Артур Кинк
Тайна лечебницы Отектвуд
– Морган Смит? Чтож, доктор Томоко его не вылечил. Он стал насильником и убийцей.
– Ну да. Разумеется, Томоко испытывал гипноз и на мне. Он ставил перед глазами такую штуку, вроде шариков Ньютона и вводил в транс. Ты все чувствуешь, но не можешь ничего сделать сам. В голове пустота и ты ждешь приказа Томоко. Сначала действия были невинные. Пропеть песню, попрыгать на одной ноге. А потом. Господи, – Честер отхлебнул еще раз. – Он мог внушить тебе, что бритва —это леденец. Заставить взять раскаленный инструмент и держать его, пока кожа не сплавится и не прилипнет к металлу. Задержать дыхание, пока не упадешь. Наносить себе увечья. Он делал это и с детьми. Он заставлял их бить друг друга по очереди. И меня. Представьте, здоровый мужик стукнет ребенка со всей силы. Еще был доктор Хамсвилл. Он погружал больных в искусственную кому и навязывал им определенные мысли. Включали какую-нибудь суггестивную запись на магнитофоне и так часами, сутками. Такую процедуру при мне проводили двум трудным подросткам с девиантным поведением. Один из них был сын Освальда. После их закрыли в комнате, без окон и мебели, оставив один нож на двоих. Живым вышел только один. Крашер.
Кори слишком живо представлял эти жуткие картины.
– Какие еще эксперименты проводили над детьми?
– Электросудорожную терапию, электросон, пичкали экспериментальными препаратами. Доктор Шварц сотрудничал с фармацевтическими компаниями и даже с военными. Черт знает, что они еще делали там с людьми. Я видел, как доктор Шварц и доктор Апекс внушали людям под радио и электростимуляцией, другую личность. Одному сироте, они внушили, что он женщина. Молодой женщине, которая пришла подлечить нервное расстройство пищеварения, они вбили в голову она собака. И та действительно ходила на четвереньках, ела из миски и лаяла. Она будто забыла человеческую речь. Другой девушке внушили, будто бы она влюблена в доктора Шварца. У Калуум, Томоко и Хамсвилла были соревнования. Кто свои методом быстрее доведет человека до сумасшествия. Они спорили на деньги. Доктор Калуум вызывала приступы эпилепсии с помощью светошумовой терапии. Людей, под воздействием галюциногенов, стимулировали светом и звуком, а потом записывали что они видели. Это был настоящий ад.
– Почему вы молчите об этом? Это нужно предать огласке!
– Не все так просто. Официально, меня там не было. К тому же, когда я вышел из Отектвуда, я ничего не помнил. Все мои воспоминания будто стерли. Они были отрывисты. Нереальны. Я вернулся в Мобил и у меня начались проблемы. Я стал агрессивным, нервным, я не мог выносить прикосновения других людей. Даже моей жены. У меня начинались приступы. Снова пришли кошмары, видения. Мне пришлось развестись, чтобы не причинить вреда моей жене. Я видел монстров. Мертвецов. Вся моя жизнь превратилась в один большой фильм ужасов, но я боялся обратиться к врачу. Потерять работу. Частично ко мне вернулись воспоминания в две тысячи одиннадцатом. Смазанные лица. И боль, которую мне приносили опыты доктора Томоко. В том же году произошла еще одна авария в Отектвуде, уже на другом руднике. Мне предложили поехать еще раз. Запрос сделал сам Вудроу. Я не мог отказаться. Я был на грани увольнения. Мне не чем было платить за жилье, я медленно спивался. И тогда я вновь поехал в Отектвуд. Освальд уже перевелся в другой штат. Якобы ему предложили должность лучше. Но он еще числился инженером в Отектвуде и регулярно приезжал. Они вызвали меня специально. Надеялись, что я вновь напишу про индейское проклятие. Про неправильную постройку города, но я нашел нестыковки в сметах и чеках. Деньги, которые выделялись Отектвуду на новое оборудование, Вудроу и Крашер клали в свои карманы. Шахтеры работали с техникой девяностых годов, аварийные уровни не закрывались. В них продолжали добычу угля. Шахтеры каждый день гибли или получали увечья и становились инвалидами. Но вину за это не нес никто кроме рабочих. Экспертизы и инженер техники безопасности подстраивали все так, будто шахтеры сами нарушали правила. Курили или употребляли алкоголь на рабочем месте. Что выносили из шахты оборудование и продавали его.
