Андрей Игоревич Фальков
Советско-Вьетнамский роман
Глава 17. Битва Сильвестра Великолепного с тенями
Everyday I fight a war against the mirror
I can't take the person starin' back at me
I'm a hazard to myself14
Pink
Именно с того боя, когда под огнем, оставшись без поддержки, погибла почти половина роты, в воинственную душу Сильвестра Макарони стали проникать страхи.
Сначала страхи были мелкие. Например, на позицию могли не доставить вовремя туалетную бумагу. Все доставили – патроны, газированную воду, саморазогревающиеся консервы, зубную пасту и жевательную резинку. А туалетную бумагу – нет. Ну что тут рейнджеру делать?
Когда такие черные мысли посещали Сильвестра, он брал зеркальце и смотрел на самого себя, сильного и мужественного. Потом страхи стали расти. Сильвестр боялся сержанта, боялся его сумасшедших глаз и дергающейся щеки. Сержант был своим, но Сильвестру все время казалось, что тот вот-вот выстрелит ему в спину.
А потом Сильвестр породнился с сержантом, первый раз зарезав вьетнамца ножом. То, что это был не солдат с оружием, а мирный житель, только добавило страха. И каждый новый бой этот страх усиливал. Сильвестру казалось, что против него в этом бою идут какие-то тени, которых с каждым разом становилось все больше и больше. Джунгли, деревни, поля и реки просто кишели непонятными тенями, которые распадались от малейшего дуновения ветра.
Первоначально, до начала крупных операций, роту бросали только на «зачистки». Катера или грузовики везли их к населенному пункту, они выгоняли оттуда вьетконговцев, и авиация добивала вооруженных людей. Их отряд добивал невооруженных.
Затем все стало сложнее. Их грузили в вертолеты и бросали в бой против регулярных частей. Бои были кратковременными, но постепенно они переросли в длительные сражения. Сильвестр Макарони пережил все – гибель друзей, победы, поражения. И только одного он еще не знал – вьетнамской ночи.
В тот раз их полк целиком перебросили на рубеж атаки. Где-то недалеко, в нескольких милях, в зарослях скрывались целые партизанские соединения. Полк разбил лагерь, а взвод Макарони выдвинули вперед, в охранение.
Первым дежурил Сильвестр. Он оставил свой ранец в расположении взвода, выбрал укрытие и удобно улегся за огромным полусгнившим стволом. Этот ствол, обвитый какими-то лианами и тонкими вьющимися травами, хорошо прикрывал его.
В лесу было темно и прохладно, несмотря на то, что сверху палило яркое тропическое солнце. Нижний ярус леса просматривался достаточно далеко.
Сильвестр расстелил пористый коврик и улегся на него, вглядываясь в сумрак. Но понаблюдать ему не дали – в зад впился какой-то кусачий паразит. Сильвестр придавил его, поправил маскировочный куст папоротника на каске, надел защитные очки и замер.
Постепенно становилось все темнее, тени сгущались. Сильвестр изо всех сил напрягал зрение, но деревья и тени сливались в единый фон, и выделить что-то было почти невозможно.
Сильвестр сосредоточился на огромной метелке древовидного папоротника, минут пять смотрел на него и вдруг краем глаза увидел какое-то движение.
Он быстро посмотрел туда, где промелькнула тень. Там с высокого тонкого ствола свисали змеи ротангов, но ничего подозрительного не было. Сильвестр посмотрел еще раз, и тут в самой глубине леса, в зеленом воздухе, зашевелились какие-то фигуры.
Не раздумывая, Сильвестр схватил винтовку, взвел затвор и длинной очередью полоснул по зеленым призракам. Очередь срезала ветки и листья, они упали на покрытую перегноем землю.
Сзади раздались крики и топот. Сильвестр оглянулся. Весь взвод был здесь, готовый к стрельбе с колена. Впереди стоял Дойли, подергивая щекой. Дойли сжимал в руках пулемет. Несмотря на темноту, он был в темных очках. Наверное, ему было все равно – косящий глаз ничего не видел ни в темноте, ни на свету.
– Был контакт? – сдавленным шепотом спросил он у Сильвестра.
– Не знаю… – протянул Сильвестр.
– Двое за мной. Остальные остаются здесь! – скомандовал сержант.
