Борис Валерьевич Башутин
Дом Анны
Владимир: – А что госбезопасность уже защищает интересы врага?
Главный: – Мы защищаем интересы народа, милейший.
Владимир: – Вот так…Интересно, кто такой народ в вашем понимании?
Главный: – Не стоит уклоняться от темы. Вы также распространяли свою книгу среди военнослужащих. Об этом имеется докладная записка помощника начальника особого отдела восточного военного округа. И не одна. Подтверждаете ли вы это?
Владимир: – Я давал почитать главы книги своим товарищам. А что это преступление?
Главный: – В книге содержаться призывы к свержению законной власти.
Владимир: – Это художественное произведение.
Главный: – Экспертиза говорит о том, что это произведение нарушает закон.
Владимир: – Ну, в таком случае Достоевский учит брать в долг, а потом убивать, чтобы не возвращать проценты. А Кольтес – убивать своих родителей.
Главный: – Имеется заключение автороведческой экспертизы. Желаете ознакомится?
Владимир: – То есть мне стоит готовиться к суду о защите чести и достоинства?
Главный: – Владимир Александрович, давайте договоримся – я задаю вопрос, вы даете краткий ответ. Я понимаю, что с вами можно беседовать несколько часов кряду, без остановки. И вполне возможно, что вы великолепный собеседник. Но поймите (стучит по наручным часам) – время. У меня нет времени. Мне надо работать.
Владимир: – Я понял. Продолжайте.
Главный: – Значит, вы признаете, что давали почитать то, что вы написали, военнослужащим особой бригады специального назначения?
Владимир: – Да.
Главный: – Кому именно?
Владимир: – Я не буду отвечать на этот вопрос.
Главный: – Хорошо. Вы были свидетелем убийства майора Звягинцева. Убийца – капитан Орлов.
Владимир: – Да был. Но это было полгода назад. И следствие уже закончилось. Капитан Орлов повесился в камере, насколько я знаю. Хотя сомневаюсь, что он это сделал сам.
Главный: – Убийство произошло на религиозной почве?
Владимир: – Нет. Звягинцев был атеистом.
Главный: – А Орлов?
Владимир: – Он не принадлежал к какой-либо конфессии.
Главный: – Несмотря на то, дело закрыто, у нас есть показания двух свидетелей, что капитан Орлов замыслил убийство майора после прочтения ваших книг и статей. И видеозаписи. Ведь майор Звягинцев был образцовым офицером. Был награжден двумя орденами за боевые заслуги.
Владимир: – Майор Звягинцев сын заместителя командующего восточным округом. Вот и все. Поэтому вы и роетесь в этом. Он отправил на верную гибель 108-ю десантную роту, которая вся погибла. Но командир роты – родной брат капитана Орлова. Выжил, и скончался в госпитале спустя трое суток. И я взял у него интервью.
Главный: – Которое вы утаили от особого отдела, и переправили видеозапись в столицу. А потом она оказалась в мировых новостях. Так? И весь мир узнал о гибели роты, которая погибла, якобы, из-за бездарности руководства. Так? И бросили тень на нашу страну.
Владимир: – Не весь мир, а несколько телекомпаний пустили запись в эфир.
Главный: – Зарубежных компаний.
Владимир: – Насколько я понимаю, такого рода записи не могут составлять государственную тайну.
Главный: – Ошибаетесь.
Владимир: – А что же вы меня тогда не взяли под белые ручки?
Главный: – Оперативно-розыскные мероприятия. Проводим. Не всё сразу.
Владимир: – Родные и близкие узнали о гибели солдат и офицеров роты только спустя два месяца. И не из наших новостей. Солдат никто не хоронил, никто не вывез с поля боя. Их закопали бульдозерами на вражеской территории. Единственный – старший лейтенант Орлов похоронен на родине… Да. Я дал его брату посмотреть эту запись.
Главный: – Вы не туда лезете, Владимир Александрович. Странно, что у вас такой отец.
Владимир: – Какой?
Главный: – Здравомыслящий, умный, талантливый, настоящий патриот. Человек, который любит свою страну.
Владимир: – А я выходит, что не люблю.
Главный: – Вы подтверждаете, что капитан Орлов смотрел запись вашего разговора с его братом – старшим лейтенантом Орловым?
Владимир: – Да.
Главный: – А почему вы не помешали Орлову, когда он убивал Звягинцева?
