Автор, пиши еще!
Дом на Сиреневой улице
Родные звезды
Татьяна Жуковская
Как обычно, перед сном Назар Макарович взял книгу «Летающие звезды» и сел у кровати внука, приготовившись читать.
Хоть Вовка давно умел читать сам, чтение перед сном стало у них своеобразной традицией, и ни одному из них не приходило в голову эту традицию прервать. Внук с удовольствием слушал деда, который читал выразительно, с интонацией и, если надо, «по ролям». А для Назара Макаровича, после смерти его жены Варвары, Вовка стал единственным смыслом, значением и содержанием жизни.
В школу Вовка пошел с шести лет. Сейчас у него были первые в жизни, его собственные, выстраданные и заслуженные летние каникулы. В свои семь лет он не мог сказать, кто такой Командор ордена Почётного легиона, но что он знал наверняка, так это то, что родители назвали его в честь Владимира Титова ― любимого папиного космонавта.
Как всегда, во время вечерних чтений с дедом, Вовка думал о родителях. Назар Макарович часто повторял, что сейчас они оба, как звёздочки – на небе. Для мальчика это были самые родные звёзды на свете. Он часто по ночам смотрел в окно, рассматривая небо и мечтая увидеть там родителей.
– Если очень захотеть, то звезды, а может и родителей, можно увидеть, – лукаво добавлял Назар Макарович, подмигивая внуку.
Особенно хорошо звёзды были видны в предутренние часы, когда ещё не рассвело, и день только-только занимался.
Звёзды в городе видны не часто ― обычно просто тёмное, тучное небо. И никакой мамы, даже в виде звезды, рассмотреть на нём невозможно. Поэтому Вовка, как ни старался, увидеть её не мог. Именно тогда ему в голову пришла идея выйти ночью на крышу с телескопом, чтобы увидеть родителей.
Макарычу (так звали деда соседи) Вовкина затея с крышей не понравилась.
– Шастать ночью по крыше небезопасно, – отрезал он, глядя на мальчишку.
Но самый настоящий – «взрослый» телескоп – он всё же внуку подарил.
– Мы будем с балкона вместе смотреть на небо и, если нам повезет, может и родителей увидим, – сказал тогда дед.
Тоскующему по родителям Вовкиному сердцу, этого, конечно, было недостаточно.
Вовка с дедушкой жили в однокомнатной квартире на последнем, двенадцатом этаже. Мальчик спал на кухне, а дедушка в комнате ― так они поделили жилплощадь Макарыча, и у каждого образовалась своя, отдельная, комната.
Когда родители ещё были на земле, а не на небе, они предлагали Назару Макаровичу переехать в их большую четырехкомнатную квартиру, где места больше. И обоим ― Вовке и деду ― было бы там удобнее. Но дед наотрез отказался.
– Мы тут с Варенькой моей и с тобой, – сказал Макарыч тогда сыну, – втроём жили и места всем хватало, а уж вдвоем с Вовкой мы точно поместимся.
Макарыч дочитал главу, отложил книгу, поцеловал внука и, погасив свет, пошел спать.
Вовка закрыл глаза и стал прислушиваться к дыханию засыпающей квартиры. Среди множества разных звуков ему нужно было расслышать один единственный ― храп дедушки. В ванной тихонечко капала вода из крана, в туалете «гудели» трубы, в коридоре тикали часы, приближая заветную минуту, когда дедушка уснёт, и Вовка сможет выскользнуть на крышу.
Ключи от крыши хранились у дедушки. Вместе с другими ключами Макарыч на ночь вешал всю связку в прихожей у двери. Вовка прекрасно об этом знал. Такое у них в доме было правило: ключи от крыши есть в ЖЭКе и, на крайний случай, в одной из квартир на последнем этаже. Что за такой крайний случай – Вовка не знал, да ему это и не нужно было. Достаточно было того, что сейчас ключи от крыши у деда.
Раньше эти ключи хранились у их соседа. Очень странного старика, который зачем -то периодически выбрасывал вещи из окна своей квартиры.