Они быстро двинулись вперед и исчезли в зеленом сумраке. Сильвестр, приникнув к прицелу, ждал. Зеленые и черные тени пробегали где-то на краю зрения. День быстро угасал, стремительно надвигалась тьма, а взвод напряженно ждал.
Наконец показался шумно топающий и звенящий оружием сержант в сопровождении Смита и Робинсона.
– Никого. Возвращаемся.
Взвод, хрустя ветвями и разговаривая, ушел. Сильвестр снова остался один, напряженно вглядываясь в темно-зеленый сумрак. Сумрак сгущался, из зеленого постепенно стал черным. Эта чернота была обманчивой, в любой момент из нее могли выскочить желтолицые узкоглазые воины, перебить их всех и скрыться в зарослях.
«Как же они видят в такой темноте? – подумал Сильвестр. – Они родились здесь. Это их лес. Они не люди, они животные. Мяукают и видят в темноте».
Внезапно справа от Сильвестра раздался громкий хруст, и в темноте вспыхнули два глаза. Сильвестр плотнее обхватил винтовку и попытался внимательно следить, но следить не удавалось. Огоньки исчезли, а в глаз вцепился москит. Сильвестр минут пять боролся с насекомыми, а когда бой закончился, правый глаз видел значительно хуже.
Сзади раздались шаги.
– Стой! – скомандовал Сильвестр.
– Денвер! – произнес пароль знакомый голос.
– Ориноко! – отозвался Сильвестр. – Смит, ты?
– Я.
Смит улегся рядом и выложил на бревно большую зрительную трубу.
– Тепловизор?
– Да.
В этой кромешной темноте, в хаосе звуков ночных джунглей их секрет был совершенно бесполезен, потому что они ничего не видели в двух шагах. Сильвестру казалось, что вьетнамец уже стоит у него за спиной и, усмехаясь, целится ему в затылок.
Смит включил прибор ночного видения, настроил его и начал осматривать заросли.
– Ни черта не пойму, – выругался он. – Да они тут нам сто раз успеют глотки перерезать, прежде чем мы что-то увидим.
Сильвестр хмыкнул.
– Ну-ка, а это что?
Смит приник к трубе.
– Черт подери!
Смит схватил свою винтовку и нажал курок. Но винтовка лишь сухо щелкнула. В нее попала соринка.
– Зараза!
Смит рванул затвор и нажал курок еще раз. Винтовку со скрежетом заело.
– Где? – шепотом спросил Сильвестр, устанавливая свое оружие на бревно.
– Там, там! – Смит горячо шептал, жестикулируя в темноте.
Вспышка выстрела ослепила их. Сильвестр стрелял и стрелял, и в глазах у них прыгали огненные круги.
– Контакт! – истерически заорал Смит. Через их головы загремели выстрелы, а затем взревел пулемет в руках сержанта. Взвод крошил заросли.
И тут откуда-то из леса, из сплошной темноты ударили выстрелы. В ответ на них в расположении полка вспыхнули прожектора, загремела стрельба. С шипением ударила базука.
Черные тени бежали на их взвод. Сильвестр стрелял и стрелял. Неуловимые тени метались между деревьями, окружали их. В свете вспышки выстрела Сильвестр увидел маленькую темную фигурку прямо посреди их расположения. Сильвестр выхватил нож и кинулся на вьетконговца, но тот словно растворился.
– Отходим! – истерически закричал сержант.
Сильвестр рванулся в темноту. А когда понял свою ошибку, было уже поздно. Всегда, в любом бою, он видел командира и товарищей и выполнял приказ. А тут, отрезанный темнотой, он в двух шагах от взвода остался один. Пробежав десяток шагов, он ударился о невидимый ствол и упал.
Вокруг стреляли. Сильвестр перекатился на бок и тоже открыл огонь. По лесу метались страшные темные тени.
Сильвестр попытался вскочить, но снова ударился о ствол. Партизаны были всюду. Сильвестр завыл, ощущая, как партизан готовит нож, чтобы вонзить ему в сердце.
Тем временем стрельба переместилась в сторону и стихла. Сильвестр замер, боясь пошевелиться, боясь звуком выдать себя. Он сидел тихо-тихо, а вокруг бродили невидимые вьетконговцы. Перестрелка прекратилась. Полк погиб.
