Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 1
Не обращая внимания на боль в ноге, он продолжал петлять по тропинке, не уменьшая скорости. Вскоре выстрелы прекратились. Очевидно, часовой перестал видеть всадника и решил бесполезную стрельбу прекратить.
Прошло ещё несколько минут, боль в ноге не уменьшалась и к ней прибавилась какая-то непонятная слабость, начавшая разливаться по всему телу. Борис остановил лошадь и, нагнувшись, рукой тронул болевшее место: под пальцами в голенище сапога он нащупал дырку и вокруг неё какую-то липкую тёплую жидкость, он понял, что это кровь.
– Вот чёрт, – вполголоса выругался он, – сук-то, наверно, был острый, ишь, как сапог-то пропорол, и ногу-то, кажется, здорово рассадил…
Он уже хотел слезть, чтобы осмотреть свою рану и, если нужно, перевязать её, как вдруг услышал топот нескольких лошадей, скачущих к нему навстречу. Он подумал: «Теперь этот бандюга своей стрельбой остальных, поди, переполошил. Удерут, пожалуй. Эх, не справился я с заданием», – и поскакал дальше.
Не успел он проехать и несколько шагов, как навстречу ему выскочил Жак, а за ним гуськом и остальной отряд.
Встретившись с Алёшкиным, Жак встревоженно спросил:
– Ну что? Цел? Где бандиты?
– Они собрались в школе, пьянствуют… Часовой на церкви…
Едва закончив фразу, парнишка вдруг припал к шее своего коня и начал медленно сползать на бок.
– Э, да он, кажется, ранен! Ну-ка, кто-нибудь, помогите ему!
Борис действительно потерял сознание. Это произошло не от тяжести раны, она, к счастью, оказалась несерьёзной: пуля, пробив сапог, порвала кожу, и, зацепив мышцы икры, уткнулась в противоположную сторону голенища, где и застряла. Очевидно, она была на излёте. Но продолжавшаяся скачка вызвала довольно обильное непрекращающееся кровотечение, и за эти 20 минут, которые он проехал до встречи с отрядом, он потерял порядочно крови. Вот это и вызвало кратковременную потерю сознания.
Но уже вскоре после того, как его уложили на землю под кустиком, а один из бойцов принёс холодной родниковой воды из протекавшей рядом Сицы и, смочив голову и грудь раненого, дал ему и напиться, тот совсем пришёл в себя. Другой боец в это время снял с раненой ноги сапог и перебинтовал рану.
После этого Алёшкин смог довольно связно рассказать Жаку, в нетерпении прохаживавшемуся невдалеке, обо всём увиденном.
Отряд, спешившись, окружил Бориса и ждал решения командира, а тот, подумав, приказал:
– Ослабьте подпруги и разнуздайте лошадей, отведите их на поляну, – он указал рукой на небольшую лужайку почти на самом берегу речки, покрытую высокой сочной травой, – пусть они подкрепятся. Вы двое, – повернулся он к двум пожилым бойцам, – останетесь с лошадями, помогите туда же перебраться и Алёшкину, а мы пойдём пешком в село. Бандиты, если они испугались, ушли далеко, и нам их всё равно не догнать. Но мне кажется, что они не должны особенно встревожиться. Что увидел часовой? Парнишку из села. Если он даже и сообщать о бандитах отправился, то всё равно раньше утра никто не успеет сюда приехать. Так, наверно, они рассудили и решили отдохнуть до утра, а на рассвете двинуться дальше. Но сейчас нам трогаться нельзя, вон как ярко месяц светит – часовой нас обязательно заметит, поднимет тревогу, и они приготовятся нас встретить или постараются скрыться. Подождём часа полтора, месяц зайдёт, в темноте тихонько и войдём в село. Нам с нашим вооружением ввязываться в открытый бой с этими бандитами не стоит. Ну а если мы их сонных захватим, тогда другое дело.
– Ты, Борис, давай поспи. Сон в таком деле – самое лучшее лекарство, – обратился Жак к парнишке, укрывая его своей кавалерийской шинелью.