– Хорошо хоть, что только из своей, ― вставлял иногда дедушка, рассказывая про очередную выходку соседа.
Дед с Вовкой окрестили его Чудиком. Так вот, когда Чудик в очередной раз вместе с вещами из своего окна выбросил и ключи от крыши, ЖЭК ключи у него изъял и отдал Назару Макаровичу, «для надежного хранения и чрезвычайного использования».
Вовка усиленно прислушивался к звукам, исходящим из дедушкиной комнаты. Обычно, засыпая, Назар Макарович несколько раз громко всхрапывал, затем поворачивался на бок, и храп затихал. Звук становился ровным и тихим, переходящим в спокойное сопение.
Спокойное дедушкино сопение было верным знаком ― можно идти на крышу. Поход на крышу проходил всегда в три этапа. Не считая, конечно, подготовительных действий. Первый, и самый важный этап ― беззвучно выбраться из квартиры. Второй ― отыскать заранее спрятанный в тайнике телескоп, и третий ― с телескопом выбраться наверх.
С тайником периодически выходили накладки: не всегда Вовке выпадала возможность заранее спрятать телескоп. В основном удавалось, когда Макарыч отлучался по своим делам, оставляя внука одного.
Самым сложным в ночных Вовкиных путешествиях был, конечно, бесшумный выход из квартиры. Нужно отметить, что мальчик в этом поднаторел, как настоящий разведчик. Он мог выйти из кухни и дойти до входной двери, не издав ни единого звука.
Путь он знал наизусть: три шага на цыпочках по кухне, затем вытянутая рука натыкалась на закрытую кухонную дверь. В темноте нужно было неслышно проскользить пальцами вниз по двери до ручки, затем, так же бесшумно, сначала мизинцем, а затем безымянным пальцем, нащупать конец ручки и слегка на него надавить. Дверь поддавалась без единого скрипа. Тут, сам того не зная, помог дед. Когда Вовка стал спать на кухне, Макарыч смазал все двери в квартире, чтобы они не скрипели.
Осторожно открыв дверь, нужно было сделать пять небольших шагов по коридору, на шестом замереть, прислушаться ещё раз к дедушкиному сопению и, увеличив шестой шаг вдвое, ступить не прямо, а чуть левее, ближе к стене. Если наступить прямо перед собой – пол скрипнет, как несмазанное колесо, и дедушка может проснуться. Так рисковать нельзя: хоть Макарыч и храпит, как медведь, сон его при этом остается чутким, как материнское сердце.
Седьмой шаг необходимо сделать снова чуть правее, мягко скользя правой рукой по двери ванной. Почти перед самой входной дверью, на десятом шаге, руку нужно приподнять, чуть выше головы, и пальцы тут же упирались в крючок с ключами.
Обхватив связку всей ладошкой, чтобы не зазвенела, Вовка осторожно снимал ключи с крючка и левой рукой нащупывал ручку входной двери. Легонько на нее надавливал ― заперта. Ну, тут на чудо рассчитывать не стоило ― дед всегда на ночь закрывал дверь.
Левой рукой Вовка легко нащупывал личинку замка и упирался в нее подушечкой указательного пальца. Затем тихонечко подносил ключ к левому указательному пальцу, сдвигал палец ключом, и тут уж ключ сам попадал в замочную скважину.
Осторожно закрывая за собой дверь, Вовка ещё раз прислушивался к звукам в квартире: всё ли в порядке? Спит ли дедушка?
На лестничной площадке всегда было светло и до заветной крыши оставалось буквально несколько шагов. Всего-то и нужно было: быстро добежать до своего тайника, взять телескоп и выбраться на крышу. И можно не осторожничать.
На площадке у них жили одни старички: Вовкин дед, Чудик и «физики» ― так Вовка называл супружескую пару по соседству: профессора и его жену, которая хоть и была врачом, но тоже считалась «физиком». В это время они, как правило, все спали. Чудик, конечно, мог не спать и подсматривать за Вовкой в глазок, на то он и Чудик. Но на него Вовка обычно не обращал никакого внимания.
