Андрей Игоревич Фальков
Советско-Вьетнамский роман
Глава 27. Родина встречает американских героев
Как мы раньше выбирали губернатора?
Толстых дядек находилось штуки три
За которых платные ораторы
Драли глотки с ночи до зари
Дормидонт Народный
"Комсомольская правда»
Ноги у Мюррея зажили, и он уже мог ходить, опираясь на трость. Транспортный самолет перебросил его в Гонолулу, а там ему, как раненому, выделили место в гражданском самолете. Одетый с иголочки, в парадной форме, Мюррей, прихрамывая, поднялся по трапу. Он сел возле иллюминатора и с удовольствием потянулся. Впервые в этой новой жизни он летел не в кабине, и в его руках не было штурвала. Впервые он летел в полной безопасности, не испытывая угрозы в любой момент получить русскую ракету в лоб. Мюррей блаженствовал от этого сознания.
Рядом с ним в кресло плюхнулся высокий длинноволосый парень с черными грустными глазами, в гражданской одежде. Он механически двигал челюстями, катая жвачку языком. Судя по тому, что он летел этим рейсом, парень демобилизовался по ранению. Мюррей еще раз внимательно посмотрел на него. Взгляд парня слегка блуждал – он то замирал на какой-то точке, то вновь перескакивал на новый, одному ему ведомый предмет. Глаза у него, казалось, смотрели независимо друг от друга, как у хамелеона. Левый глаз перемещался с предмета на предмет явно быстрее правого. Щека чуть подергивалась. Несмотря на жвачку, челюсть и губы парня слегка дрожали. Эта мелкая дрожь неприятно накладывалась на жевательные движения. Мюррей опустил глаза и увидел, что руки у парня так же мелко дрожат. В общем, это был обычный ветеран вьетнамской войны, ничего особенного. Мюррей посмотрел на свои руки. Они тоже мелко дрожали.
– Привет! Как дела? – привычно поздоровался Мюррей.
– Привет. Хреново, – вежливо ответил парень и отвернулся.
– Дональд Мюррей. Лейтенант, – Мюррей протянул руку.
– Сильвестр, – парень заикнулся, скользнул взглядом по погонам и нашивкам, и добавил, – Рядовой Сильвестр Макарони. Сэр.
Мюррей опустил протянутую руку и отвернулся. Самолет взлетел. Парень все так же сидел в кресле и жевал. Мюррей все так же смотрел в иллюминатор. Пассажиры откидывали спинки кресел, устраиваясь поудобнее. Им не было дела до отставных военных. Стюардесса начала разносить выпивку. Мюррей взял виски и остановился, не торопясь выпить. Парень тоже взял стаканчик.
– Будь проклята эта война, – выдохнул Мюррей, и одним глотком выпил обжигающую жидкость.
– И пошла в жопу эта армия, – парень эхом повторил тост, а затем обратился к Мюррею.
– А ты был лейтенант?
– Да.
– Летчик?
– Да.
– Ну тогда и вас в жопу, сэр! – парень деревянно засмеялся и выпил.
– Сволочь, – отозвался Мюррей.
– Сам дерьмо! – Сильвестр еще раз хихикнул и бросил пустой стаканчик на пол. Стюардесса укоризненно посмотрела на него и молча подобрала стакан. Макарони усмехнулся и отвернулся. Он с удовольствием закрыл бы глаза, но тогда вместо хорошенькой попки стюардессы передним возникло бы ненавистное лицо вьетнамского солдата, отраженное в лезвии ножа. Он скрипнул зубами.
Услышав знакомый звук, Мюррей обернулся.
– Кошмары мучают? Горел?
– Нет. В плену был.
– Долго?
– Нет. Обменяли. – Парня передернуло. – Сволочи. Глаза закрою, и все рожи косоглазые вижу.
– Попробуй перед тем, как закрыть глаза, постучать по лбу.
– Сам пробовал? – недоверчиво спросил Сильвестр.
– Пробовал. – Мюррей кивнул, – становится лучше.
Макарони постучал костяшками по лбу и прикрыл глаза.
