Борис Валерьевич Башутин
Дом Анны
Ферапонт: – Она же больна. Ты сам говорил, что умереть может в любой момент.
Николай: – Ей лучше, отче. Никак невозможно. Простите меня. Я провожу вас.
Ферапонт: – Да ладно, не надо. Я сам дорогу найду (как можно мягче, скрывая свое недоумение и сильное разочарование). Но, разве так можно?
Николай: – А вдруг не найдете, я все-таки провожу. Вы же мне помогли.
Ферапонт: – Ничего, найду. Не беспокойся. Как же я помог?
Николай: – Не отказали.
Ферапонт: – Николай, может быть, мне поговорить с твоей мамой?
Николай: – Отче, вы поймите. Ошибся я. Простите меня. Зря я вас позвал.
Ферапонт: – Почему же зря?
Николай: – Подумал, что это вместо лекарства. Не правильно это. Да? И мама не готова. Богу это не угодно.
Ферапонт: – Коля, я ведь могу исповедовать маму, и Святые дары с собой взял. Могу и причастить её.
Николай: – Я понимаю. Но…Нет. Тут опасно. Я должен вас проводить. Обязательно. Иначе нельзя никак.
Ферапонт: – А что же тут опасного? Господь всегда со мной.
Николай: – Все равно. Надо идти, отче. Потом. Мы всё потом сделаем. Устроим всё потом.
Ферапонт: – Как же потом? Николай?
Николай: – Отче, не мучайте меня. Нам идти надо.
Ферапонт (вздыхает): – Ну, давай до развалин деревни. А дальше – я сам.
Мужчины отправляются в обратный путь.
Николай: – Я познакомился с женщиной из города. По объявлению в газете. Тяжело мне одному.
Ферапонт: – Переписываетесь?
Николай: – Мы даже встречались два раза. Правда, она намного старше меня.
Ферапонт: – Христианский брак все-таки предполагает рождение и воспитание детей.
Николай: – Нет ничего плохого в том, что она старше меня на 20 лет (как будто сам с собой говорит). Она очень хорошая. И разницы как бы и нет. А дети. Почему бы не быть детям?
Ферапонт: – Есть некоторые особенности…
Николай (не дает закончить): – Нет никаких особенностей. Никаких. Моей маме 80 лет.
Ферапонт: – И что?
Николай: – А вот то…Сами подумайте.
Ферапонт: – Интересно…
Николай: – Богу будет угодно, и дети будут. Вспомните родителей Богородицы.
Ферапонт: – А мама твоя…Как же она живет тут? У вас тепло зимой? В доме?
Николай: – Мы не мерзнем. Она лежит. Ей тепло. Я ее укрываю.
Ферапонт (вздыхает, и пытается перевести разговор на другую тему): – Тут, говорят, озеро есть рядом. Древнее. Очень красивое.
Николай: – Женщина очень нужна. Без нее в доме трудно. Погодите. Я расскажу вам. А потом про озеро. Ее зовут Вера. Такое имя – судьба. Понимаете о чем я?
Ферапонт: – А я в храме тебя, Коля, видел только один раз.
Николай: – Если женюсь, может, буду чаще бывать. Я люблю свечи ставить, а свечи стоят денег. А Вера поможет нам.
Ферапонт: – А ты так приходи, я тебе несколько свечей и так дам. Бесплатно.
Николай: – Я не могу. Это не жертва тогда. Нету жертвы. Нету помощи храму.
Ферапонт: – Свечи обязательно ставить?
Николай: – Обязательно. Вот про озеро…Озеро это такое. Там много людей утонуло. А во время войны там много солдат погибло. Переправлялись, и в них бомба попала. С самолета. Мать говорила, что вечером там можно призраков увидеть.
Ферапонт: – Коля, нет никаких призраков.
Николай: – Это души, которые мытарства не прошли до сих пор. Они в лесу есть. Поживите в лесу. Узнаете многое.
Ферапонт: – Есть такие души, но разве их увидеть можно?
Николай: – Мать говорит, что можно. Она видит. Я в детстве видел.
Ферапонт: – Наваждение это.
Николай: – Не понимаю, как это. Солдат видел, как дымку. В воздухе. Но не страшно. Страшно, когда они совсем близко. А хотите, я вас к озеру провожу? Пойдемте, это не далеко. Быстрым шагом – минут двадцать.
Ферапонт: – Коля, мне бы домой уже добраться. Скоро служба. Озеро лучше днем смотреть. Будет время, я сам схожу.
Николай: – А кто же вам покажет?
Ферапонт: – В деревне спрошу.