Главное ― можно выйти на крышу и увидеть маму. При хорошей погоде родителей можно было увидеть и без телескопа. Хотя такое счастье выпадало нечасто, но пару раз Вовке это и вправду удавалось.
В грустные дни, когда небо угрюмо темнело, и на нём не то, что родителей, даже туч было не рассмотреть, Вовка не унывал: наблюдал с крыши за двором, окнами и балконами дома напротив, вспоминая родителей. Или просто крепко-крепко зажмуривал глаза и представлял их: с его воображением ни один телескоп не мог сравниться. Стоило закрыть глаза ― и родители рядом. А то и просто достаточно подойти к зеркалу, и увидеть в нём голубизну маминых глаз и темный шоколад папиных волос.
Иногда к нему на крышу приходил Чудак ― смешной, немного странный парень из их дома. Дом у них такой удивительный – в нём живут и Чудики, и Чудаки.
Хоть Чудак и казался Вовке странным, но в душе он ему очень нравился. У него постоянно было что-то новое: то четки, то браслеты, то вера в Бога, то в себя ― в общем, с ним не соскучишься. Парень был смешной, безобидный и, что самое ценное для Вовки – воспринимал его, как взрослого. Всегда разговаривал на равных, как будто мальчишке не семь, а все тридцать.
Пусть дедушка и говорил, что Вовкины родители – это звёздочки на небе, но мальчик с этим был совершенно не согласен. Звезда ― что-то далёкое, холодное и неживое. А мама, где бы она ни была ― родная, ласковая, живая. Ни одна звезда не умеет обнимать так, как мама.
Вовка знал наверняка, что его родители – никакие не звезды, а космонавты. Они и познакомились-то в космосе. У мамы был первый полет после ЦПК имени Ю. А. Гагарина, и прибыла она на станцию только на две недели, как стажер. А папа на тот момент уже два месяца был в космосе, и это был его третий полёт и первая любовь.
Вот и сейчас родители были где-то на космической станции, и Вовка изо всех сил пытался их увидеть. Конечно, не их самих, а хотя бы МКС.
Вовка ждал своего дня рождения, как ни ждал никогда и ничего. К его дню рождения, в конце лета, родители вернутся домой. Обязательно!
Это была еще одна традиция в их семье: как бы там ни было, и каким бы долгим не планировался полет ― к двадцать пятому августа родители всегда возвращались…
Мистер Икс
Соседей всегда изумлял этот мужчина. Безукоризненный дорогой чёрный костюм, чёрная рубашка, чёрный галстук, тонкие кожаные перчатки и тёмные очки в любую погоду. В межсезонье к этому комплекту добавлялся чёрный зонт-трость и плащ ― конечно же, чёрного цвета. Зимой это было дорогое чёрное пальто и чёрная меховая шапка. На контакт этот странный сосед абсолютно не шёл, на все приветствия отвечая односложным кивком. Вопросы, требующие более развёрнутого ответа, просто-напросто игнорировал, будто совсем не слышал. Особое удовольствие соседям доставляло подкарауливать странного мужчину у входа и постараться спровоцировать оного на эмоции. Благо, соседи на площадке были все, как на подбор: начиная с жизнерадостного сектанта Игорька из 121 квартиры, заканчивая любителем экзотических тварей типа ядовитых змеюк из 122-ой. Впрочем, их квест пока ни разу не увенчался успехом ― тем сильнее их захватывало это необъявленное соперничество, принося азартный дух удовольствия своими проделками.
Но загадочного человека в чёрном происходящее будто бы не касалось. Его неизменно бесстрастное выражение лица ни разу не исказилось какой-либо эмоцией даже в тот момент, когда кобра из квартиры любителя террариумов встала в боевую стойку перед вышедшим на площадку этажа мужчиной в безупречно чёрном одеянии. Мистер Икс спокойно сдвинул с помощью зонта-трости зловредное животное, невозмутимо прошёл к лифту и покинул «гостеприимный» этаж. Кобра была обижена и унижена подобным поведением, а как её утешал и чем радовал на ужин любитель экзотов – об этом история умалчивает.