– И всем было плевать на коррупцию? Так же как родителям было плевать на то, что делают с их детьми в клинике?
– Это провинция. Моногородок. Родители тех детей в большинстве своем были алкоголиками, наркоманами и проститутками. Дома избивает отчим, а в больнице добрый доктор пропускает через твою голову четыреста вольт. А коррупция шла с верхушки. Крашер и Вудроу были только частью этой пищевой цепочки. К тому же шахтеры и правда тащили все, что не прибито. Я написал статью о бардаке, что там творится и отправил в свою редакцию, но ее не приняли. Якобы она не прошла ценз. Потом мне отказали в публикации из-за недостаточности доказательств. А мне негде было взять доказательства. Крашер и Вудроу бросили свою кормушку. Подчистили все. Зато всплыл мой инцидент с дракой в баре. Нашлись свидетели, которые якобы видели, как я бросаюсь на людей, на меня завели дело о непристойном поведении в общественных местах, вождении в нетрезвом виде и домогательствах к бухгалтеру рудника, которую я даже никогда не видел. Я только один раз разговаривал с ней по телефону, хотел встретиться и взглянуть на отчеты для налоговой, а через три дня она обратилась в полицию с заявлением на сексуальные домогательства. Меня обложили со всех сторон. Я потерял работу. Я был обложен штрафами. Я думал это самое ужасное, что могло со мной случится, но нет. Даже это был далеко не конец. Меня едва не убили. Сбили автомобилем прямо возле мотеля и выбросили в лесу. Тогда я во второй раз встретился с Крашером младшим. Он и в четырнадцать был очень агрессивным ребенком, а в семнадцать это был уже расчетливый больной убийца. Он убил свою опекуншу и подставил ее родного сына. Подговорил других приемных детей к лжесвидетельству. Сам обвиняемый ничего не помнил, так как был долбаным наркошей. Я его пожалел тогда. Думал родители испортили парню жизнь, лечением с пеленок. Он жил в лесу.
– Землянка в лесу? Это он построил? Сам? И ловушки? А дневники, я нашел там зашифрованные дневники.
– Сукин сын украл их у меня. Ловушки он ставил еще когда учился в школе. Как он мне сказал, прочитал о них в книжке про войну и решил проверить на деле. Одни могли покалечить. Другие реально убить. Ему было просто интересно. Дом он построил не сам. Там собирались строить еще один рудник, но финансирование прекратили. Крашер отгородил маленькое помещение, остальное залил бетоном. Ему помогали местные шахтеры, те за бутылку водки могут залить труп цементом и даже вопроса не задать. К тому же он реально был башковитый. Собирал взрывчатку, различные приборы, чтобы, например, вывести из строя камеру на заправке и украсть бензин. Взрывы он обожал. Постоянно мастерил что-нибудь опасное. Он изучал особенности добычи руды и строительства в этих местах и наткнулся на множество статей о старых шахтах, что строились еще до того, как наши штаты стали штатами. В Алабаме самый большой процент душевнобольных, по сравнению с другими штатами и это за счет жителей Отектвуда. Каждый третий там страдает каким-либо психическим заболеванием. От мала до велика. Крашер предложил мне залезть в архив, чтобы добыть материалы для моей статьи и реабилитировать меня как журналиста. Это было май две тысячи двенадцатого. Двадцатое число. Я совершил свое первое убийство. Кто-то разбудил охранника, полагаю это сделал сам Крашер. От всплеска адреналина у меня случился приступ. Мне показалось, на меня идет какое-то чудовище. Босой мужик, весь в крови и шапке с хвостом, какие носили сотню лет назад. Я задушил его, а когда очнулся, понял, что это был ночной сторож. Крашер помог мне убрать следы, мы сбросили, сторожа в заброшенный ствол рудника. И он сказал мне, что, если я не буду ему помогать выяснить, что здесь происходит он сдаст меня полиции. Я стал изучать архивные записи. Знаешь кем был основан город?