Николай: – Еще в этом озере девочка утонула. Ей было 15 лет. Мне она в школе нравилась.
Ферапонт: – Царство небесное (крестится).
Николай: – Она не на небе. Она в аду.
Ферапонт: – Отчего ты так думаешь?
Николай: – Так думаю. Она в Бога не верила. Она не сама утонула. Я ее тоже видел раньше.
Ферапонт: – Призрака?
Николай: – Да. А потом пропала. Ее звали Саша. В деревне говорили, что она мне сестра.
Ферапонт: – Как сестра?
Николай: – Ну, так. Сестра и все тут.
Ферапонт: – Вот почти пришли.
Николай: – А вы сюда сами-то как попали? В нашу местность?
Ферапонт: – Дали возможность побыть в одиночестве.
Николай: – Что это значит?
Ферапонт: – Извини, Коля. Просто послали сюда, как в армии. Дали приказ. Раньше в городе я служил.
Николай: – А я не был в армии. Мне в армию нельзя. А вы в армии служили?
Ферапонт: – Служил.
Николай: – Хорошо там?
Ферапонт: – Кому как. По-разному. Как в жизни.
Николай: – Зря вы на озеро не пошли.
Ферапонт: – Коля, спаси Господи, благодарю тебя. Всё, ступай. Я уже тут сам доберусь.
Николай склоняется, складывает руки, чтобы получить благословение. Ферапонт крестит его.
Мужчины расходятся. Николай скрывается в темноте.
Одноместная больничная палата. Большая кровать. На кровати отец Макарий. Полусидя. Под спину подложена подушка. Одет в белую рубашку без воротника. На груди крест. Рядом на стуле сидит священник.
Действующие лица:
Отец Макарий
Отец Павел, келейник отца Макария, около 30 лет.
Отец Варнава – иеромонах из Киева, около 55 лет.
Главный врач.
Врачи. Медсестры.
Макарий: – Паша, милый мой. Вот ты говоришь, что врачи тебя редко пускают ко мне. Врачи – они ведь как ангелы. Они ведь тоже посланники; помощники людям, облегчающие несение нашей жизненной ноши. Они нам помогают. Только они верить должны. Без веры и сострадания они свое звание теряют…Не суди их….
Павел: – Да это я так, батюшка. Хочется подольше быть рядом. Помогать.
Макарий: – Сейчас главное другое. Домой я ухожу. Домой. Ты ж смотри, чтобы меня отец Варнава и одевал, и отпевал!…
Только он….(волнительно) А вдруг не успеет. А? Звонили ему?
Павел: – Батюшка, уже несколько раз звонили. Не волнуйтесь. Он уже вылетел. Уже в самолете. Летит.
Макарий: – Вот не поверишь, не знаю – успеет или нет. Нету в сердце ответа. А ведь я ему еще 10 лет назад говорил – будешь меня отпевать. Не верил. «Я же на Украине служу, не успеть мне…». Вылетел уже? Точно?
Павел: (смотрит на часы на руке) – Самолет сейчас садиться будет. От Киева тут быстро.
Макарий: – Вот как славно. Ты схиму на меня наденешь и скуфейку. Как только плохо мне станет. Тут она. В шкафу готовая лежит. Пред Господом предстать должен, как положено.
Входит лечащий врач.
Врач: – Доброе утро, батюшка. Как вы себя сегодня чувствуете?
Макарий: – Доктор, хорошо я себя чувствую. Вы знаете, а я сегодня умирать буду. И я благодарю Бога за то, что Он сподобил меня Ему послужить, что я умираю в полной памяти и сознании. И прошу я у всех прощения. И у вас, Доктор. Может быть, своим житием кого и оскорблял, и осуждал, и порицал, а может в чем, и соблазнил. Прошу прощения. И когда окончится земная жизнь моя, прошу Ваших святых молитв. Поминайте меня, как сможете.
Врач: – Как умирать? Что же вы такое говорите? Вот ваши анализы свежие. Все очень неплохо. На поправку идете.
Макарий: – Уже все написано на небе. Ничего не стереть. Уже и Варнава летит.
Врач: – Кто летит?
Павел: – отец Варнава из Киева. Отпевать.
Врач (расстроен): – Пойду я пока, батюшка. Я на минутку зашел. Позже еще загляну.
Уходит.
Макарий (к Павлу): – Жаль, Ферапонт узнает о моей кончине не скоро. Непростой у него путь. Ох, не простой. Не понял он многого.
Павел: – Отец Ферапонт? Батюшка, Господь ему помогает, у него свой путь. И он с Господом. Он сейчас в ссылке очередной. Не волнуйтесь. Узнает. Найду, как с ним связаться. Жаль приехать не сможет.