Только на рассвете изъеденный москитами Макарони рискнул встать и пойти посмотреть, что же осталось от полка. Он не прошел еще и сотни футов, как его окликнули.
– Денвер! – отозвался Макарони.
– Ориноко! – навстречу ему поднялся сержант, – они там?
– Там.
– Иди к ребятам, туда.
Сильвестр закинул винтовку за плечо и побрел в расположение.
Когда совсем рассвело, подсчитали потери. Никто не был убит. Во всем полку только двое легкораненых. Ночной бой закончился с минимальными потерями.
Поисковая группа прочесала место сражения и не обнаружила ничего. Ни оружия, ни следов крови, ни раненых, ни убитых. Только искромсанные пулями деревья. Никаких следов нападавших. Такое впечатление, что ночью воевали с призраками.
Сильвестр понял, что уже не хочет быть суперменом.
Глава 18. Столкновение сил продолжается
И когда рядом рухнет израненный друг
И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,
И когда ты без кожи останешься вдруг
Оттого, что убили – его, не тебя, -
Ты поймешь, что узнал,
Отличил, отыскал
По оскалу забрал -
Это смерти оскал! -
Ложь и зло, – погляди,
Как их лица грубы,
И всегда позади -
Воронье и гробы!
В.Высоцкий
Сказать, что миссия Армии Соединенных Штатов Америки во Вьетнаме идет в неверном направлении – значило не сказать ничего. Новые директивы и новые виды оборудования, устанавливаемые на самолеты, конечно, помогали. Но не сильно. Командование металось, и его растерянность была явно видна. Наземные войска несли колоссальные потери. И что самое страшное, летчики потеряли боевой дух и веру в собственную непобедимость. Летчики просто боялись летать. Поэтому полковник Хантер абсолютно не удивился вызову в штаб объединенного командования миротворческих сил.
Совещание проводил командующий воздушными силами ограниченного контингента генерал Форд. Вместе с Хантером присутствовали командиры полков легкой авиации. И если Хантер, еще не понесший ни одной потери, мог позволить себе вальяжный тон, то у полковников Уилсона и Макмиллана дела обстояли весьма и весьма не блестяще. Уилсон, действовавший на северном направлении, потерял уже почти четверть личного состава. Он улыбнулся в ответ на приветствие Хантера, но улыбка эта была холодной и натянутой.
– Господа! Изменившиеся условия ведения операции требуют новой тактики вмешательства во внутренний конфликт, – начал Форд.
– Новой тактики ведения войны. Мы здесь не политики, – тихо поправил его Хантер.
– Хорошо, – кивнул Форд, – для удобства будем называть этот затянувшийся локальный конфликт войной. Противник получил новые возможности предупреждения наших действий.
– Новое оружие он получил. Из Советского Союза, – поправил Уилсон.
– Господа, прошу не мешать! – резко оборвал его генерал. – Наша задача – выработать новую тактику борьбы. Полковник, ваши предложения?
Уилсон встал и развернул перед собой листы с записями.
– Наш полк принял на себя основной удар нового оружия русских. Мы понесли большие потери. Но наши летчики оказались способны наносить удары и в таких условиях. Они выработали тактику борьбы.
– Продолжайте, – кивнул Форд.
– Выработан противоракетный маневр. Он эффективен в случае атаки станции несколькими самолетами. Также эффективна бомбардировка комплекса сразу после первого пуска. К сожалению, вьетнамцы достигли исключительного мастерства в маскировке, и обнаружить комплекс до того, как он произвел первый залп, практически невозможно. Поэтому эскадрилья, идущая первой, подвергается чрезвычайному риску. Все наши потери – это потери от первых залпов ЗРК. К сожалению, первая эскадрилья теряет боеспособность, а вторая уже не застает комплекс на прежнем месте.
– Да, – кивнул Форд. – Это так. Прошу высказывать мнения.
– Необходима массовая акция, – заметил Хантер.
– Несколько раз первой эскадрилье удавалось прорваться. Но мы не можем давать приказ идти на верную смерть без поддержки.
– Да, – кивнул Хантер, – но наши бомбардировщики недавно были оборудованы аппаратурой постановки помех. Эффективность ее низкая, потому что ЗРК просто начинает вести огонь по самому источнику помех и в ряде случаев самолет погибает.