– Джоном Скоттом, он купил его у британцев?
– Нет. Это случилось на пятьдесят лет раньше. Первое поселение было основано британцами Доктором Генри Отектом и горным инженером Лукасом Вудом. У подножия местным гор, где пролегала крупная угольная жила жили племена Чокто, британцы выгнали их с тех земель и сделали рабами. Аборигены добывали уголь ценой своих жизней. Их не поднимали на поверхность пока они не сделают суточную норму. Они гибли от холода, голода и болезней. Хоронили их прямо там. Замуровывали трупы в стены шахт. Город стал богатеть и расширяться. Привлекал торговцев. Они построили его на старом кладбище индейцев. Но ни один Лукас был деспотом. Его друг Генри Отект проводил на чокто эксперименты. Он вскрывал их живьем, чтобы изучить организм человека. В Англии за такое его бы отстранили от практики, а то и вовсе посадили бы в тюрьму. Церковь таких опытов не одобряла. А здесь никто не мешал ему. Некоторые из его записей сохранились, но я потерял их. Он писал, как вырезал неразвившиеся плоды из материнских утроб. Как пересаживал органы свиней людям. Он тестировал свои отвары на индейцах, прежде чем продавать их людям. Но особенно он интересовался человеческим мозгом. Он делал лоботомии, вырезал живым людям определенные участки мозга и наблюдал за результатами. Так же он вел дневники о жизни города. Люди медленно впадали в безумие. В городе участились нападения, убийства и самоубийства. Приступы сумасшествия. К нему приходили люди и рассказывали о монстрах, что живут в лесу и о том, что индейские колдуны наложили на них проклятие. Разумеется, он лечил их своими карательными методами. Однажды в шахте случился пожар и Вуд закрыл рабочим путь наверх, пока они не вытащат уголь и инструменты. Пятьсот человек сгорело заживо. А потом, Лукас Вуд, в приступе безумия убил свою жену Дороти и четверых сыновей. Записи оборвались. Поставки прекратились. Началась гражданская война. Когда отряды с севера проходили через это место, то обнаружили, что весь город был мертв. Люди убили друг друга сами. Дети убивали родителей, родители детей. Соседи сжигали друг друга в подпертых домах. Топили в колодцах. Только через несколько лет, когда началась гражданская война. Когда Алабама присоединилась к штатам обнаружили останки поселения. Лукаса Вуда нашли застреленным в доме Отекта, а сам Генри Отект повесился на сосне у въезда в город. Их опознали только по бумагам, сами тела истлели. А о случившемся рассказали дневники Генри. На месте резервации построили походный госпиталь для раненых. После войны, шахту восстановили. Но никто до сих пор не знает, что произошло с теми пилигримами. Я видел их. Они являлись ко мне. Заживо сгоревшие Чокто. И Дороти Вуд. У меня были рисунки. История Отетквуда не заканчивается этим. Многие солдаты, что попали в тот госпиталь писали в письмах о кошмарах, что стали преследовать. Одни слышали голоса. Другие видели чудовищ. Все как один отмечали у себя приступы гнева и беспричинной тоски. Один солдат с оторванной снарядом рукой встал ночью, зарубил врача и несколько больных. Как ему удалось это сделать с такой травмой никто не знал. Другой подпер казарму при госпитале и поджог своих сослуживцев. Естественно, в этом обвинили южан. После окончания первой мировой в Отектвуде был особый прилив больных. Солдаты, не оправившиеся после ужасов войны, военнопленные, должники, прятавшиеся от мафии, политические смутьяны, особо буйные суфражистки. В тысяча девятьсот девятнадцатом там случился страшный пожар. Погибли почти все больные и много персонала. Уцелело только одно здание. Его быстро отстроили заново. Началась великая депрессия, которая наплодила множество сумасшедших. Во время второй мировой войны Отектвуд активно сотрудничал с вооруженными силами. Они якобы помогали настроить солдат на бои с нацистами. На деле же накачивали наших парней наркотой, чтобы те не боялись.