Макарий: – Да, страданиями и терпением скорбей ему спасение придет. Гоним он и за грехи свои, и за имя Господне. Вот как бывает…А я лежу и благодарю Господа, что хоть чуточку, а видел старцев. Не грамотные они были, а Дух Божий был с ними! Мы их любили. Мы нищие духовно по сравнению с ними, нищие. Слабые и пустые. Они на вершине, а мы в самом низу стоим и только наверх смотрим. Через страдания они достигли вечного покоя. А мы разве страдаем? Если за что и страждем, то за свои грехи.
Павел: – Батюшка, а помните Полину?
Макарий: – Что от отчима убежала?
Павел: – Она ведь здесь сейчас, да только не пускают ее.
Макарий: – Помолюсь за неё.
Павел: – Помните, она от отца Иллариона приехала к нам?
Макарий: – Совсем глупенькая была. Но она добрая. Хорошая. И молитвы быстро выучила. И поет хорошо. Жалко ее.
Павел: – Она сейчас уже совсем не глупенькая (улыбается). Думаю, что в мантию скоро постригут.
Макарий: – А дочка ее как?
Павел: – У них же приют при обители. Все управилось с Божьей помощью.
Макарий: – Слава тебе, Господи, Слава тебе!…Почему-то вспомнилось, что в Глинской пустыни был Миша-блаженный. Так он монахов «девками» обзывал. А я думаю: «Да что ж он нас девками-то обзывает? А как же он тогда скажет на монахов, которые до пострига были женатыми?» А он подходит ко мне, и, показывая на них, говорит: «Дядя пошел, дядя пошел». Вот уж я удивился тогда. А бывало так: если кого будут выписывать из монастыря, так он подходит к нему: "Девка, харахуры свои собирай, уматывайся отсюда! Хватит тебе тут жить", глядишь – через месяц выписали. Уехал брат. А когда мое время пришло, Миша и говорит: «Девка, уматывайся отсюда, вещи свои собирай, а то расстреляют». Я не верю. А он: «Я тебе правду говорю: укатывайся побыстрей! Там тебя ждет в Воронеже Серафимка, а у него золотая спинка, там ты обретешь себе покой».
Павел: – Это при Хрущеве?
Макарий: – в 58-м. Все так и было. Из Глинской пустыни пришлось в Почаев уезжать. Да… А потом в Воронеж. Ты думаешь, радости нас там встретили? Нет. Нас встретили скорби. А помнится, как старцы наши говорили нам: «Если скорбно будет, вспомните нашу жизнь, как мы жили, как мы в ссылках да в тюрьмах были, и там исповедали Имя Христово, и от Господа никуда не ушли. Господь нас там утешал». Они ведь тогда молодые были – по сорок, по пятьдесят лет. А я спрашивал: «Батюшка, а вы там пост соблюдали?» «У…, милый, а как же, особый там пост был – в понедельник ничего не ели, а в среду и в пятницу – совсем чуть-чуть. Молитвой когда напитана душа, душевный голод когда утолен, то тело уже не чувствует и своего, телесного голода, оно уже пищи не требует».
Павел: – Неужто сегодня нас покинете?
Макарий: – Да, все исполнилось. Пришло мое время. Ты не переживай. Я через полгодика с собой ещё двух монахов возьму. Пусть у Престола Божьего предстатели будут о монашествующих! Вот отец Митрофан, схиигумен – благодарю Господа, что Господь даровал мне такого старца, дивный был старец! Он души человеческие видел. Он всех любил, до последнего дня служил своего, а у него рак печени был. Он при кончине был, а я ухаживал за ним. Боли были жуткие. А лекарства нет никакого. Я взял аспирин и размолол в порошок, да говорю: «Батюшка, это такое болеутоляющее, из-за границы прислан такой порошок – выпей!», – на ложечке с водичкой даю. Ну, он выпил, водичкой запил, а мне говорит: «Власий, да ведь это аспиринчик!», – а я стою, да от стыда что делать не знаю…А сейчас за мной сто человек ухаживают и лекарства все есть, какие надо. И приборы…
Павел: – Простите меня, батюшка за все. Прошу Ваших святых молитв у престола Божьего.