А Бориса и на самом деле всё время клонило в сон, сказывалась кровопотеря, и он, согревшись на подостланном кем-то ватнике и укрывшись шинелью Жака, действительно вскоре крепко заснул. Так и проспал весь бой, который произошёл в Сице.
А там события развивались таким образом. Стрельба, поднятая часовым, действительно вначале всполошила пировавших бандитов, они отпустили визжащих девушек, насильно захваченных ими в ближайших к школе домах, выскочили на улицу и залегли за брёвнами, валявшимися недалеко от школы. И если бы в это время на них попытались напасть, то они не только смогли бы отбиться, но и полностью уничтожили бы маленький отряд Жака. Главарь банды залез на колокольню, расспросил часового о причинах стрельбы, успокоился и разозлился: надежды на приятное времяпровождение с сельскими девчатами рухнули. Затевать всё сначала не имело смысла, до рассвета оставалось немного времени. Дорога предстояла длинная, нужно было отдохнуть.
– Дурак! – обрушился он на часового, – чего панику поднял? Ну, подумаешь, парнишка из села поскакал, мало ли, куда он поехал? Да если бы и о нас он сообщать вздумал, так пока он до Шкотова доедет, пока тамошних начальников разыщет, пока те людей соберут, мы во-он уж где будем! Ну, выстрелил раз, ну два, не попал – и чёрт с ним, а то ведь такую пальбу открыл, что я думал, что на село рота солдат идёт! Будешь за это до утра тут сидеть! Хотя нет, впрочем, тебя тут оставлять нельзя: ты кошку увидишь и опять стрельбу поднимешь, а нам отдохнуть надо. Будешь на крыльце у школы сидеть!
По приказанию главаря бандиты вернулись в школу, наскоро допили остававшийся самогон и разлеглись прямо на полу занятого ими класса. Парты в нём они ещё раньше сдвинули к одной из стен, а к другой натащили сена, на котором сейчас и улеглись. Правда, кое-кто хотел было снова отправиться за девушками, но главарь, которого все, очевидно, сильно побаивались, сердито запретил:
– И так достаточно глупого шума наделали. Хотите, чтобы всё село в конце концов всполошилось? Они нас на вилы поднимут, да и винтовки здесь почти в каждом доме есть. Коли они додумаются на нас напасть, так нам полученное задание не выполнить, ну а значит, и денег, обещанных за него, не видать. Ложитесь спать, а на рассвете нужно так тихо уйти, чтобы нас не заметила ни одна собака.
Вскоре в школе всё затихло.
Часа через два, когда после захода месяца наступила обычная приморская темнота, а до рассвета оставалось часа полтора, на площади промелькнуло несколько молчаливых тёмных фигур, окруживших школу и разместившихся за теми же самыми брёвнами, где совсем недавно лежали бандиты, только с противоположной стороны.
Жак тихонько проник во двор попа, почти вплотную примыкавшего к школе. Там он увидел двух хороших лошадей, навьюченных какими-то тюками. Пощупав один из них, он определил, что это мануфактура, и сообразил, что в тюках товары, взятые бандитами из кооперативной лавки. Он подумал: «Наверно, с собой повезут, те же деньги. Вот на этом-то мы их и поймаем!» И у него созрел новый план: «Если мы сейчас нападём на бандитов, то пока взломаем дверь школы, они наших несколько человек уложат. Да и не хватит у меня бойцов, чтобы все окна перекрыть, повыскакивают и в темноте удерут. Сделаем по-другому».
И он, выйдя на площадь и тихонько обойдя притаившихся за брёвнами членов своего отряда, рассказал им о своём плане.
После этого на улице снова наступила полная тишина и неподвижность, казалось, что на ней нет ни одного человека. Кстати сказать, часовой не остался сидеть на крыльце школы, а зашёл в сени, запер за собой дверь и, конечно, заснул почти моментально.
