они оружие подевали и где ишаны попрятали (ишанами дальневосточники и китайцы называли чьи-нибудь личные вещи), понять не могу. Наверно, они прибыли сюда, чтобы отсидеться до будущего года. Поедут во Владивосток, будут там работать где-нибудь, часть к местным крестьянам наймётся, так и перезимуют, а в следующем году вновь за старое ремесло примутся.
Силков свистнул, по этому свисту в фанзу вбежало ещё несколько человек из отряда. По приказанию Силкова хунхузам связали руки и отвели их в маленький сарай, находившийся шагах в двадцати от фанзы. Здесь же оставили только хозяина.
Длительные поиски, при которых старательно переворошили всё убогое имущество хозяина, кроме фунтов двух опия, ничего не дали, но и это уже было противозаконным. Только за хранение опиума хозяин подлежал преданию суду.
Силкова это не устраивало: надо найти оружие! На все расспросы, задаваемые ему и по-русски, который он, видно, всё-таки понимал, и по-китайски, которым один из бойцов (Ким) владел в совершенстве, и на котором многие из бывших партизан и старых дальневосточников тоже могли изъясняться, хозяин фанзы не отвечал.
Наконец, Силков приказал ломать очаг и кан (китайская печь). Хозяин фанзы, увидев это, поднял громкий крик, он кричал что-то по-китайски, причём стало понятно, что он не столько протестует против того, что собираются делать бойцы, сколько хочет этим криком предупредить людей, отведённых в сарай. Так, по крайней мере, заявил Ким.
Подхватив стоявшие около двери лом и мотыги, бойцы принялись разрушать кан и выворачивать огромный котёл, который в каждой китайской фанзе служил местом приготовления любой пищи. Когда котёл был вывернут, то в печи, устроенной под ним, открылся боковой ход шириной с пол-аршина. Он был слегка замазан глиной, которая при выламывании котла обвалилась, в этом тайнике лежали хорошо смазанные японские винтовки, американские винчестеры, пистолеты разных систем и много патронов в запаянных цинковых ящиках. Всё это было так искусно уложено и отделено от топки, что можно было безопасно топить печь, варить в котле пищу, и оружию ничего бы не сделалось.
Увидев вытащенное оружие, хозяин опустился на колени и на ломаном русском языке стал говорить, что всё это сделали прибывшие, несмотря на его возражения, и что он здесь ни при чём.
– Ладно, там разберутся, – сказал Силков, – а пока ведите его в сарай к остальным.
Поручив Борису и Жоре разместиться на небольшом пригорке, шагах в ста от фанзы так, чтобы можно было обстреливать и дорогу, и сарай, если хунхузы попытаются из него вырваться, Силков, оставив у дверей сарая часового и поставив другого на дороге, решил с остальными отдохнуть до утра в фанзе.
Вскоре там собрались все оставшиеся пятнадцать человек отряда и, расположившись, кто где сумел, почти моментально заснули. Дремал около пулемёта и Боря, дежурил Жорка, обещавший разбудить приятеля часа через два.
То, что к хунхузам посадили хозяина фанзы, оказалось ошибкой. Он знал устройство своего сарая, и как только всё в фанзе затихло, показал хунхузам замаскированный лаз, имевшийся в одном из углов сарая. Сарай, как и большинство аналогичных китайских построек, строили из плетня, обмазанного с двух сторон глиной. В одном месте этот плетень имел разрыв площадью около аршина.
Снаружи, да и внутри этого дефекта совсем не было заметно, а между тем, стоило только несильно ударить по этому месту кулаком, как глина рассыпалась и открывался лаз, вполне достаточный для того, чтобы мог пролезть человек.
Боец, стоявший у запертой двери сарая, после длительного и быстрого перехода устал и, хотя и не спал, но не особенно внимательно прислушивался к тому, что происходит в сарае, тем более он знал, что у всех задержанных связаны руки.