– Вам тоже досталось? – усмехнулся Макмиллан.
– Столкновения были, правда, без потерь для обеих сторон. Можно было бы использовать атаку в помехах для совместной акции.
– Предлагаете отвлечь противника? – спросил Форд.
– Да. Постановщик помех нашего полка будет летать вне зоны поражения ракет. А ваша эскадрилья, Уилсон, под прикрытием начнет атаку.
– Опасно, – Уилсон покачал головой.
– Моих ребят я поведу лично, – не задумываясь, ответил Хантер.
– Я тоже, – Уилсон кивнул.
– Полковник, а как вы предполагаете определить место размещения ЗРК? – спросил Форд.
– Для этого есть специальный план. Пожалуйста, внимание!
Хантер расстелил на столе схему, и офицеры углубились в ее изучение.
***
Первая и главная беда Рузаева состояла в том, что его фланги оказались без прикрытия. Соседи стояли слишком далеко. Это абсолютно неуставное явление усугублялось еще и тем, что на месте опытного Кашечкина сидел Зуан Лон. Ничего плохого сказать про него было нельзя, он уже самостоятельно провел несколько боев, а все же Рузаев чувствовал себя так, будто у него в бою открыта спина.
Эта группа «Фантомов», появившаяся с востока, вела себя как-то странно. Она разделилась, и ведущая пара направилась к объекту, а ведомая пара осталась барражировать на средней высоте. Лон несколько раз провел лучом, следя за их полетом.
Рузаев поморщился. Слишком долго Зуан Лон держал передатчики включенными, и пилоты могли уже засечь излучение. И очень его настораживала вторая пара, которая совершала какие-то нелепые маневры. Верным военным нюхом чувствовал ловушку, но не мог понять, в чем она состоит.
***
Лейтенант Мюррей шел ведомым в первой паре. Вел их в атаку капитан Блай. И еще Мюррей знал, что вторую пару прикрытия ведет лично полковник Уилсон. Лейтенант понимал, что полковник вовсе не обязан совать голову в пекло, и этот поступок вызывал уважение. И насмешку.
«Если бы я был полковником, – думал Мюррей, – я бы никогда никого не водил в атаку, а сидел бы себе на базе. А еще лучше было бы вообще смотаться отсюда в Штаты и никогда больше не садиться в кабину».
Они заходили на цель. Оператор приготовился к бомбометанию, приникнув к прицелу. Внезапно в наушниках раздался стрекочущий свист, на приборной панели вспыхнула красная лампочка.
– Мак!
– Да! – оператор не отрывался от прицела.
– Радар поет!
– Слышу. Пока не пеленгуется.
Свист прошел еще раз, затем еще и еще.
– Есть пеленг!
Макинтош щелкнул тумблером.
– Чарли-первый! – Мюррей вызвал Блая.
– Слышу.
– ЗРК на пеленге тридцать.
– Слышу. Спасибо. Ждем пуска.
До цели оставалось миль пятнадцать. Свист шел не переставая, лампочка мигала красным. Станция вела самолет, и у Мюррея во рту появился неприятный кислый привкус. Внезапно наушники щелкнули, и тон сменился.
– Чарли-первый, есть пуск! – крикнул Мюррей.
– Чарли-второй, маневр!
Самолеты резко рванули вверх.
– Ковчег, есть пуск ракет! – раздался в шлемофоне голос Уилсона. – Начинаем!
– Понял, начинаю!
Стратегический бомбардировщик, ведомый полковником Хантером, шел слишком далеко, чтобы Рузаев мог его видеть. Поэтому внезапное включение помех ослепило станцию.
– Самонаведение!
Рузаев пытался хоть как-то удержать ослепшую ракету на курсе.
– Нет!
Лон беспорядочно щелкал тумблерами.
– Отставить!
Рузаев выключил мощность локатора и нажал кнопку сирены.
– Разбегаемся.
Но было поздно. Мощный удар потряс позицию, затем еще и еще. Американцы долбили установки, но пока еще не могли найти центр управления. Кабина качалась, на нее с грохотом осел разбитый накат блиндажа. Операторы повскакивали со своих мест, рванулись к броневой двери, но ее уже невозможно было открыть из-за съехавшей земли. Раздался еще взрыв, разлетелись разбитые приборы, кабина перевернулась.