В жару мужчина в наглухо застёгнутом чёрном костюме вызывал ещё больше вопросов, на которых ответа никто не находил. Даже пресловутая тётя Феня, старшая по дому, смирилась с тщетностью своих попыток достучаться до данного типа, решив, что безукоризненно вносимые платежи за квартирную плату ― достаточный аргумент, чтобы признать своё фиаско в теме «вызвать эмоции» у пресловутого существа. Мистер Икс останавливался, если ему перегораживали дорогу. Молча и бесстрастно сносил свою временную «безысходность». Дожидался, пока его оппоненту надоедала «игра в одни ворота». И также спокойно и безэмоционально, к тому же ― без потерь покидал словесное (со стороны тёти Фени, конечно, Мистер Икс соблюдал безмолвное отсутствие себя в данной точке) «поле битвы».
Сектант Игорёк пошёл в этой необъявленной войне ещё дальше, попытавшись со словами «Хари Кришна» одарить данного типа своими максимально радушными объятиями. Но, по какой-то необъяснимой причине, промахнулся с «обнимашками», а мужчина в чёрном спокойным шагом шёл вдаль.
Мистер Икс как будто бы никогда никуда не спешил. Не выяснял. Не доказывал. Остальные для него были неодушевлёнными помехами на пути. Поскольку любая живая душа среагировала бы на те потоки эмоций, которые изливались на странного мужчину. Дети шептались, что это, возможно, восставший из могилы зомби. Но в эту схему слабо укладывалась чистая и тщательно отутюженная одежда по сезону. Мальчишки пытались проследить за человеком в чёрном. Тот невозмутимо садился в автомобиль (конечно же, чёрный!), и уезжал вдаль. Марка автомобиля, как и номера на оном, каждый раз были разными, поэтому версия о личном автомобиле была откинута, как не выдерживающая критики. И если соседи со временем отступились от безэмоционального Мистера, то мальчишки продолжали строить планы по «рассекречиванию» данного типа. Впрочем, даже коалиция с тётей Феней ― по выяснению паспортных данных прописанного в квартире 124 жильца, ясности внесла мало: Иванов Константин Сергеевич ― что может быть банальнее? Только тот нюанс, что его инициалы складывались в пресловутое слово «ИКС», вызывая зудящее ощущение великой тайны! Вот только в дальнейших расследованиях никто не продвинулся ни на шаг.
Никому не приходило в голову, что Константин был бы рад испытывать эмоции, но для его безмолвия была веская причина, не дававшая ему забыть об этом ни на секунду…
…В разгар боя, уже порядком контуженный, сержант Костя Иванов пытался увести свою боевую «мотолыгу» из-под шквального огня. Ему это почти удалось, когда рядом разорвалась мина, и весь мир погрузился во тьму. Он не чувствовал, как пламя пожирало вместе с любимым МТЛБ его лицо…
Константин чудом выжил, потеряв в том бою очень многое: лучшего друга, свою боевую машину, своё лицо и… желание жить. Чувствовал себя беспомощным калекой, неспособным самостоятельно себя обслуживать. Не мог смотреть на своё, покрытое бинтами, тело. Отдельно переживал за свою любимую мотолыгу, которая приняла на себя основной удар и восстановлению не подлежала. А он помнил, как получил этот «многоцелевой транспортёр-тягач лёгкий бронированный»! Как с любовью его чинил. Контузия лишила его эмоций, огонь сожрал его лицо, война забрала любимое дело. Полная беспомощность и нежелание жить.
Спас командир взвода. Пришёл в госпиталь, поддержал, дал надежду. И Костя воспрял духом. Лицо восстановили, пересадив кожу. Сила воли позволила встать. Командир использовал все рычаги, чтобы Костя «остался в строю». И пусть он уже не годен к боевой службе, но в военном институте все ценили и любили «человека в чёрном», прощая его непонятные для других слабости, поскольку на свете не так много людей, так искренне отдававшихся своему делу.