Владимир: – Я пытался. Они были на расстоянии метров тридцати от меня. Ничем помешать я не мог. Я кричал, чтобы он остановился.
Главный: – Орлов убил Звягинцева фактически тремя ударами в голову.
Владимир: – Зачем меня спрашиваете? Есть же заключение. Я не эксперт.
Главный: – Хорошо. На самом деле у меня вопросов больше нет. Вот, прочитайте (подает протокол). Распишитесь.
Владимир берет в руки, читает.
Главный пристально смотрит на него. Второй сотрудник сваливает бумаги в другую коробку, выходит с ней из кабинета.
Владимир: – Все так (подписывает).
Главный: – У нас все честно (забирает протокол, кладет его в папку, прячет в портфель).
Главный встает из-за стола:
– Вот и все, Владимир Александрович. До свидания. Мы вас вызовем.
Протягивает руку. Владимир не подает руки.
Главный: – Как хотите.
Выходит из кабинета. Шкафы раскрыты. Пусты. На столе ничего нет.
Владимир встает со стула, оглядывает кабинет. Он в смятении.
В кабинет входит Иван:
– Володя, это какая-то чертовщина. Приехали ни свет, ни заря. Меня привезли прямо из дома. Половину редакции вынесли…
Владимир: – Втроем?
Иван: – Это только в твоем кабинете трое было…
Владимир: – А журнал изъяли прямо в типографии?
Иван: – Да. Ох уж и наступили мы им на хвост.
Владимир: – Был бы у меня другой папа, я бы уже давно с проломленной головой лежал на дне реки.
Иван: – Думаешь?
Владимир: – Или на границе пристрелили бы. Случайно.
Иван: – Событие, конечно…Я уже всех обзвонил. Все издания пишут, что у нас обыски.
Владимир: – Не закроют нас?
Иван: – Да кто ж знает…?
Владимир: – Ваня, может мне уйти?
Иван: – Ты с ума сошел? Ты меня за кого принимаешь? Я с тобой пойду до конца.
Владимир: – Ваня, у тебя жена, трое детей. Двое еще в школе. Их на ноги надо ставить. А у меня что? Посадят – буду сидеть. Кроме матери никто не вспомнит.
Иван: – За что посадят? Это же глупость все.
Владимир: – У тебя моя рукопись сохранилась?
Иван (улыбается): – Конечно. И на диске, и на флешке.
Владимир: – А я вот сглупил. И ноутбук на работе оставил вчера.
Иван: – Может тебе к родственникам пока уехать? Ты же подписку не давал…
Владимир: – В Париж? Да, я с ними лет десять не общался. У меня и контакты все потеряны. Отец все знает, а я его не видел уже много лет. Только по телевизору (усмехается).
Иван: – И не звонит?
Владимир: – Нет. Погоди, маме позвоню, узнаю, как она…
Подходит к столу, набирает номер. На другом конце никто не берет трубку.
Владимир: – Странно. Второй день звоню, и никто трубку не берет. И сотовый тоже. Звонил в театр – говорят, что в эти дни нет ни спектаклей, ни репетиций. Ничего не знают.
Иван: – Пропала?
Владимир: – Она, конечно, не обязана отчитываться. Но я не пойму, куда она могла уехать. Надо будет заехать. Тревожно мне как-то…
Иван: – Она не болела? Сердце?
Владимир: – Мне не жаловалась. Вроде нет.
Иван: – Может во Францию? (смеется)
Владимир: – Это же не ее родственники…Она с ними почти не общалась. Только после смерти бабушки они стали звонить ей чаще. Это ведь мама бабушку хоронила. Есть еще брат отца. В Лондоне живет. Его я видел на похоронах последний раз. Мы с ним даже поговорили. Приглашал. Говорит, двери моего дома открыты в любое время дня и ночи. Я ведь у него единственный племянник (смеется).
Иван: – Как я погляжу, ты изгой какой-то (улыбается).
Владимир: – Уставать я стал, Ваня…Видно, контузия не прошла даром. Иногда иду по улице, и забываю, где я. Теряю ориентацию на несколько секунд. Не понимаю, где я. В старости, если дай Бог доживу, потеряюсь вот так когда-нибудь. Забуду кто я и откуда. Но я думаю, что я не доживу.
Иван: – Да брось, все будет нормально. Найдешь еще себя хорошую женщину, детей заведешь… Ты же хотел детей.