– То есть, индейцы прокляли янки три сотни лет назад и теперь в этом городе все сходят с ума? – Кори уже пожалел, что приехал сюда, выслушивать легенды пьяницы на транквилизаторах.
– Не Чокто. Сама земля противится нашему присутствию. Мы режем ее, копаем, бурим. А в лечебнице уродуют людям жизнь. Все как при Лукасе и Генри. Мы повторяем их ошибки.
– А та Дороти случайно не в голубом платье с копной волос?
– И с них капает кровь. Ты тоже видел ее? Это плохой знак. Когда я впервые увидел ее, то не придал этому значения. Одна среди сотни чудищ. Я зарисовывал их все. А записи шифровал. Так вот, я познакомился с девушкой. Ее звали Синди. Она одна могла дотронуться до меня, не вызывая у меня приступа. Она верила мне. Я тогда еще не помнил, что делали со мной в лечебнице. Крашер предложил повторить электросудорожную терапию. Он собрал подобие того, что используют в отектвуде. Изначально это была пластиковая каска с электродами. Я пожалел, что согласился. Крашер заманивал бездомных и плавил их мозги. Иногда он выходил в город, подсаживался к компании пьянчуг в баре, выискивал жертву, предлагал ей продолжить пьянку у себя, а у него продолжалась уже не пьянка, а настоящие пытки. Некоторые выживали. У них наблюдались амнезия и эпилепсия. Мы начинали с малого. Раз в три дня. В Отектвуде такие процедуры могли проводить по нескольку раз на дню в течение часов. Память стала возвращаться, но лучше бы не возвращалась. Я рассказал Синди обо всем, и она предложила мне убить Чарльза. Мы пошли к его землянке, но по дороге у меня случился припадок. Вместо Синди я увидел Дороти. Я испугался, что она была ненастоящей. Что она была видением, поэтому могла ко мне прикасаться, и я сбросил ее в одну из ловушек Крашера. Когда осознал, что сделал, я вернулся в мотель и выпил упаковку снотворного с водкой. Думал мои мучениям придет конец, но нет. Меня откачали и привезли в Отектвуд. В этот раз экспериментов не было. Меня просто пичкали таблетками, пока не перестал ходить, говорить, есть и стал гадить под себя. Я вышел оттуда через четыре месяца. Полностью сломанным и со справкой. Никто не верил в мои рассказы. От каждого издательства меня гнали поганой метлой. На мне было клеймо – псих.
– Но вы выбрались из Отектвуда. Вы смогли.
–Я уехал из штата и поселился в этом гетто для белых. Я не могу спать, не напившись до такой степени, что мочусь в штаны. Я не могу выходить на улицу не приняв таблетку. Не могу почистить зубы, боясь, что доктор Томоко в моей голове скажет мне воткнуть щетку себе в глаз. У меня в доме нет ни одного режущего или колющего предмета, даже ножниц. Я не могу приготовить себе еду, так как скорее всего спалю весь дом. Я не могу даже снять себе шлюху, потому что ее прикосновения в лучшем случае обернутся панической атакой. В худшем же я забью ее до смерти. Брюс Батеки и эта дешевая порнуха, единственное, чем я могу заняться. Единственное что связывает меня с моей прошлой жизнью, когда я был нормальным. И дает мне немного денег на бухло. Каждый день я просыпаюсь и жалею, что не умер во сне. Каждый день для меня – это новое мучение. Я просыпаюсь пью, иногда пишу, пока снова не упаду со стула или меня не вырвет на клавиатуру. Если не хочешь кончить так же, беги оттуда. Не оглядываясь беги.
– Боюсь я уже слишком много сделал, чтобы просто убежать. Мне нужно больше. Та женщина, которой внушили, что она влюблена в Шварца, это была Дарина Кейс?
– Да. Ты вообще читал «Сестричек милосердия»?
– Нет.
– Дарина и Арчибальд были любовниками. Это мне рассказала Летиция. А жена у Шварца ревнивая до безумия. Видимо он так скрыл связь от жены, сведя женщину с ума. У нее ведь остались муж и маленькая дочка. Отектвуд это большая выгребная яма. Морган Смит плод инцеста.
– Это я знаю.