– Не помогает.
– Крепче стукни.
Сидящие рядом пассажиры с недоумением посмотрели на них. А Макарони и Мюррей одновременно стукнули себя кулаками в лоб, закрыли глаза и откинулись на спинки кресел. И с наслаждением отвернулись друг от друга.
***
Их самолет, дозаправившись в Лос-Анжелесе, взял курс на Детройт. Вылетели они утром, провели короткую ночь в самолете, и утром следующего дня были в аэропорту назначения. Военное ведомство послало к ним встречающего и небольшой автобус, бывших вояк не хотели выпускать в широкую публику. По всей Америке прокатились волны демонстраций протеста против вьетнамской войны. Эксцессов боялись и старались упрятать ветеранов подальше от глаз. Оказалось, что таких отставников в самолете было еще трое, все они в гражданском, только Мюррей, которому еще предстояло лечение в военном госпитале, носил форму. Тяжело опираясь на трость, он пошел к стоянке, сопровождаемый огромным чернокожим сержантом. Остальные молча шли за ними.
Макарони вместе со всеми сел в автобус, и они поехали. Он с восторгом смотрел на поток машин, суетливо бегущих по автостраде, и радовался. Вокруг стоял не жуткий зеленый лес, а высотные дома. Вокруг были люди и самая совершенная в мире страна Америка.
Основной поток машин свернул в сторону, а автобус в тонком ручейке машин начал пробираться по улицам. Сначала двигались быстро, затем движение встало.
– Что такое? – удивился чернокожий сержант, сидевший за рулем.
Тем временем машины впереди начали разворачиваться и отъезжать в противоположном направлении. На дороге показались двое полицейских. Они подходили к водителям, что-то говорили им, и машины отъезжали.
– Что случилось? – сержант высунулся из окна.
– Разворачивайтесь! – полицейский махнул рукой, – дальше не проедете. Там демонстрация будет.
– Какая демонстрация?
– Гомосексуальных меньшинств. Тьфу, и не выговоришь. Толпа подростков собралась.
– Как же мэрия разрешила?
– Они не разрешали. Подойдет подкрепление, будем разгонять.
– А… – протянул сержант. – Только мне здесь не развернуться. Я до перекрестка доеду, и назад.
Полицейский с сомнением оглядел автобус.
– Они уже на подходе. Займут улицу, и вам не выбраться.
– Я быстро.
– Ну, давай, – согласился полицейский, – развернешься, и назад. Там пока еще свободно.
– О’k!
Сержант вывернул за угол и увидел, что на площади собралось уже много людей. Он притормозил, пытаясь свернуть хотя бы на соседнюю улицу, но толпа качнулась, и автобус встал.
– Все, влипли – сержант сплюнул.
Макарони расширенными глазами смотрел на давно забытую, шумную, веселую и слегка пьяную толпу сверстников.
– Встали? – спросил он у сержанта.
– Наглухо.
Макарони откинул люк в потолке, подтянулся и вылез на крышу. Он уселся поудобнее, свесил ноги с автобуса и стал наблюдать. Внезапно толпа закричала, засвистела. На площадь выехал грузовик с установленным на нем микрофоном, а за ним хлынула сплошная людская толпа. Прямо за грузовиком шла кучка девиц, одетых в зеленые комбинезоны и в строительные каски, раскрашенные во все цвета радуги, с прилепленными сверху пластмассовыми рогами. Рядом вышагивали пузатые молодые люди. Некоторые из них были гладко выбриты, но с огромными копнами взлохмаченных волос на голове. Другие, наоборот, утопали в огромных бородах и блестели гладкими затылками. И все, как один, были обуты в огромные шнурованные ботинки. За ними шли еще демонстранты, неся плакаты с огромными надписями «Мир» и нарисованными черно-желтыми лицами.