***
Первым на цель зашел Уилсон. Он с первого захода высыпал все фугасы и с удовлетворением отметил, что в пыли разрывов мелькнуло дымное пламя. Значит, попали точно.
Мюррей станцию добивать не стал, а разрядил подвеску по партизанским складам.
– Чарли-второй, как цель?
– Чарли-первый, цель поражена!
– Чарли-второй, ложитесь на обратный курс. Я сделаю фотоснимки.
– Чарли-первый, вы поразили цель? – Хантер вызвал Уилсона.
– Ковчег, цель поражена. Можно заканчивать.
– Чарли-первый, вы уверены?
– Да.
Хантер вел машину на достаточном отдалении и не видел результатов бомбежки. Но такое быстрое завершение операции казалось ему странным.
– Чарли-первый, укажите координаты цели! Я пройдусь по ним.
– Ковчег, не надо!
«Вот хитрый какой! – пронеслось в голове Уилсона. – Мы своей шкурой рисковали, а он отбомбит раз и станет главным героем. Нет уж, вся слава будет принадлежать легкой авиации».
– Чарли-первый, я жду!
– Знаете что, Ковчег, – Уилсон хихикнул, – можете ждать еще долго. Я уже сделал снимки и иду на базу.
– Чарли-первый, соблюдайте дисциплину!
Хантер нервно сжал штурвал. Он прекрасно понимал Уилсона. Легкая авиация не любила стратегическую.
– Операция закончена. Ковчег, возвращайтесь. Выключаюсь.
Хантер выругался, но по щелчку в наушниках понял, что его ругань уже никто не услышал.
***
От удара Рузаев потерял сознание. Когда он пришел в себя, вокруг стояла полная темнота. Невыносимо болел затылок. В бок вонзилась какая-то острая железяка. Но самым неприятным ощущением была тишина. Рузаев, постанывая от боли, начал нащупывать дорогу к выходу. Сбоку кто-то заскребся и застонал.
– Лон?
Рузаев едва мог говорить.
– Я здесь! – по-мышиному пискнул оператор.
Рузаев добрался до двери и дернул запоры. Дверь лежащей на боку кабины с грохотом выпала наружу, и в ее проем ворвались солнечные лучи. Рузаев увидел клубы дыма, поднимающиеся к небу. Прямо перед ним, задрав лапы вверх, лежала изуродованная пусковая установка. На ветвях дерева висела смятая, как бумага, ракета, из которой вытекала огненная струйка топлива. Оставшиеся в живых, оглушенные солдаты медленно выползали из укрытий.
– Ошибочка вышла! – пробормотал Рузаев, оглядев разрушения, и упал на землю. Сознание снова покинуло его.
Глава 19. О том, как лейтенант Кашечкин второй раз посетил Фан Ки Ну, а полковник Шульц написал на него характеристику
А девчонка перевязку
Нежно делает, с опаской
И, видать, сама она
В этом деле зелена
А.Твардовский
«Василий Теркин»
Кашечкина перевели в разряд выздоравливающих через два дня. С одной стороны, это было хорошо – он мог свободно гулять по окрестностям и наконец-то сходить пообщаться в клуб при посольстве. С другой стороны, это было плохо – полковник Тхи Лан тут же перевел Фан Ки Ну в штаб, чтобы помогать в работе совместных совещаний.
Первые два дня Кашечкин вовсю пользовался своим новым статусом: до обеда гулял в садике, шел обедать в посольство и после обеда до вечера играл в шахматы с сотрудниками миссии. Но организм требовал свое, – Кашечкин решил съездить в гости.
Ханой отличается от Москвы полным отсутствием общественного транспорта. Движение на улицах довольно оживленное, редкие автомобили с трудом проталкиваются сквозь толпу велосипедистов. Ездят местные жители мастерски, с феноменальной ловкостью маневрируя на дороге. Оказавшись в заторе, они не слезают с велосипеда и даже не ставят ног на землю. Так и стоят, балансируя на своем двухколесном друге, или медленно-медленно продвигаются вперед.
Однако велосипед – вещь дорогая и ценится так, как в иных странах не ценится машина. Хороший велосипед принадлежит главе семьи и передается по наследству. Естественно, велосипеда у Кашечкина не было. А пешком идти далеко.