Макарий: – Да неужто я вас забуду, дети мои милые…Бог простит, а у меня нет никаких обид! У Господа – милости бездна. А любви – глубина. Господь тя и простит, и очистит, а очистит, когда у тебя слезы будут. А без слез трудно и плохо. Наш подвиг – молитва и слезы. Эх, Павлик, времена всегда непростые. Монахи своих наставников иной раз не понимают, да и наставников мало осталось… Они думают, что батюшки из ума выжили, или глупость какую-то заставляют делать. Сокрыт от них смысл духовный до времени. Поэтому тут только волю свою отсекать и смиряться. А истинный смысл приходит, когда только Господу угодно, иной раз через много лет. Вот меня на улицу прогоняли святые отцы, безо всякой видимой причины, ночью, в дождь и в холод, а я смирялся, терпел, не роптал, молитовку Иисусову читал, и мне тепло было. А потом через некоторое время – мне пришлось на вокзалах да в парках ночевать, почти целый год. Вот я весь смысл и понял тогда. Они мне будущее мое показывали. Испытывали меня. И никогда не хвалили. Слово утешения – да, но похвала – это монашескому подвигу погибель. Бежать от нее надо как от огня. Вот сейчас, я знаю, что умираю, а мне надо домой, в мою келью. Но врач мне сказал, что нужно остаться в больнице и я смирился. Я ведь должен быть послушником. Таков главный закон монаха – быть послушником до смерти.
Павел: – Прилетел самолет, батюшка.
Макарий: – Ох, как хорошо…Сколько ему сюда ехать?
Павел: – Быстро. Полчаса.
Макарий: – Ну, вот и все. Павлик, доставай схиму и скуфейку. Как Варнава приедет, одевайте на меня.
Павел идет к шкафу, вытаскивает одежду.
Макарий: – Плохо, мне. Тяжело дышать стало. Зови доктора. Хочу Варнаву повидать перед смертью. Дождаться надо. Дождусь его приезда. Руку ему пожму. Мы с ним из одного корня, Павлик.
Павел выходит быстро в коридор. Зовет главного врача: – Сергей Ильич, Сергей Ильич!
Батюшке плохо.
Появляется врач с медсестрами, и еще двумя врачами. Подходят к отцу Макарию. Смотрят на пульс и прочие графики на приборах. Осматривают батюшку.
Врач: – Тяжело дышать? Отец Макарий?
Батюшка кивает.
Врач: – Срочно перевозим в реанимационную. Павел, вы можете пойти с нами, но будете ждать за дверью.
Кровать выкатывают из палаты, везут в реанимацию.
Реанимационная палата.
В палате находятся Павел, Врач, медсестры.
Павел: – Сергей Ильич, нам нужно одеть батюшку, как подобает.
Врач: – Ваше право.
В палату входит отец Варнава в наброшенном белом халате. Отец Макарий, увидев входящего в палату Варнаву, приподнимается и, с облегчением вздохнув, улыбается.
Варнава: – Слава Богу, успел.
Обменивается троекратным поцелуем и обнимается с Павлом. Благословляет его. Кланяется доктору. Подходит к отцу Макарию. Батюшка крепко сжимает его руку. Так он (Варнава) и стоит, молча, держа за руку батюшку. Батюшка (Макарий) уже слабеет, говорить едва может.
Макарий (Варнаве, слабея): – Утешай людей, ругать их есть кому, а вот утешать некому – утешай!
Варнава кивает головой. Смотрит в глаза батюшки.
Павел: – Отче Варнава, надо бы одеть батюшку.
Отец Макарий отпускает руку. Варнава и Павел одевают схиму и скуфейку.
Врач: – Теперь наше время. Прошу вас пока выйти.
В реанимацию входят еще врачи, медсестры.
Священники выходят из палаты.
Они остаются за дверью. Не видят, что происходят. На улице гремит гром. Стучит весенний дождь по окнам, крышам и карнизам.
Варнава: – В старой батюшкиной палате читают канон Божьей Матери. Это очень хорошо. Я туда сначала попал. А батюшки там нет, показали мне другую палату. Девушка меня проводила.
Павел: – Да, несколько чад духовных приехали. Одна надежда на Заступницу Усердную.
Варнава: – Дождь пошел, прямо ливень какой…А не было ни тучки…
Павел пытается приложить ухо к закрытой двери реанимационной палаты:
– Хоть так послушать…Шум там какой-то, аж грохот…
За дверью шум от электрошока. Стихает. Проходит двадцать секунд.
Дверь открывается и уставшие, расстроенные врачи, избегая смотреть в глаза монахам, выходят из палаты.
Врач: – Мы сделали все, что смогли.
Варнава и Павел входят в палату. Батюшка лежит на койке, его голова слегка повернута, как у раненой птицы, выражение лица усталое, страдальческое, но очень ясное. Варнава подходит совсем близко и касается батюшкиной руки. Стоят молча. Варнава поправляет голову батюшке, кладет ее прямо. У батюшки детская, счастливо-усталая улыбка, глаза открыты и смотрят куда-то вдаль.