Макарони вгляделся в толпу и не поверил своим глазам. Там шли девушки в клетчатых рубашках, драных джинсах и накидках, которые при ближайшем рассмотрении оказались парнями с густо подведенными глазами и накрашенными губами. Там же шли коротко стриженые парни с сигаретами в зубах, в белых рубашках, под которыми явственно проступали груди. Все они поминутно обнимались, целовали друг друга в губы и задорно смотрели по сторонам. Над толпой появились плакаты: «Свободу голубым», «Не хотим битв, хотим секса», «Долой войну, будем делать любовь».
Макарони с удивлением смотрел на эти надписи и голубые круги с изображением птичьей лапки, не понимая, какая может быть связь между войной и сексуальными меньшинствами.
– Братья! – на платформу вылез патлатый юноша в плотно облегающем тело блестящем костюме и накинутой жилетке с американским флагом на спине, – наше гребаное правительство никак не кончит! Оно никак не кончит эту гребаную войну, которая всех нас заколебала! И мы повторяем свой призыв – не брать геев в армию.
Толпа восторженно заревела и засвистела.
– Мы, сексуальные меньшинства, не хотим воевать. И мы говорим этому правительству – кончай! Кончай скорее, наше правительство! Кончай войну! Кто не хочет служить в армии – становись геем!
– Правильно! – заорал Макарони вместе со всеми. Он не понял и половины сказанного, но война его достала.
Тем временем на место патлатого юноши вылез импозантный мужчина среднего возраста. Заигрывая с молодежью, он накинул поверх костюма зеленое пальто с большим грязным пятном на боку.
– Война – это бедствие, – начал он, – Америка стремительно летит по канализационной трубе. И упадет в болота Вьетнама. И там она сломает себе шею. Мы теперь только отравляем мир. Мы отравили его своими идеями о прогрессе, демократии и цивилизации. Нам нужна экология!
Мужчина поднял руки и подпрыгнул. Толпа заревела. Макарони слушал.
– Мне кажется, что тяга к убийству у нас в крови. С рождения. Посмотрите. Тут у меня есть фотографии наших вице-президентов.
Он махнул кому-то, и над машиной поднялся плакат с фотографиями.
– Вот пример дурного вкуса. Эти лица походят на тупиц, на преступников, или просто на идиотов. Все государственные мужи всего мира – тупоголовые пройдохи. Это они придумали войну. Войны питают капитализм, а капитализм питается нами. Нам нужна любовь, а не война!
Толпа заорала, и в портреты полетела какая-то гадость. Один ошметок попал в оратора. Тот быстро вытерся и продолжил:
– Война во Вьетнаме – это мерзость. Если Гитлер – преступник, то кто же мы? Болтаем много, а жажда крови в нас очень сильна. Болтаем о демократии, много болтаем. Вам кажется, ничего не боитесь, демократия спасет вас? Вспомните такое ведомство – Пентагон! Или ФБР! Что, штаны намочили? Вот кинут вас во Вьетнам, еще не так намочите!
Макарони соскочил с крыши автобуса прямо в толпу и начал протискиваться ближе к грузовику. Он поминутно цеплялся за полы невообразимых хламид, наступал на свисающие до земли шарфы и длинные шнурки. Кто-то мазнул его по щеке кисточкой с краской. Он раздвигал плечом спины в клетчатых рубашках и невероятного фасона накидках. Существо неясного пола попробовало задом прижаться к нему, но Макарони оттолкнул его и оказался возле самой платформы. А оратор все кричал и кричал.
– Пентагон тащит нас в канализацию. Там мы свернем себе шею. Некоторые уже свернули. Сегодня все партии ведут войну. Вьетнам – дерьмо! И мы все в дерьме. Геи не воюют!
Мюррей слышал эти крики, усиленные микрофоном. Он видел, как придурочный сосед спрыгнул с автобуса и полез в толпу.
Сбоку в митингующих врезались полицейские. Оратор еще говорил, а дубинки уже замелькали в воздухе. Демонстранты похватали камни и стали бросать в полицию. Та отступила, но из переулка выехала пожарная машина, и мощная струя воды ударила в толпу. Люди, крича, падали, катились, образуя одну огромную кучу. Драка охватила уже половину площади.