Оставался один выход – такси. Настоящих такси, с бензиновым двигателем, в Ханое почти нет, а те, что есть, не по карману советскому офицеру. Оставались такси местные, национальные – велорикши. Это такое сооружение, когда в легкую тележку садится пассажир, а в оглобли впрягается велосипедист. Так и едут, верхом друг на друге. Недорого. И, относительно, комфортно.
Всех советских специалистов категорически предупреждали, что ездить на рикшах нельзя. Это противоречит моральному кодексу строителя коммунизма, поскольку один человек не имеет права ездить на другом. Это правило соблюдалось далеко не всегда, но за ним следили.
Кашечкин решил рискнуть. Накупил в закрытом магазине посольства много всяческих, довольно ценных подарков, отошел на пару кварталов в сторону от гостиницы. Помявшись, выследил довольно молодого и жизнерадостного рикшу, загрузился, показал бумажку с адресом и поехал.
Добрались они благополучно, то есть незаметно. Кашечкин увидел Фан Ки Ну во дворе домика, возле пруда. Экономные вьетнамцы у многих домов устраивают прудики, в которых выращивают рыбу. Рыбу продают или едят сами. Получается неплохо – и дополнительный доход, и дому украшение.
В общем, Фан Ки Ну собиралась ловить рыбу. Увидев Кашечкина, она вскрикнула от неожиданности и выронила плетеную кошелку. Обрадованный Кашечкин ринулся к ней, попытался поцеловать, но она ловко вывернулась и, закрывая лицо, убежала в дом.
Кашечкин выгреб из рикши мешок с подарками и пошел за ней.
– Зачем вы приехали? – Фан Ки Ну отошла вглубь комнаты, стараясь держаться подальше от него.
– Как зачем? – удивился он. – Я вот соскучился.
– Вы же знаете, что вам нельзя приезжать сюда.
– Меня никто не видел!
– Все равно. А вдруг кто-то увидит? Будут неприятности.
– Но мы же… – Кашечкин немного растерялся. – Вы что, забыли?
– Что забыла?
– Мы любим друг друга! Мы поженимся!
Фан Ки Ну поглядела прямо на него, рассмеялась и подошла близко-близко.
– Не надо говорить глупости. – Она пальчиком зацепила его за ремень и легонько прижалась к его груди. – Вы офицер. И я служу. Не надо. Езжайте обратно. Здесь мой сын. Хао, поздоровайся с дядей!
В дом вошел маленький мальчик.
– Привет! Вот здорово! – Кашечкин обрадовался. – А я вам подарки привез!
Он развязал вещмешок и вытащил из него ярко-красную игрушечную машинку. Мальчик сразу схватил ее и начал сосредоточенно разглядывать. Фан Ки Ну взяла вещмешок и принялась с любопытством разглядывать содержимое.
– Это мне? – она достала флакончик дорогих французских духов. – Вам нравится этот запах?
Кашечкин кивнул. Фан Ки Ну отвернула крышку, прижала пальчиком отверстие, перевернула, а затем изящным движением провела по шее сверху вниз.
– Так?
Кашечкин задохнулся, увидев это удивительно женственное движение. Он обхватил ее за плечи и привлек к себе. Она не сопротивлялась.
И тут он почувствовал, что и мальчик тоже обнимает и его, и свою мать. Они замерли на секунду, а потом Фан Ки Ну мягко отстранилась и взяла ребенка на руки.
– Подожди здесь, – шепнула она и вышла в садик.
Кашечкин с замирающим сердцем прислушивался к их шагам и непонятному разговору. Наконец дверь распахнулась и вернулась Фан Ки Ну. Не говоря ни слова, она подошла к Кашечкину, нежно обняла его и ласково прижалась к его груди. Кашечкин, наслаждаясь, погладил ее по спине и поцеловал в лоб. Она подняла лицо и ответила страстным поцелуем. Кашечкин целовал ее жарко и неумело. Не отрываясь от ее губ, он чувствовал, как маленькие мягкие ручки расстегивают китель, проникают все глубже и глубже.
Они упали на циновку и предались любви. На этот раз Кашечкин ощущал ее намного лучше, и она, став мягкой и послушной, отвечала ему.
Внезапно стукнула дверь, в коридоре раздались два голоса, мужской и женский. Кашечкин уже не контролировал себя, но Фан Ки Ну, сидевшая на нем верхом, отстранилась и мягко прижала его губы. Голоса раздавались все ближе.