– А то, что отец семейства Смитов был сутенером для своих дочерей? То, что Шварц спал со всеми женщинами в лечебнице, не только с сестрами и врачами, но и с пациентками. А потом делал из них дур, чтобы не попортить репутацию. Начнешь искать правду и сгинешь в этих стенах. Ты ведь врач, сам знаешь, как из здоровых делают больных.
– Я не знаю. Нас учат лечить, а не убивать. А доктора Фарелла вы знали?
– Лео. Его я знал. Чудак еще тот. Сначала я думал, что это один из пациентов. Шварц и компания с ним не общались.
– Он не знал, что происходило в больнице?
– Может и знал, но молчал. А может они его не посвящали в свои дела.
– Так все же вернёмся к вашим дневникам. Вы выяснили что-нибудь?
– Я выяснил только то, что город болен. И единственным спасением для него будет стереть его с лица земли.
– А те рисунки и схемы?
– Схемы и карты составлял Чарльз. А рисунки мои. Я зарисовывал свои кошмары, Синди, если, конечно, она была настоящая.
– А какие идеи у Крашера были на счет города?
– Кто знает, что варится в этой безумной голове. Его родителям стоило не лечить его, а придушить этого малолетнего маньяка в колыбели. Надеюсь, он в Отектвуде?
– Я его лечащий врач. А у него не было галлюцинаций?
– Говорил, что раньше были, а потом защитил свой разум этими индейскими татуировками. Тебе стоит сделать ему эвтаназию. Мир спасибо скажет.
– Я намеревался его вылечить. Он ведь почти смог выучиться, ты знал об этом? Он учился в Монтгомери и у него не было проблем с адаптацией и поведением, пока он не вернулся в город.
– Ты уже попал под его влияние. Этому человеку нельзя верить. Он втирается в доверие, а потом нож в спину втыкает. Яблочко от яблоньки. Его отец тоже убедит даже слепого в том, что тот видел, как шахтеры воруют. Но у Крашера была одна идея на счет лечебницы.
– Какая?
– Скорее всего, подорвать что-нибудь. На рудниках постоянно случаются пожары. И леса горят. Но на территории, где стоит лечебница пожар был два раза. В девятьсот девятнадцатом и в восемьсот девятнадцатом. Еще при Вуде и Отекте. Началось все с пожаров в рудниках, потом жители сожгли резервацию и половину города.
Кори взглянул на часы. До начала смены оставалось полтора часа. Честер уже прикончил бутылку и теперь смотрел на Кори пустыми поросячьими глазами, держась за стол, чтобы не упасть.
– Мне пора. Спасибо, мистер Честити.
– Не возвращайся туда. Не будь дураком. – крикнул ему вслед Честер.
Пробок почти не было. Лоусон вышел на скоростную трассу. Новые очки слегка давили на виски или это был осадок от беседы с Честити. Если все, что он сказал правда, то Отектвуд нужно закрыть, а его работников отправить в тюрьму. Только какие у него доказательства, кроме полоумного журналиста, который не был трезвым лет шесть. Честера было по-человечески жаль. Что бы с ним не делали в лечебницы его сломали. Он прав, смерть для него была бы лучше такой жизни.
Знак добро пожаловать в Отектвуд показался из-за деревьев. Солнце уже скрылось за соснами. Лоусон притормозил. Может Честер прав и ему стоит бежать оттуда. Наплевать на учебу и уезжать, пока он не превратился в то подобие человека, каким выглядел бывший журналист. Нет. Кори решил, что не сдастся. Он не верит в проклятия, он верит в науку. Он не сойдет с ума.
Как тяжело ему далась дорога туда, и как легка она обратно. Совершенно пустая трасса. Кори казалось, что он даже педаль газа не жмет. Машина едет сама. Отектвуд засасывает его.
Паническая атака
Алабама, Отектвуд, 6:15 p.m.
Кори успел. Дневная смена спешила к своим машинам. Кори торопливо надевал халат. Из разговоров санитарок он понял, что последнюю девушку нашли убитой. Машина Летиции Шварц оставалась на стоянке. Значит сегодня они уехали вместе с мужем. Силуэт Аланы двигался в окне корпуса Б. Она наливала кофе. Странно, она почти не берет дежурства в будние дни. Надо будет зайти поздороваться.