Владимир: – Хотеть это одно….А семья, любовь, дети – это совсем другое. Не смогу я никого найти, Ваня, да и искать не буду. Книгу надо заканчивать и публиковать. Мы если напечатаем, ее конфискуют?
Иван: – Наверное, в этом году бесполезно печатать. Не пойму я про семью… Разочаровался? Или что? Крест на себе поставил?
Владимир: – Иван, кому я больной нужен. Не могу я детей иметь. Понимаешь? Зачем кого-то мучить.
Иван: – Как это? Как не можешь?
Владимир: – Да не мужик я больше. После контузии.
Иван: – Повредилось что? (удивленно и озадаченно)
Владимир показывает на голову: – Вот тут повредилось. А там все нормально. Тело без головы само по себе жить не может. Поэтому, давай, старина, оставим эту тему.
Иван: – Извини, Володя…
Владимир: – Что делать-то дальше? Говоришь, тут бесполезно печатать?
Иван: – Тут никто на рожон лезть не захочет. Проще там опубликовать…
Владимир: – Я хочу, чтобы люди тут читали. Там – можно и потом.
Иван: – Володя, сам посуди, перекрыли нам кислород. Деньги на ветер пустим, если тираж запустим в этом году.
Владимир: – Ты прав….Но должен быть какой-то выход?
Иван: – Заканчивай книгу, в Европе запустим. Я свяжусь с французами. Или со шведами.
Владимир: – На русском?
Иван: – Посмотрим.
Владимир: – Возвращаются времена 30 летней давности? (усмехается)
Иван: – Володя, у меня просьба к тебе…Деликатная такая.
Владимир: – Говори.
Иван: – У жены племянник…Понимаешь…Как бы сказать…
Наркоман.
Владимир: – А я-то чем помогу?
Иван: – Дело в том, что он сейчас и не употребляет…
Владимир: – Не понял.
Иван: – То есть…Он стал человеком с полностью с измененным сознанием, потерял свою личность…Понимаешь, попал в секту. Там ему помогли. Слез с героина. Не курит, не пьет. Но она сосет из него деньги, контролирует его мысли, всю его жизнь. У него нет своего мнения, своих мыслей. От наркомана его отличает лишь то, что тело он свое больше не разрушает, а мозг также одурманен. Он как овощ. Будто ему дали установку – записали на жесткий диск его мозга набор основных команд и формул. А может даже операционку поставили свою. Большинству пользователей неизвестную.
Владимир: – Один наркотик заменили другим? И назвали его Богом.
Иван: – Ну да. У тебя же есть знакомые. Священники. Врачи. Психиатры.
Владимир: – А как они помогут? Если только попробовать его привезти на встречу хитростью. Сможете?
Иван: – Попробуем. Дашь телефон? К кому обратиться?
Владимир: – Ваня, ты же католик.
Иван: – И что?
Владимир: – А ваши священники?
Иван: – Да я такой католик. В Церкви два раза год бывают. На Рождество и Пасху. Разве что фамилия у меня (смеется). Шуберт. И папа – Людвиг. Поэтому и католик. А так я никчемный верующий. Я пример того, когда религия лишь культурная традиция. Увы…
Владимир: – Дам всё. Не переживай. Но дело мутное и долгое. Но не безнадежное.
Иван: – Володя, спасибо тебе.
Владимир: – Благодарить будешь отца Иосифа, если он поможет. Вот тебе его визитка (достает портмоне из кармана, ищет, находит, подает Ивану). Он и врачей знает. Скажешь просто – от меня. И все.
Иван: – Спасибо тебе…
Владимир: – Что же теперь делать-то, Ваня? Офис полуживой. Народ-то пришел на работу?
Иван: – Никого сегодня не будет. Позвонил только девчонкам. Чтобы помогли прибраться за этими ребятами…А у тебя и прибирать нечего.
Владимир закрывает открытые двери шкафов:
– Да. Все выгребли. Поздно я приехал сегодня. Поздно.
Владимир (закуривает, предлагает Ивану, Иван берет сигарету, тоже закуривает):
– Я иногда думаю Ваня, что лучше бы меня там убили. Пьесы мои не ставят, стихов не читают. Два романа только и были интересны. А второй из них…Многие были от него в шоке. Руки мне теперь не подают (улыбается). У нас в стране почему-то надо умереть, чтобы стать востребованным.