– Это сестра моя. С братом. Вернулись, – прошептала она.
И тут до Кашечкина дошел весь ужас положения. Он напрягся, хотел встать, но Фан Ки Ну так же мягко и властно прижала его голову к циновке.
Дверь распахнулась, и в комнату вошла молодая вьетнамка. Она, ничего не замечая, сделала шаг внутрь и замерла, увидев посреди комнаты обнаженную сестру верхом на белом мужчине, о должности которого легко было догадаться по брошенной в углу форме.
Сестра что-то быстро проговорила на своем языке. Фан Ки Ну ответила, не отрывая рук от губ Кашечкина. Они перекинулись парой фраз, и тут в дверях показалась головка мальчика. Кашечкин замычал. Фан Ки Ну что-то резко сказала, и сестра, взяв мальчика за плечи, аккуратно вытолкнула его наружу, вышла сама и тихо прикрыла дверь. Фан Ки Ну освободила губы Кашечкина.
– Ой! – только и мог произнести он. – Что же теперь будет?
– Они погуляют немного. Если вы хотите, можете продолжать.
Кашечкин хотел. И, скрепя сердце, продолжил. Затем продолжил еще раз, и еще, и лишь через два часа, устав, оделся и выглянул в окно. Там, за окном, возле пруда, на корточках сидели мужчина, женщина и мальчик, и с улыбками смотрели на дом.
Вечерело. Кашечкин быстро собрался и, пообещав вернуться, выскочил из дома, стараясь не смотреть на неподвижно сидящие у пруда фигуры. Проходя садовую калитку, он все же оглянулся. Мужчина поднял глаза и дружелюбно помахал ему вслед рукой.
Кашечкин кинулся к первому попавшемуся рикше и понял, что попадет назад поздно и расспросов не избежать.
– Быстрее! – он похлопал рикшу по спине. Рикша обернулся и продолжил так же неспешно крутить педали.
От нетерпения Кашечкин даже привстал в тележке и вертел головой, стараясь углядеть знакомые кварталы. Наконец дорога пошла под гору и до посольства осталось совсем немного. Почувствовав спуск, рикша прибавил и понесся по спуску, как хороший таксомотор.
– Эй, не надо к посольству, надо правее. Правее, я там выйду. Стойте, да стойте же!
Рикша не понимал. Он радостно прибавил.
– Стойте! – еще раз крикнул Кашечкин.
Рикша прибавил еще. Отчаявшись, Кашечкин попытался соскочить на ходу, но за время болезни тело потеряло былую ловкость. Нога зацепилась за колесо. Рикша вскрикнул и затормозил. Кашечкин с грохотом, опрокинув сиденье, упал и на животе проехал по тротуару. Смеясь и ругаясь, он встал, попытался отряхнуться и замер. Перед ним стоял Шульц.
– Лейтенант Кашечкин? – строго спросил он и перевел взгляд на рикшу, который остановил свой велосипед и вприпрыжку бежал к ним. – Что здесь происходит?
– Явился в распоряжение! – Кашечкин козырнул.
– Каким-то странным образом вы явились. Гуляли?
– Так точно!
– Добро. Вы с ним расплатились?
Кашечкин лихорадочно полез в карман. Шульц, не дожидаясь ответа, повернулся к рикше и что-то спросил по-вьетнамски. После десяти минут отчаянной торговли Шульц выгреб из кармана несколько монет и высыпал в протянутую ладонь рикши. Затем подумал и дал еще две. Только после этого Шульц обратился к Кашечкину.
– Пойдемте со мной.
Кашечкин, понурив голову, покорно пошел за ним. Шульц обернулся и поманил за собой рикшу. Тот взгромоздился на велосипед и поехал вслед за ними.
Они вошли в посольство и так, втроем, пошли в кабинет Шульца. Тот усадил и Кашечкина, и рикшу за стол, открыл сейф, достал из него бутылку рисовой водки и три стаканчика. Разлив водку, он придвинул стаканчики Кашечкину и рикше, поднес свой стаканчик к губам и, подмигнув, выпил. Рикша тоже с удовольствием выпил. Кашечкин тоже выпил, но без удовольствия, и стал ждать экзекуции.