Обувь Лоусон менять не стал. Крашер совершенно точно узнал свои кеды, но почему-то умалчивает о своем жилье в лесу и своих знаниях.
Ужин только закончился и Мейсон собирал пустые контейнеры.
Дождавшись, когда Мейсон поднимется на первый этаж, Лоусон подошел к одиннадцатой палате и открыл дверь.
Крашер пребывал в каком-то меланхоличном настроении, что совсем не было на него похоже.
– Привет, Виски. – сказал он, не отрываясь от рисования на полу каракуль.
– Ничего не хочешь рассказать?
– Если то про Мейсона, то понятия не имею что произошло.
– Нет, не про Мейсона. Про Честера Честити, про ловушки в лесу, про твое убежище, про эксперименты над несовершеннолетними, которые здесь проводят.
– Не понимаю, о чем ты. – Чарльз по-идиотски улыбнулся.
– Хватит мне врать! Кого ты покрываешь? Я помочь тебе хочу! – Кори сорвался на крик и всполошил других больных. – Честити рассказал мне что с ним здесь делали. И с тобой тоже. И как ты его шантажировал. И как людей убивал. Я видел чертежи и карты, я видел твои ловушки, и спасибо за то, что похоже теперь у меня парализована правая кисть.
– А разве в медицинской школе не учат читать. Не ходите в лес! Осторожно дикие животные! Не лезь в это, Виски. Посмотри на доктора Фарелла, он не лезет и прожил уже пол века. А Апекс лез и теперь кормит червей.
– Зачем тогда мне оставаться в Отектвуде? Мне лучше пройти практику в другой клинике.
– Я просто… – с лица Крашера исчезли вообще все эмоции. Оно стало как ухмыляющийся камень. – Можешь уезжать. Тебя насильно тут не держат.
– Помоги мне. Три свидетеля из которых один нормальный. Мы сможем посадить всех, кто ставил опыты на тебе и других детях.
– Честити псих.
– Я не псих! Я видел твои карты, видел твои чертежи. Записи Честити. Да в этом городе, только у тебя бы хватило мозгов сделать те ловушки. Вы убили охранника. Ты восстанавливал ему память при помощи тока. Твой дед был сумасшедшим, поэтому твоя мать отдала тебя сюда. Она боялась, что ты станешь таким же. А ты стал еще хуже.
– У меня есть право выбрать другого врача?
– Выбирай. И да. Это твое. – Лоусон снял кеды и бросил их Крашеру под ноги.
В одних носках он добрался до кабинета под пристальные взгляды безумцев за решетками. И даже Рафаэль молчал.
Почему он не хочет помочь? Почему он боится сказать правду? Не в его стиле отказываться от своих деяний. И от чужих тоже.
Кори совсем запутался. Кафель холодил ноги, и он закинул их на стол. Сестра не брала трубку. Ирма не отвечала на сообщения. С чего он вообще решил, что Крашер ему помощник? Кто тогда отправлял ему сообщения? Кто душит девушек? И что делает Алана в том окне? Слишком много вопросов. И ни одного ответа.
Лоусон подошел к окну и встал на цыпочки, чтобы заглянуть в него. На улице было уже темно. Фонари погасли. После четырех персонал не ходил курить на улицу, а делал это в туалетах и на лестничных клетках. Алана размахивала руками и металась по кабинету. Она с кем-то спорила. Или ругалась. Но ее собеседника не было видно. Ее темный силуэт в желтом окне то исчезал, то пропадал. Лоусон открыл окно, чтобы закурить, но почувствовал запах гари. Он внимательно оглядел весь двор и закрыл окно. Гарью пахло здесь в кабинете. Лоусон обошел все. Понюхал лампу и розетки. Может Мейсон поставил чайник и забыл про него? Кори открыл дверь и едкий дым ударил ему в лицо. Коридор просто утонул в серых клубах. И пахло не просто дымом. Горелым фаршем. Так описывал этот запах Честити. Закрыв лицо рукавом Кори, ринулся к пожарной кнопке, но удар из-за двери процедурного кабинета заставил его замереть.