Павел (со слезами на глазах): – Это хорошо – умереть с открытыми глазами.
Сон отца Ферапонта
Большая светлая комната. Отовсюду бьет мягкий и приглушенный свет. Слышится шум моря. Будто этот домик стоит на берегу.
Отец Ферапонт сидит на полу. Комната абсолютно пуста.
Действующие лица:
Иеромонах Ферапонт
Его мать, умершая 10 лет назад.
Несколько отрешенный диалог двух родных людей.
Мама (отца Ферапонта, на вид не более 30-35 лет) (входит тихо и незаметно в комнату, подходит со спины): – Сынок…
Ферапонт: – Мама (не удивляясь)….? Вот не могу понять, как я попал сюда.
Мама: – Я так просила.
Ферапонт: – А я вот сижу и будто жду кого-то…Вот так. И дверей тут нет, и окон. Не выйти. Оказывается, я тебя жду.
Мама: – Благодарю тебя, что вспоминаешь меня…
Ферапонт: – Как же иначе? Иногда мне очень одиноко, мама.
Мама: – Я знаю сынок. Но разве тебе было не всегда одиноко?
Ферапонт: – Может быть…
Мама: – С Богом разве одиноко?
Ферапонт: – С Богом не одиноко. Но часто бывает, что Он будто отошел от тебя и смотрит со стороны. Дух дышит, где хочет. Он уходит и приходит, когда ему хочется. И только когда мне нужно, по-настоящему нужно…
Мама: – Придет время, и ты будешь всегда с Богом. Он в тебе и ты в нем.
Ферапонт: – Думаешь, что я сподоблюсь такого? Мне хочется быть проще и мудрей… А как ты, мама? Где ты сейчас?
Мама: – Я в хорошем месте. У меня все хорошо.
Ферапонт: – Ты с Богом?
Мама: – Я с Богом.
Ферапонт: – Как там?
Мама: – Там, где я сейчас?
Ферапонт: – Да.
Мама: – Там не так, как ты думаешь.
Ферапонт: – Мне кажется, что это сон, мама.
Мама: – Это сон, но встреча наша не сон.
Ферапонт: – Я не понимаю…
Мама: – Ты после поймешь, через много лет. Отец Макарий много страдал за вас…
Ферапонт: – За нас?
Мама: – Я пришла сказать тебе, что он брал ношу ваших грехов на себя. И нес их. Тех, кому он был кормчим.
Ферапонт: – Я многого не понимал.
Мама: – Ты поймешь. Ты все поймешь. Скоро.
Ферапонт: – Ты такая молодая и красивая. Будто тебе нет и тридцати.
Мама: – Нам всем 30…
Ферапонт: – А ты в раю?
Мама (улыбается): – Ты узнаешь потом. Все немного иначе. Мне нельзя говорить об этом. Но ты мне очень помог, сынок.
Ферапонт: – Мы выйдем отсюда?
Мама: – Нет, я уйду, а ты останешься. И проснешься. Уже один.
Ферапонт: – А ты придешь снова?
Мама: – Я просто хотела увидеть тебя. Мы увидимся вновь. Жизнь на земле словно пар над водой. Там 100 лет, а здесь….(замолкает)…
Ферапонт: – Мама (пытается встать), можно обнять тебя?
Мама: – Нет, нельзя, сядь там, где сидишь….
Ферапонт: – Прости.
Мама: – Ты верно выбрал свое место, сынок.
Ферапонт: – Место?
Мама: – Ты на верном пути.
Ферапонт: – Я верю. Но все-таки, мне хотелось бы найти дверь…
Мама: – Тому, кто с Господом, не нужны двери. Он свободен.
Ферапонт: – Я молился, чтобы появилась дверь, прежде чем ты пришла сюда. Но двери нет. А ты здесь.
Мама: – Она не нужна. Ты впредь будешь обходиться без них.
Ферапонт: – Как это?
Мама: – Если Господу будет угодно, ты многое увидишь сердцем.
Ферапонт: – А ты снишься отцу?
Мама: – Отцу – да.
Ферапонт: – Он мне ничего не говорил.
Мама: – Он не смог запомнить наши встречи.
Ферапонт: – Почему?
Мама: – Когда придет время, он вспомнит.
Ферапонт: – Когда придет смерть?
Мама: – Ты боишься?
Ферапонт: – Святые говорили, что спасение наше между страхом и надеждой. Радуешься, что идешь к отцу Своему, боишься своей участи, надеешься на милость….Но…Любовь изгоняет страх.