А между тем хозяин разыскал в одном из уголков сарая обломок косы, и с его помощью уже через несколько минут все пленники освободились от верёвок. Они, конечно, теперь без труда могли выломать дверь и броситься на часового и спящих в фанзе бойцов отряда, но хозяин их предупредил, что сарай находится под прицелом пулемёта, он слышал распоряжение, отданное об этом Силковым, и, мол, неизвестно, как обернётся дело. А так как хунхузы уже знали, что в этом году в Китай им вернуться не удастся, а придётся как-то затаиться здесь, то лишнего шума они не хотели поднимать.
Потеря оружия их особенно не огорчала, они знали, что с прибытием следующего отряда в будущем году они смогут получить новое. Поэтому они решили воспользоваться лазом, потихоньку через него выбраться и исчезнуть в тайге, а затем и во Владивостоке.
Начал брезжить рассвет, хунхузам нужно было спешить. В проделанный лаз первым вылез хозяин фанзы. Присмотревшись и убедившись в том, что часовой, стоявший на дворе с противоположной стороны сарая, ничего не заметил, он дал сигнал к тому, чтобы начали вылезать из этой дыры и другие. В этот момент на дороге послышался стук колёс подъезжавшей телеги, окрик часового, стоявшего там, усилившийся грохот набирающей скорость телеги и топот лошадей, выстрел, новый крик, ещё один выстрел, удаляющийся шум, топот выскочивших из фанзы людей, побежавших к дороге.
За последние полтора месяца все привыкли спать вполглаза, поэтому при первом выстреле вскочили, при втором выбежали из фанзы, а при третьем уже находились на дороге, где стоял Ким, всматривавшийся в ту сторону, где неожиданно затих стук колёс и где ещё курчавилось облачко пыли, уже различимое в предутренней мгле.
Ким, кореец по национальности, на своём ломаном языке рассказал, что, когда он стоял и смотрел на дорогу в сторону Многоудобного, из-за поворота со стороны Майхэ внезапно выскочила телега с двумя седоками, он окрикнул едущих приказом остановиться. Они не остановили лошадей, а наоборот, один из них вскочил на ноги и начал что есть силы нахлёстывать животных. Телега промчалась мимо Кима с большой скоростью, не обращая внимания на его крик. Тогда он выстрелил в воздух, но проезжавшие всё равно не остановились. Он повторил выстрел в воздух, и после того, как телега продолжала нестись и угрожала скрыться за поворотом, Ким выстрелил в стоявшего мужчину, силуэт которого был ещё довольно хорошо виден. Некоторое время после этого был слышен грохот несущейся телеги, затем всё смолкло.
Выслушав рассказ Кима, Силков решил с группой бойцов пройти в ту сторону, куда скрылась телега. Но в этот момент вдруг затрещал пулемёт. Услышав эту стрельбу, Силков решил, что, наверно, из тайги приближается какой-нибудь новый отряд хунхузов, и изменил своё решение, он отправил трёх человек вслед за телегой, а с остальными бросился назад к фанзе. Вбежав на двор, они не обнаружили около сарая часового, а обежав сарай, увидели, что тот стоит у дыры, проделанной в стене сарая, и с удивлением её рассматривает, в сарае же не было ни одного человека.
Взбежать на пригорок, на котором размещался пулемёт, было делом одной минуты, там Силков увидел, что Борис ведёт огонь короткими очередями по сопке, находящейся на расстоянии 450–500 шагов от него. На сопке не было никого видно.
– Куда ты палишь? Там же никого нет!
– Уже часть поднялась вверх, их не видно, да в лесу их и не достанешь, а примерно половина спряталась внизу в кустах, и пока я веду огонь по этой сопке, они боятся на неё выскочить, а в обход им не пройти, там слишком заросли густые. Вот они и затаились.
– А почему сразу, как только они из сарая выбежали, огня не открывали?
– Они вылезли с той стороны, которая нам не видна, и сразу же нырнули в кусты. Мы их увидели только тогда, когда они на сопке показались, да и то не поняли, что это наши, думали, что какой-то ещё отряд, услышав стрельбу на дороге, решил скрыться в тайге.