– Ложись! – скомандовал сержант в автобусе. Все послушно и дисциплинированно легли на пол. И вовремя. Раздался удар. Лопнуло стекло, и в окно влетел большой булыжник.
Струя водомета наконец-то снесла с трибуны оратора со всей его аппаратурой, и усиленные техникой вопли смолкли, сменившись ревом толпы. Полицейские быстро работали дубинками, продвигаясь вслед за струей водомета.
Толпа, рванувшаяся от полиции, прижала Макарони к стене, а затем вытолкнула прямо на пластиковые щиты. Над его головой мелькнула резиновая дубинка, и дальше Сильвестр действовал уже чисто автоматически. Он быстро пригнулся, лег на асфальт и подкатился под ноги стоявших в строю. Конечно, плен высосал силы, но боевая выучка еще осталась. Он ловко сшиб растерявшегося человека, выхватил у него дубинку и, оказавшись сзади строя, начал лупить разгонявших демонстрацию полицейских по головам. Мгновение – и в строю образовалась внушительная брешь, в которую тут же с криками ринулись волосатые геи, лесбиянки и всякие пестро-клетчатые личности
Но полисмены быстро опомнились, развернули щиты и ловко зажали ими прорвавшихся. Дубинки обрушивались на головы, и хипповые личности с воем валились на землю.
Сильвестр ловко отбивался дубинкой, прорубая себе проход во второй линии, но поддержки сзади уже не было. Сильвестр оглянулся. Демонстранты, в панике, отступали, и только одна странная личность в ярко-розовых джинсах топталась прямо среди драки, недоумевающе крутя головой. Сильвестр рванул его за руку и бросился в переулок.
Полицейские кучей кинулись за ними, но тут Макарони был в своей игре. Он несколькими ударами раскидал противников и быстро побежал, дыша глубоко и ровно. Спасенная им странная личность бежала впереди, хрипя от одышки и кашляя на ходу. Полицейские попробовали было снова нагнать их, но, получив еще порцию ударов, отстали.
– Стой! – пискляво проблеял спутник Макарони, – можно не бежать.
Они пошли какими-то задворками по узкой улочке, пахнущей нечистотами. По обеим сторонам стояли облупленные дома. Из амбразуры двери навстречу им вышла дешевая проститутка, но, увидев окровавленные физиономии, быстро шмыгнула в тень.
– Где это мы? – спросил Макарони.
– Вокзал рядом, – спутник махнул рукой, – устал?
– Да.
Макарони устал после перелета и драки, все мышцы болели.
– Поесть бы и выпить.
– Башли есть?
– Есть.
– Тогда пошли.
Они завернули за угол и из темной подворотни вышли на чистую оживленную улицу. Зайдя в кафе, они заказали себе еду и пошли умываться.
– Здорово ты их! – заметил волосатый хиппарь. Макарони только тут сумел разглядеть его. Парень был одет в расшитую цветами рубаху навыпуск и розовые джинсы. Длинные волосы были аккуратно завиты, но сильно растрепались на бегу. Он интенсивно смывал с гладко выбритой морды остатки косметики, смешанной с засохшей кровью. Весь его вид, какой-то слащавый, внушал Сильвестру отвращение.
«К нашему сержанту бы его на пару недель, – подумал он, – живо из него мужчину бы сделали»
Парень оторвал бумажное полотенце и аккуратно высморкал разбитый тонкий нос. Из-под расстегнутой рубашки у него виднелась женская кружевная кофточка.
– Ты кто такой? – грубо спросил его Сильвестр.
– Желудь. А ты?
– Сильвестр Макарони.
Макарони чуть было не добавил «рядовой», но вспомнил о своей отставке и воздержался.
– Ну что, Желудь, чем угощать будешь?
– Пивом.
– Годится. И давно у вас такое веселье?
– Не, такая демонстрация в первый раз. Ведь до чего эти военные додумались! Геев в армию призывают! На, пей.
Желудь подтолкнул к Сильвестру высокий стакан. Сильвестр с удовольствием хлебнул.
– Так ты весь этот маскарад придумал, чтобы в армии не служить?