Мама: – Любовь изгоняет страх. Любовь к Богу и к ближнему. Я молюсь о тебе.
Ферапонт: – Я тоже, мама. Я хотел рассказать тебе о том месте, где я сейчас…
Мама: – Расскажешь после… Расскажи мне, что было самое важное.
Ферапонт: – Я был дома, когда там уже не было тебя.
Пятнадцать лет я двигался с одного места на другое, иногда по своей воле, иногда, стесняемый обстоятельствами. Я искал удобное пристанище. Повсюду искал подобное тому, что окружало меня дома. И не находил…
Мама: – Ты еще не нашел Бога в себе. Море или горы – они уже не имеют никакого значения, когда Царство Небесное в сердце твоем…
Ферапонт: – Я думал: «какая разница, какие деревья растут в лесу и сколько снега бывает зимой?» Я пытался ухватить и то, что снаружи, а не только внутри…Мельчайшие детали – они так волновали меня. Людей, природы, мира… Всего, что окружает…
Мама: – И что ты там ощутил? Дома.
Ферапонт: – Дом одряхлел. Его душа потеряла силу. Дом был в каком-то тоскливом покое. Он жил своей старческой пустой и блеклой жизнью. Но…хранил былое…Все было словно в томительной дрёме: ни заснуть, ни начать что-то делать. Дом довлел надо мной. Он весь был глубокой утратой.
Мама: – Ты словно ребенок, ты не повзрослел за эти годы. У тебя душа ребенка. Господь видит это, и за это дарует свою милость тебе. Он прощает тебе…
Ферапонт: – Я еще помнил дом другим. Родное тепло встречало меня после долгих разлук. Теперь там смятение. Между прошлым и настоящим незримая преграда. Стена.
Мама: – Сынок. Не тяготись. Нет больше стен. Не тоскуй о невозвратном.
Ферапонт: – Наши старые фотографии. Словно окна в другой безграничный мир. Слепки мгновений. Они помогали преодолеть тоску.
Мама: – Ты тосковал, когда видел наши вещи? Предметы разрушали тебя?
Ферапонт: – Это была настоящая душевная мука. Искушение. Мне это было почти неподвластно. Словно тяжелые волны печали омывали меня, томили, и, вдруг, уносили в неизвестную пугающую даль. Только молитва спасала меня. Останавливала наваждение.
Мама: – Я помню, ты мог бродить целый день по берегу моря. Или сидеть на берегу и смотреть вдаль часами. И лес. Ты любил лес.
Ферапонт: – Лес встречал меня, как и прежде, густыми зарослями растений и трав. Душистым запахом летних деревьев. Духотой и влажностью. То оглушал тишиной, то пробуждал неожиданными шорохами и криками. Или кружил голову птичьими голосами. Я будто ждал от него странного откровения… Горы… Там захватывало дух и все казалось таким ясным и простым….
Мама: – Поверь. Все будет в сотни раз лучше…
Ферапонт: – Я знаю, мама. Я верю.
Мама: – Никто не наливает новое вино в старые меха.
Ферапонт: – Дом объяснил мне это.
Мама: – Нам пора прощаться.
Ферапонт: – Мама, я хотел показать тебе мой храм…
Мама: – Наше время вышло. Ты не можешь выйти отсюда.
Ферапонт: – А озеро? Замечательное древнее озеро. Очень красивое…
Мы пройдем сквозь стены…Это же сон. Нам не нужны окна. Нам не нужны двери.
Мама: – Озеро? (улыбается и исчезает в белом свете)…Спаси тебя Господь!
Ферапонт: – Мама…Мама…
Конец
Ноябрь, 2009 – Декабрь, 2011
Тромб1,2
(драма-антиутопия с элементами гротеска и пародии)
1)
Тромб – смерч, проносящийся над сушей.
2)
Тромб – патологический сгусток крови в просвете кровеносного сосуда или в полости сердца.
Действующие лица:
Александр – около 60 лет, высокий, крепкий мужчина, выглядит моложе,
известный кинорежиссер.
Жанна – около 55 лет, известная театральная актриса, бывшая жена Александра.
Владимир – сын Жанны и Александра, 35 лет
Ирина – знакомая Владимира, 35 лет
Валентина – супруга Владимира, 30 лет.
Иван Людвигович Шуберт – редактор журнала, где работает Владимир, 45 лет.
Георгий Владимирович – двоюродный брат дедушки Владимира, около 80 лет.
Сотрудники госбезопасности.