После ранения он многое не чувствовал ― жару, холод, эмоции, но ощущал любовь и поддержку своих курсантов и бывших соратников. Кто-то ушёл «на гражданку», кто-то получил большой чин. Но их взвод остался «боевой единицей», по первому зову приходя на помощь поредевшему, повзрослевшему, но по-прежнему дружному личному составу.
Только посвящать в свои тайны посторонних Константин не собирался.
Таракан
Татьяна Нескоромная
Аглая Григорьевна Самоцветова вышла вечером на кухню глотнуть воды. Её пятый муж, Семён Аркадьевич Самоваров, уже выходил из ванной, когда их двухкомнатную квартиру на Сиреневой заполнил душераздирающий женский крик. Неведомая сила подтолкнула Семёна Аркадьевича, словно пробку из-под шампанского, и забросила на кухню, где на табурете, поджав белые полные ноги, сидела Аглая Григорьевна и тыкала пальцем в направлении пола.
– Там, там, там… – заикалась женщина, не в силах произнести ни слова.
– Рыбка моя, что случилось, почему ты кричала? – Семён Аркадьевич подошёл к жене и обнял за покатые плечи.
– Там, – она шмыгнула носом, сделала большие глаза и по слогам прошептала, – та-ра-кан!
– Да не может быть! – простодушно заявил Семён Аркадьевич и осёкся, заметив, как, словно в замедленной съёмке, начинают прищуриваться глаза Аглаи Григорьевны.
– Ты. Мне. Не веришь? – женщина уперла в бока сдобные, как булочки, руки. – Права была мама, когда говорила: «Не выходи, доченька, замуж в пятый раз, муж все равно не будет тебе верить, особенно в то, что он последний».
– Что ты, пташечка моя, я верю, верю! – поспешно согласился Семён Аркадьевич и погладил жену по новомодной стрижке.
– Сёма, – Аглая Григорьевна топнула ногой, но тут же поджала её обратно, – мы должны обязательно в этом разобраться!
– В чём, Аглаюшка?
– Откуда у нас взялись тараканы! Сёма, ты каждый день моешь пол? – уставилась на мужа Аглая Григорьевна.
– Конечно! – бодро отозвался Семён Аркадьевич. – Два раза: утром и вечером.
– И крошки со стола каждый раз вытираешь?
– Ага. Каждый раз.
– Значит, он пришёл от соседей! Сёма, ты сейчас же должен пойти туда и узнать, не бегают ли их тараканы к нам.
– Но…
– Никаких «но»! – отрезала Аглая Григорьевна. – Разве моё спокойствие не стоит твоих усилий? И мой талант, который нас кормит? Да на твою зарплату сантехника долго не проживёшь, а мои филармонические концерты проходят с неизменными аншлагами! Иди уже! – указала она на дверь царственным жестом.
Семён Аркадьевич, потоптался на месте, зашёл в спальню, медленно натянул рубашку и брюки и маленькими шажочками побрёл к входной двери.
– Сёма, стой! – окликнула его слабым голосом жена. Семён Аркадьевич в три прыжка вернулся на кухню и навис над громадными грудями Аглаи Григорьевны, задорно выглядывающими из выреза ночнушки. – Накапай мне валерьянки! Потом отнеси в спальню – не могу ходить по тараканьим следам – и иди! Полы вымоешь утром. С хлоркой!
Отсчитав положенное количество капель, Семён Аркадьевич с надеждой протянул жене лекарство:
– Может, завтра схожу? Поздно уже. Да и о тебе надо позаботиться.
– Сёма! – прикрикнула Аглая Григорьевна, выпила капли и обвила мягкими руками тощую шею мужа. Тот, подхватив женщину под мягкий зад, враскорячку понёс её в постель.
– Может, массажик на ночь? – Семён Аркадьевич нежно провел отполированной о поливинилхлоридные канализационные трубы рукой по лопаткам жены, больше похожим на противни.
– Сёма! – благосклонно вскрикнула Аглая Григорьевна и призывно улыбнулась. – Возвращайся скорее.
– Уже ухожу!