– Здорово мы их прозевали! Ну да постараемся теперь снова поймать. Вы, ребята, продолжайте обстреливать сопку, только поаккуратнее, много патронов не тратьте, а я соберу несколько человек, и мы их постараемся в кустах захватить, ведь всё-таки они безоружные. Да смотрите, нас не перестреляйте!
Во время этого разговора Борис стрельбу прекратил, и хунхузы, подумав, что у пулемётчика кончились патроны или произошёл перекос, выскочили из кустов на открытый склон сопки. Но за ними внимательно следил Жорка, он дёрнул Бориса за рукав.
– Стреляй скорее, видишь, вылезли!
А выскочившие фигурки людей теперь и на самом деле были хорошо видны.
Уже совсем рассвело. Борис дал по видневшимся силуэтам длинную очередь, одна из фигурок упала, а остальные, поняв, что под таким огнём им не перебежать довольно большого открытого пространства, шмыгнули назад в кусты.
Тем временем Силков, сбежав вниз, взял с собой человек десять бойцов и вместе с ними быстро направился к той группе кустов, где предположительно могли прятаться сбежавшие. Не доходя до этих кустов шагов пятнадцати, он громко крикнул по-китайски:
– Выходи, стрелять будем!
И когда из кустов никто не показался, он приказал близстоящим бойцам произвести несколько выстрелов по верхушкам кустов. Как только прогремели выстрелы, из кустов выполз один хунхуз и на ломаном русском языке закричал:
– Твоя стрелять не нада! Наша вся выходи.
Вслед за этим так же, почти ползком, выбралось ещё человек пять, они заявили, что больше никого в кустах нет, что остальные вместе с хозяином фанзы убежали в тайгу.
Послав двух бойцов проверить правдивость этого заявления, Силков вместе с вновь захваченными и опять связанными их собственными матерчатыми поясами хунхузами возвратился к фанзе. Приближаясь к ней, он услышал громкую брань какого-то человека и смущённые голоса находившихся там бойцов.
Вслед за группой Силкова к фанзе направились и пулемётчики, подходя, они услышали:
– Силка, да это ты! Что же ты наделал? Ты посмотри, кого ты убил-то? Дядю родного! Как же ты теперь в Майхэ-то покажешься, его сыновья с тебя с живого шкуру спустят! – кричал какой-то бородатый высокий мужик, ведя под уздцы пару взмыленных коней, запряжённых в телегу. На телеге, прикрытый рядном, лежал чей-то труп.
Силков подбежал к телеге, приподнял рядно и, схватившись руками за голову, горестно воскликнул:
– Дядя Игнат, да как же это? Вот несчастье-то!
Затем он повернулся к тому, кто держал за повод лошадей и, схватив его за грудки, затряс его и, свирепея, закричал:
– Какого же вы чёрта по дороге-то по ночам мотаетесь, когда знаете, что кругом хунхузы бродят? Почему не остановились, когда вас часовой окрикнул, хоть бы ответили что… Нет, ещё сильнее погнали! Что я теперь матери скажу, ведь это её любимый двоюродный брат был…
Крестьянин, испуганно моргая, старался освободиться от рук Силкова и запинаясь проговорил:
– Дык, понимаешь, Ефим, мы того, мы с пантами ехали, а ваш часовой-то, нерусский, как закричал: «Стой!», мы подумали, что хунхузы. Я говорю: ну их, панты-то эти, давай с телеги сиганём в кусты, пущай уж и лошадей, и телегу, моя телега-то, и панты забирают. А Игнат, он знаешь какой? «Как это, —кричит, – я со своим добром так, за здорово живёшь, расстанусь!» Вскочил на ноги, схватил кнут и давай лошадей настёгивать. Ну, тут стрельба поднялась, я, конечно, с телеги-то спрыгнул в канаву, у дороги залёг, а он дальше поскакал. А затем слышу, лошади встали. Что, думаю, такое? А тут твои ребята вместе с корейцем, который часовым-то, наверно, был, и которого мы испугались, подходят, слышу по-русски гуторят. Я из канавы вылез, они винтовки на меня. Я говорю, ребята, чего вы, я же свой, майхинский. Тут один из них спрашивает: «А где лошади, где второй?» Я говорю, наверно, в село уже доскакал, ведь кони-то как бешеные неслись. Ну, мы все прошли вперёд. Шагов двести сделали, смотрим, кони возле дороги стоят, телега в канаве, постромки за кусты запутались, а на телеге вон он-то и лежит. Я к нему: Игнат, вставай, это наши! А он не шевелится. Ближе подошли, а он мёртвый. Пуля прямо в затылок попала, наверно, там и застряла.