Лишь только забрезжил рассвет, главарь банды вышел из школы, направился к поповскому дому, зашёл в него. Очевидно, он хотел договориться с попом об оставляемом ими имуществе, похищенном из лавки, – на лошадей удалось навьючить далеко не всё. Как потом выяснилось, большая часть награбленного была спрятана в сарае у попа. Наверно, главарь, кроме того, договаривался с попом и об оплате за угощение, полученное вчера, а может быть, решил на дорогу и подкрепиться. Он задержался там, наверно, на полчаса. Тем временем все остальные бандиты вышли из школы, вывели из поповского двора лошадей, навьюченных товарами, закинули за плечи винчестеры, которыми они были вооружены, и, собравшись в кучку, стали закуривать в ожидании своего командира. В этот момент из-за большого дерева, стоявшего напротив школьных дверей, вышел Жак и, направив на бандитов маузер, громко скомандовал:
– Бросай оружие! С места не сходить! Руки вверх! Вы окружены!
После этих слов из-за каждого бревна, лежащего на площади, выглянули дула винтовок, и захваченные врасплох бандиты, оглянувшись на них, сбросили висевшие на ремнях на их плечах винчестеры на землю, покорно подняли руки вверх.
Через несколько минут они, связанные, обысканные и обезоруженные, находясь под конвоем нескольких бойцов отряда, уже двигались вслед за навьюченными лошадями к выходу из села. Некоторые из них оглянулись на поповский дом, видимо, надеясь на помощь своего главаря, но тот в это время думал не о них.
Как только эта группа бандитов, а было их четверо, отправилась в путь, Жак с оставшимися в его распоряжении бойцами, осторожно прячась за возможными укрытиями, стал подбираться к дому попа. Он опасался, что находившийся там главарь банды окажет сопротивление, но этого не случилось.
Бандит и поп находились в комнате, выходящей окнами в сад, поэтому не видели и не слышали того, что происходило на площади около школы. Но попадья всё это видела. Она перепугалась, и не сразу сообразила, что после захвата бандитов отряд будет искать и их главаря. А когда додумалась, то бросилась в столовую, где поп и бандит распивали дорожную чарку, и перепуганным голосом сообщила об увиденном. Со страху она в несколько раз преувеличила численность отряда чекистов.
Бандиту некогда было проверять её рассказ. Он понимал, что раз его подчинённые захвачены, то ему даже с небольшим отрядом не справиться, и счёл за лучшее как можно скорее ретироваться. Выскочил в сад и по указанию попа через огород скрылся в кустах, а затем и в ближайших сопках.
Когда Жак и сопровождавшие его люди ворвались во двор, а затем и в дом попа, то, кроме перепуганной насмерть попадьи и сумрачного попа, они там не застали никого.
Преследовать сбежавшего бандита Жак не решился – куда тот убежал, где его искать? И Жак постарался побыстрее догнать своих людей, сопровождавших бандитов. Те к этому времени уже подошли к поляне, где лежал Борис и паслись лошади.
Часов через пять отряд вернулся в Шкотово. Бандитов сдали в ГПУ, где при допросе и выяснились цели и задачи их отряда. Впоследствии бандитов переправили во Владивосток.
Бориса же положили в больницу. В то время в Шкотове была небольшая волостная больничка всего на полтора десятка коек. В этом же доме находилась и амбулатория. Дом находился почти в самом центре села и принадлежал до революции местному лесопромышленнику Михаилу Пашкевичу, сбежавшему за год до прихода Красной армии на Дальний Восток куда-то на север.
Борис уже имел случай познакомиться с шкотовской амбулаторией. Ещё в 1923 году он наступил на стекло в одной из казарм, и застрявший осколок вынимали, конечно, без всякого обезболивания. Операция ему запомнилась, так как была сильно болезненной, и он основательно поорал. Операцию проводила единственная врач, имевшаяся в селе, – Валентина Михайловна Степанова. К ней попал Борис и в этот раз.