Иван: – Володя, отличный роман. Лучше первого. Честный и откровенный. Мне американцы письмо на днях прислали, я забыл тебе сказать, хотят киносценарий по твоему роману сделать. Либо ты сам, либо в сотрудничестве с их сценаристом. Ты что думаешь?
Володя: – Некогда. Ответь, что мы подумаем над их предложением. Или…может согласиться? Рвануть отсюда, заодно и книгу допишу…? А?
Иван: – Мысль.
Владимир: – Ладно, давай мне рукопись, поеду я…На сегодня работа закончилась.
Иван: – Куда поедешь?
Владимир: – Не знаю пока. Может к бабуле. Пять лет там не был. Дом посмотрю и могилку.
Иван: – Святое дело.
Владимир: – Стыдно, конечно…Столько лет. Вот еще что – есть Союз Офицеров. Их не тронут. У них напечатать?
Иван: – Согласятся?
Владимир: – Попробовать можно. Ехать надо к ним. Сейчас все телефоны на прослушку поставят. Или уже давно поставили. Сотовые тоже. Интересно, наружку приставят?
И тут уже везде «жучки»… Как думаешь? (улыбается)
Иван: – Почти уверен.
Владимир: – Думаю, что они все слышат.
Иван: – Они к тебе заезжали утром. Там только жена твоя.
Владимир: – Мы расстались.
Иван: – Понял. Почему – даже не спрашиваю. …
Владимир: – И не надо. Знаешь, наплевать мне на это все. Мне скрывать нечего. Пусть слушают, пасут.
Иван: – Вот (достает из кармана флешку и отдает Владимиру).
Владимир: – Завтра если не появлюсь, не ищи меня. Бывай Иван Людвигович.
Владимир жмет руку, глядя в глаза Ивана. Потом поворачивается и уходит.
Картина четвертая
Квартира Ирины. Ирина в своей мастерской, на ней грязный от масляной краски фартук. Большой холст в большом мольберте. Она делает набросок карандашом. Звонок в дверь.
Ирина: – Открыто, входите.
Входит Владимир:
– Неужели в наше время кто-то не закрывает дверь?
Ирина выходит встречать его:
– А ты что так рано? Соседка только что приходила, я не успела закрыть дверь.
Владимир: – Рано…Да так сложились обстоятельства.
Ирина: – Что-то случилось?
Владимир: – Всё случилось уже очень давно, Ира (улыбается). Можно позвонить?
Ирина: – Конечно, зачем спрашивать.
Владимир подходит к телефону, набирает телефон. Ждет секунд 30, никто не берет трубку. Звонит еще раз. Но долго не ждет.
Владимир: – Не могу дозвониться до матери. Не пойму, в чем дело. Если уехала, почему не берет сотовый. И меня не предупредила.
Ирина: – Отцу звонил?
Владимир: – Похоже придется…По-хорошему надо съездить к ней. У меня есть ключ от ее квартиры.
Ирина: – Позвони отцу.
Владимир: – Позвоню. У меня к тебе просьба будет – никому не говори обо мне. Хорошо? Никому. Что видела меня, что я был у тебя. Договорились?
Ирина: – А что случилось? Хорошо. Мне, Володенька, некому рассказывать…
Владимир: – Если даже будут посторонние люди спрашивать…Хорошо?
Ирина: – Посторонние? Кто?
Владимир: – Потом объясню.
Владимир открывает свою сумку, Ирина замечает в сумке армейский нож. Владимир достает из сумки ноутбук. Включает, вставляет флешку. Копирует файлы. Достает CD, записывает туда файлы.
Ирина: – Что все-таки произошло? Можешь сказать?
Владимир: – Включи телевизор или радио. Обыски у нас были.
Ирина: – Какие обыски?
Владимир: – Госбезопасность. Рано или поздно они и к тебе придут.
Ирина: – Не понимаю.
Владимир: – Вот тебе диск, я сюда скопировал свой новый роман. Спрячь его куда угодно, но чтобы его не нашли.
Ирина: – Володя, ты меня пугаешь…Сейчас по-моему, не то время.
Владимир: – Ира, поверь мне. Время сейчас самое то. В жизни всякое бывает. Роман почти готов, мне одну главу дописать надо. Если что-то со мной случится, его надо опубликовать (достает ручку из кармана и вырывает листок бумаги из записной книжки, пишет на бумаге телефон). Вот – телефон генерала Валова, забей его в свой сотовый, а бумажку эту сожги. Если со мной что-то случится, передай ему диск. Вот еще телефон (пишет). Полковник Дягтерев. На всякий случай.