– Не, что ты! – Желудь возмутился. – Я натуральный гей! А вот ты на гея не похож!
– Я не знаю, кто такие геи.
– О! Гей – это круто!
– Модно, что ли?
– Да. Это новое поколение. Новое поколение выбирает геев!
– Мужик одевается женщиной?
– Да, – радостно закивал головой Желудь, – очень модно. Когда выступаем, все тащатся!
– Где выступаете? – Сильвестр насторожился.
– Поем. Ансамбль «Дупель базар»!
– И как, успешно?
– Да. Я сам не пою, я продюсер! Для продюсера-гея у нас возможностей больше.
– И что, целый ансамбль извращенцев?
– Но-но! – встрепенулся Желудь. – Ты поосторожнее выражайся. Мы не ансамбль, а рок-группа.
– А я до войны в театре выступал. И песни писал. – Сильвестр вздохнул.
– О! Круто! А теперь?
– А теперь домой возвращаюсь.
– Так ты что, – Желудь внимательно посмотрел на него, – оттуда? Из армии?
– Да! – Сильвестр расправил плечи, – случайно к вам попал.
– А круто ты их! – Желудь рассмеялся, вспоминая полицейских. – Драться можешь. А петь можешь?
– Могу.
– Ну-ка, давай, спой мне до-ми-соль!
Сильвестр взял три ноты. Желудь прислушался, взял салфетку и стер остатки туши с ресниц.
– Неплохо. А теперь соль-ре-си?
Сильвестр спел. Посетители бара оглянулись.
– Вещь! – Желудь удовлетворенно кивнул. – Значит, у нашей шняги появляется новый образ! Мужественный ветеран войны вместе с группой геев в своих песнях клеймит ужасы войны!
– Давай без группы геев?
– Без геев нельзя. Немодно.
– Ладно.
Желудь вынул из кармана визитку и протянул ее Макарони.
– На. Если дело пойдет, я тебя папе покажу. Он у меня режиссер, фильмы снимает в Голливуде. А я здесь учусь.
Сильвестр кивнул и молча спрятал визитку.
– А ты письма домой, маме, писал? – снова спросил Желудь.
– Нет.
– Жаль. А то бы папа издал. Сейчас спрос на такие воспоминания. Чтобы с ужасами, со слезой, с героизмом. Письма ветерана матери нехило толкнуть можно.
Сильвестр усмехнулся.
– У нас почти никто не писал.
– И дневники не вели?
– Нет.
– Жаль. Издать бы! Да еще загнуть про страдания, про ужасы войны! Куча зелени! А ты сам, часом подвиги не совершал?
– Подвиги? – Сильвестр задумался. Перед глазами у него замелькали банковские чеки от издательств с немеряным количеством нулей, – Да, совершал!
– Ну-ка, рассказывай! – Желудь придвинулся поближе.
И Сильвестра понесло. Он рассказывал про свои подвиги. Он рассказывал, как в ночном бою они заняли деревню. А потом их бросили десантом на русских, против которых боялась выступить эта сраная авиация. И он сумел взять в плен русского полковника.
Глаза Сильвестра округлились. Он рассказывал, как их любило мирное население, какие у него там были красивые девушки. Он рассказывал, как партизаны боялись их взвода. И лишь в самом конце рассказа упомянул, что побывал в плену. Очень кратко, не вдаваясь в подробности. Только упомянул, что его захватили в плен раненым, и то понадобилась рота русских. Желудь слушал молча.
– Во, давай, напиши про это! Только русского полковника не упоминай. Просто расскажи, как мочил русских десантников, напиши, как спасал пленных. Про пленных ты ведь все знаешь?
И Сильвестр начал писать. О подвигах. О пленных. О Вьетнаме. О себе. О том, как он, красивый и сильный, в жутких джунглях истреблял партизан и русских и освобождал пленных, как блестели его черные очки и мужественно выдвигалась челюсть. Его книга и сценарий имели успех. Он начал писать еще, и нулей на чеках все прибавлялось. Но это уже другая история.