Несмотря на ранение, Алёшкин ехал верхом на своей лошади. Ехали шагом, бандиты шли пешком. Когда Жак, провожавший Бориса, остановился около больницы, последний, вспоминая невесёлые часы, проведённые здесь при удалении стекла, сперва отказался было туда заходить, уверяя, что на нём всё заживает, как на собаке, и эта рана через неделю заживёт. Но Жак остался непреклонен, тем более что дорога очень утомила ослабевшего парня. Не обращая внимания на протесты Бориса, чуть ли не на руках внёс его в приёмную комнатку больницы.
Валентина Михайловна находилась там, она вспомнила своего довольно-таки беспокойного пациента, которого ей пришлось лечить после удаления стекла дольше двух недель, и каждая перевязка сопровождалась его стонами и повизгиванием. А теперь, узнав от Жака о том, что этот мальчишка ранен пулей, она, конечно, оставила его в больнице, где он и пролежал 10 дней.
После обработки в рану пришлось вставить дренаж, что производилось опять-таки без обезболивания и доставило раненому немало неприятных минут. Но теперь он держал себя более достойно и во время обработки раны только покряхтывал.
Закончив операцию, конца которой в приёмной ожидал Жак, Валентина Михайловна сказала:
– Я думаю, обойдётся без осложнений, рана сквозная, довольно чистая, не беспокойтесь. Но, конечно, придётся ему пока в больнице полежать.
Время, проведённое Борисом в больнице, запомнилось ему только тем, что почти ежедневно к нему в палату приходил кто-нибудь из его товарищей, от которых он и узнал всё, что нами описано раньше и чему он свидетелем не был.
Приходили к нему и его друзья-комсомольцы: и Володька Кочергин, и Нюська Цион, и другие. Они рассказывали о комсомольских новостях, о том, что IV съезд РКСМ, проходивший в июле в Москве, осудил троцкизм, без колебания поддержал генеральную линию партии на строительство социализма в СССР, что главным руководителем партии, борющейся с Троцким, теперь стал Сталин.
Узнал Борис и о том, что на этом съезде принято решение комсомол, в честь умершего Владимира Ильича Ленина, называть Ленинским и что, следовательно, теперь он будет называться не РКСМ, а РЛКСМ.
Через восемь дней рана зарубцевалась, и Алёшкин собирался продолжать свою службу в отряде, тем более что наконец-то решился вопрос с жалованием для бойцов, его установили в 30 рублей в месяц. Но его чаяния не сбылись.
Провожая Бориса из больницы, врач сказала встречавшему его Жаку, что пареньку нельзя будет совершать длительные переходы, по крайней мере, в течение двух месяцев, а то рана может открыться. Конечно, после этого пребывание его в отряде становилось бесполезным, он это понял и сам. Хоть и горько ему было расставаться с товарищами, но пришлось.
Через несколько дней после выхода из больницы, получив довольно солидную сумму денег (что-то около 60 рублей), Борис решил поехать во Владивосток, надеясь найти какую-нибудь работу там. В Шкотове никакой службы не было.
Глава седьмая
Добравшись до Владивостока без особых приключений, наняв для переноски своего немудрёного багажа рогульку, который явился одновременно и проводником пo городу, Борис совершенно неожиданно для своих появился на квартире отца.
Поясним для тех, кто не жил на Дальнем Востоке, что такое рогулька. Так называли грузчиков-китайцев, являвшихся основной самой дешевой силой, переносившей любые, иногда достаточно тяжёлые и громоздкие, грузы по всему Владивостоку. Называли их так потому, что на спине у них находилось особое деревянное приспособление, укреплённое брезентовыми лямками на плечах. На это приспособление и грузился переносимый ими груз. Кто-то, ещё, кажется, в прошлом веке, назвал это приспособление рогулькой, с тех пор и сами грузчики получили такое название.
Когда Боря появился дома, взрослых не было. Ребятишки, особенно братья, встретили его появление восторженным криком, и даже довольно флегматичная Люся одарила его обрадованным взглядом.
Через час пришла мать – Анна Николаевна, она тоже обрадовалась появлению Бори, ну и, конечно, первым делом принялась готовить какую-то еду пришельцу. Часа через два появился дома и Яков Матвеевич. Борис до этого всегда видел отца только в военной форме – с красными петлицами на воротнике, с большими ярко-красными клапанами, идущими через всю грудь, с нашивкой на рукаве, на которой находилось три красных матерчатых кубика.