Ирина: – Хорошо (берет бумагу, достает сотовый, забивает туда номера). Сожги сам (возвращает бумажку)
Владимир достает зажигалку и сжигает в пепельнице листок.
Ирина: – Так все серьезно? Тебя не тронут, Володя. Ты же сын такого человека.
Владимир: – А меня пока и не трогают. Мне рот затыкают, понимаешь? А что может быть хуже для писателя? Если бы я лгал, но я говорю правду.
Ирина: – А многим нужна ЭТА правда? Может быть, им удобно сидеть в своих теплых креслах и быть довольными тем, что есть. Жить, не высовываясь.
Владимир: – Мое слово к тем, кто имеет уши и хочет слышать. Такие люди есть. И их много. Те, кто купили мои книги и прочли их.
Ирина: – Ты куда-то сейчас уедешь?
Владимир: – Хочу на Чёрный плёс заехать, к бабуле. А вечером к матери. Не жди меня, наверное, сегодня.
Ирина: – Забываю спросить – а как звали бабушку?
Владимир: – Ольга Михайловна. Лиговская.
Ирина: – Кажется, князь такой был?
Владимир: – Ее отец. Князь Лиговский. Мой прадед. Умер еще до третьей революции.
Ирина: – Наверное, это здорово когда у тебя такой род?
Владимир: – Наверное…Это отцу очень нравится. Он везде им как флагом размахивает.
Владимир (подходит к телефону): – Надо решиться…
Ирина: – Отцу звонишь?
Владимир кивает и набирает номер телефона.
Владимир: – Будьте добры Александра Андроновича. Скажите – сын…Папа, здравствуй. Да, давно не виделись. Здоров. Все нормально. Ты с мамой давно говорил? Два дня назад. Не могу дозвониться до нее. Хочу заехать к ней сегодня вечером. Если можешь – подъезжай. Хочу еще на Чёрный плёс съездить. Да. К бабушке. Там охрана на въезде? Понятно. Меня пустят? Позвони им, пожалуйста. Да, будь здоров. Спасибо. У меня есть твой сотовый. Не изменился? Хорошо. Пока.
Владимир: – Странная история. Он был у матери два дня назад. И теперь она как будто исчезла…
Ирина: – Пропала? Думаешь это как-то связано? Они общались?
Владимир: – Понятия не имею. Вроде бы общались. Редко, конечно. Мне 10 лет было, когда они развелись. А что было между ними последние два года? Думаю, что ничего.
И зачем он приезжал?
Ирина: – Вечером узнаешь….Ты не обиделся на меня?
Владимир: – За что?
Ирина: – Ну…как сказать.
Владимир: – Нет. Мне показалось, что обидеться должна ты. Разве нет?
Ирина: – Нет.
Владимир: – Я болен, Ирина. Я не могу быть мужем. И отцом.
Ирина: – Так все серьезно?
Владимир: – Не знаю. Мне уже все равно.
Ирина подходит и обнимает Владимира. Владимир тоже обнимает Ирину.
Владимир: – Не обижайся. Если ты на что-то надеялась, то я не тот человек.
Ирина: – Мне кажется, что ты не прав. Дело в психике. Разве нет? Ведь если захотеть, то можно исцелиться. Неужели тебе не хочется?
Владимир: – Я уже не знаю, что мне хочется. Иногда мне хочется исчезнуть. Раствориться в воздухе как дым. Растаять как сахар в воде. У тебя есть музыка? Поставь музыку…
Ирина: – Да, есть. Что хочешь?
Владимир: – Поставь что-нибудь классическое. Негромко.
Ирина перебирает пластинки.
Владимир: – Удивительно, ты до сих пор слушаешь пластинки?
Ирина: – Там звук другой. Настоящий.
Ирина вытаскивает конверт, ставит Баха «Agnus Dei».
Владимир закуривает:
– Agnus Dei? Последний раз был в филармонии 8 лет назад. Исполняли Малера Шестую Симфонию. С женой ходили.
Ирина: – В детстве я была на всех премьерах отца. Представляешь? Начиная с 7 лет. И до окончания школы.
Владимир: – Я и не знал. Нравится опера?