***
Тем временем битва с демонстрантами на площади продолжалась. Полиция оттеснила буйную молодежь. Автобус с выбитыми стеклами сдал задом, развернулся и медленно пополз обратно. Далеко уехать ему все равно не дали. Движение снова остановилось. Окружающие их машины загудели, и перекличка гудков постепенно перешла в болезненный рев. Узкую улицу загораживал наряд полиции.
– Что еще? – сержант высунулся в разбитое окно.
– Объезжайте там! – он указал на поворот. – Здесь у нас съемка митинга в поддержку губернатора штата Мичиган!
– Кино? – Мюррей, хромая, начал пробираться к двери.
– Телевидение.
– Достали! Там демонстрация, здесь митинг с телевидением. Зачем?
– Поддержка республиканской партии на выборах.
Заинтересованный, Мюррей махнул сержанту.
– Подожди. Я погляжу.
Вокруг площади были расставлены огромные телекамеры на штативах, прожектора. Кабели от них тянулись к урчащему автобусу без окон. Молодой человек в кепке надрывным голосом считал в похожий на грушу микрофон. Царила деловая суета.
Мюррей остановился, опираясь на трость, и начал искать глазами выступающих. Тут кто-то так хлопнул его по плечу, что Мюррей покачнулся.
– Привет, старик!
Мюррей оглянулся. Перед ним стоял Джордж, тот самый, с которым они вместе учились в школе национальной гвардии.
– Вау, привет! – Мюррей хлопнул его по руке. – Как дела?
– Хорошо. А ты?
– Неплохо! Что здесь делаешь?
– Да вот, папаша заставил приехать. Он тут митинг организовывал в поддержку кандидата от их партии.
– О чем речь пойдет?
– О войне, конечно. Специально разгона демонстрации ждем. Как им там набьют, мы в их поддержку и выступим. Раньше нельзя. Если покалеченных не будет, драматического эффекта не получится.
Мюррей молча кивнул и посмотрел на суетившихся телевизионщиков.
– Ты что, слушать будешь? – перехватил Джордж его взгляд.
– Буду, – Мюррей кивнул, – надо же знать, чем тут люди занимаются.
– Брось, парень, ерундой заниматься. Пойдем лучше выпьем. Здесь недалеко.
Мюррей кивнул и крикнул сидевшему в автобусе сержанту, чтобы тот ехал без него, а он останется поговорить с другом.
– Да, поговорим, – весело подхватил Джордж. – Обо мне тут уже и по ТВ говорили, и статья была.
– О тебе? – удивился Мюррей.
– Это все наши политические противники нас обсуждают. Есть тут грозный писака в нашей партии. Когда я говорю о политике… Нет, о бизнесе, Тьфу, запутался! – Джордж достал из кармана жвачку и сунул в рот. – Когда я говорю о себе, и когда он говорит обо мне. Я не аналитический человек. Я не трачу много времени на себя, думая о себе, думая, почему я делаю то, что делаю…
– Джордж, – Мюррей с сомнением посмотрел на него, – ты уверен, что в губернаторы выдвигают не тебя?
– Уверен. – Джордж кивнул. – Я бизнесом занимаюсь. Пришли.
Они толкнули массивную дверь со стеклянным окном. В полутемном помещении было пусто, лишь парочка завсегдатаев заняли квадратный столик в углу.
– Что будешь? Я угощаю!
– А виски хороший у них есть? – Мюррей сглотнул слюну. Даже в самолете напитки были, мягко говоря, местного производства.
– Есть.
– Двойной со льдом. И без содовой.
– Ого! – Джордж подмигнул. – Отлично!
Они сели за столик и выпили. Джордж, как показалось Мюррею, абсолютно не изменился. Он остался таким же розовощеким младенцем с теми же бегающими глазами и пустыми рассуждениями. Когда он отпил одним глотком половину стакана, Мюррею показалось, что Джорж сейчас снова напьется и устроит драку.
– Бизнес. Да, бизнес идет! – Джордж, не замечая взглядов Мюррея, продолжал болтать. – Я вот тут собрал группу инвесторов и думаю сделать хорошее вложение.