Бабушка Владимира
Санитары
Врач
Сиделка
Посвящаю моей бабушке и деду
Вступление
Комната со старинной обстановкой. На полу ничком лежит человек. Сложно определить, кто это (мужчина или женщина), так как комната почти не освещена. Внезапно в квартире звонит телефон. Около 30 секунд идут звонки. Затем звонок обрывается. Через несколько секунд снова звонит телефон. Но уже не так настойчиво – через 4 звонка на другом конце кладут трубку. Комната погружается во тьму.
Действие первое
Картина первая
Небольшая квартира Валентины и Владимира. Владимир входит в дом. Его встречает Валентина.
Владимир обнимает жену:
– Привет. Все нормально? (Валентина взволнована и не может этого скрыть)
Валентина: – Ты был в редакции?
Владимир: – Да. Где же мне еще быть?
Валентина нервничает. Теребит в руках платок.
Валентина: – Ты знаешь, мне нужно тебе кое-что сказать. Очень важное. Только постарайся отнестись к этому серьезно. Я не смогла тебе сразу сказать.
Владимир: – Сразу? В каком смысле?
Валентина: – Когда ты вернулся оттуда.
Еще раз прошу тебя – отнесись серьезно.
Владимир: – Я слушаю.
Валентина: – Приезжал твой отец.
Владимир: – Да, а что ему надо? Давно?
Валентина: – Ты послушай меня…
Владимир: – Да-да…
Валентина: – Я переспала с ним.
Владимир: – Ну и как?
Валентина: – Я не шучу. Это правда.
Владимир отходит к окну. Стоит спиной к жене:
– Я тебе не верю.
Валентина: – Зачем мне тебя обманывать? Если бы я пошутила, то ты бы понял. К тому же это была бы жестокая шутка. Это другой случай…
Владимир: – Для чего же ты это сделала? (поворачивается)
Валентина: – Хотела тебе отомстить…
Владимир: – За что же?
Валентина: – А ты не помнишь?
Владимир: – Довольно необычный способ.
Молчат.
Валентина: – Ну, что ты молчишь?
Владимир: – Когда это было?
Валентина: – Последние полгода перед твоим возвращением.
Владимир: – Вот как…И не один раз, выходит…Хм. Пойду я, пройдусь.
Валентина: – Куда ты пойдешь?
Владимир: – Куда-нибудь.
Владимир берет с пола сумку с вещами, резко выходит из дома.
Валентина: – Ты куда? Зачем сумку взял?
Владимир внезапно останавливается на пороге:
– Это хорошо, что я вещи еще не разобрал. Потом приеду за остальными. Может быть еще увидимся…Пока.
Выходит.
Валентина стоит у дверей. Затем садиться на корточки и начинает плакать.
Продолжение картины.
Владимир на улице. Он неспешно идет, но внезапно останавливается, ему плохо: он хватается за голову, роняет сумку, прислоняется к телефонному столбу и держится за столб, но ноги начинают подкашиваться, он едва не падает. Сзади идет женщина – она замечает, что с ним что-то не так:
– Молодой человек, вам нехорошо?
Владимир смотрит на женщину – он едва слышит.
Женщина: – Боже мой…(подхватывает его, но мужчина слишком тяжел).
Владимир: – Ничего страшного (с трудом, садится на землю). Сейчас все пройдет.
Женщина: – Володя? Это ты? Что с тобой?
Владимир (узнает свою одноклассницу): – Ира…Сейчас посижу немного.
Ирина: – Сердце? Вызвать скорую?
Владимир: – Это не сердце. Погоди. Сейчас будет лучше. Не надо никуда звонить.
Ирина открывает сумочку, ищет там таблетки, вытаскивает валидол, достает из блистера таблетку:
– Все равно. Вот, под язык.
Владимир покорно открывает рот, Ирина кладет таблетку.
Владимир: – Уже получше.
Пытается подняться. Ирина помогает. Встает. Ирина придерживает его за руку.
Владимир: – Все в порядке. Отпустило. Быстро как-то…
Ирина: – Не могла и представить, что мы так встретимся. Я тут живу недалеко. Зайдешь ко мне? Передохнешь. Я тебя покормлю.
Владимир: – Зайду. Посижу немного. Сколько же мы не виделись?
Ирина: – Год. А до этого десять.
Владимир: – Наверное. Далеко идти?
Ирина: – Мы почти дома. Вот – сюда. Второй этаж. Указывает на двухэтажный дом буквально в нескольких шагах.
Владимир поднимает сумку с земли, нетвердо идет рядом с Ириной. Она взяла его под руку. Входят в квартиру Ирины.
Это квартира художника. Скульптуры, картины на стенах. Маленький мольберт в гостиной, картины и холсты в рамках стоят у стены. Но беспорядка нет. Все аккуратно и чисто. Кресла. Довольно уютно. На столе ваза с сухими цветами.