Сейчас отец, одетый в серенький пиджак, такие же брюки, белую рубашку и даже с галстуком, производил на него какое-то странное впечатление. Почему-то ему сделалось жалко отца. Теперь в военном костюме, основательно поношенном, без петлиц и галунов, был только один Борис.
После обеда он рассказал о том, как и почему он ушёл от страхового агента Сахарова, о службе у которого он им писал раньше. Рассказал и о своей службе в отряде при ГПУ по борьбе с бандитизмом, скрыл он только своё ранение. Свой уход из него он объяснил тем, что отряд этот временный и что скоро он прекратит своё существование, придётся искать новую службу, а в Шкотове найти её просто невозможно. Так как у него скопилось немного денег, он и решил приехать в город, чтобы попытаться найти работу здесь.
Узнав, какой значительной по тому времени суммой Борис располагает, Яков Матвеевич сказал, что первое, что нужно сделать, это как следует одеться, его поддержала и мать.
Отец заметил:
– Теперь без приличного костюма ни в одном учреждении и показываться нельзя, с тобой и разговаривать не станут. Кроме того, ходить просто так – бесполезно, нужно с завтрашнего же дня записаться на бирже труда, встать на очередь.
Борису не особенно были понятны такие взгляды на одежду. До сих пор в их семье об одежде как-то никто не говорил: было бы целое, чистое, а что за одежда – не всё ли равно? Непонятной ему казалась и биржа труда. Но, тем не менее, на следующий день, когда отец пошёл на службу, вместе с ним отправился и Борис. Отец объяснил ему, где находится биржа труда, и после нескольких расспросов у встречных людей парень, наконец, нашёл это учреждение. Оно помещалось в довольно большом доме около так называемого Мальцевского базара, совсем в противоположной стороне города, и занимало весь нижний этаж этого дома.
Войдя в дверь, над которой висела вывеска «Биржа труда», Борис очутился в большом, похожем на вокзальный, зале, в котором толпилось порядочно народу. Зал с одной стороны был отгорожен тонкой фанерной стенкой с прорезанными окошечками. Над каждым окошечком была надпись на картонке о том, когда оно работает и обозначение того, что в нём производится. Над одним было написано: «Учёт вновь прибывших», на другом: «Направление на работу разнорабочих», на третьем: «Направление на работу шахтёров», на четвертом: «Направление на работу работников конторского труда» и т. д., таких окошечек было штук восемь. Борис не стал знакомиться со всеми надписями, он понял, что ему, как говорил отец, надо встать на учёт, поэтому он и подошёл к соответствующему окошечку.
До него стояло человек пять, и поэтому он сравнительно быстро добрался до самого окошечка. Заглянув внутрь, он увидел девушку, которая довольно приветливо спросила его, что ему нужно. Борис ответил, что он окончил школу II ступени и приехал искать во Владивостоке работу. Девушка сокрушённо покачала головой и заметила:
– Значит вы работник конторского труда, это плохо. Вам, вероятно, придётся долго ждать, сейчас и таких, которые знают этот труд, на учёте много без работы, а их ведь берут в первую очередь. Вас надо ведь учеником посылать.
– А какую работу можно быстро получить? – спросил Борис.
– Вот шахтёров нужно, да и разнорабочим можно быстро устроиться, но вас же не разрешат на такую работу посылать, ведь у вас среднее образование. Ну ладно, регистрируйтесь, походите, а там, может быть, что-нибудь и подвернётся. Сейчас стало много частных фирм открываться, может быть, в какую-нибудь из них устроим, – и она протянула Борису кусочек картона, на котором, как он понял, он должен был написать свою фамилию, адрес и возраст.
Когда он вернул картонку девушке, та ещё больше нахмурилась:
– Да вам ещё и восемнадцати лет нет – это ещё хуже, частники берут только совершеннолетних.