Ирина: – Ну, кое-что мне не очень нравилось, скажем, честно (улыбается). Нравилась атмосфера. Даже не могу объяснить. Это не передать словами. Волшебство какое-то. Костюмы солистов. Музыка. Голоса. Завораживало. Особенно, когда мне было всего семь лет. Многие дети даже не представляли, что такая жизнь существует. Артистические гримерки. Костюмерные. Длинные, замысловатые коридоры, в которых можно было заблудиться, словно в средневековом замке. Оркестр – нечто грандиозное. Музыка окутывала меня. До головокружения. И еще меня все очень любили. Актеры угощали меня конфетами (улыбается) (пауза). Я любила Аиду. Отец исполнял партию отца Аиды….Очень вдохновенно. Правда, я с тех пор ни разу не была в опере. Почти 20 лет. Перекормили меня.
Владимир: – Конфетами? (смеется).
Ирина: – И конфетами тоже.
Владимир: – Поеду я, Ира. Вот докурю и поеду. До Черного Плёса больше часа добираться. А вечером к маме надо заехать. Надо выдвигаться, чтобы успеть.
Ирина: – Ночевать ты все-таки не приедешь? Тебя не ждать?
Владимир: – Не жди. Поеду налегке. Ничего мне не надо. Пусть все вещи у тебя так и лежат. Ты же не против? (тушит сигарету в пепельнице)
Ирина: – Нет.
Владимир: – Тогда, до завтра?
Ирина: – До завтра.
Ирина ждет, что Владимир обнимет ее, но он уходит, погруженный в себя.
Действие второе
Картина первая
Дом бабушки Владимира. Владимир подходит к дому. На лавочке у окна сидит старик с палочкой в руках.
Владимир: – Добрый день!
Старик: – Здравствуйте, Владимир! Вы меня не помните?
Владимир: – Нет, не припоминаю. Вы наш родственник?
Старик: – Я двоюродный брат вашего покойного дедушки. Позвольте представиться (привстает со скамейки) – Георгий Владимирович. А я вас отлично помню.
Владимир: – Очень приятно…Отлично выглядите. И давно вы здесь? Неужели один тут живете?
Старик: – Нет, что вы. Ваш папа любезно предложил мне перебраться сюда из города на лето. А за мной тут ухаживает сиделка. Настя. Она в город сегодня уехала до вечера.
Владимир: – Понимаю. А дом, я смотрю, не ремонтировали…
Старик: – Некому и некогда. Папа ваш тут бывает, но крайне редко. И мне кажется, ему не хочется придавать дому какой-то современный вид.
Владимир: – Зачем современный. Покрасить, внутри поменять обои, пол перестелить.
Старик: – Может быть, и этого было бы достаточно. Вот вы бы и взялись, Владимир (улыбается).
Владимир: – Когда-нибудь, Бог даст, возьмусь.
Старик: – Давно не были здесь?
Владимир: – Давно. Несколько лет. Хочу на могилку к Ольге Михайловне сходить. Попросить прощения за столь долгое отсутствие. Она, конечно, этого не увидит. Не узнает…
Старик: – Придет время и узнает.
Владимир: – Очень может быть.
Старик: – Я слышал, что вы на войне были? Вы присаживайте рядом. Присаживайтесь.
Владимир: – В некотором смысле… (садиться на крыльцо). Я военный журналист. Точнее – был им.
Старик: – Все равно. Видели людские страдания. Знаете жизнь солдата. Сейчас все, наверное, не так, как было 60 лет назад. Но все-таки…Я был совершенно не готов к службе на фронте. Из интеллигентной семьи, изнеженное создание (смеется). Как я выжил – одному Богу известно….А отчего были? Сейчас вы уже не журналист?
Владимир: – Сейчас я гражданский человек (улыбается).
Старик: – Знаете, Владимир, мне одна сцена врезалась в память. Я тогда еще не был мобилизован. Лет не хватало. Морскую пехоту грузили на катера. Прямо перед окнами моего дома. Напротив набережной. Солдаты были в полной амуниции: с оружием, с противогазами, с вещмешками за спиной. И почему-то грузились они на прогулочный катер. На обычный прогулочный катер, на котором в праздники и выходные катался народ. И даже иногда играл небольшой оркестр. Они стояли спокойно, ждали своей очереди, почти не переговаривались. И вдруг к одному из бойцов с громким плачем подбежала женщина. Ее уговаривали, успокаивали, но безуспешно. Солдат силой отрывал ее от себя, а она все продолжала цепляться за вещмешок, за винтовку, за противогазную сумку. В конце концов, она бессильно опустилась на колени, на холодную мостовую. Катера уплыли, а женщина еще долго тоскливо выла. Именно выла, как убитая горем волчица. Преклонив голову на гранитный парапет. Наверное, это была его мать. Насколько же я был наивен тогда. Только много позже я понял, почему она так себя вела.