– Выпустите! Нам нечем дышать.
Среди криков Кори мог разобрать только эти слова. Дым валил из-под двери процедурного кабинета. Он невольно потянулся к ручке и то, что было за дверью сбило его с ног. Это были люди. В лохмотьях старой формы, с обгоревшими до красноты рук и ногами. Их лица просвечивали черепа. Некоторые были охвачены пламенем и беспорядочно метались.
«Их здесь нет.» – кричало сознание Кори, но он сам чувствовал жар огня. Слышал треск плоти.
– Выпусти нас. – толпа двинулась к Кори. Черные, от ожогов руки тянулись к нему.
Скользя носками по кафелю, Кори бежал, но не мог убежать. Как в плохом сне, ноги не слушались. Все, что было ниже пояса стало чугунным. Колени едва сгибались.
– Уйдите!
Один из обгоревших схватил Кори за халат, и доктор шлепнулся на пол. Если все это нереально, почему он чувствует, как огонь лижет его пятки. Почему он чувствует, как эти липкие руки пытаются содрать с него кожу.
Лоусон кричал. Но никто его не слышал. Больные будто исчезли, или они уже привыкли к постоянным воплям и стонам. Кори удалось ухватиться за решетку камеры и вставить ключ в замок.
– Виски? – Крашер вскочил с постели. Кори не мог разглядеть его лица из-за дыма. Он вполз в камеру и захлопнул дверь вцепившись в решетку.
– Что происходит, Виски?
– Ты что не видишь их? Чарли. Солдаты! Скажи, что видишь их! Прошу, скажи что тоже видишь их?
Изо всех сил он держал двери. Опаленные лица прижимались к решетке, опаленные руки слепо пытались дотянуться до него.
– Я вижу, – решительно ответил Крашер. – А ну пошли вон отсюда. – он со всей силы ударил по двери. Он хлестал их по рукам и велел убираться. Тела, словно из духовки послушались его. Они отошли от палаты и застыли в коридоре, вытянувшись, как перед генералом. Они больше не звали его. Не кричали о помощи. Просто пялились пустыми глазницами.
Лоусон не мог больше держать дверь палаты. Его била дрожь. Он открывал рот как рыба, пытаясь произнести хоть звук. Но из горла выходили только хрипы и свисты.
– Они ушли. Их нет. Посмотри, Виски.
Кори боялся повернуть голову. Он уцепился взглядом за Крашера и боялся потерять эту единственную частичку реальности. Чарльз подхватил его за подмышки и усадил на жесткую больничную кровать.
– Они сюда не доберутся. – Чарльз подергал двери. Снял его запотевшие очки и протер своей больничной рубашкой.
– Ты не видел их? Их ведь нет? Это не на самом деле? – спросил Кори и Чарльз растерялся.
– Они горели.
– Я знаю, – Крашер опустился на пол и достал из-под матраса таблетку. – Выпей это.
– Я не сумасшедший. Ты же знаешь. – Кори послушно проглотил таблетку. Чарльз еще раз подошел к входу в палату и пнул дверь.
– Ты не сумасшедший. Это Отектвуд. Я же говорил. Прости. Только не лишайся рассудка, слышишь. Он нам еще нужен.
Кори чувствовал, как дрожь спускается к пальцам ног и уходит. Как мышцы обмякают и как голова становится такой тяжелой, что шея больше не в силах ее держать. Он слышал голос Чарльза, но ничего не мог разобрать. Через силу он посмотрел в коридор и тот был совершенно пуст.
Алабама, Отектвуд, 4:30 a.m.
Будильник, зовущий на очередной ночной обход, звенел в кармане халата. Отечные веки раскрылись достаточно легко. Лоб упирался в больничную холодную стену. В бок втыкались жесткие пружины, а сверху будто навалили груду камней. Кори перевел взгляд со стены и увидел руку в черных рисунках, перекинутую через его грудь.
– Какого черта, Крашер? – Кори резко вскочил и Крашер со шлепком свалился на пол. – Что я здесь делаю?
– Ты вчера вполз в мою палату с криками «ты видишь их?». Я дал тебе диазепама из запасов, и ты отключился.