– Скажи им, что счётчики на воду пора менять, или что они слишком шумно спускают воду в унитазе, или… Ну придумай сам что-нибудь, – напутствовала его жена.
***
– Ах, какая безжалостная женщина! Совершенно безжалостная! – с восхищением бормотал Семён Аркадьевич, выходя из квартиры.
Стоя на лестничной клетке, мужчина растерянно оглядывался по сторонам, словно потерявшийся малыш. Куда идти? Что говорить? Десятый час, люди ложатся спать, а он к ним полезет со своими тараканами. Семен Аркадьевич сник до кончиков будёновских усов. Поколупав пальцем краску на стене подъезда, он вытер вспотевшие руки о домашние брюки и решительно сжал кулаки. Да ради Аглаи, ради её пышного тела, ради умопомрачительного голоса он готов даже в преисподнюю!
Мужчина решительным шагом направился к дальней соседской двери. Уверенно занёс руку для звонка, но через секунду отскочил из-за яростного собачьего лая. Семён Аркадьевич в жизни бы никому не признался, но в свои пятьдесят два года он до ужаса боялся собак. Пришлось отступить.
Он подошёл к другой двери с налипшими на неё тонкими кошачьими волосками и прислушался. Тихо, но ощущается какая-то возня – значит, хозяева ещё не спят. Вдруг нос Семена Аркадьевича сильно зачесался, а глаза начали слезиться. Он громко чихнул и поспешил отойти.
Перед соседом из следующей, 91-ой квартиры, мужчина предстал зарёванным и с красным носом.
– А вы счётчик тараканов давно меняли? – подбоченясь и шмыгая носом сказал он, но, осознав оплошность, тут же смутился и исправился: – Ваши тараканы к нам случайно не заходили?
Сосед смерил жалкую фигуру Семена Аркадьевича профессионально заточенным взглядом:
– Мои тараканы все при мне, а вы проходите, проходите, не бойтесь…
***
Аглая Григорьевна вот уже час не находила себе места. Она металась по комнате в развевающемся халате, как сильно раздутое воображением привидение. Чтобы успокоиться, начала петь. Исполнила арию Царицы Ночи из оперы «Волшебная флейта» Моцарта, с душой пропела Casta Diva из «Нормы» Беллини, спела арию-прощание Травиаты из Верди, закончила плачем Дидоны из «Дидоны и Энея» Перселла. Короче, была в ударе. Даже если и водились в квартире тараканы, их взорвало бы, как попкорн в микроволновке.
А Семена Аркадьевича всё не было. Аглая Григорьевна загрустила. А что, если уведут этого робкого безобидного мужчину, способного ради неё на всё? Что, если она опять останется одна? На глаза оперной дивы набежали слёзы: вот так воспитываешь очередного мужа «под себя», а потом его соблазнит какая-нибудь профурсетка.
Прошёл ещё час. Аглая Григорьевна пожалела о своих прошлых капризах. Она бы отдала всё, даже стажировку в La Scala, за возможность снова увидеть Семёна Аркадьевича, про которого часто шутила, что везде ездит со своим Самоваровым. А что, если уже поздно и пятый муж сбежал? Как она будет жить без него? Без его наваристого борща по-ивлевски, выглаженных его руками концертных платьев, обожающего взгляда, без того уюта, что смог создавать только он?
«Никому тебя не отдам, лучше фамилию поменяю с Самоцветовой на Самоварову», – подумала женщина и стала переодеваться, чтобы в поисках пропавшего мужа нанести визит ближайшим соседям.
Но не успела.
Семён Аркадьевич, побулькивая Hennessy, выпитым в гостях у соседа-психиатра, с грацией бойца спецназа выбил ногой дверь в собственную двушку с воплем: «Кто в доме хозяин: я или тараканы?»
Измученная ожиданием Аглая Григорьевна встретила его появление бурными аплодисментами и не менее бурными объятиями. «Да я сама тебя всю жизнь буду на руках носить, – подумала она, тиская мужа в порыве чувств, и подмигнула себе в отражении зеркала прихожей, – но это не точно»!