Силков сел на приступок фанзы и, обхватив голову руками, опустив её чуть ли не к самым согнутым коленям, без конца повторял:
– Ах, как же теперь? Что же я маме скажу?
Вероятно, он, поглощённый горем, и не слышал половину рассказа смущённо переминавшегося с ноги на ногу крестьянина. Первым нашёлся Жорка:
– Вот что, мёртвого не воротишь. Всё-таки они сами виноваты, хорошо хоть второй-то догадался спрыгнуть. Нам сейчас в Майхэ, конечно, показываться незачем. Сделаем так: отправим этих несчастных пантачей в своё село, пусть уж этот дядя сам объясняет и односельчанам, и сельскому совету, как погиб Игнат Силков, а мы, захватив пленных, отправимся в Шкотово. Так, командир?
Пантачами называли крестьян, занимавшихся не совсем законным добыванием пантов – рогов оленя, содержащих могущественное лечебное вещество пантокрин, особенно распространённое в восточной медицине. Во время интервенции, когда никакой охраны диких животных не было, многие крестьяне убивали оленей только из-за этих рогов, а потом панты продавали местным китайцам за довольно высокую цену. А те, обработав их соответствующим образом, через известные им каналы переправляли панты в Китай или в Японию, наживаясь при этом вдесятеро больше, чем платили охотникам. С приходом Советской власти такой промысел запретили, но многие продолжали нарушать этот запрет. Вот и родственник Силкова со своим приятелем возвращались после удачной охоты, имея в телеге десятка полтора рогов, в их село.
Силков безучастно кивнул головой. Также безучастно следил он и за сборами отряда. Нагрузив вторично пойманных хунхузов найденным в фанзе оружием и боеприпасами, окружив их плотным конвоем, отряд молча свернул с большой дороги и по узкой тропке, ведущей в обход села Майхэ, двинулся к Шкотову.
На другой день было собрано совместное заседание бюро шкотовских ячеек РКП(б) и PKСM. На этом заседании подробно разобрали происшедшее несчастье, и после заслушивания Ефима Силкова, Цоя и остальных бойцов отряда, пожелавших выступить (а на заседание были приглашены почти все бойцы отряда), пришли к выводу, что убийство Игната Силкова явилось следствием несчастного случая, что часовой действовал правильно. Все подтвердили, что слышали три выстрела, и что часовой должен был стрелять в не остановившихся проезжих, ими, в конце концов, могли и бандиты оказаться. Бюро поручило выехать в Майхэ коммунистам Шунайлову и Надеждину дней через пять, когда там немного поулягутся страсти после трагической гибели их односельчанина, честно и правдиво рассказать обо всём происшедшем, объяснить правильность поступка часового, а заодно и обратить внимание жителей села на недопустимость браконьерства. Особенно сейчас, когда в тайге бродят бандиты и отряды чекистов и красноармейцев, преследующие их, и между ними часто происходят перестрелки, при которых могут погибнуть посторонние люди.
Кроме того, предупредил Надеждин, добывание таким образом пантов является государственным преступлением, и задержанные с пантами будут предаваться суду, и в данном случае товарищ, сопровождающий Игната, избегнет этой участи только потому, что один из нарушителей закона уже и так тяжело пострадал, случайно погибнув.