Через несколько минут она выдала Боре другой кусочек картона, на котором стояла его фамилия, а ниже строчкой – «конторский труд». Другая часть картонки разделялась на маленькие клеточки с числами от одного до тридцати. Передавая эту картонку, девушка сказала:
– Каждый день будете приходить вон к тому окошку и отмечаться, сегодня пятое августа, поэтому я эти пять дней зачеркнула. Нужно обязательно приходить каждый день. Если пропустите хоть один день, ваша очередь пропадёт, и придётся регистрироваться снова.
– А что это за цифра такая написана сбоку? – спросил Боря.
– Это ваша очередь, – ответила девушка.
Цифра эта была 1782. Боря понял, что он может рассчитывать на работу только после того, как трудоустроят 1781 человек, пришедших на биржу до него. Он загрустил, но девушка, увидев его опечаленное лицо, подбодрила его:
– Да вы особенно не расстраивайтесь, многие тут только числятся, а сами уже работают. Через знакомых устраиваются, так что на самом деле, я думаю, вам уж не так долго ждать придётся, может быть месяца два-три.
Боря подумал: «Хорошо тебе говорить так, а ведь мне жить на что-то надо! Отец вчера ясно сказал, что он получает мало, мать пока на курсах учительских учится, половину жалования получает, курсы через месяц кончатся, тогда неизвестно, получит ли она работу в городе». Но делать было нечего, и Боря отправился домой.
После обеда отец посмотрел Борину учётную карточку, покачал головой и заметил:
– Ну, если тебе этой очереди дожидаться придётся, так ты и к новому году работы не получишь. Однако горевать бесполезно, пойдём сегодня, купим тебе кое-какую одежду и обувь, пока у тебя ещё деньги есть. Я, между прочим, о тебе сегодня в своей Дальпушнине говорил, начальник канцелярии обещал место курьера дать, если ты ничего не найдёшь. Всё-таки 16 рублей получать будешь, а работа нетрудная.
Но тут возмутилась Анна Николаевна:
– Да ты в уме, Яша? Мальчишка с отличием окончил школу II ступени, а ты его в курьеры собираешься определить! Ведь он может хоть завтра в любое село учителем поехать.
– Ну вот и пускай едет, – сердито заметил отец.
– Нет, учителем я быть не хочу, буду искать работу здесь, – заявил Борис.
В этот же день после обеда было решено отправиться за покупками. Путь лежал по Алеутской, а затем по Китайской улице, последняя упиралась в бухту Золотой рог и пересекалась с главной улицей города – Светланской. Не доходя до неё один квартал, отец свернул в сторону и сказал:
– Это Пекинская, здесь больше всего дешёвых обувных и одёжных магазинов, принадлежащих китайцам.
Борис с удивлением оглядывался кругом. По обеим сторонам улицы сплошь находилось множество лавок и лавчонок, над каждой из них была вывеска, на которой надпись на двух языках: по-китайски – большими чёрными иероглифами, а под ними русскими буквами помельче – «магазин Ван Ю Ли», ещё ниже – «Одежда-обувь».
Эти «магазины» напомнили Борису крошечные лавчонки нэпманов, виденные им в Кинешме. Все они походили одна на другую, как две капли воды: раскрытые двери их были покрашены в ярко-жёлтый цвет, наличники – в ярко-зелёный, а стены – в светло-голубой. Борис подумал: «И зачем мы сюда забрели? Что здесь можно купить? Когда я возвращался с биржи труда и ехал на трамвае, то в окна успел разглядеть много больших солидных магазинов, в них всё необходимое можно было бы приобрести».
Его размышления были прерваны возгласом китайца, сидевшего около открытой двери:
– Капитана, луский капитана! Ходи, пожаласта, сюда, ходи. Сто купить жилайа? Моя магазина самая холошая, самая дешёвая, какой хочу товала есть! Ходи пожаласта!