Ирина: – Вот мое жилище.
Владимир: – Мило. Очень уютно.
Ирина: – Ты как?
Владимир: – Уже все хорошо. Не волнуйся.
Ирина: – Есть будешь?
Владимир: – Чаю бы выпил. Есть – нет, спасибо.
Ирина уходит на кухню. Ставит чайник.
Возвращается. Владимир сидит в кресле.
Ирина: – Нравится? Бабушкино кресло. Кожаное. Сейчас таких не делают.
Владимир: – Да…Люблю старые вещи (улыбается и гладит кожу кресла).
Ирина: – Сейчас я принесу чай, и ты мне все расскажешь, что и как. Хорошо?
Владимир: – Постараюсь.
Ирина приносит чашки, нехитрую снедь, чайник. Разливает. Падает чашку на блюдце Владимиру.
Ирина (смотрит пристально): – Как себя чувствуешь?
Владимир: – Благодарю (делает глоток). Я уже совсем в порядке.
Ирина: – Ты знаешь, я читала твою книгу. Не знаю, последняя она или нет. «Среди волков».
Владимир: – Последняя. Роман.
Ирина: – Мне кажется, что он очень жестокий. Даже как-то чрезмерно.
Владимир: – Не понравился?
Ирина: – Ты знаешь, понравился, но…Тяжело все это. Зачем столько негатива?
Владимир: – Чтобы передать жестокость жизни, слово писателя должно быть в тысячу раз более жестоким, более ужасным. Понимаешь?
Ирина: – И циничным?
Владимир: – Несомненно.
Ирина: – Почему?
Владимир: – Жестокость. Вот, что может растревожить сытое и благополучное существование. Заставить задуматься о жизни. Кто ты, куда ты идешь. Зачем живешь…Сильные эмоции. Смех расслабляет душу. Жестокость укрепляет. Держит ее в тонусе…
Ирина: – А мнение родных, близких – тебе важно? Что они скажут?
Владимир: – Может наступить момент, что даже самые близкие люди перестанут разделять твое мнение. С ними больше невозможно будет говорить… И ты будешь чувствовать, что обращаешься к каким-то совершенно чужим тебе людям. Но ты должен быть сильным. Ты сам себе цензор, сам себе – судья…
Если от того, что ты делаешь у читателя мурашки по коже. Если он живет рядом с твоими героями, и проживает еще одну, новую жизнь вместе с ними, то ты попал в цель….Жизнь, еще более значительную и невероятно-красивую, чем та, которой живут они. Твой цензор – твое сердце. Разве нет?
Умолкает.
Ирина: – Ты слышал?
Владимир: – Что?
Ирина: – Юрий умер.
Владимир: – Умер? Как? Когда? …Он ведь пил много?
Ирина: – Да. Он мне звонил в этот день, но, к сожалению, мы не поговорили. Я телефон дома оставила… А перезванивать было поздно, да и номер его не сразу узнала. Подумала, ещё перезвонят… Но уже было поздно. Повесился он. Мы с ним расстались в мае… Очень тяжело… Всё опять же из-за его невменяемых состояний и пьянства…Вот, две недели назад похоронили.
Владимир: – Повесился… (встает, ходит по комнате) Жутко. Эх…Думаю, что ему уже никто из людей не смог бы помочь. Горько, ох, как горько… На войне цеплялись за жизнь, как могли…А он…Демоны его сожрали. С потрохами.
Ирина: – С женой он еще до войны развелся….Дочь у него красивая. И жена. Если бы я знала, что ничего не изменится…Надеялась…Думала, что можно помочь…Бесполезно. Он постоянно гневался, раздражался, был часто в какой-то ужасающей депрессии. Он и кисть уже не брал в руки в последнее время… Только стакан.
Владимир садится назад в кресло. Молчат.
Владимир: – Я хочу, чтобы мою книгу услышали…Пишу новую…
Ирина: – Новая? О чем?
Владимир: – О людях на войне. Понимаешь, эта война – ее будто нет. Она где-то там, далеко…Вроде как она и не касается никого. Но ведь она касается. Гибнут люди – чьи-то отцы, сыновья, братья, привозят гробы. И все как-то незаметно…Почти тайно. И газеты стараются писать редко и скупо. А в столице жизнь идет своим чередом. До войны восемь тысяч километров. Мы завязли в ней, как мухи в паутине, и даже не стараемся выпутаться. Вместо того, чтобы разрубить паутину или уничтожить паука, мы посылаем туда новых мух. Такой непростой враг…Они сражаются не ради территории…