– Почему ты не разбудил меня. И почему лег со мной на кровать? Это ненормально.
– Тебя бы парад военной техники не разбудил. И это моя кровать. И моя палата. Я не настолько вежлив что бы спать на полу. Ты как?
– Я их видел. Как тебя сейчас. Галлюцинации ведь не могут убить?
– Галлюцинации нет. Но ты себя да. Ты мог разбить себе башку об пол.
– Я просто пришел сюда. Это я помню. Помню, как ты кричал на них. Помню таблетку. Дальше ничего не помню. И ты просто лег спать? —осторожно спросил Кори. – Ничего больше не происходило?
– Нет. – помотал головой Крашер.
– Слава богу! – Кори подобрал с пола свои ключи и пульт для вызова охраны. И в голове появились первые адекватные мысли. Как он мог просто лечь спать с пультом от охраны и ключами от запасного выхода. Почему не убежал. – Нет. Почему ты не сбежал? Мог запереть меня в палате и просто уйти.
– Ты можешь вернуться в Нью-Йорк в любой момент, но ты этого не делаешь? Хотя знаешь, что тебе здесь с каждым днем все хуже и хуже.
Лоусон демонстративно хлопнул решеткой и включил освещение. Пора было начинать обход.
– Обуйся, что ли. – Крашер подал ему через прутья пару кед, которыми вчера кидался сам доктор Лоусон.
Они разговаривали достаточно громко, но все же никого не разбудили. Кори сделал почетный круг. Проверил двери, запасной выход, два кабинета и санитарную комнату. Все было нормально. Если в учреждении для психически больных может быть что-то нормальное. Когда Кори завершал обход было почти четыре утра. Окна в соседнем корпусе были черными дырами. Холодный ветер гонял по двору неубранные листья. Крашер уже лежал и пялился в потолок.
– Принеси мне новую наволочку, эта вся в твоих слюнях.
– Извини, что повысил голос. Такое поведение недопустимо для врача. И для друга. В итоге, мне все же пришлось обратиться к тебе. Ты будешь говорить?
– А что тебе говорить? Если ты видел Честера.
– Какому именно лечению тебя подвергали, и кто подписывал на это согласие?
– Лично я, не подписывал ничего, где соглашался бы на десять часов электрички в сутки. Мы так называли электросудорожную терапию. После нее ты как мокрая туалетная бумага. Не ходить, не говорить, ничего не можешь. А в голове перекати поле. Ни сожаления, ни страха, не боли. Ничего.
– Гипноз?
– Нет. Доктор Томоко изображал из себя гипнотизера, но на меня это не действовало. Не знаю почему. Ему удавалось подчинять себе других детей и взрослых. А я оказался не восприимчив к гипнозу. Что бы он не узнал, я выполнял все его действия. Самым сложным, было не заржать во время его представления. Иначе электричка.
– Что он заставлял вас делать?
– Бить друг друга, пить кипяток…
У Кори замирало сердце, когда Чарльз перечислял все, подвиги местных докторов.
– Хватит. Да, после такого любой свихнется.
– Они и свихнулись. Но они были слабаки. А я нет.
– Ты напишешь об этом. О других детях, о Мейсоне. Обо всем. Мне нужны имена всех несовершеннолетних, да и вообще всех пациентов, которых подвергали калечащим практикам. Мы отдадим их под суд. Я буду твоим представителем. Я сейчас уеду, а после обеда приеду с юристом. Мы нотариально заверим твои слова. Только пожалуйста, не подведи меня.
Лоусон сидел на планерке и улыбался, глядя в лица палачам. Скоро они все заплатят за свои чудовищные поступки. Он встал, доложил о состоянии больных, и о том, что ночь прошла без происшествий.
– А где сестра Колбан? – спросил доктор Шварц.
Никто не знал. Все пожимали плечами. Колбан часто опаздывала. Может быть проспала? Кори было наплевать. Когда кабинет опустел он подошел к Шварцу и отвлек его от телефона.
– Доктор Шварц, разрешите мне уйти на час. Это все еще по поводу моей страховки.
– Конечно, доктор Лоусон. Езжайте. У вас все получилось? Фирма оказалась настоящей?