Лавочник с первого взгляда определил в Якове Матвеевиче потенциального покупателя, а такие, видимо, попадались нечасто, поэтому, боясь, чтобы его не перехватили, он уцепился за рукав пиджака Алёшкина и потянул его вглубь лавчонки. Следом за ними пошёл и Борис.
В лавке было темновато, и кроме отполированного прилавка и пустых полок ничего не было. Борис удивился ещё больше. Но хозяин продолжал держать отца за рукав и тянуть его к маленькому чёрному столику, стоявшему в углу около окна. Усадив покупателя на низенький стульчик возле стола и предложив Боре занять второй, китаец громко крикнул:
– Бой! Чай!
По его крику из задней двери лавки выбежал маленький китайчонок с двумя пиалами горячего чая, которые он поставил на столик перед покупателями. Хозяин, изогнувшись в полупоклоне, повторил:
– Тебе, капитана, чего покупай нужно?
Отец ответил:
– Вот сына одеть надо, одеть хорошо, но недорого.
– Твоя, капитана, моя знай. Моя долого никогда нет! Мало-мало погоди. Говоли, пожаласта, костюм, лубашка, бельё, сапоги, ботинки, шляпа?
Борис решил вмешаться:
– Нет, нет, шляпу мне не нужно: кепку, ботинки и обязательно кожаную куртку.
Китаец заулыбался:
– Тебе, комиссала, булсюика, хочу быть? Сичас… Мало-мало чай кушай, посиди мало-мало.
Он окинул взглядом Борину фигуру и, видимо, определив на глаз необходимый размер, что-то по-китайски сказал мальчишке-бою, продолжавшему в ожидании стоять у двери. Тот моментально скрылся за ней. Минут через пятнадцать бой вернулся, неся ворох одежды. В нём были три отличных шевиотовых костюма, пара коробок с обувью, пакет с бельём, большая, самая модная, мохнатая кепка, а на плечи мальчишки была накинута чёрная кожаная куртка.
Через полчаса всё было куплено: хороший синий костюм (такого в жизни Бориса ещё никогда не было), он стоил всего 9 рублей, кожаная куртка обошлась в 12, на бельё, носки и кепку потратили ещё 10 рублей. Труднее пришлось с обувью.
По виду Бори лавочник никак не мог определить размер его ног и, конечно, ошибся. Дело в том, что, неизвестно в кого, у Бориса ноги были очень большого размера, и принесённые мальчишкой ботинки оказались малы. Яков Матвеевич уже хотел идти в другой магазин, но хозяин на этот раз смерил Борину ногу меркой, что-то сердито крикнул своему маленькому помощнику, упросил покупателей остаться. Через несколько минут тот вернулся с новыми коробками, и Боря после примерки оказался обладателем хорошо сидевших на ноге хромовых ботинок размера 29. Отец только головой покачал – у него обувь была 26 размера. Стоили эти ботинки всего 3 рубля. Таким образом, после полной экипировки у Бориса ещё оставалось более 25 рублей.
Он настоял, чтобы, кроме приобретённых вещей, купить и модный в то время, так называемый юнгштурмовский костюм, то есть рубашку с отложным воротником, и брюки вроде полугалифе из грубой, тёмной, цвета хаки материи. Тогда такой костюм носили почти все комсомольцы, конечно, не мог отставать и Борис.
Это у китайца купить было невозможно, и им со свёртками приобретённой одежды пришлось выйти на Светланку, где они и нашли костюм в одном небольшом магазине (государственном), торговавшим различными спортивными товарами.
Ещё по приезде домой все имевшиеся у него деньги Борис отдал отцу, и поэтому за покупки расплачивался последний.
По дороге домой отец заметил, что материальное положение семьи неважное и что, пока Боря не получит работу, он будет иметь по 30 копеек на папиросы и другие нужды, бесплатную квартиру и стол. Боря как-то не привык особенно ценить деньги, тем более что во время самостоятельной жизни в Шкотове он со своими друзьями привык довольствоваться самым малым.