– Что ж, товарищ Кашечкин, обсудим ваш проступок. Надеюсь, вы понимаете всю его серьезность? Не бойтесь, – он кивнул на рикшу, – он не понимает.
– Понимаю серьезность проступка.
– Вы же знаете, что на рикше ездить запрещено. А вы катаетесь. Прилюдно. Что скажете?
– Я только раз съездил.
– Это еще не все. Вы думаете, я не знаю, куда вы ездили и чем там занимались? – Шульц встал и начал расхаживать по кабинету. – Половина миссии говорит про ваш роман.
– Какой роман? – попытался возразить Кашечкин.
– Все посольство говорит, – отчеканил Шульц, – что лейтенант Кашечкин поехал на рикше к любовнице. Все посольство! Как вы это допустили?
– Извините, товарищ полковник!
– Понимаете ли вы, лейтенант, что я обязан подать на вас рапорт? – Шульц подсел к Кашечкину и начал тихо, но строго выговаривать, делая акцент на каждом слове.
– Вы только что из госпиталя. Вам следует отправляться в часть. А вы с неясными целями ездите на рикше. Поэтому хорошенько запомните – вьетнамцы все видят и все знают, но они слухов не распространяют. А вот здесь, – Шульц показал пальцем вокруг, – видят меньше, а говорят больше.
– Я понял, – ответил Кашечкин, – я это прекращу.
Шульц грустно посмотрел на него.
– Ничего вы не поняли. Пешком ходите, лейтенант, пешком. Выполняйте!
– Есть! – Кашечкин сделал «налево кругом» и вышел, пытаясь понять, почему это у полковника было такое двусмысленное выражение лица и такие странные интонации.
Тем временем Шульц плотно закрыл дверь и повернулся к рикше. Для начала заговорщицки оглядел кабинет, приложил палец к губам и выудил из кармана еще десять донгов. Рикша, мирно сидевший в уголке со стаканчиком водки, сразу оживился и быстро-быстро начал объяснять, что он человек маленький, что у него плохо со слухом и зрением, а еще хуже с памятью. Он, мол, и не помнит всех своих пассажиров, и даже никак не может вспомнить, как попал в этот кабинет.
Шульц прервал его словесный поток, сунув донги в сухую ладошку и стянул с головы конусообразную шляпу. Рикша замолк и не сопротивлялся. Он уже подсчитал, что шляпа его и донга не стоит, и если этот странный «льен со» хочет ее, то за пять донгов может взять.
Однако Шульц этим не ограничился, а начал ловко развязывать куртку. Вьетнамец встревожился.
– Давай одежду! – Шульц говорил по-вьетнамски медленно. – Я скоро вернусь.
И сам расстегнул свой форменный китель. Чтобы окончательно успокоить вьетнамца, достал из стола еще тридцать донгов, поставил сверху бутылку рисовой водки и подвинул это сооружение рикше. У того загорелись глаза, он ловко схватил деньги и начал проворно раздеваться.
– На! – Шульц протянул ему свою старую рубашку.
Вьетнамец взял ее, накинул на плечи и с нерешительным видом взялся за штаны. Шульц кивнул и тоже начал снимать брюки. Через пять минут в кабинете сидел вьетнамец без штанов, утопавший в рубахе Шульца. Сам Шульц быстро натянул его одежду, которая по ширине имела хороший запас, а вот по длине – нет, и обнажала ноги почти по икры, а руки – по локоть. Но Шульц остался доволен. Он водрузил на макушку соломенную шляпу и поплотнее затолкал вьетнамца в кресло, объяснив, что выходить из кабинета нельзя.
Для надежности Шульц запер кабинет на ключ и, стараясь пригибаться, чтобы скрыть свой рост, засеменил во двор. Там он уселся на велосипед и ловко покатил по улице. Вьетнамцы удивленно смотрели ему вслед, но встречные европейцы, в том числе и советские, не замечали в неуклюжем рикше с лицом, закрытым широкой шляпой, ничего странного.
До дома, где жила Фан Ки Ну, Шульц доехал абсолютно незамеченным, хотя и потратил на это больше времени, чем Кашечкин с профессиональным рикшей. Он слез с велосипеда, разулся на крыльце и постучал.
Дверь открылась, и в нее высунулась сразу половина обитателей дома. Еще половина высунулись в окна.