Владимир: – Она чувствовала и знала, что ни солдаты, ни катера, на которых их отправляли, больше не вернутся. Никогда. Верно?
Старик: – Да. Сердце матери невозможно обмануть. Вот такие мы были в молодости. Мне кажется, что вы совершенно другой человек. Я слышал, что вы большой писатель.
Владимир: – Вовсе нет. Я очень мало написал.
Старик: – Если вам неприятно слушать мои старческие бредни, я не обижусь. Можете сказать мне без обиняков.
Владимир: – Отчего же. Мне очень интересно послушать. Я как раз пишу сейчас книгу о войне. Почти дописал.
Старик: – Очень любопытно. Я, к сожалению, с трудом могу читать помногу, зрение уже не то и устаю быстро. Но я прошу сиделку. Она мне не отказывает. Читает по вечерам.
Если вы не против, я могу рассказать вам еще одну историю (вопросительно смотрит на Владимира).
Владимир: – Конечно, я не против, Георгий Владимирович.
Старик: – Была поздняя осень. Меня только призвали. Мне кажется, был ноябрь. Мы остановились с нашей ротой напротив школы. А все школы были уже превращены в госпитали. Такое было время. И вот я вижу, как в школьном саду два пожилых санитара хоронят убитых. Копали яму, снимали с мертвецов форму. Вы знаете, Володя, существовала инструкция, которая обязывала беречь государственное имущество. Да. Именно так. Поэтому снимали обмундирование с умерших солдат. Я стоял рядом с могилой. В нескольких метрах. Один труп с пробитой грудью был божественно красивым юношей. Тугие мышцы, безупречное сложение. На груди был выколот орел. Красивый рисунок. Вы знаете, не подумайте ничего плохого. Я ведь всю жизнь прослужил в Академии Художеств. Думаю, что вы знаете об этом….Так вот, Володенька. И вот эта красота, это безупречное тело. Практически точная копия Аполлона. Я не шучу. Оно мертво. Убито. Одной маленькой стальной пулей. Это просто чудовищно, Володя. Смерть страшна, а во время войны страшна вдвойне…
Владимир: – Вы узнали, что за бойцы это были?
Старик: – Это были парни из разведки морской пехоты. Вся их бригада погибла. Никто не выжил. Ребята сказали, что похоронили лишь немногих. Тех, кого удалось вытащить из-под огня. Они попали в окружение.
Владимир: – Мне это знакомо.
Старик: – Это была первая смерть, которую мне довелось увидеть на войне. После – смертей было так много… Так много, Володя…(пауза) Всё (делает жест рукой, что больше не будет ничего рассказывать). Простите, меня старика. Что-то нашло на меня. Просто столько лет прошло, а многое сохранилось в памяти, будто вчера это было. Мои все уже на том свете. И фронтовые друзья, и родные. А я вот еще живу зачем-то.
Владимир: – Давайте в дом войдем, Георгий Владимирович…(приглашает старика жестом, помогает ему подняться со скамейки). Абажур-то еще цел? Старый, бабушкин?
Старик: – А как же…Володя. Конечно, цел.
Входят в дом. Очень большой круглый стол. Над ним самодельный абажур. Полумрак.
Владимир (подходит к столу): – Уже и цвет потерял. Когда-то он был желтый. И ткань почти истлела.
Старик (включает свет): – Да, ветхий совсем… Мы на второй этаж не поднимаемся, Володя. Тут живем.
Владимир оглядывает комнату:
– Ничего не изменилось. А бабуля, будто в сад вышла на минутку.
Старик: – Я при жизни Ольги Михайловны часто бывал тут одно время. Вы должны помнить, Володя. Вы тогда в школе учились. Помните?
Владимир: – Вспоминаю. Это вы мне подарили серебряный рубль с профилем царя? (смеется).
Старик: – Надо же…Вспомнили…У меня была целая коллекция таких монет. Но я не нумизмат, Володя. Поэтому все раздарил. Родным, знакомым….
Владимир: – Я этот рубль, к стыду своему, потерял (улыбается).