* * *
Дня через три после описанного случая отряд Жака был вновь поднят по тревоге: в районе села Сица появилась группа русских бандитов в составе пяти человек. Прискакавший из этого села комсомолец сообщил, что бандиты, не сумев захватить скрывшихся председателя сельсовета, учителя и нескольких известных в селе большевиков, забрались в школу, предварительно разграбив кооперативную лавку, заставили жителей наготовить им всякой еды, принести самогонку, и, по-видимому, решили задержаться в этом довольно удалённом селе на отдых с тем, чтобы позднее пробраться на Сучан, затеряться среди рабочих и совершить какую-то диверсию.
Их разговоры слышала одна женщина, которую бандиты заставили прислуживать себе. Говорили также, что бандиты сегодня на ночь собираются затащить к себе девчат, чтобы повеселиться. В первую ночь этого сделать они не решились, так как не были уверены в своей безопасности и очень устали после какого-то длительного перехода. Паренёк, сообщивший эти новости, сказал, что бандиты запретили жителям выходить из села, что с их приходом он не успел убежать в Многоудобное, куда убежали остальные, а спрятался в своей бане, стоявшей на самом краю села. Ранним утром во время тумана он тихонько выбрался из бани и, пробежав версты две пешком, встретил крестьянина, ехавшего верхом в Новую Москву, находившуюся недалеко от Сицы. Он упросил этого крестьянина, оказавшегося знакомым, дать ему лошадь, и вот приехал в Шкотово.
Он, конечно, явился в отдел ГПУ к Надеждину, там выслушали его рассказ, подняли по тревоге оперативный отряд, и, пока бойцы отряда готовились к походу, обсудили необходимые мероприятия. Было решено для быстроты отправить часть отряда верхом на лошадях, а остальных пешком, чтобы перехватить бандитов, если они побегут в сторону Сучана, направить на дорогу, ведущую от Сицы через Новую Москву, Новороссию и Кангауз на Сучан.
Для конного отряда нужны были люди, умевшие ездить верхом, таких набралось 9 человек, и среди них Борис Алёшкин. Ему пришлось расстаться с Шошем, но зато он вооружился отличным японским карабином.
Жак заметил:
– Ведь бандитов всего пятеро, как нам сообщили, неужели мы вдевятером с ними не справимся?
Лошадей взяли в ГПУ, в милиции, и у местных крестьян. Боре достался невысокий ладный гнедой меринок.
Часам к семи вечера конный отряд находился уже менее чем в двух верстах от Сицы. Село это получило название от речки, возле которой оно было расположено.
В центре села имелась маленькая церковь с невысокой колоколенкой, а на противоположной стороне площади стояла школа. Остановившись на небольшой поляне, окружённой орешником, боярышником, дикими яблонями и зарослями смородины, Жак подозвал к себе Бориса и сказал:
– Нужно разведать, что сейчас делают бандиты. Я решил послать в разведку тебя, не боишься?
Борис так возмущённо посмотрел на своего командира, что тот невольно улыбнулся:
– Ну-ну, не обижайся, я ведь это так, на всякий случай спросил, уж больно ты молод. Так вот, слушай: помнишь, что нам встреченный по дороге кореец рассказывал? Будь поосторожней, в деревню на лошади не заезжай, привяжи её где-нибудь неподалеку от околицы, а сам пешком в село проберись, посмотри, где бандиты расположились, все ли они вместе и не выставили ли какую-нибудь охрану. Да, отдай-ка мне карабин, а себе возьми вот это, спрячь за пазуху – его не видно, а вещь надёжная. Да, на-ка ещё запасную обойму.
С этими словами Жак протянул Боре браунинг, который тот смущённо засунул за пазуху. Обойму положил в карман штанов. С большой неохотой отдавал он свой карабин: из него, как и из винтовки, он умел стрелять неплохо, ведь этой стрельбе его обучали. Умел он теперь стрелять из ручного пулемёта, пробовал раза два стрелять из нагана, ему давал Шунайлов, а вот как обращаться с браунингом, Борис не знал. Но он не сомневался, что стоит ему об этом сказать Жаку, как тот его, конечно, ни в какую разведку не пошлёт, а Борис так гордился этим первым самостоятельным боевым заданием! И вдруг от него отказаться из-за такого пустяка – ни в коем случае!