Курить он начал ещё с последнего класса школы, отец ему не препятствовал, мать, хотя и ворчала, но вынуждена была примириться, так как и сам Яков Матвеевич был отчаянным курильщиком. Пачка наиболее популярных тогда у курильщиков папирос «Пушка» стоила 12 копеек, следовательно, у парня оставались деньги и на трамвай, ведь ежедневные поездки на биржу требовали 6 копеек.
От тридцати копеек оставалось столько, что за два-три дня можно скопить и на билет в кинематограф, как тогда стали называться бывшие иллюзионы. Их при проезде по Светланке Борис насчитал целых три, и шли там разные картины.
Дома, после примерки и всеобщего одобрения всех покупок, Яков Матвеевич предложил сыну пойти искупаться. Тот, конечно, с радостью согласился. Оказалось, что от их квартиры было совсем недалеко до Семёновского базара – одного из самых многолюдных базаров Владивостока того времени.
Базар этот находился на берегу бухты Амурского залива, и на дамбе, ограничивающей бухту от залива, всегда купались жители близлежащих районов. Ходил туда и Алёшкин.
Купание Боре очень понравилось, ведь, собственно, это было его первое купание в море, даже в океане, до сих пор он купался только в речках, озёрах и прудах. Так, во время жизни в Шкотове он купался в реках Цемухэ, Майхэ, а на Шкотовский залив только любовался издали.
После купания посвежевшие, бодрые и голодные они с отцом направились домой. Базар ещё торговал. В то время он практически не закрывался, китайские рыбаки и огородники привозили товар круглые сутки. Не только рано утром, но даже и ночью продукты моря и огорода можно было купить. Так и в этот раз, хотя уже стемнело, и на улицах города зажглись фонари, торговля на базаре не прекращалась. Купили и они у китайского рыбака огромного краба, которого Борис с большим трудом доволок до дому. Именно не донёс, а доволок. Краб был настолько велик, что, когда Боря держал его за одну из толстых лап, все остальные волочились по земле.
Там же, в одном из маленьких ларьков, освещаемых бумажным фонариком, они купили две пачки китайских пряников.
Утром, вскоре после ухода отца на работу, отправился на биржу труда и Борис. Он надел новую рубашку апаш с широким отложным воротником, новенький тёмно-синий шевиотовый костюм, новые башмаки и, как заявила Анна Николаевна, выглядел настоящим женихом. Кстати сказать, именно по её настоянию он так вырядился, и, как всегда с ним бывало и раньше, и потом, даже через много лет, чувствовал он себя в новом костюме, хотя и хорошо сидевшем на нём, скованно и неловко. Он с большим бы удовольствием пошёл в своей старой красноармейской гимнастёрке, или, в крайнем случае, в юнгштурмовке. Но раз мать попросила, он исполнил её желание.
На бирже он узнал, что его очередь подвинулась на 8 человек, ему сделали отметку и сухо предложили являться через день.
– Так как, – сказал принимавший его пожилой и какой-то скучно-серый человек, – службы для конторских служащих мало, и если вы будете приходить через день, то ничего не потеряете, а я вам каждый следующий день буду отмечать вперёд.
Это заявление Бориса обрадовало. Уж больно муторно было толкаться среди большого количества людей, чуть ли не дежуривших на бирже целыми днями. Борис их понимал, ведь у некоторых имелись семьи. Хорошо, что у него есть где жить и не надо думать каждый день о еде.
Возвращаясь с биржи, он решил зайти к одному пареньку, с которым познакомился вчера во время купания. Звали его Женя, он так же, как и Борис, окончил школу II ступени, но во Владивостоке, и как выяснил Боря из разговоров с ним, имел значительно более серьёзную подготовку, чем Борис. Сейчас он готовился к поступлению в ДВГУ (Дальневосточный государственный университет), занимался с преподавателем. Как выяснилось, отец Жени служил инженером на Дальзаводе. Всё это Борис узнал ещё во время купания, когда они оба, отлично плавая, заплывали чуть ли не на километр от берега и, качаясь на волнах, блаженно отдыхали. Тогда же он получил и приглашение навестить своего нового товарища. Ну а Борис не привык откладывать свои дела в долгий ящик.