– В политику? – усмехнулся Мюррей.
– В футбол. Футбольная команда – это сила нации, пересиливая которую нация становится значительно сильнее. А политика, конечно, дело грязное, но прибыльное. Но этим папаша занимается. Он миллионы на нефти сделал и столько же на политике.
Мюррей вспомнил своего отца. Тот не поддерживал с ним никакой связи. Мюррей совершенно забыл о своей семье и, по правде сказать, не испытывал никакого желания с ней встречаться.
– Благодаря нефти и политике папашка, Джордж, отмазал тебя от армии. И от войны.
– Война? Да, я думаю, что война – опасное место, – в голове Джорджа кувыркались мысли, – я уже заметил, что ты в форме, да, заметил. Ты что, в армию загремел?
– Да, – кивнул Мюррей.
– Во, повезло мне! – Джордж оскалился улыбкой. – Ты мне поможешь. Мы ведь что, мы ведь губернатора с антивоенной программой выдвигаем. Нынче это модно. Мы армию попинаем, войну эту вьетнамскую с дерьмом смешаем, и знаешь, как рейтинг вырастет! Вот папаша удивится, как я его двинул вперед. Давай, выпьем, и ты в камеру расскажешь про все гнусности, которые творятся в армии.
– Джордж, – сдержанно остановил его Мюррей, – а ты не задумываешься над тем, что со мной случилось, где я был, почему я ранен?
– Так ты оттуда? – Джордж внимательно посмотрел на него и махнул рукой. – Тем лучше. Ты расскажешь про истребление мирных вьетнамцев. Про то, как беззащитных детей военщина поливала напалмом. Говорят, там у вас головы старикам резали. Ты не резал?
Мюррей отрицательно покачал головой.
– Жаль. А то бы рассказал, как ты там раскаялся и как теперь поддерживаешь нашего кандидата. И лесбиянки бы тебя поддержали. Это классно будет – избитые на демонстрации лесбиянки нежно обнимают раскаявшегося вояку, который уничтожал мирное население, а теперь выступает против войны. Все газеты на это клюнут.
– Джордж! – выкрикнул Мюррей. – Ты сволочь!
Завсегдатаи оглянулись на его крик, а потом занялись своими делами.
– Ты сволочь и дурак! Я ведь там воевал за вас. Там не все вьетнамцы мирные, там есть и военные. Я едва жив остался.
Мюррей попытался схватить Джорджа, но не смог встать.
– Так ты что, за войну? – удивился Джордж, – Это сейчас не модно. Это незаконно. А о незаконности надо говорить так, словно ее у нас нет. Если меня с тобой рядом увидят, то могут подумать, что я такой же ястреб из Пентагона, как и ты. И геи меня не поддержат. А геи нынче в силе. Все больше и больше наших избирателей предпочитают голубой цвет. Знаешь что, ты тут развлекайся, а я пойду, у меня дела!
Джордж отодвинул стул и начал задом отползать в сторону двери.
– Ублюдок! Все вы ублюдки!
Мюррей схватил стакан и с силой метнул его, целясь Джорджу в лоб. Тот уклонился, и стакан со звоном ударился о дверное стекло, разбив его на сотни стеклянных брызг.
– О! – радостно взвыл Джордж, выскакивая на улицу. – Член республиканской партии страдает за свои антивоенные убеждения от рук распоясавшихся агрессоров!
***
Что было дальше? И поныне на зеленом западном побережье Австралии живет владелец небольшой фермы, которого его соседи зовут «Техасским ковбоем». Каждое утро он, прихрамывая, выходит на веранду своего дома. К нему подходит жена, за которой следуют пятеро детишек. Жена подает ему молоко в глиняном кувшине, и он долго, с наслаждением, пьет. Затем он седлает коня, садится верхом. И скачет осматривать свое небольшое, всего пять тысяч голов, овечье стадо. Сияет солнце. Ветер несет влажное дыхание океана. Техасский ковбой счастлив. Ночные кошмары снятся ему значительно реже.