Затем Жак и Алёшкин вернулись к стоявшему шагах в двадцати от них отряду и, уже не спеша, шагом, стараясь не шуметь, переправились на противоположный берег и подобрались к селу, почти вплотную к околице. Как потом стало известно, они находились от неё не более чем в полуверсте.
Село Сица не совсем правильно называлось селом, скорее всего, это была небольшая группа хуторов, куда заселились в своё время молодые жители из Новой Москвы и Многоудобного. Расположившись на берегу быстрой и бурной речки Сица, в глубине пади, по которой эта речка текла, село было окружено с трёх сторон сопками, поэтому туда не проникали ни северный ветер, дувший с Сихотэ-Алиньского хребта, ни вредные туманы, ползущие из Шкотовской бухты. Именно поэтому почти все жители села занимались пчеловодством, ну а там, где пчёлы, там, конечно, и плодовые насаждения. Так что жители Сицы имели прекрасные, пожалуй, единственные в этом районе сады. Пробираясь через них, Борис в наступающих сумерках не спеша подходил к центральной, да, собственно, и единственной площади села.
Оглядываясь настороженно вокруг и прислушиваясь к громкому пьяному пению и визгам девчат, раздававшимся откуда-то из центра села, Борис заметил, что на невысокой колокольне стоит человек. Пристально всмотревшись, несмотря на сгущавшуюся темноту, Борис заметил в руках у него винтовку. «Вот оно что, они часового на церковь поставили, – подумал он, – а где же они сами? Их ведь было пятеро, значит четверо где-то внизу».
Борис решился выйти из сада и направиться к центру села. Его, конечно, заметил часовой, но паренёк в обычной одежде, с пустыми руками, шёл не из села, а медленно брёл по селу, потому не возбудил подозрения, и тот решил, что это кто-нибудь из местных жителей, возможно, один из тех парней, чью девушку сейчас бандиты затащили в школу. Бандит нахально крикнул:
– Не грусти паря, и на твою долю останется! – и захохотал.
Борис не понял, почему смеётся часовой, но, догадавшись, что он не раскрыт, так же понуро продолжал брести по площади, внимательно присматриваясь к освещённым открытым окнам школы, откуда продолжали нестись пьяные песни мужчин и взвизгивания девчат.
Он узнал всё, что было нужно: бандиты – все, кроме одного, часового – в школе, взять их будет нетрудно, они все перепились. «Самое главное, первым же выстрелом надо снять часового. Вот когда Ким должен показать свою меткость», – думал Борис.
Потоптавшись немного на площади, он так же медленно побрёл назад, а зайдя в первый же сад, почти бегом направился к околице, где в кустах была привязана его лошадь.
Отвязать лошадь, вывести её на тропку, вскочить в седло и помчаться к отряду было делом нескольких минут, но как раз здесь-то и случилось несчастье.
Стоявший на колокольне часовой услышал топот скачущей лошади, и при свете выглянувшего из-за тучи месяца заметил силуэт скачущего всадника. Он вспомнил паренька, бродившего несколько минут тому назад по площади, и решил, что это один из местных «комсомолов» поскакал сообщать властям о непрошенных гостях. Эти соображения отняли у бандита не более минуты, а в следующую он открыл стрельбу по мелькавшему в кустах всаднику.
Борис слышал свист пуль, пролетавших недалеко от него, сшибавших ветки и листья орешника, но так как с каждым мгновением он удалялся от стрелявшего, кроме того, тропинка, по которой он скакал, всё время извивалась, то он надеялся, что проскочит благополучно.
Уже через несколько минут он был в этом уверен настолько, что даже не обратил внимание на внезапный удар по левой ноге внизу икры, подумал только: «Вот чёрт, сучок подвернулся, ногу ушиб, теперь с неделю хромать буду. Дёрнуло же тебя тут торчать!»