Старик: – Столько лет прошло. Не стоит огорчаться. Их выпустили очень много. В первые годы правления императора. Они никакой ценности серьезной не представляют. Даже сейчас. Эту монету можно купить в любом серьезном антикварном магазине.
Владимир: – Я не огорчаюсь, Георгий Владимирович.
Старик: – Позвольте вас, спросить?
Владимир: – Конечно.
Старик: – Вы были ранены?
Владимир: – Как вам сказать…Контузия. Каких-то проникающих ранений у меня не было. Я ведь непосредственно в боевых действиях не участвовал.
Старик: – Представляете, я не был ни разу ранен. Один раз меня зацепили штыком, небольшой порез всего лишь был. На бедре. Штык вскользь прошел. В ночной рукопашной. Ни разу не был ранен. Это же невероятно. Рядом со мной гибли товарищи. А я оставался цел. Разве это не чудо? Это чудо.
Владимир: – На войне бывают необъяснимые вещи. И к тому же у каждого человека своя судьба. Уникальная.
Старик: – Да-да. Вы правы. В Академию Художеств приезжал известный искусствовед. Бельгиец. Ныне уже покойный. Это было лет двадцать назад. И вот что интересно, мы разговаривали с ним о войне, и выяснилось, что наши части стояли напротив друг друга. В одно и тоже время. Более того, мы участвовали в боях друг против друга. И оба выжили. Мы подружились с ним. Он часто приезжал. Он был специалист по эпохе Возрождения….К чему все я все это говорю, Володенька? Подавляющая часть простых солдат не делали ничего злого. Они лишь пытались выжить. Потому что сознательное зло творили далеко не миллионы несчастных. Я о том, что война это не просто зло само по себе. Это какое-то не сразу понятное наказание Божие, испытание. Это событие вселенского масштаба сразу для всего человечества. Или части человечества. Испытание – человек ли ты? Ведь на войне все равно можно оставаться человеком.
Владимир: – Ваша война была освободительной, вы защищали свою страну, своих родных и близких. Ведь в бою, рано или поздно, перестаешь думать только о себе и своем спасении. Ты смиряешься с тем, что не можешь ничего изменить, и тогда и совершаются подвиги. Совершенно не специально, конечно. Никто и не думает об этом. Просто ты готов отдать свою жизнь за других. Может быть, это звучит слишком громко, но ведь это так…
Старик: – Безусловно, Володя. Безусловно. Так было и со мной. Законченным изнеженным эгоистом. Я даже думаю, что Господь оградил меня от ран и дал возможность выжить, потому что я сумел смириться и понять, что я не жертва Молоху.
Потому что я пришел к исполнению заповеди любви. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих».
Владимир: – А вот когда война не понятна. Когда мало кто понимает, зачем и для чего нужно умирать, все немного не так. Часто это война ради мести. Ты либо превращаешься в хладнокровного убийцу либо цинично пытаешь сохранить свою шкуру.
Старик: – Так бывает на любой войне, Володенька. На любой. Дело вовсе не в том, какой смысл несет война. Вовсе не в этом…
Владимир: – Мне казалось, что это важно. Насколько она справедлива….
Старик: – Это все человеческое понимание. На земле нет настоящей справедливости. И быть не может. Потому что «всяк человек ложь». Даже самый безупречный судья не может быть совершенен. Это лишь одна сторона медали. Это относительное понятие. Вы же умный человек, вы должны это понимать.
В комнату входит Настя, сиделка. В руках сумка с продуктами.
Настя: – Добрый вечер.
Владимир: – Здравствуйте.
Старик: – Настенька, это Владимир Александрович, сын Александра Андроновича.
Настя: – Очень приятно. Георгий Владимирович, вам надо лекарство принять. И скоро будем ужинать.
Старик: – Володя, приглашаю вас на ужин.
Владимир: – Наверное, я не смогу. Я пойду на кладбище, и уже не буду заходить сюда. Сразу оттуда поеду в город. Мне надо еще к маме заехать. Благодарю вас за приглашение и приятную беседу.
Владимир пожимает руку Старику. Старик с восторгом смотрит на Владимира.
Старик: – Своим кратким визитом, Володя, вы скрасили мое пребывание здесь. Всколыхнули мои воспоминания. Все друзья уже давно ушли в мир иной. Родные – только вы и ваш папа. Больше и нет никого. Приезжайте чаще. Прошу вас.
